Kitobni o'qish: «Убитая монета», sahifa 2

Shrift:

– А почему же их так мало сохранилось?

– Как известно, Петр Первый окончательно ввел у нас античную традицию помещать портрет монарха на монетах, – Мария Леверман достала сигарету, и почти сразу же убрала ее в пачку. Видимо, в магазине у нее никто не курил по соображениям пожарной безопасности. – Но как это было сделать для Иоанна Антоновича, которому было в момент восхождения на престол всего несколько месяцев? Вот и получился рубль с вензелем, который в дело не пошел – на тиражных-то монетах император все-таки изображался ребенком.

Откуда-то, – наверное, опять же из романов Валентина Саввича, – адвокат Виноградов не слишком отчетливо помнил, что Иоанн Антонович царствовал, на свою беду, в эпоху дворцовых переворотов, и был убит не то во младенчестве, не то много позже, при попытке освободить его из заточения. Однако блеснуть своей осведомленностью адвокат не успел. Наследница знаменитого коллекционера достала из ящика стола вторую папку – картонную, со старомодными завязками:

– А теперь посмотрите вот это.

Хозяйка выложила из папки несколько прямоугольных карточек, отдаленно напомнивших адвокату библиотечные формуляры времен его далекой молодости. Карточки были заполнены от руки, быстрым почерком, и с точки зрения человека нормального, то есть непосвященного, надписи на них представляли собой совершенно бессмысленную череду сокращений, чисел и символов. Впрочем, почти ко всем карточкам были прикреплены черно-белые, но достаточно четкие фотографии аверса и реверса монет.

– Узнаете?

– Да, конечно. – Верхний снимок с переплетением сложного вензеля полностью соответствовал тому изображению, которое Владимир Александрович только что рассматривал в глянцевой иностранной брошюре.

– Так вот, это копии карточек из домашнего каталога отца. Каталога, который он начал вести еще в детстве, и не прекращал дополнять до самой смерти. Видите, отметка сделана: знак колл. «А. Т.»? Как вы понимаете, это тот же самый «Антоныч».

– С признаком, – поддержал ее зачем-то Живчик. – На российских монетах известно всего три типа значков. Во-первых, это «А. Т.» на гурте, – в 1968 году его ошибочно обозвали «А. К.». Во-вторых, значок на поле и поле знаменитого графа Эммериха Гуттен-Чапского, который продал потом свою коллекцию великому князю Георгию Михайловичу. И еще значок коллекционера Лысненко, тоже на поле, который хотел по нему после войны 1812 года разыскать свои монеты.

– А что означает наш значок? – Уточнил на всякий случай Виноградов.

– Ну, кто такой «А. Т.» теперь можно только предполагать. Есть пара версий, одна из них – что это известный нумизмат Трапезников, каталогом которого часто пользовался мой отец… Также это может быть знак одного ювелира от Фаберже, который перебрался после революции в Финляндию. Вообще, кроме «Антоныча» такое обозначение известно только на гурте целой серии редких платиновых монет, также выставленных на аукционе 1968 года.

– Вы еще говорили, – припомнил адвокат, – что это какой-то… «пробник»?

– Да, это «пробник». То есть вариант монеты, выпущенный для утверждения оформления аверса и реверса… ну, или для каких-нибудь технологических экспериментов. Например, среди петровских «пробников» самым дорогим считается медный пятак неутвержденного образца, датированный 1723 годом, – он был недавно продан на торгах почти за шесть с половиной миллионов. А пробный рубль 1796 года, единственная оригинальная монета с портретом Павла Первого, ушел в две тысячи седьмом за двести с лишним миллионов.

– Долларов?

– Рублей, конечно, – улыбнулся Живчик. – Ну, на практике, принято считать пробными только те монеты, по которым в архивах есть соответствующие документы. Иначе как отличить, например, мелко тиражные монеты от пробных? Но нет правил без исключений, вроде нашего, которые, собственно, только подтверждают правила. Отсутствие документов по «Бензельному Антонычу» вполне себе объяснимо, учитывая, что память о нем императрица Елизавета хотела стереть, а монеты целенаправленно изымались из обращения. Причем с угрозой нешутейных санкций!

