Kitobni o'qish: «Иллюзион»

Глава первая. СТРАННЫЕ ПРАЗДНИКИ

Подкрался сзади вечер,

Весь город им укрыт.

И надо бы развлечься –

Как нам быть?

Э. Шклярский

Серая Сволочь смотрел на колбасу не мигая, как завороженный.

Вздохнув, я отрезала кусок. Колбаса исчезла вмиг, только из-под стола донеслись странные утробные звуки, похожие одновременно на шкворчание сала на сковородке и довольное урчание снежного человека, затащившего в пещеру очередную жертву любовной страсти. Я содрогнулась.

Под стол смотреть даже не стоило – брошенного куска уже наверняка не было.

– Вот ведь ненасытная зверюга, – пробормотала я, намазывая маслом бутерброд. Колбаса изначально предназначалась именно для него.

Серую Сволочь мне на день рожденья подарила Верка; так уж заведено, что самые большие гадости нам устраивают самые близкие друзья. Широко улыбаясь, она преподнесла мне накрытую платком корзинку. В корзинке мирно дрыхло маленькое пушистое создание, обещавшее вырасти в нахального, прожорливого и бесстыжего зверя (впоследствии это мое предчувствие полностью оправдалось).

– Что это, – безрадостно спросила я, глядя в корзину.

– Кот, – продолжая все так же улыбаться, нагло ответила Верка. – Я вот тут подумала, тебе, наверно, одиноко по вечерам…

– Ладно, за мной должок, – мотнула я головой. – Сочтемся…

Тем не менее устроить Верке гадость подобного же размаха мне как-то не удалось. До сих пор. Периодически я напоминала ей об этом и советовала аккуратней смотреть по сторонам, но Верка только ухмылялась и пропускала мои слова мимо ушей: она наивно полагала, что в глубине души я ей благодарна…

Может быть, как раз в этом случае она была не так уж и не права?

Серая Сволочь запрыгнул на стул и задумчиво уставился на мой бутерброд.

– Ну нет, господа, – возмутилась я. – Это уж барские замашки…

Зазвонил телефон.

Я взяла.

– Да?

Хотите верьте, хотите нет, но это была Верка.

– Что ты делаешь сегодня вечером?

– В общем-то ничего… А что?

– Пойдем в «Лиль» посидим… У меня есть новости.

– Да правда? Во сколько?

– В семь будет в самый раз. У Гоголя.

– Договорились.

– Ну, жду.

Интересно, какие новости могли быть у Верки… Размышляя над этим вопросом, я стала собираться, времени до семи оставалось не так уж много…

Я выбрала длинную, по щиколотку, юбку и черную с золотом блузку со шнуровкой из лент на груди – в последнее время мне нравился чем-то этот несколько архаический и романтический стиль. Немного косметики, уложить волосы – время ожидания свидания для женщины подобно пружине, с напряжением стягиваемой в широкое витое кольцо… Наступит момент, и пружина будет отпущена, и часы превратятся в мгновенья, и ты увидишь того, для кого было все это: косметика, укладка, одежда…

Здесь разница в психологии мужчин и женщин. Женщине, когда она ждет, всегда есть чем себя занять.

Впрочем, я шла всего лишь к подруге.

Серая Сволочь подозрительно наблюдал за моими приготовлениями.

– Не переживай, – успокоила его я. – Сегодня я приду одна…

Впрочем, в душе моей не было этой уверенности. В сумку я машинально побросала свой «малый джентльменский набор»: косметичка, расческа, контейнер для линз, телефон, блокнот… Конечно, это был скорее набор леди, но «джентльменский» – это устойчивое выражение, а «лединский набор» – по-русски не скажешь…

Я улыбнулась.

Холодало, и я надела пальто и обмотала горло широким шарфом. Красно-серый шарф, темно-серое пальто – прекрасные декадентские цвета, а кроме того, болело горло, и простужаться еще больше мне не хотелось. По городу ходил какой-то вирус, полредакции сидело на больничном.

Именно поэтому сдавать было нельзя, я мужественно сгибалась под порывами ветра, бившего прямо в лицо, но шла вперед.

На Бастионной однако я села в трамвай и оставшийся путь проделала почти с комфортом: древнюю, как само время, развалюху трясло едва-едва, успокаивающе.

