Kitobni o'qish: «Наблюдатель», sahifa 3
Вейгерт был рад оказать старому другу посильную помощь, пусть даже она была мимолетной.
– Помнишь тот вечер в Оксфорде, когда мы познакомились? Ты только что приехал в колледж и стоял посреди двора с чемоданами, и вид у тебя был совершенно растерянный.
Уоткинс, так и лежавший с закрытыми глазами, улыбнулся, и Вейгерт, приободрившись, продолжил:
– Я проходил мимо, и ты вдруг взревел со страшным американским акцентом: «Как мне найти эту чертову комнату, если тут нигде нет этих чертовых номеров?!»
– Вовсе я не ревел.
– Еще как ревел. Но вместе мы нашли комнату, и ты угостил меня отличным бренди, купленным в дьюти-фри в Хитроу. Я совсем было решил причислить тебя к тем тупым американцам, которые неизвестно зачем покупают себе учебу в Оксфорде, но тут разговор как-то сам собой свернул на молекулярную физику, и я понял, настолько ты толков.
– Не настолько толков, как ты, – вставил Уоткинс.
– Да, – просто согласился Вейгерт, – но все же очень толков. А потом мы забыли о физике и напились до потери пульса.
– Я был не так пьян, как ты, – уточнил Уоткинс. – Ты, Джордж, неважно переносил спиртное. Как и сейчас.
– А ты не мог найти свою комнату в колледже. Да и всего остального. Только небесам известно, что сталось бы с тобою без меня.
– «Дремлющие шпили», чтоб меня, – пробормотал Уоткинс, и Вейгерт увидел, что он засыпает. Но тут дверь распахнулась и в комнату ворвалась медсестра Франклин:
– Доктор! Вы ничего не съели! Все уже совсем остыло! – Уоткинс открыл глаза, хмуро взглянул на нее и ткнул вилкой в яичницу.
– Выйдите!
– Я буду стоять здесь, пока вы не съедите весь свой завтрак. До последней крошки.
Каждый, не исключая Сэма, вынужден кому-то подчиняться.
6
Этого события из самых ранних воспоминаний Каро на самом деле вовсе не было. Все так говорили: папа, мама, няня. Каро несколько лет возмущалась и настаивала: «Это было! Это вправду было!» Со временем она повзрослела и могла бы более внятно пересказать это воспоминание, но к тому времени ей уже не хотелось делиться им с кем-либо, даже с Эллен. Она бы этого не поняла. Никто этого толком не понимал, включая саму Каро.
Но само воспоминание сохраняло прежнюю яркость. Она лежала – сколько ей было лет? шесть? семь? – на одеяле в садике за домом и смотрела на проплывавшие в небе облака. А потом, в один миг, не стало ни облаков, ни самой Каро. Она находилась нигде и везде, вплетенная в то, что позднее стала называть тканью мироздания. Она была облаками, травой, ветерком и муравьем, перебиравшимся через ее руку. Всё было ею, и она была всем.
В конце концов она увидела в случившемся сходство с хорошо документированными «мистическими откровениями» и задумалась, не могло ли это быть эпизодом височной эпилепсии. Но чтобы эта патология проявилась лишь однажды и больше не повторялась? Маловероятно с медицинской точки зрения.
Кроме того, давний случай, как его ни называй – «происшествием», «нейронным штормом», «иллюзией», – и через два десятка лет казался ей таким же реальным, как жужжание костяной пилы, алость свежей крови, творожная текстура обнаженного мозга. Обычно Каро, настороженно относящаяся к необъяснимому, как это свойственно ученым, старалась игнорировать это воспоминание. Однако оно всплыло в ее сознании, когда рейс «Кайман эйрвейз» приближался к острову Кайман-Брак, потому что воспоминание – спустя столько времени! – казалось ей реальнее, чем театрально-синее море внизу, ярко-зеленый остров, чистый белый песок.
Какого черта ее сюда несет?