– Вообще-то, – заметила Мария, – отсутствие исторических документов породило совсем уж конспирологические версии о том, что «Бензельные Антонычи» – не более, чем фантазийный новодел.

– Что значит – фантазийный новодел?

– Строго говоря, по определению Узденикова, – это специфическая подделка монеты, никогда не существовавшей в оригинале, на самом деле.

– Такие, кстати, тоже люди собирают. И торгуют ими, и неплохо зарабатывают… – Живчик многозначительно посмотрел на Марию, очевидно, продолжая какой-то давний и неоконченный спор с ней.

– В общем, как бы то ни было, мы уверены, что это монета из коллекции моего отца, – Мария положила в картонную папку глянцевый каталог и завязала тесемки. – Точнее, из той части коллекции, которая пропала после его смерти.

– А подробнее? – Адвокат потянулся за ручкой. Он вообще любил делать пометки в своем ежедневнике, чтобы не запутаться в материале с самого начала.

– К моменту ареста отец уже собрал большую коллекцию монет, одну из лучших в городе. Разумеется, следователи и прочие товарищи из КГБ делали у нас несколько обысков. Я помню… – Мария Леверман опять потянулась за сигаретой и опять не закурила. – Перерыли они тогда все сверху донизу – и квартиру, и дачу, забрали кое-что, но, по большому счету, мало что нашли. После освобождения отец как-то многое вывез. Кое-то из коллекции нам оставил – чтобы хватило не голодать, на то время, пока он за границей обустроится, и нас с мамой к себе заберет. Мы же с ней так думали, он обещал…

Дочь знаменитого нумизмата была, судя по всему, сильной женщиной, но даже ей понадобилось какое-то время, чтобы справиться с давними воспоминаниями:

– Короче, никуда он нас не вывез, ни в какую заграницу. Да и не собирался, наверное. Позже выяснилось, зато, что во время нахождения в Австрии отец из своей коллекции российских монет ничего не растратил, а наоборот – пополнял ее, так что к началу нашей перестройки сделал едва ли не самой крупной в Западной Европе. А когда смог вернуться – кое-что перетащил даже обратно по своим каналам, хотя большая часть так и осталась там, в каком-то банке.

Мария Леверман положила ладонь на картонную папку:

– Но каталог своей коллекции отец сюда привез, он вообще с ним не расставался. Дополнял что-то постоянно, делал пометки, дописывал. И хранил эти чемоданы в квартире у нас с мамой, чтобы мы могли потом, если что… Мы, конечно, пытались. Но после смерти отца та часть его коллекции, самая ценная, которая оставалась в Австрии, бесследно пропала. Нам досталась примерно третья часть, а то и меньше.

Наследница сделала паузу, и Виноградов позволил себе уточнить:

– И вы полагаете, что теперь, спустя столько лет, этот самый «Антоныч» из коллекции вашего отца всплыл на аукционе?

– Не только он всплыл… – как оказалось, в папке с тесемками хранились не только карточки с фотоснимками. Еще там была, по меньшей мере, одна потрепанная тетрадь в клеточку, на девяносто шесть листов – из тех, которые раньше называли «общими». Из-под ее темно-коричневого обреза выглядывали пестрые узкие язычки вполне современных закладок. – Да, конечно, считается, что картотека намного удобнее тетрадного каталога. А сейчас вообще есть компьютерные программы для учета монет, но отец начал делать свою коллекцию еще в те времена, когда и фотоаппарат был не в каждой семье. Поэтому не удивляйтесь…

Мария Леверман повернула тетрадь к Виноградову, открыла ее на одной из закладок, и адвокат снова увидел значки, буквы и символы, очень похожие на те, которые были на карточке. Только здесь, в качестве иллюстраций, вместо фотографических изображений темнели кружки, проштрихованные через бумагу простым грифельным карандашом.