Верка, естественно, опоздала.

Это было в ее натуре – дарить на день рожденья котов, опаздывать, не звонить месяцами – и при этом широко улыбаться и уверять, как вы ей дороги…

Хорошо все-таки, что я была ей всего лишь подруга. Мужчинам с ней приходилось значительно тяжелее.

Она подошла к бронзовому Николаю Васильевичу ровно через пятнадцать минут после меня, но поскольку пятнадцать минут – это было для Верки практически вовремя, я ей даже говорить ничего не стала.

Вообще-то Верка красивая. Темноглазо-темноволосая, востренькая, частью еврейка, частью полячка, стройные ножки, высокая грудь – мальчики оглядывались, когда она, нарочно не смотря по сторонам, важно проплывала мимо.

Но самое красивое у ней – конечно, нос, примерно такой нос, верно, и свел однажды с ума Париса… Определенно, надо было слиться в кровях трем национальностям, чтобы произвести на свет это чудо природы: тонкий, чуть задранный кверху, вертлявый и неизмеримо обаятельный нос… Возможно, как раз в этот-то нос, лишенный классической правильности, и влюблялись, сами того не осознавая, веркины воздыхатели в первую очередь.

– Ну что, не замерзла тут? – церемонно склоня голову, приветствовала она меня.

– Практически околела, – отвечала я (ветер и впрямь заставлял ежиться и выше поднимать воротник пальто). – Пойдем уже, сколько можно…

«Лиль» находится совсем недалеко от Гоголя, в одном из небольших переулочков, что так обильно ветвятся у проспекта Революции ближе к Старому городу, к Крепости… Два шага, вход со двора, главное – не пропустить поворот да не спутать одно серенькое здание с другим: ей-богу, блочные дома шестидесятых годов отлично служили целям конспирации. Отчасти поэтому в «Лиле» не бывает посторонних: нужно хорошенько натоптать дорожку, прежде чем научиться находить его самому.

Какого рода это заведение так, сходу, кстати, и не определишь, я, например, так и не смогла решить это до сих пор: ни то бар, ни то клубешник, ни то притон, ни то просто черт пойми что… Загадочное, в общем, место.

– «Отвертка» и грибы под сырным соусом, – скомандовала Верка бармену, на бейджике которого кратко значилось «Джон» – бог его знает, может, это была партийная кличка, но тут его и впрямь все так называли. – Ты что будешь? – обратилась она ко мне.

– То же самое, – улыбнулась я. – Мы будем в самом темном углу, как всегда.

– Я помню, – Джон улыбнулся в ответ. – Девушкам нравится полумрак.

– Интересно, почему… – размышленчески пробормотала Верка. – Ладно, пошли.

Самый темный угол был и самым дальним, иногда мне нравилось посидеть за барной стойкой, но все же отсутствие суеты и иллюзорное одиночество прельщали больше. Стены с двух сторон и кадка с грандиозным, но трудноопределимым растением с другой вполне располагали к задушевной беседе, а о большем и мечтать было нельзя.

– Хоррошо, – зажмурилась подруга, доставая сигареты. – Нет, ты мне объясни, какого черта мы так редко выбираемся в люди? Ну пусть не в люди, ну хоть куда-нибудь, хоть в «Лиль»?

Вопрос был явно риторическим, и я промолчала.

Принесли заказ, Верка подняла бокал (к любой выпивке тост у нее был один, хоть к «Балтике», хоть к пятизвездочному коньяку):

– Ну что, остограммимся?

– За встречу, – отозвалась я.

Грибы были хороши – фирменное блюдо заведения, не то что пальчики, тарелку вылижешь.

– Ну рассказывай, как у тебя дела, – потребовала Верка, пуская колечками дым.

– А что рассказывать, – пожала я плечами. – Будто бы ты не знаешь…

Эти кольца дыма походили на призрачные НЛО, почему-то столь эфемерные, что ветер рассеивал их в ничто, не успевали они покинуть еще нижних слоев атмосферы.

– Ты не знаешь, как там Майя?

– Я слышала, она уехала из Города. И вроде замуж вышла, не знаю…

– Уехала?!

– Ну да. Что тебя удивляет?..

Я не сразу нашлась что сказать. Мне казалось, домоседка Майя никогда на такое не отважится.