Но отвечать на этот риторический вопрос ей хотелось еще меньше, чем возвращаться к давнему воспоминанию. То, что Эллен называла «онлайновой дерьмобурей», продолжало бушевать, поддерживаемое какой-то злонамеренной группой интернет-троллей, чьи мотивы она никак не могла постичь. Эллен истолковала события так: «Ты, что называется, «свежее мясо» на фоне надоевших политиков и актрис. К тому же ты доктор, а уж на вас множество дураков зубы точат. Просто не заходи в соцсети. Ничего не читай. Я сообщу тебе, когда эта гадость утихнет».
Но Каро не могла удержаться и не заходить в соцсети, как невозможно удержаться и не чесать зудящий лишай. Хотя то, что происходило с нею, больше походило на действие какой-то бактерии, заживо поедающей плоть.
Интересно, азартно ухмыляющийся подросток, сидевший рядом и углубившийся в свой ноутбук, знает об этой «дерьмобуре»? Может быть, он даже причастен к ней? Садясь на место, он бегло взглянул на нее, решил, очевидно, что соседка слишком стара для него, и погрузился в компьютерную игру, в которой на экране непрерывно что-то красочно взрывалось.
– Мы начинаем снижение перед посадкой в аэропорту имени капитана Чарльза Кирконнелла. Просим выключить электронные приборы, закрыть откидные столики, привести спинки кресел в вертикальное положение и застегнуть привязные ремни.
Парнишка не сделал ничего из этого. Каро прикоснулась к его плечу, он дернулся, словно от испуга, и вынул наушник из уха.
– Что?!
– Объявление. Мы снижаемся. Выключи ноутбук.
– Ах да. Спасибо. – Он улыбнулся неожиданно детской милой и открытой улыбкой.
Каро повернулась к окну. Это было чуть ли не хуже всего: подозрительность. Увидев кого угодно, даже несмышленого мальчишку, случайного соседа в самолете, она невольно задумывалась, не входит ли этот человек в число тех, кто радостно клевещет на нее, оскорбляет ее и всячески стремится разрушить ее жизнь. Такое случалось не только с нею: люди теряли работу и лишались тех, кого считали друзьями, из-за неудачной шутки, какого-то сбоя цифровых технологий, поступка, представленного в преувеличенном извращенном и выведенном на уровень сенсации описании чем-то таким, что не имело никакого отношения к действительности. По сути, то же самое, что и публичное повешение в восемнадцатом веке в качестве развлечения, с той лишь разницей, что теперь жертва на самом деле не умирает, а зрелище можно смотреть снова и снова.
Она жива, но убита как профессионал. Если только на острове Кайман-Брак ей не удастся каким-то образом – но каким? – восстановить свою репутацию.
В аэропорте ее должен был встретить некий Бен Кларби. «Гугл» отыскал ей три дюжины Бенов Кларби, но она не имела понятия, который это из них и какое отношение все эти люди могут иметь к ее двоюродному деду. Впрочем, она почти ничего не знала и о самом Сэмюэле Луисе Уоткинсе, за исключением того, что было общеизвестно.
Уоткинс создал и запатентовал генетически модифицированную бактерию с измененным способом передачи сигнала от биома кишечника к иммунокомпетентным клеткам слизистой оболочки кишечника. В свою очередь эти клетки изменяли сигналы, посылаемые развивающимся клеткам костного мозга, в результате чего создавались клетки иммунной системы, которые быстро и эффективно атаковали аденовирусы. Свое открытие и технологию Уоткинс продал одной фармацевтической компании, сохранив за собой большой процент авторских отчислений, а та разработала лекарство под названием «Ачино», которой на сегодня является самым продаваемым медицинским препаратом в мире. Благодаря «Ачино» бесчисленное множество людей избавилось от чихания, кашля и насморка, а промышленность в результате сэкономила миллиарды долларов, которые упускала из-за потерянного рабочего времени. Научное исследование принесло Уоткинсу Нобелевскую премию по медицине; лечение обычной простуды обеспечило ему настоящее богатство.
Однако все это не объясняло, зачем ему нужен нейрохирург и почему частная больница не ищет специалиста по обычным каналам.
Но в последнее время Каро много чего не понимала. И сейчас она смотрела, как тропический остров внизу становился все больше и больше, пока самолет в конце концов не коснулся земли и не зарулил на стоянку.
