Kitobni o'qish: «Неунывающие россияне», sahifa 11
VIII. Карповка
Карповка – это речка, отделяющая Аптекарский остров от Петербургской стороны. Карповка – это родная сестра Черной Речки, что можно тотчас же узнать по их фамильному благоуханию, по готовой «ботвинье», всегда имеющейся в достаточном количестве в недрах их мутных вод, которую так любят месить веслами обитатели той и другой речек. Карповка – это первая ступень дачной жизни. Серый купец, познавший прелесть цивилизации в виде дачной жизни, и решаясь впервые выехать на лето из какой-нибудь Ямской или с Калашниковой пристани, едет на Карповку и потом, постепенно, переходя к Черной Речке, Новой Деревне, Лесному, доходит до Парголова и Павловска. На Карповке он отвыкает от опорок, заменяя их туфлями; ситцевую рубаху с косым воротом и ластовицами, прикрытую миткалевой манишкой, меняет на полотняную сорочку, начинает выпускать воротнички из-за галстука, перестаёт есть постное по средам и пятницам, сознаёт, что можно обойтись и без домашних кваса и хлебов, начинает подсмеиваться над кладбищенскими стариками, наставниками древнего благочестия, сознаёт, что и «прикащики – то же люди», укорачивает полы сюртука, отвыкает от сапогов со скрипом и впервые закуривает на лёгком воздухе «цигарку»;– одним словом, приобретает лоск и быстро идёт по пути к прогрессу.
Обитатели Карповки делятся на «жильцов» и «дачников». Пояснять отличие тех от других я не стану, ибо оно и само понятно. Жильцы состоят, большей частью, из мелких чиновников; дачники есть всех сословий. Большинство дачников, кроме купцов, переселяется сюда «со всей своей требухой», не оставляя за собой городской квартиры, и старается прожить как можно дольше, иногда до октября, соблюдая выгоду, ибо за дачу платится в лето, а не помесячно. Домохозяева не любят этих дачников. Иногда случается, что дачник, дождавшись первого снега, зимует на даче и превращается в жильца. Жильцы всегда во вражде с дачниками, хотя, в сущности, им делить нечего. У жильцов господствует какая-то зависть к дачникам. Особенно это заметно у женщин. С завистью смотрят они на наряды дачниц, на их летние платья, шляпки, и, покупая себе на обед у рыбака десять ряпушек и окунька с плотичкой, питают даже ненависть к дачницам, приобретающим у того – же рыбака матерого сига на пирог.
Поселение Карповки незначительно. От Карповского моста до казарм считается едва двадцать дворов, а по речке, через Каменноостровское шоссе, и того меньше. К Карповке причисляется и Песочная улица. Там живут аристократы Карповки, стыдящиеся выходить на улицу в халатах и распашных капотах.
Заглянем на Карповку в воскресный день, когда и мужская половина дачников находится в сборе.
Время под вечер. Из нарядной дачки, на песчаный двор, заросший местами травой, вышел «основательный» купец. Он в туфлях, без шляпы, в коломенковом пальтишке. Вышел, потянулся, зевнул и крикнул, ни к кому особенно не обращаясь:
– Ставьте самовар-то, черти окаянные!
– Сейчас, сейчас, Кузьма Данилыч, – засуетилась на балконе жена, что-то прожевывая, и, схватив с тарелки горсть кедровых орехов, бросилась в комнаты.
– Кузьме Данилычу, – раскланивается перед ним дворник, тащущий через двор на коромысле два ведра с водой. – Поспать, сударь, изволили?
– Да, отсвистал таки часика два с половиной, – отвечает купец, почесывается и треплет себя рукой по жирному брюху, на котором незримыми буквами написано слово «доверие».
– Ну, и чудесно! Теперь чайком побалуетесь, а там проминаж… Пища у вас хорошая, сытная. И мы от вашей пищи крохами сыты. Кабы не вы, подохли бы… Сами возьмите, что у нас за народ живет? Чиновница с дочкой вот в этой дачке селёдкой, да кофейными переварками питаются, полковница, что на верху…
– Полковница! Может только рядом с полковником лежала. Ты читал ли паспорт-то?