– На западе так никто никогда не делал, только в СССР. Там берется какой-нибудь печатный каталог – и прямо в нем отмечаются монеты, которые у тебя есть. Очень наглядно. Но, сами помните, у нас все было дефицитом, а уж издания для нумизматов и подавно, – прокомментировал Живчик.

– Само собой, почти вся информация отсюда была продублирована отцом на карточках. Я потом проверяла, и не один раз… – наследница аккуратно закрыла старую тетрадь. – Очень важно, что везде почерк один и тот же, вы понимаете?

– Согласен, – кивнул на всякий случай адвокат.

– Одновременно в Австрии будет выставлено еще несколько десятков монет, которые совпадают и здесь… и здесь… – госпожа Леверман показала поочередно на домашний каталог своего отца, и на буклет предстоящего аукциона. – Например, вот, четыре «Константина» – с гуртовой надписью, с гладким гуртом, советский новодел плюс знаменитый рубль Трубецкого, подделка, которую чеканили в Париже. А еще там есть «Золотой конь» из отцовского каталога, пять «семейников», два полуполтинника 1703 года… кстати, я надеюсь, вам не надо объяснять, что такое «Константиновский» рубль, и сколько он может стоить?

– Не надо! – Поспешил адвокат отказаться от очередной лекции «для чайников» по основам российской истории и нумизматики. По правде говоря, у него уже голова пошла кругом от непонятных слов и специфического жаргона, которым пользуются коллекционеры. Поэтому он задал уточняющий вопрос, который еще до начала беседы пометил у себя в блокноте:

– Кто передал в аукционный дом монеты вашего отца?

– В каталоге указано, что продавец анонимный.

– В чем тогда состоит моя задача?

– Ваша задача, уважаемый Владимир Александрович, вполне благородная. Восстановить законные права наследницы, – ответил адвокату Живчик вместо госпожи Леверман. – И вернуть ей коллекцию покойного отца, Леонида Михайловича.

– Все документы, необходимые для поездки в Европу, мы для вас подготовим. – Пообещала дочь коллекционера. – У вас ведь есть действующая Шенгенская виза?

– Да, есть, но, но сами знаете, что в нынешней политической ситуации…

– Мы все организуем. По этому поводу не беспокойтесь по поводу санкций, пришлите мне только фотографии загранпаспорта. – Мария Леверман придвинула поближе к Виноградову папку с копиями каталога своего отца и глянцевую брошюру предстоящего аукциона:

– Предлагаю сразу обсудить финансовые условия. Я думаю, что речь следует вести о разумном авансе, и договориться по поводу «гонорара успеха». Либо это будет фиксированная сумма, либо процент от стоимости возвращенных монет.

– Представительские расходы, билеты, гостиница оплачиваются отдельно, – добавил Живчик.

– У меня есть какое-то время подумать? – Чтобы что-то спросить, уточнил Виноградов.

– Нет. Но я уверена, что вам это и не нужно…

* * *

Молодому охраннику Олигарха этот человек активно не понравился.

Таких, в его понимании, совершенно не следовало допускать не то, чтобы лично к хозяину – даже от помойки на дворе хозяйского дома их следовало бы держать подальше. Какая-то куртка не по сезону, поношенные брюки и ботинки со следами грязной соли, которой посыпают улицы от снега…

Второй охранник был значительно старше и опытнее. Видел он сегодняшнего посетителя уже не впервые – и вообще, за долгие годы в окружении Олигарха насмотрелся на таких разных людей, что давно уже не оценивал никого исключительно по одежке.

– Нет, он точно не из наших.

Встреча на этот раз проходила в закрытой ложе Дворца ледовых видов спорта. Огромные панорамные стекла в ней затонировали так, что разглядеть снаружи, что делается за ними, было совершенно невозможно. Зато из самой ложи прекрасно просматривалась залитая искусственным льдом и искусственным светом площадка, на которой сейчас выписывали какие-то незамысловатые фигуры девочки из младшей группы по фигурному катанию.