* * *
– Доктор Сомс-Уоткинс? Добро пожаловать на Кайман-Брак. Я Бен Кларби. Сюда, пожалуйста.
Он оказался на несколько лет моложе ее и обладал совершенно непримечательной внешностью – из тех людей, мимо которых трижды пройдешь на улице и при четвертой встрече не узнаешь, и весь был каким-то бежевым: загорелая кожа, светло-карие глаза, волосы песочного цвета. Он проводил Каро из здания аэропорта, примыкавшего к единственной взлетно-посадочной полосе, на залитую послеполуденным солнцем площадь, где воздух был настолько горяч и влажен, что трудно было дышать. Бен положил ее чемодан на заднее сиденье открытого джипа и открыл пассажирскую дверцу. Сделал он это довольно неловко, и Каро решила, что ему нечасто приходится это делать.
– Могу я задать вам несколько вопросов? – спросила она, как только машина тронулась с места.
– Конечно. Вы хотите что-то узнать об острове?
– Нет. О больнице. Сколько там коек, какой штат, обслуживаемый регион…
– О, доктор Уоткинс все это вам расскажет.
– Разве вы не там работаете?
– Там. Занимаюсь компьютерной безопасностью. Но о больнице ничего рассказать вам не могу.
Тревога начала вытеснять первое изумление.
– Не можете или не хотите?
Он улыбнулся, но как-то кисло.
– И то и другое. Но доктор Уоткинс и доктор Вейгерт все вам расскажут.
– Кто такой доктор Вейгерт?
– Он вместе с доктором Уоткинсом и Джулианом Деем один из основателей проекта. Вейгерт – физик.
При чем здесь физик?
– Остановите машину!
Он повиновался, чем немного удивил Каро. Она повернулась к нему. Машина еще не съехала с главной дороги, по сторонам которой тянулись пляжные домики, палатки с мороженым, сувенирные магазины.
– Бен Кларби, я сейчас же выйду, если вы не ответите мне на несколько вопросов. Немедленно.
Он, похоже, испугался:
– Доктор, я правда не могу. Права не имею. Пожалуйста… Честное слово, тут нет ничего подозрительного. В больнице проводятся клинические исследования. Вообще-то у нас больше исследовательский центр, чем больница. Физик участвует в них, потому что исследования мозга как-то связаны с квантовыми эффектами. Но я не физик и не медик. Я кибербезопасник. Но если вы не поедете со мной в центр, у меня будут большие неприятности. К тому же наш шеф – ваш дед, верно? Ему-то вы, наверное, доверяете?
Каро всмотрелась в его лицо. Кларби в чем-то лгал, но в чем-то был честен. Паника по поводу возможных неприятностей была искренней, а вот неосведомленность насчет исследований – нет. И все же интересно, чем вызвана ее подозрительность? Беснованием в интернете или сомнениями по поводу того, что происходит здесь и сейчас? Возможно, в большей степени первой причиной. Может быть, опасение угрозы со стороны любого, чье поведение кажется уклончивым, и оправдано, но все равно это смешно. До эпизода с Полом Беккером, слушаний и интернет-нападок она не так легко впадала в панику.
– Простите, мистер Кларби, – сказала она. – Я…
– Называйте меня просто Бен. Все меня так зовут. – И вновь в его интонации и взгляде почти незаметно промелькнуло то же кислое недовольство. Почему?
– Прошу прощения за грубость. Давайте поедем, а вы пока что расскажите мне об острове.
Он принялся рассказывать, перечисляя факты, но в его ровном голосе все равно то и дело угадывалась какая-то странная обида. Ее угроза выйти из машины не на шутку напугала его. Отличный способ знакомства с новыми коллегами.
Бен рассказал, что Кайман-Брак – второй по величине и самый восточный из трех Каймановых островов. Длина у него двенадцать миль, а ширина более мили. Крутые обрывы, опоясанные рифами и мангровыми болотами, выходящими прямо в море, вздымаются над водой на 141 фут. Рек на острове нет, но много ручьев с чистой водой. Христофор Колумб нанес этот остров на карту в 1503 году, а сэр Фрэнсис Дрейк – в 1586-м. В семнадцатом и восемнадцатом веках здесь было гнездо пиратов. Полудрагоценный камень, именуемый кайманитом, не встречается больше нигде, из него делают ювелирные изделия и статуэтки. Кайман на карибском языке означает «крокодил», а Брак – это гэльское «утес». Но Каро все это уже знала из «Гугла».