– В паспорте, это точно, сказано, что она вдова подпоручика, ну, а сама она себя полковницей величает. Полковница эта, говорю, без дров живет, потому она на керосиновой лампе себе варево делает. Чай, да булки, а суп – ложкой ударь, пузырь не вскочит. На что тут нашему брату покуситься? Наверху, опять, чиновник – тот окурки цигарок по земле сбирает, да в трубке курить; восьмушкой лошадиной колбасы обедает. Знали бы и не пустили. Одно – дачу нанимал другой барин, а он переехал. В прошлом году он жил на соседской даче, так его только в декабре выжить могли. Ей-Богу! Шубёнки никакой. Чуть не подох! К будочнику в будку греться бегал. А то, так у дворника сидит. Да уж потом пущать не стали, потому на каверзы пустился. Не жрал он тут дня три; прибегает в дворницкую, видит дворничиха лапшу хлебает, облизнулся и говорит: «смотри-ка Ульяна, что народу на улице собралось, шар летит, да таково низко, пренизко». Та, дура, само собой, и выскочила на улицу шар смотреть, а он лапшу-то съел, опрокинул чашку, да и говорит, что это кошка. Вот какие, сударь, дачники! С полицией сгоняли; так и денег не отдал. «Я, говорит, обязался в конце лета за дачу заплатить, а для меня еще и посейчас лето». Это в декабре-то! А вы у нас дачники желанные… дай Господь…
Брюхо купца колышется, уста разверзаются для улыбки.
– Ну, это голь, шмоль и компания, – говорит он, лезет в карман за пяти-алтынным и суёт его в руку дворнику.
– Много, сударь, благодарны, – кланяется тот и продолжает свой путь с вёдрами.
Купец выходит за ворота, и остановясь на мостках, смотрит на речку. По речке, в барочных лодках, купленных за два с полтиной, катаются дачники. Лопата заменяет руль, вместо уключин весла прикреплены верёвками к палкам. Вот три чиновника катают барышню в соломенной шляпке; двое на вёслах, один на руле. Гребли, гребли они, заехали в ботвинью и сели на мель. Барышня визжит.
– Помилуйте, чего вы? Страшного тут ничего нет. Мы сейчас на баграх пройдем, – утешают они её, вскакивают с мест, упираются вёслами в грунт, но ещё больше залезают на мель.
Лодка не идет ни взад, ни вперед.
– Ну, что-же вы наделали? Как вам не стыдно! А ещё хотели на Лаваль-дачу. Как-же мне на берег-то попасть? Ведь не в брод же идти, – чуть не плачет барышня.
– Не беспокойтесь, Анна Дмитриевна, сейчас мы вас снимем с мели и доставим на Лаваль. Эй, почтенный! – кричат гребцы мужику на барке. – Сделай милость, влезь в воду и сними нас с мели!
– На полштоф дашь? Меньше ни копейки! – отвечает мужик и, почесывая спину, отворачивается.
– Ах, Боже мой, дайте ему. Пусть он нас снимет с мели, – упрашивает девушка.
Гребцы переглядываются друг с другом и шарят у себя в карманах.
– Миша, есть у тебя деньги? У меня в том сюртуке остались.
– Нет, я дома забыл. Нет-ли у Феди?
– У меня всего восемь копеек.
– Врёшь, ты вчера у экзекутора занял целковый.
– Не целковый, а пятьдесят рублей занял у экзекутора, – вспыхивает как пион Федя, – но они у меня дома. – Почтенный, ну, сними сапоги и спустись в воду. Мы тебе восемь копеек дадим. Все-таки на шкалик.
– И мараться не стоит. Уж коли сел на мель, так и сиди, – бормочет мужик и даже не оборачивается.
Гребцы почесывают затылки.
– Ах, Господи! Так как-же нам быть-то? – восклицают они хором. – Нужно самим раздеваться и лезть в воду.
– При мне-то? Что вы! Разве это возможно? Да вы с ума сошли, – говорит барышня.
– Да вы, Анна Дмитриевна, не беспокойтесь. Мы только снимем сапоги и засучим штанины, а остальное всё будет в порядке. Видали в театре венецианских рыбаков? вот и мы так-же.
– Нет, нет, это невозможно! Всё-таки ноги ваши…
– Только до колен; брюки и весь остальной состав останутся. Ну, посудите сами, что ж нам делать! Не прибыли же воды ждать. Наконец, вы можете отвернуться, закрыться зонтиком.
– Попросите вон у тех мущин, что на лодке, чтобы они попробовали нас за веревку потянуть. Киньте им веревку от нашей лодки, – упрашивает барышня. – Господа, будьте столь добры, не можете-ли?.. – обращается она к гребцам другой лодки.
