Kitobni o'qish: «Опойца и сушь», sahifa 3
Косоворотки с орнаментом на рукавах и воротничках сейчас же прилипли к спинам второй кожей. Лесьяр чертыхнулся и оголился по пояс. Не став спорить с жарой, Истимир последовал примеру приятеля. Рубашки упали на котомки и моток веревки. На взмыленные торсы приятелей полетела земляная пыль, подолгу замирая перед этим в горячем воздухе.
Спустя какое-то время, когда тени подлеска сдвинулись на два пальца, стало ясно, что раскопки проходят не в том месте. Опойца не спешил себя обнаруживать.
– Чертов Третьяк! – Лесьяр, перепачканный и грязный, выбрался из ямы, которая доходила ему уже до колен. Спина чесалась от солнечных гребней. – Неужели так сложно запомнить, куда запрятал труп?! Я вот всегда помню, куда что кладу.
– Так, может, и не он душегубством занимался, а его дружки. – Истимир оперся на черенок лопаты. Его русые волосы, напитанные телесной солью, напоминали чумазые сосульки. – Господи, мы здесь и до звезд не управимся. – Его неожиданно осенило. – А вдруг надо навыворот? Ну, рыть не там, где пусто, а там, где густо. Разве мертвецы не питают собой землю?
Словно очарованные, они уставились на роскошный куст волчьей ягоды, произраставший в северо-западном углу перекрестка. Несмотря на зверскую жару, ягоды казались свежими и полными сока. Аппетитными. Если, конечно, аппетит вызван желанием прикорнуть в гробу.
Лопата свистнула и под корень срыла кустарник. В воздухе расплылся сладкий запах, отдававший псиной. Истимир поддал ногой волчеягодник, и Лесьяр оттащил отраву подальше. Вновь взбугрились мышцы под загаром цвета красной охры. Вспорхнули и упали первые комья земли.
Когда всё стало казаться бесконечной пыткой – и солнце, и лопаты, и пот, – раздался звук. Тот самый, от которого стынет кровь, а жизнь начинает ощущаться крупинкой, что вот-вот угодит в мельничные жернова.
Режущая кромка лопаты, в очередной раз воткнувшись в землю, породила хруст.
Истимир и Лесьяр оцепенели, вперив друг в друга испуганные взгляды. Им уже доводилось слышать нечто подобное. Да что там, вся Сивинь слышала. В прошлом году смолокур Богша, сгружая с телеги только что купленный медный котел, стал жертвой выбранного им ремесла. Колесо телеги слетело, и тяжеленная емкость, выломав борт, грохнулась на ногу Богше.
Звук, сотворенный спором между котлом и голенью смолокура, прочно засел в памяти всей деревни.
Воспоминание оказалось до того живым, что Лесьяр втянул голову в плечи, ожидая вопля из-под земли. Однако никто не спешил клясть металлургов Пензы или криворукого плотника, и он расслабился.
– Неужели оно? – Истимир опустился на колени. Его руки погрузились в рыхлую плоть земли. Мысль о том, чтобы продолжать копать и тем самым бередить покойника лопатой, пробудила в нём суеверный ужас. – Господь Всеблагой, хоть бы коряга.
Проникшие глубже пальцы сообщили, что дальше идет что-то пружинистое и плотное, с подвижной кожей; что-то, напоминающее вяленый свиной бок. Вне себя от волнения Истимир принялся счищать землю с выпуклости. Мгновением позже показались черные волосы.
В ямке жутким холмиком торчал затылок мертвеца.
– Свят! Свят! – Из желудка к горлу поднялся тугой ком, и побледневшего Лесьяра вытошнило. – Боги… Лучше бы Третьяк, скотина такая, сбрехал. – Полупереваренная медовуха, несшая комки, брызнула еще раз.
Истимир посмотрел на свою руку. Такую бесчувственную, такую глупую. Словно и не он только что ощупывал шею мертвеца, пытаясь определить, что это. Косец, завороженный близостью смерти, начал гребками выбрасывать землю. Вскоре показался воротник ездового кафтана. Цвет, некогда синий, давно перешел в голубую бледноту, отчего одежда казалась подземной кожурой покойника.
– Может, лопатой его достанем? – предложил Лесьяр. Брыкавшийся желудок выгнал из него пота больше, чем идиотское солнце.
– Грех.
– Что – грех?
– Выковыривать покойника лопатой – грех.
– Ну отлично. Вы теперь со старостой в одной лодочке.
Впрочем, Лесьяр не стал артачиться. Бросив на инструмент тоскливый взгляд, он принялся помогать приятелю. Вскоре ямка расширилась, и солнце выхватило мертвеца из тьмы месяцев. Невысокого, скорченного, лежавшего лицом вниз. Казалось, он задремал в тот момент, когда его скрутили кишечные колики. В правой руке встрепенулась смятая книжечка, обвеянная ветром. Видимо, неизвестный до последнего считал, что документ сохранит ему жизнь.
Истимир подобрал книжечку и поднес к глазам. Губы косца зашевелились, вторя буквам.
– А вот и наш сборщик подати – земский комиссар Родион Тихоненков. – Он оперся на колени и осмотрелся. Обвел рукой Коростный перекресток. – Где-то здесь должны быть закопаны сопровождавшие его офицеры подушного сбора.
Лесьяр тоже огляделся. Правда, с сомнением. Он, в отличие от приятеля, сразу зрел в корень многих неприятных вещей. И эта ситуация не стала исключением.
– Староста упомянул только сборщика. Значит, все были в доле: и Третьяк, и его дружки, и служивые.
– В доле так в доле. – Истимиру не хотелось спорить. К тому же от мертвеца, оказавшегося на солнечном противне, уже разливался приторный душок. – Давай, что ли, достанем горемыку.
Сборщика подати извлекли из могилы. Грязная голова завалилась вбок, словно труп решил прислушаться к тому, как текут соки земли, из которой его только что подняли. Лесьяр, желая сохранить ночной покой, тотчас отвернулся. Сгреб веревку.
Истимир тем временем не сводил встревоженного взгляда с лица сборщика податей. Спутанная борода. Камешки острых скул. Сращенные землей веки. Господи, сращенные землей веки, будто за ними никогда не было глаз! Впрочем, не только это занимало косца.
– А зачем его связывать? – наконец спросил он.
– Не знаю. Чтобы на руках не тащить?
– А кляп тогда для чего? Он же молчаливей рыбы.
– Без понятия. Это же Третьяк. Не бери в голову.
– Староста молвил, что Коростный перекресток – дурное место. Нечистое. Я вот что смекаю. Скотова топь находится в четверти версты отсюда, но тело до нее так и не дотащили. Почему?
Лесьяр захлопал ресницами. Хмель от медовухи давно выветрился. За глазами накапливалась головная боль. А тут еще неугомонный косец пытал его не хуже батьки Людевита на воскресной службе.
– Слушай, давай… давай просто сделаем это, хорошо?