Просто глядя вокруг, она узнавала даже больше. На западной, спускавшейся до уровня моря оконечности Кайман-Брака находились аэропорт, морские курорты, туристские аттракционы и дома – от лачуг до роскошных особняков. По мере того как они удалялись от побережья, дорога поднималась все выше. Каро уже не видела океана, но обоняла соленый ветер. Вдоль грунтовой дороги, наезженной до твердости камня, росли невысокие деревья неизвестной Каро породы, в которых порхали яркие птицы.
Вдруг Бен резко нажал на тормоз. Каро едва успела упереться в «торпеду».
– Извините, – сказал Бен, – игуаны всегда главные на дороге.
Дорогу не спеша переползала огромная, поразительно уродливая, зеленая, с черными ногами ящерица. Посреди дороги она остановилась, зевнула и двинулась, волоча за собой чешуйчатый хвост, к россыпи камней на обочине, за которыми начинался лес.
– Какого размера они бывают? – спросила Каро.
– Самцы дорастают до двух футов и весят двадцать пять фунтов. Эта порода называется «игуана Сестринских островов», они водятся только здесь и на Малом Каймане. Почти исчезнувший вид, сейчас вроде бы понемногу восстанавливается. На Браке их осталось всего семьдесят пять.
– Они опасны?
– Только для листочков или слив.
– А что это за пестрые птицы?
– Я не обратил внимания, но, вероятно, это попугаи. На острове еще есть и заповедник для попугаев.
Он не стал углубляться в подробности, и Каро умолкла и продолжала смотреть по сторонам, хотя смотреть было, в общем-то, не на что. Пальмы, какие-то другие деревья, приземистые сосны, кокосовый орех, валяющийся прямо посреди дороги. Бен наехал на него колесом. Все меньше и меньше домов, потом джип сделал резкий поворот, еще один и выехал к высоким, уходившим далеко в стороны глухим стенам, увенчанным телекамерами наблюдения. Деревянные ворота, тоже без каких-либо окошек, скорее были бы уместны в средневековом замке.
Что это за больница без окон?
– Я вам уже говорил, что это в первую очередь исследовательский центр, а больница, так сказать, по совместительству, – сказал Бен, угадав ее мысли.
– Вы не сказали мне, каким образом здесь исследуют мозг с применением квантовых эффектов.
– Да, – согласился Бен, – не сказал. – Он набрал код на сотовом телефоне, и массивная створка поползла вверх, как подъемная решетка крепости. – Добро пожаловать на нашу базу.
7
Прежде всего Вейгерту пришло на ум слово «малышка». Внучатая племянница Сэма, худенькая, одетая в мешковатые брючки цвета хаки и белую кофточку, едва доставала ему до плеча и выглядела лет на двадцать, не старше. В следующую секунду он встретился с нею взглядом и понял, что неправ. Взгляд ее титаново-серых глаз был точно таким же, как у Сэмюэля Уоткинса.
– Добро пожаловать, доктор. Я Джордж Вейгерт.
Она протянула ему руку:
– Здравствуйте, доктор Вейгерт. Я Кэролайн Сомс-Уоткинс.
Ее пожатие оказалось крепким. Бен Кларби исчез, взяв с собой ее чемодан, и они с Вейгертом вдвоем стояли под портиком, примыкавшим к воротам и открывавшимся во внутренний двор. Вейгерт, неловко чувствовавший себя со всеми женщинами, за исключением Роуз, ломал голову над тем, что же делать дальше.
Но его избавили от необходимости решать.
– Я хотела бы увидеть своего двоюродного деда, – сказала доктор Сомс-Уоткинс. – Вы не проводите меня?