– Что-то в последнее время повальная эмиграция входит в моду…

– Ну а ты предпочла бы, чтобы ничего вокруг не менялось? – насмешка в веркином голосе была как жгучий перец в мексиканском блюде – неотвратима и закономерна.

Я пожала плечами.

– Ты знаешь, да. Иначе я вряд ли была бы здесь.

– Интересно тогда, почему здесь я… Я ведь вовсе не апологет шаткой стабильности. Наверно, мне просто нравятся здешние места.

– И возможность прозябать с чистой совестью…

– О, ну в этом я никогда себе не отказывала, – возразила Верка.

– Тебе не скучно тут?

– Пока нет. А тебе?

– Конечно же, нет, – безапелляционно отреклась я.

И мне действительно не скучно. «Отвертка» идет под грибы хорошо, и мы заказываем еще, Веркины глаза влажно блестят в сумеречном свете ламп эконом-класса – это местечко вовсе не из элитных, а нам нравится; я рассказываю о своей работе.

У меня не очень-то интересная работа – я пишу о том, как прорвало трубы в девятом микрорайоне и что думает по этому поводу администрация, что в тридцать второй школе затеян капитальный ремонт, а собак с городской свалки больше не отстреливают – это не очень интересная работа, правда, но она прекрасно заполняет день и с ее помощью тоже можно зарабатывать деньги.

Верка слушает внимательно, по минимуму отпуская язвительные комментарии – обойдись она вовсе без них и это была бы не Верка, – нести безответственную чепуху легко и приятно; мы пьем за стабильность, мою работу и берем еще; Верка благостно кивает официанту, и сквозь полный резкой смеси бокал ее еврейско-польское лицо кажется неимоверно искаженной копией морды Сфинкса: нос расплющивается, как будто его совсем нет, и глаза приобретают равнодушное и почти бессмысленное выражение, хотя мы ведь выпили еще совсем мало…

Наконец я выговариваюсь, и в воздухе виснет молчание, смешиваясь с сигаретным дымом, оно густеет, становится плотным, тяжелым до невыносимости, и в порядке светской беседы Верка задает мне вопрос о Павле – ведь этого же не может быть, чтобы две подруги при встрече не потрепались о мужиках, диетах и тряпках…

Веркину личную жизнь мы не обсуждаем – она слишком хаотична, непоследовательна и с трудом поддается разумному анализу, даже я не знаю имен всех ее ухажеров и порой сомневаюсь: а помнит ли их она сама?

– С Павлом все по-прежнему, – тоскливо, но честно отчитываюсь я. – То есть никак…

– Одного я не понимаю, – хмыкает подруга, – что ты с ним возишься, если он тебе по барабану…

Я угрюмо молчу: крыть нечем.

Павел – это совсем особенная лав стори.

А если задуматься, то никакая не лав да и, пожалуй, не стори, а моя дурацкая глупость, нерешительность и, наверное, в какой-то степени, боязнь одиночества: я еще не говорила, какой я параноик в глубине души? Так вот, говорю… Отдых в свободное от работы время. Бесплатная физкультура по вечерам.

Мда, такому цинизму, наверное, и Верка позавидовала бы.

Ей в этом отношении всегда было проще: она была куда более уверенной в себе да и, наверно, просто раскрепощенной.

…Это был самый обычный вечер, вечер, когда мы (вернее, в основном я) оправдывали все свои неудачи, все свое нытье, апатию и лень «объективными обстоятельствами» и топили в алкоголе «неразрешимые противоречия» – как ни странно, после пары бокалов они оказывались вполне разрешимыми, и думалось даже, что не сегодня-завтра все изменится, я найду выход из безвыходного положения, перестану жаловаться и начну действовать, возможно, даже уеду из Города, оставив опустевшую квартиру и воспоминания (но это был самый сомнительный пункт, просто любой прорыв ассоциировался с переездом), и смогу быть настолько сильной и умной, чтобы одним махом порвать с Павлом и не мучиться угрызениями совести.

Комплекс неудачника? С чего бы?

Впрочем, я-то знала, с чего. Были в моей жизни такие Ватерлоо, после которых только и оставалось, что бултыхаться с бокалом дешевого спиртного в бездонном омуте Неразрешимых Противоречий, презирая себя, а заодно и весь окружающий мир.