Лицо и глаза у человека, с которым общался Олигарх сегодня, были явно еврейские, в маму. А вот фамилия ему досталась папина, украинская – Дыбенко. Как у легендарного революционного матроса, которого эта самая революции, по законам исторического развития, впоследствии и поставила к стеночке.

– Посмотри еще раз, – предложил Олигарх.

Но Дыбенко уже отодвинул от себя фотоснимки, распечатанные с камер уличного наблюдения. Камеры были установлены с обеих сторон, напротив магазина для коллекционеров, и получить к ним доступ для профессионалов из службы безопасности Олигарха не составляло особенного труда:

– Зачем мне ваши записи смотреть, если я сам его видел, лицом к лицу?

– А ты что, всех коллекционеров города знаешь?

– Нумизматов, – поправлять Олигарха решался не каждый, но человек с революционной фамилией все-таки уточнил. – Нет, не всех. Только тех, кто заслуживает внимания.

Обращение на «ты» от собеседника он терпел вполне спокойно – так уж сложилось общение между ними, в том числе, из-за разницы в возрасте. В остальном же Дыбенко вел себя с Олигархом так, как позволяют вести себя с хозяевами жизни только те, кто на деле успел доказать в чем-то свою незаменимость. Например, очень опытные егеря на охоте для особо важных персон. Или хирурги, продолжающие наблюдать пациента после сложной, рискованной, но закончившейся хорошо операции.

– Адвокат это. По фамилии Виноградов. Нам прокачали его через полицейскую систему распознавания лиц, совпадение полное. Сейчас пробиваем по другим базам. – Олигарх веером развернул фотографии тех, кто попал в поле зрения уличных камер:

– А про этих что скажешь?

– Так… вот, значит, я, – Дыбенко показал на тот снимок, где он общается с адвокатом. – Это Живчик… простите, запамятовал фамилию. Потом посмотрю, если надо, у меня данные есть, но его просто все так и называют – Живчиком. Начинал, как мелкий спекулянт монетами, потом поднялся. Теперь считается чуть ли не экспертом, хотя по-настоящему знаний у него глубоких нет, нахватался отовсюду понемногу… Репутация у него отвратительная – на руку нечист, да еще говорят, что стучит-перестукивает в компетентные органы.

– Почему же с ним общаются?

– Ну, так среди господ нумизматов таких, как он половина… Если не больше.

– С Леверманом этот Живчик связан был?

– Нет, не думаю. Разные уровни, – пожал плечами Дыбенко. – Зато последние несколько лет Живчик постоянно крутится вокруг госпожи Леверман… Вот она у вас на фотографии садится в машину.

– Наследница?

– И не только. Вот, к примеру, этого самого Живчика она держит при себе – думаю, как прикрытие. Такой, типа, громоотвод… хотя сама неплохо разбирается в монетах.

– Папаша покойный научил?

– Возможно. Но, скорее всего, просто гены…

Олигарх подозвал того охранника, что помоложе, и отдал ему фотоснимки:

– Убери, – а потом предложил собеседнику:

– Еще кофе будешь?

– Нет, спасибо, – отказался Дыбенко.

– Или, может, тебя покормить?

Это прозвучало, как шутка, на которую, видимо, обижаться не следовало. Олигарх лучше многих других знал, что человек, который сидит сейчас с ним, вовсе не бедствует. И что размер капитала, конечно же, вряд ли позволил бы ему войти в список Форбс – но вполне дает возможность носить золотые часы, одеваться в Милане по моде и ездить на «майбахе» с личным водителем. Олигарх понимал также, что одежда для этого человека – что-то вроде маскировочного окраса у мелкого хищного обитателя джунглей, которому надо не только добывать себе охотой пропитание, но и заботиться постоянно о том, чтобы самому не стать добычей для более крупных зверей.

– Нет, спасибо, – повторил человек с революционной фамилией. – Вы ведь, как я понимаю, еще что-то хотели спросить?