Ну, вот и нашлось конкретное дело. Но не успел Вейгерт открыть рот, как к ним выскочил Джеймс:
– Доктор Сомс-Уоткинс? Я Джеймс Уорнер, мажордом Исследовательского центра Уоткинса. Добро пожаловать. Надеюсь, вы долетели без приключений? Я распоряжусь, чтобы ваши вещи доставили в вашу комнату и… О, кто-то уже позаботился об этом? Вы голодны? До обеда еще несколько часов, но если вы хотите есть, нетрудно будет моментально организовать для вас какую-нибудь закуску. Или, может быть, желаете что-нибудь выпить?
Доктор Сомс-Уоткинс встретила это словоизвержение с истинным достоинством, Вейгерт сразу начислил несколько очков в ее пользу – за манеры.
– Благодарю вас, сейчас мне ничего не нужно. Доктор Вейгерт собирался отвести меня к деду.
Она не воспользовалась подразумеваемым правом называть Вейгерта по имени и не предложила ему обращаться к ней таким образом. Еще несколько баллов. Вейгерт как-никак на сорок лет старше, да и вообще на базе слишком уж распространилась фамильярность, особенно среди вездесущих компьютерных мальчишек Джулиана. И все же, пока Вейгерт вел девушку через центральный двор Второго крыла, он чувствовал, что в нем нарастает беспокойство. Двор был просторным, здесь росли пальмы, были разбиты цветочные клумбы и стояли скамеечки вроде тех, что возят в машине на пикники, которые не очень-то подходили сюда по стилю. Плохо сочеталось с этим садиком и побеленное и чисто вымытое снаружи и внутри Первое крыло, состоящее из маленьких комнатушек с совсем уж крохотными ванными. Здесь во дворе тоже были разбиты клумбы и стояли складные скамейки и столики. Вейгерту Первое крыло всегда казалось похожим на содержащийся в порядке, но предельно аскетичный американский мотель. Не хватало лишь неоновой вывески.
Комната Уоткинса была первой слева. Вейгерт все сильнее волновался.
Если она не понравится Уоткинсу…
Если Уоткинс не понравится ей…
Если они с Уоткинсом не смогут уговорить ее принять участие в проекте…
Вейгерт положил всю жизнь на это исследование. И очень боялся, что сейчас, на завершающей стадии, оно рухнет.
Он постучал. Дверь открыл адвокат Билл Хаггерти. Сэм все еще боролся с вирусной инфекцией и сегодня чувствовал себя отнюдь не лучшим образом. Он сидел в постели, опираясь на подушки, и выглядел еще более хрупким, чем обычно. Вейгерт почувствовал, что приехавшая молодая женщина удивляется все сильнее.
Хаггерти заговорил первым:
– Доктор Сомс-Уоткинс? Я Уильям Хаггерти, тот самый, который помогал вам организовать поездку сюда.
– Здравствуйте, – ответила она. – Доктор Уоткинс?
Не «дядя Сэм». Впрочем, Вейгерт сразу же сообразил, что такое обращение было бы крайне неудачным.
– Да, – скрипуче бросил Уоткинс и снова умолк. Вейгерт понимал, что это еще одно испытание. Знает ли она?
Она подошла к кровати:
– Рада познакомиться. Каким видом рака вы страдаете?
Хаггерти явно изумился, а Вейгерт был доволен. Прямо и без сантиментов. Сэму это не могло не понравиться.
– Поджелудочной железы. Четвертая степень.
– Прогноз?..
– Неутешительный. Уже скоро. Хотя вы, врачи, никогда ничего не знаете наверняка, так ведь?
– Так. Мы можем лишь руководствоваться статистической вероятностью. Но вы ведь и сами это знаете. Сочувствую.
Отпустившая было тревога вновь вернулась к Вейгерту. Старик и внучатая племянница испытующе смотрели друг на друга. На что Вейгерт надеялся? На более мягкое поведение рядом с больным, на этакую дочернюю заботу, даже на угодливость и попытку получить покровительство? Нет, от этой женщины такого не стоит ждать. По крайней мере сейчас. Конечно, у нее есть основания для настороженности, особенно при том, что ей совершенно не объяснили, зачем она так нужна здесь. На этом настоял Хаггерти.
– Вы хотите знать, зачем приехали сюда, – утвердительно сказал Уоткинс.
– Да, – ответила она. – Очень хочу.