Делается буксирная попытка, но тщетно. Лодка так и врезалась.
– Делать нечего, надо раздеваться. Отвернитесь, Анна Дмитриевна. Федя снимай сапоги!
– Я сниму, но пусть и Вася снимет. Все и влезем в тину. Снимай Вася.
Вася смущен.
– Не могу я при ней снимать сапоги, – шепчет он. – У меня внизу не чулки, а портянки. Ну, что за вид?
– Важное кушанье! – у меня и того нет, я на босу ногу.
– Не кричи, пожалуйста. Ты другое дело, за ней не ухаживаешь, а я виды на неё имею. Наконец, вы и двое можете стащить лодку.
– Нет, вдвоём мы не полезем! Ужь лезть, так лезть всем троим.
– Да пойми ты, я на линии жениха. Я ей два раза по фунту конфект подарил и ликерное сердце.
– И как это, господа, вы на гуляньи и вдруг без денег? – говорит девушка.
– На кислые щи я взял восемь копеек.
– А я вынул десять рублей, положил на стол и вдруг…
– Да полезайте же, господа!
– Сейчас, сейчас. Отвернитесь. Снимай, Вася, сапоги, она отвернулась и не увидит (идет шёпот).
– Ей Богу, увидит, она глазастая. Видишь, из-за зонтика смотрит. Заслони меня.
Кое-как гребцы снимают сапоги, засучивают брюки и лезут в воду.
– Ой, да здесь яма. Смотрите, я по брюхо в воде. Ну, что теперь делать? и штаны и визитка…
– После обсудим. Пихай лодку! Ну, понатужимтесь! Раз, два.
– А вы, господа, дубинушку затяните, ходчее пойдет, – глумится с барки мужик. – Эх, а еще господа! Трех гривенников пожалели! Сейчас видно, что стрюцкие!
– Молчи, чёртова кукла!
– Чёртова кукла, да вот не для тебя! У!.. крапивное семя.
– Федор Федорыч, не ругайтесь, плюньте на него! – упрашивает девушка.
– Я те, барышня, плюну! Тонко ходите, не равно чулки отморозите!
Мужик сбрасывает с барки полено и обдает брызгами компанию.
– Послушай, мерзавец, я городового позову!
Лодка сдвинута. Гребцы влезают в неё и начинают одеваться. С Васи льется вода.
– Послушайте, что это за свинство! Где-же мой сапог? Вы его в воду уронили. Ну, как-же теперь на Лаваль? Я без сапога. Кто ж его кинул? Вон из воды ушко торчит.
Сапог достали, вылили из него воду, но он не одевается на ногу. Приходится ехать домой.
А на берегу, уперши руки в боки, хохочет «обстоятельный» купец.
– Иди, Кузьма Данилыч, самовар давно готов! – кричит ему жена.
Купеческое семейство располагается на дворе за самоваром и начинает пить чай, а напротив, на том-же дворе, на полуразвалившемся балконе идут пересуды.
– Смотри, смотри, опять чай жрать принялись, – говорит вдова-чиновница дочке. – И как только не лопнут? Четвертый раз сегодня.
– Но, маменька, ведь мы и сами сегодня третий раз кофей пьём, да два раза переварки пили, – пробует возражать дочь.
– Так ведь это питание, и для нас взаместо обеда, а чай, так себе, теплая сырость. Ну, молчи, не тревожь мать. Лучше-бы ватную шинель с немецким бобром на веревке развесила, да поколотила-бы её. Иван Мироныч то и дело мимо ходит. Удивительное равнодушие! Ничем не хочешь мущину прельстить! Жених в руки даётся, а она… К тому-же, к купцу прикащики в гости приехали. Народ холостой.
– Прикащика выеденым молью воротником не прельстишь. Он норовит на каких-нибудь каменных банях жениться или пустопорожнего места ищет с денежным прилагательным. Окромя того бриллианты.
– И за тобой пятипроцентный билет с выигрышами, да бабушкина бриллиантовая серьга.
– Одна-то серьга.
– Дура, из одной можно две сделать. Там четыре бриллиантика. Наконец, Иван Мироныч… Эй, девка, не упускай случая! Я третий день подряд на окошке пятипроцентный билет утюгом разглаживаю. Вчера он прошёл мимо и приятно таково улыбается. Вчера билетом, а сегодня шинелью можно прельстить, потом серьгу надень.