Александру Дыбенко, – имевшему, разумеется, в кругах городских коллекционеров и спекулянтов прозвище Матрос, – было лет сорок пять, или около того, то есть родился он в благополучные годы московской олимпиады. Монетами по-настоящему увлекся еще в престижной математической школе, после которой легко поступил в университет, который закончил с отличием. Его даже оставили на кафедре, но научной или педагогической карьеры он так и не сделал, отдав предпочтение серьезной нумизматике.

Матрос чувствовал, любил и понимал монеты. А еще очень много читал и внимательно слушал, анализировал чужой опыт, тратил деньги на специальную литературу и каталоги. При этом он обладал великолепной памятью, умел использовать прикладные методы математического анализа и поэтому был удачлив даже в самых сомнительных сделках. Наверное, даже слишком удачлив, чтобы это прошло незамеченным. В начале двухтысячных, прямо по пути из клуба коллекционеров, ему пробили голову трубой, завернутой в газету, отобрали ключи и вынесли из квартиры все, что сумели найти. Хорошо, что произошло это летом, и его мама оказалась тогда не в городе, а на даче…

Выйдя из комы и немного поправившись, младший научный сотрудник Александр Дыбенко оформил инвалидность и укрылся в тень, где и прибывал до настоящего времени, продолжая заниматься любимым делом.

– Да, хотел. Ты уверен, что это монета из коллекции Левермана?

Олигарху недавно исполнилось семьдесят шесть, однако выглядел он моложе своих лет. Это был смуглый, немного тяжеловесный мужчина, преисполненный чувством собственного достоинства – с лицом восточного вельможи и с голосом человека, не привыкшего повторять свои распоряжения. Начинал он еще до перестройки, на комсомольской работе в одной из национальных республик, но достаточно быстро нашел себя в новых общественных отношениях. Одевался Олигарх всегда с той очаровательной простотой, которую могут позволить себе только очень богатые люди, однако сам себя почувствовал по-настоящему богатым только после того, как приобрел свой первый личный реактивный самолет – небольшой бизнес-джет, ранее принадлежавший кому-то из арабских шейхов.

Следует отметить, что теперь в его распоряжении был целый воздушный флот, включавший не только личные, но также корпоративные самолеты, вертолеты и, кажется, даже экологически чистый экспериментальный аэростат. Поговаривали, что пятилетняя внучка Олигарха, привыкшая путешествовать по миру исключительно на дедушкиных частных самолетах, возвращаясь почему-то из Европы с мамой в первом классе, очень удивилась на посадке, что столько чужих незнакомых людей полетит вместе с ними…

– За сто лет зафиксировано всего несколько аукционных продаж такой монеты, – ответил, не задумываясь, собеседник. – Это, во-первых, Адольф Гесс, или Хесс, если угодно, тысяча девятьсот девятнадцатого и двадцать четвертого годов, аукцион тридцать второго года… лот 952, если я не ошибаюсь… и аукцион шестьдесят восьмого, лот 122. Причем, в последний раз «Бензельного Антоныча» выставляли с экспертным заключением Общества друзей Государственного исторического музея за подписью Ширякова, о котором я вам уже как-то рассказывал…

– Да, помню, – кивнул Олигарх. – Прикормленный эксперт…

Коллекционер по прозвищу Матрос оставил его реплику без комментариев:

– Всего известно пять экземпляров такого «Антоныча», которые можно считать подлинными. И, насколько я помню, уже было две серьезные попытки купить его за миллион швейцарских франков плюс аукционная комиссия.

– Понятно. Скажи лучше, там есть мои монеты? – Олигарх припечатал широкой хозяйской ладонью предварительный каталог весенней выставки.

– Нет. Я думаю, что для платины будут организованы отдельные торги.

Собственно, сегодняшние собеседники и познакомились-то исключительно благодаря покойному Леониду Борисовичу Леверману. Точнее, благодаря его легендарной коллекции. А еще точнее, благодаря той части коллекции, которую Олигарх много лет назад купил за серьезные деньги.