– Но только после того, как она подпишет обязательство о неразглашении, – вмешался Хаггерти. – Бланк у меня подготовлен, он в зале заседаний службы безопасности. Сэм…
Вдруг Уоткинса скорчило от боли. Кровь отлила от лица. Кэролайн шагнула вплотную к кровати, положила пальцы на запястье и проверила пульс.
– Он получает морфин? Почему здесь нет капельницы? Где его врач?
– Я позову Камиллу, – сказал Хаггерти.
Судорога прошла, оставив Уоткинса без сил.
– Такого… еще… никогда… не… было, – с трудом выдавил он.
Дверь распахнулась, и в комнату влетела медсестра Франклин. Она с ходу приложила медицинскую нашлепку Уоткинсу на предплечье и поднесла ко лбу дистанционный термометр.
– Жара нет.
– Это морфин? – спросила доктор Сомс-Уоткинс. – Доктор, позволю себе спросить, почему вы используете пластыри, а не капельницу?
– Я не врач, а всего лишь медсестра. И доктор Уоткинс не любит уколов.
– Могу я поговорить с его врачом?
– Только если доберетесь самолетом или катером до Малого Каймана.
Сомс-Уоткинс широко раскрыла глаза от удивления:
– Здесь нет онколога? В больнице?
– Доктор Сомс-Уоткинс, – вновь вмешался Хаггерти, – ваш родственник очень устал. Прошу вас, пойдемте, вы подпишете обязательство о неразглашении, и потом вам все объяснят.
Глаза на красивом лице – Вейгерт только сейчас заметил, как эта девушка красива, – все так же смотрели на Сэма.
– Доктор Уоткинс…
– Лучше… потом, – слабым голосом пробормотал Уоткинс, не открывая глаз. – Джордж… объяснит.
Она решительно повернулась к Вейгерту.
О нет, только не это! Первыми объяснениями и убеждениями должны были заниматься Сэм и Джулиан. Где, кстати, Джулиан?
– Доктор Сомс-Уоткинс, сначала пойдемте со мною, – повторил Хаггерти.
– Я могу почти все сделать не хуже любого врача, – вызывающе бросила медсестра Франклин, глядя в спину выходящей из комнаты молодой женщины.
* * *
В помещении службы безопасности, где месяц назад полицейские расспрашивали Вейгерта о злосчастном увлечении Дэвида Уикса подводным плаванием, вдоль стен стояло множество компьютеров, экраны камер наблюдения, расположенных и снаружи, и внутри имения, и какие-то закрытые ящики. У экранов дежурили двое операторов; оба разглядывали нового хирурга, но старались делать это незаметно. За этим помещением находилась комната, которую Хаггерти громко назвал залом заседаний – там помещались длинный обшарпанный стол, восемь стульев и на стене длинная полка с кофейниками, чашками и подносом с выпечкой, содержимое которого постоянно пополнялось. В довершение всего прочего, комната была изрядно захламлена сумками с пакетами чипсов, немытыми чашками, тюбиками солнцезащитных кремов и бейсболками, потому что склонные к разгильдяйству подчиненные Джулиана использовали ее не только по прямому назначению, но и прежде всего как кладовку. Вейгерт старался не заходить сюда лишний раз.
Доктор Сомс-Уоткинс внимательно прочитала бланки обязательств (их оказалось не одно, а несколько), чему оба мужчины втайне обрадовались. Хаггерти, со свойственной юристам дотошностью, хотел быть уверенным в том, что она понимает, что подписывает. Вейгерт радовался задержке и надеялся, что Джулиан наконец появится и возьмет дело в свои руки. Вейгерт был готов и даже рассчитывал объяснить ей научную сторону дела, а вот отвечать на более общие вопросы, которых у нее наверняка окажется очень много и каждый будет заковыристее другого – в частности, о том, что ей нужно будет делать на этой базе, – совершенно не желал.
– Ладно, – сказала она, подавая юристу через стол последний лист бумаги. – Я не имею права говорить ничего, никому, ни о чем, никогда, вплоть до тепловой смерти вселенной. Держите. А теперь все же расскажите мне об этом заведении, его назначении и о моей роли.
Хаггерти собрал бумаги в папку.