– Ведь она одна. Не в ноздрю же мне её надеть. Вот ежели бы брошка…
– И, матушка, другая бы и в ноздрю надела, только-бы жениха подцепить!
– Ах, оставьте! Вы знаете, я не люблю интриг подводить!
Купец отпил чай, надел халат и икает; жена его жуёт пряники. Приехавшие в гости приказчики, как облитые водой и вытянув руки по швам, бродят по двору.
– А что, не сыграть ли нам в преферансик по маленькой? – обращается хозяин к приказчикам.
– Как будет вашей чести угодно, Данило Кузьмич, – отвечают они. – Не замотаться-бы только, потому завтра в лавку.
– Тащи стол и карты!
Через пять минут хозяин и прикащики играют на дворе в преферанс. Купцу не везет. Около стола взад и вперед шмыгает чиновничья дочка, предварительно нацепив на грудь огромный розовый бант, умильно взглядывает на приказчиков и закатывает глаза под лоб. Для Ивана Мироныча вывешена на веревку шинель. Купец проиграл, остался без трех и поставил большой ремиз.
– Тьфу ты окаянная! Как блоха неотвязчивая! – плюет он по направлению к чиновничьей дочке. – Как пройдет мимо, словно колода! Ну, чего ты мотаешься, барышня? Точно смерти ждет! Брысь!
Девушка так и шарахнулась в сторону. На глазах слезы.
– Удивительно, какие учтивые кавалеры! Так тулупом и пахнет! – говорит она.
– А ты уж и обнюхала! Ну, пошла прочь! Через тебя проиграл.
– Мужик!
– От принцесы слышу. Вишь, какая арабская королева выискалась!
Купца начинают успокоивать жена и приказчики. Девушка, заплакав, уходит. С балкона ругается вдова-чиновница.
– Плюнь на него, Машенька. Вишь, он до радужной кобылы допился! Леший!
Во двор врывается Иван Мироныч и рыцарски заступается за девушку. Купец подбоченился.
– Ты чего прилез? За оскорбление получить хочешь? На рубль целковый! – кричит он. – Не дождешься! И рук о тебя марать не стану. Эй, дворник! Калистрат! Поласкай его поленом.
– Послушай, борода! – горячится чиновник. – Я надворный…
– Знаю, что надворный, не комнатным-же тебе быть. Рылом не вышел! Гоните его.
– Не смеешь гнать, это наш гость, – вопит с балкона чиновница.
– А коли твой гость, то и привяжи его на цепь, чтобы он на людей не бросался!
Мало по-малу всё успокоивается. С соседнего балкона слышны ругательства шёпотом. Снова пьют кофей. Игра в преферанс продолжается.
«Пики, трефы, бубны, семь первых». Купец отбил у приказчиков игру, купив до восьми червей, и объявляет «просто трефы».
– Вы до восьми червей изволили покупать, – осмеливается заметить прикащик.
– Трефы! – возвышает голос хозяин. Ты торпеду-то не подводи.
– Может, девять треф, и вы, как монитор, супротив нас?
– Просто трефы!
Приказчик ходит. Купец кладет туза масти, другой прикащик бьёт козырем.
– Извините, Кузьма Данилыч, но дезентерия маленькая вышла с вашей стороны, и мы у вас лафет подбили.
– Как лафет? Мой ход. Как ты смеешь? Давай назад, я козыряю.
– Вовсе не ваш ход! Извольте поглядеть, вот и сдавальщик сидит. Окромя того, вы до семи червей.
– Как ты смеешь меня учить? Урод! Я игру лучше тебя знаю. Пошел вон! Обыграть хотели!
– Нам ваших денег не надо, а только…
– Оставь, Трифон! Действительно, их ход. Ходите, Кузьма Данилыч.
Купец взбешен и бросает карты.
– Не желаю я ваших снисхождениев! Довольно! Убирайтесь домой! – горячится он: Верно сговорились мне полушубок вычистить? Не удастся!
Вступается и жена.
– Туда-же всякое лыко в строку! – обращается она к приказчикам. – Ведь он хозяин. Да хоть-бы и проиграли ему, так ведь, чай, не своё, а у нас же наворованное.
Приказчики берутся за шапки и прощаются.
– Дай им поужинать-то, – шепчет она мужу.
– Не надо! Коли мобилизацию на себя эту напустили, так пусть налегке домой бегут! – отчеканивает он, потягивается, грозит сидящей на балконе чиновнице кулаком и говорит: Похлебать-бы, да и ко сну…