Я никуда не уеду.

Хотя бы потому что уезжать не хочу.

Я однажды уже поменяла кардинально место жительства – Город был моей тихой гаванью, уютной пристанью среди бурь, как ему это по своей сущности и положено.

Эта шаткая стабильность была моей мечтой, шепотом самой себе рассказанной сказкой.

Ничего хорошего я здесь не делала, но ведь и плохого тоже. А это главное.

Этический пат, безвременье, душевное равновесие ценой счастья.

Впрочем, это всего лишь красивые слова.

…Окунувшись с головой в свои невеселые мысли, я не заметила, что Верка давно уже что-то поговорит.

– Ты бесстыжая и ничего не слушаешь, – упрекнула она меня.

– Прости, – я сделала вид, что мне совестно. – О чем ты бишь?

– О чем, о чем… Я говорю, поехали на катерочках покатаемся!

– Ты с ума сошла! В такое время?

– А почему, собственно, нет? Праздник сегодня или как?

Я мысленно застонала. Когда на Верку нападал бзик, сделать с ней что-то не представлялось возможным.

– Какой к черту праздник?

– Ну не просто же так мы пьем… Мы же, в конце концов, не алкоголики. Ритка, собирайся, хватит ломаться.

– Вер, ну подумай, какие катерочки? Осень же, на улице холодно, и темно…

– На набережной фонари горят, не переживай… И вообще, Рит, тебе не кажется, что в твоей жизни не хватает здорового экстрима? Ты еще давай вспомни о простудных заболеваниях и теплой одежде… А если тебя не прельщает компания из такой скромной персоны как я, так ведь это вопрос решаемый, можно кому-нибудь позвонить и…

– Не надо никому звонить! – я протестующе подняла руки. – Думаю, мы вполне обойдемся своими силами…

– Ну и чудненько, – кажется, этим предложением Верка только и хотела меня припугнуть, так что я даже пожалела о сказанных второпях словах. – Пошли.

Пришлось ехать.

– «Странные праздники», – тихо цитировала себе под нос я, покидая «Лиль». – Вот уж воистину «что-то меня мутит от этого веселья»…

Верке на мои литературно-музыкальные аллюзии было плевать, ей приспичило покататься на катерочках и больше ее ничего не интересовало.

Из нее вышла бы прекрасная Мюмла – веселая, бесшабашная, а что эгоцентрик до мозга костей – так ведь Мюмлы другими и не бывают… И не должны быть другими, вот что самое замечательное.

Впрочем, это оказалось действительно хорошо.

Крошечный двухместный катер поднимал миллиарды брызг, на всей реке мы были одни – больше таких сумасшедших не оказалось, – в воде тонули отражения фонарей, я замерзла, промокла, зверски проголодалась и, кажется, почувствовала немного то настроение праздника, о котором говорила Верка. Все-таки она как никто улавливала первые признаки моей приближающейся депрессии и как никто умела их снимать.

Мы провели на реке два часа, как будто бы завтра был выходной, как будто не нужно было рано вставать и идти куда-то, и поехали ко мне греться. Верка настояла на том, чтобы зайти по дороге в магазин и купить все, что нужно для глинтвейна: она неплохая кухарка, когда ей этого хочется.

Серая Сволочь приветствовал гостью счастливым мурлыканьем, и квартира, в которой я жила уже два года, показалась как никогда обжитой и уютной, это, и правда, был один из самых радостных вечеров на моей памяти за последнее время…

Глинтвейн был горячим и терпким, как и пролагается глинтвейну, на сковородке шкворчала хоть и рискованная в данном случае, но, на наш взгляд, прекрасно подходящая к делу картошка с салом, праздник, несмотря ни на что, кажется, удался, и я искренне поблагодарила Верку.

– Ты просто чудо, – сказала я. – Не буду спрашивать, что бы я без тебя делала, потому что я и представить этого не могу, ты же знаешь. Кстати, может, ты все-таки скажешь мне, что же это были за новости, ради которых мы должны были встретиться? Или это был только предлог?

Кажется, Верка растерялась.

– Неужели я не сказала… – недоумение едва не переплескивалось через край ее задумчивых карих глаз. – Черт, я ведь действительно совсем забыла. Прошел слух, что Венедикт в Городе.