– На этом я вас покидаю. Приятно было познакомиться, доктор. Уверен, что мы еще не раз увидимся.
Доктор Сомс-Уоткинс улыбнулась ему, но ее внимание уже сосредоточилось на Вейгерте. А он поспешил встать на твердую почву:
– Доктор, что вы понимаете в квантовой физике?
Если этот вопрос и удивил ее, виду она не показала.
– Увы, очень мало. Что касается квантовой физики и мозга… Хирургия осуществляется на гораздо более макроскопическом уровне. Естественно, я знаю, что в таких процессах, как память и возбуждение (и, конечно, не только в них), участвуют ионы кальция и что эти ионы достаточно малы для того, чтобы на них распространялся квантовый феномен.
Лучше, чем ничего, но слабо, слабо!.. Вейгерту пришлось срочно исключить из своей вступительной лекции упоминания двухщелевого опыта, запутанности квантовых состояний, принципа Гейзенберга и еще целого ряда положений, очень важных для понимания его теории. Это может подождать. К тому же доктор Сомс-Уоткинс – нейрохирург. Ей не так уж важно понимать все физические подробности проекта. По крайней мере пока. Сейчас будет достаточно обрисовать проект в общих чертах, причем так, чтобы она убедилась, что ее работа будет частью достойного дела. И он решил кардинально изменить точку обзора и от ионов перейти на уровень вселенной.
– Многие века ученые рассуждали о нашей вселенной, исходя из аксиомы, – начал он, – согласно которой она существует и существовала всегда, независимо от нашего восприятия. Впрочем, попадались и вольнодумцы, куда же без них.
– Например, философ Джордж Беркли, – подхватила она, опять изумив Вейгерта.
– Замечательно! – Именно с Беркли было очень удобно начать. – В таком случае вы знаете…
– Доктор Вейгерт, я все же не понимаю, какое отношение Беркли может иметь к той роли, которая отводится здесь для меня.
– Нет, я… Доктор, умоляю вас, потерпите немного. Все это тесно взаимосвязано и наилучшим образом подводит к вашей роли.
Она кивнула, и Вейгерт, приободрившись, продолжил:
– Беркли указал, что все, что мы знаем об этой вселенной, получено нами посредством чувств. Взять хотя бы понятие «красный». Объективно ничего такого не существует. Если вам на пути попадается пожарная машина, клетки глаз интерпретируют свет, попадающий на сетчатку, как «красный».
– Да, – отозвалась она, и по тону этой короткой реплики было ясно, что она внимательно слушает. Вейгерт торопливо продолжил. Было очень важно выбрать такой уровень подачи информации, чтобы не оскорбить ее излишней простотой, но и не обескуражить сложностью. Вейгерт давно уже пытался выработать такое изложение, но попробуй сделать это, когда речь идет о совершенно революционной теории! Он много лет формулировал ее, потом нужно было растолковать ее Сэму, а потом отыскать и убедить Джулиана. Джулиан долго возился с аппаратурой и программным обеспечением. Но Сэм и Джулиан хотя бы имели математическую подготовку, позволяющую понять теорию. У исполненной скептицизма молодой дамы-нейрохирурга такой подготовки не было.
Он предпринял еще одну попытку:
– Доктор, вы понимаете, что такое суперпозиция квантовой пены?
– А разве это хоть кто-нибудь понимает? – ответила она с неожиданно озорной улыбкой.
Вейгерт против воли рассмеялся. Она все же могла быть милой, когда забывала о постоянной настороженности.
– Еще не до конца, – сказал он. – В этой области ежегодно делают новые открытия. Но суть в том, что «квантовая пена» – основное «содержимое» вселенной, нечто такое, что существует на уровне, предшествующем элементарным частицам, таким, например, как электроны. «Суперпозиция» означает, что квантовая пена – это не вещество и не энергия, а потенциал для возникновения того или этого. Можно сказать, что это облако вероятностей. И это очень важно. Взять хотя бы электрон – как часть атома, например, – у него все равно остается квантово-пенная вероятность того, что он станет частицей или волной энергии. Наука установила это окончательно и бесповоротно.