Как оказалось позже – думал, что купил…

Общеизвестно, что именно в Российской империи впервые в мире стали чеканить монеты из платины. Причем обратились к платине не просто так, не из праздного интереса, а из-за вечного дефицита традиционных денежных драгметаллов, – золота и серебра, – в государственной казне. Опыт был кратким и неудачным, но – был! «А также в области балета мы впереди планеты всей…» И в платине, если не считать более ранних подделок испанских или испанских колониальных монет, тоже – целых восемнадцать лет, с 1828 по 1845 годы. Начато все было по уму, как при Петре Великом: сначала маленькая трешка, потому что более мелкие монеты легче чеканить, да и тираж у них самый массовый. В 1829 году добавился диковинный номинал в шесть рублей, а в следующем и вообще – экзотичная 12-рублевка. Однако очистить платину тогда удавалось только до девяноста пяти процентов, поэтому монеты получались внешне неказистыми, не привлекательными и не были популярны. Поэтому, в конце концов, всю платину из денежного оборота изъяли и продали англичанам, которые в результате стали на какое-то время монополистами.

Так вот, под конец девяностых годов уже прошлого века, именитый коллекционер Леонид Леверман, предложил Олигарху приобрести полную коллекцию российской платины, включая даже такие редкости, как рубль 1827 года, две монеты по двенадцать рублей, две по шесть, пять «трешек», а еще уникальные «полтины» и «четвертаки» 1826 и 1827 годов. Кроме этого, приятным бонусом к предложенному товару шли медали и памятные жетоны – и таким образом получалась коллекция платины более полная, чем в любом музее Москвы или Питера.

Разумеется, просто с улицы, без своего человека в ближайшем окружении Олигарха, выйти на него с таким предложением было бы нереально. Поэтому Леверман, для начала, подкупил за большие деньги и за обещанный процент именитого столичного коллекционера, который считался при Олигархе советником по антиквариату. Тот провел со своим подопечным определенную подготовительную работу, показал ему несколько экспертных заключений разной степени достоверности, и через некоторое время организовал встречу покупателя и продавца.

Остальное для нумизмата Леонида Левермана было делом техники. Сторговались на двадцати пяти миллионах долларов. Разумеется, с премией к цене за полноту коллекции. Потому что, пояснил Олигарху тогдашний его консультант, так все равно получается выгоднее. Например, полный набор чего бы то ни было – пятьдесят монет, у тебя сорок девять, и не хватает одной, которая уникальная, но имеется на руках у кого-то из коллекционеров. И хозяин монеты прекрасно осведомлен, что у тебя нет только ее. За сколько ты ее получишь? Только что не разденут. Вот и следует брать коллекцию разом, убеждал консультант. Заплати, положи и гордись – только не лопни от осознания своего величия…

Чтобы не связываться с органами валютного контроля и таможней, деньги за монеты ушли с иностранных счетов Олигарха куда-то на кипрские оффшоры, указанные продавцом. После этого сразу же началось оформление документов для возвращения коллекции в Россию, но… известие о скоропостижной трагической гибели Леонида Борисовича Левермана странным образом оборвало все ниточки, за которые следовало потянуть, чтобы завершить сделку.

Это было обидно и больно. Тем более, что Олигарх, как оказалось, преждевременно пообещал кое-кому на самом-самом верху, что непременно вернет на родину из Австрии российские платиновые монеты и даже создаст специально для них некий частный музей, экспонаты которого будут иметь, безусловно, не только материальную, но и культурно-историческую ценность.

Свято место пусто не бывает. Поэтому неудивительно, что спустя короткое время, прекрасной патриотической идеей Олигарха воспользовались другие, сделав себе имя на царском золоте или на яйцах Фаберже, а сам он потерял не только и даже не столько деньги, сколько репутацию в определенных деловых и политических кругах.

Интерес к собиранию старых и редких монет он тоже потерял надолго, если не навсегда.