Но что же определяет направление формирования любого порождения квантовой пены, скажем, того же электрона? То есть чем он станет, веществом или энергией? Мы знаем ответ и на этот вопрос уже более века.
Вероятность воплощается в вещество или энергию лишь в том случае, если она наблюдаема. Это называется коллапсом волновой функции. Иными словами, то, что мы называем реальностью, создает не кто иной, как наблюдатель.
Она на какое-то время задумалась. Вейгерт попытался понять, что значит выражение ее лица, но не смог и продолжил:
– Все, о чем мы только что говорили, и многое из того, о чем не упоминали, приводит к радикальному изменению нашего представления о реальности. Именно такому, которое подразумевал Беркли в восемнадцатом веке, хотя он и не говорил этого прямо: ничего не существует, пока мы этого не наблюдаем. Ничего.
– Ничего? То есть этого стола не существует? И этой комнаты тоже не существует?
– Если я это наблюдаю, оно существует для меня. Это ментальная конструкция, порождение моего сознания.
Она нахмурилась:
– В таком случае все, что вы говорили, лишь метафоры?
– Нет, – возразил другой голос. – Это все буквально.
О, слава небесам, наконец-то появился Джулиан! Вейгерт не слышал, как открылась дверь. Но Джулиан уже стоял в комнате, и доктор Сомс-Уоткинс отреагировала на него точно так же, как все остальные женщины: ее глаза распахнулись, спина выпрямилась, и несколько мгновений она откровенно рассматривала его.
Джулиан – рослый, очень светловолосый, с глазами цвета бирюзы – выглядел живым воплощением американского представления о героях-викингах. Каково-то было ему обладать такой яркой внешностью и неотразимостью в глазах женщин? Вейгерт от души радовался, что ему не суждено было этого узнать. Как он ни старался пропускать мимо ушей неизбежные в столь малочисленном и замкнутом обществе сплетни, ему было известно, что «личная жизнь» Джулиана бестолкова и запутанна. Болтали о бывшей специалистке-нейрорентгенологе, а может быть, анестезиологе?.. И не из-за него ли еще несколько молодых женщин покинули проект?
Доктор Сомс-Уоткинс опустила взгляд. Ее ресницы затрепетали. Это продолжалось всего короткое мгновение, но за это время Вейгерт успел разглядеть ее уязвимость, резко контрастировавшую с холодной уверенностью в себе, которую она старалась демонстрировать. И ему сразу же захотелось защитить ее от хаоса, в который Джулиан, судя по всему, ввергал чуть ли не всех попадавшихся на пути женщин. Она казалась такой молодой…
– Джулиан Дей, – представился он и, сев за стол, протянул руку. – Я руковожу компьютерным обеспечением. А вы – Кэролайн Сомс-Уоткинс, и мы очень рады, что вы решили нас проведать. Добро пожаловать. Сожалею только, что вы лишь сейчас узнали, что этого стола не существовало, пока вы не удостоили его взглядом.
– Я в этом отнюдь не убеждена, – ответила она, и Вейгерт с удовольствием увидел, что она быстро овладела собой. – По-моему, он вполне материален и даже весьма прочен.
– Совершенно верно. По вашему мнению. Равно, как и по моему. И Джордж, уверен, с нами согласен.
– Вы хотите сказать, что когда в этой комнате никого нет, то и стола здесь не существует?
– Я говорю – вернее, физика говорит, – что покуда кто-то не произведет наблюдение, могут существовать любые возможные столы. Точнее – существует нечеткое облако суперпозиционированной квантовой информации, которое могло бы стать всеми возможными столами. Затем Кэролайн Сомс-Уоткинс (а до нее многие другие) входит в комнату, производит наблюдение, и – о чудо! – там стоит стол!
– Джулиан, эта аргументация – на уровне болтовни студентов-второкурсников в свободное время. Основы солипсизма.
– Вовсе нет. Все, о чем, не сомневаюсь, уже рассказал вам Джордж, подкреплено строгой наукой и имеет не только теоретическое, но и все большее экспериментальное обоснование. Джордж и ваш родственник, ну, и я сможем убедить вас в этом, если вы дадите нам немного времени на это. Не желаете чашку кофе?