…Каким образом Саша Дыбенко, математик и нумизмат, вычислил связь продавца с человеком из близкого окружения Олигарха, каким образом раскопал доказательства сговора их за спиной покупателя – это совсем другая и непростая история, требующая отдельного описания. Как бы то ни было, Олигарх тогда сразу поверил всему, что рассказал молодой человек странной внешности – и про самого Левермана, и про своего собственного консультанта по антиквариату, и про настоящую стоимость платиновой коллекции. Олигарх вообще был человеком неглупым и хватким, он уже давно предполагал, что дело нечисто, и что его просто надули, как последнего лоха. Однако сознаваться в этом не хотел даже себе. Во всяком случае, до тех пор, пока сам не услышал признания жадного антиквара, сделанные им перед смертью.

Перед смертью, которая, разумеется, наступила в результате несчастного случая… А еще перед тем, как по неосторожности вывалиться во двор из окна своей новой квартиры на четырнадцатом этаже, антиквар добровольно передал Олигарху, в качестве своего рода извинений, небольшую коллекцию старых монет, которыми давно интересовался Дыбенко.

Сам Александр, надо сказать, ни тогда, ни в последствии не пожалел о том, что вывел этого человека на чистую воду, и никогда не испытывал угрызений совести из-за того, как неожиданно покинул этот мир бывший консультант Олигарха. Он вообще терпеть не мог всяческих откровенных дельцов и перекупщиков, которые называли себя нумизматами, но монет не любили и не понимали, а потому и не имели права обладать ими. Иногда при виде таких людей у нормального коллекционера могло возникнуть даже ощущение, что перед ним и не жулик вовсе, а искренне ошибающийся человек, просто не ведающий, что творит. Но, по мере общения, по мере узнавания и попыток объяснить, что не так, молодому тогда еще Дыбенко раз за разом приходилось убеждаться, что это неспроста, что жуликами просто так не становятся, и что обязательно вылезает какая-нибудь выгода «заблуждающемуся». Большинство из них, в свое время, прошло мимо стадии восторженного детско-юношеского собирательства, когда нарабатывается бесценный опыт, поэтому незнание предмета они скрывали за счет умения заговаривать зубы, десятка умных фраз из иностранных каталогов и профессионального жаргона. Максимум, что эти люди прочитают – это какую-нибудь историческую справку из глянцевого журнала. А до серьезной нумизматической литературы и сами не добираются, и другим не дают, потому что все у них только за деньги: знания, опыт, улыбки, даже тумаки…

В принципе, что за монета перед жуликом на самом деле – его не интересует, он видит за ней только прибыль, потенциал для получения денег, и представляет себе, как можно извратить реальную картину, где и что нужно подтасовать в свою пользу.

…К сожалению, о дальнейшей судьбе русской платины, за которую было заплачено и переплачено, покойный консультант по антиквариату не имел ни малейшего представления. Так что потом, на протяжении многих лет, Олигарх все еще без успеха искал свои деньги, а также часть легендарной коллекции Леонида Левермана, за которую и ушли в небытие эти деньги.

И вот сейчас Александр Дыбенко принес ему известие о предстоящем аукционе – плюс цветной предварительный каталог этого аукциона, с аккуратными собственноручными пометками.

– Откуда у них монеты покойного Левермана?

– Не знаю.

– А сам-то как думаешь?

– В открытом доступе нет сведений о том, кто их выставил на продажу. Надо выяснять на месте.

– Предлагаешь принять участие в аукционе?

– Как вариант. – Дыбенко с самого начала понимал, что другого выхода нет. Но даже в самом доверительном в общении с любым собеседником он предпочитал, чтобы тот сам приходил к нужным выводам и самостоятельно принимал все важные решения.

Олигарх сделал вид, что задумался:

– Значит, у тех, кто распродает сейчас коллекцию, может оказаться и моя платина?

– Да, не исключено.

Олигарх посмотрел на цветную брошюру:

– Там у них будет выставлено все, что осталось от Левермана? Кроме того, что я тогда купил?

– Нет, конечно. В каталоге вообще только российское серебро. Но, к примеру, в нем совершенно не представлено знаменитое золота из его коллекции, которого было ой, как много, – покачал Дыбенко головой:

– Сдается мне, что это пробные торги. А все самое интересное нас еще впереди ожидает…