Kitobni o'qish: «Ольга и Алексей», sahifa 2

Но всё вышло иначе, и конец этой любви местных Ромео и Джульетты положила большая трагедия. В сентябре, когда начался сезон охоты, Николай Ильич пригласил Павла Петровича пострелять с ним дичь, в душе желая уладить их конфликт и произошедшее недоразумение. Тот, подумав, согласился, надеясь снова обсудить с ним больной вопрос о Петровом луге и склонить в свою сторону.

Рано утром, когда ещё не сошёл туман, они, снарядив ружья, потому что оба были большими любителями пострелять, отправились за несколько вёрст к лесному озеру. Егерь предупреждал, что в ближайших лесах завёлся медведь, который уже и людей в деревне перепугал, но бравым охотникам всё было ни по чём, и они, как старые приятели с шутками, словно и не было никогда их размолвки, шли вместе к назначенному месту через поля и ухабы.

Когда все заняли свои позиции, в лесу воцарилась тишина, что даже птиц не было слышно. Прошло, вероятно, около получаса, уток не было видно, а Егорка, молодой слуга Вересова, стал приплясывать на месте и вскоре отпросился у барина в кусты. Вчера, дескать, поел грибочков, а вот сегодня какая оказия приключилась! Вересов отпустил парнишку и стал всматриваться через слабеющий туман в гладь озера. Тут он услышал за спиной хруст ветки и тяжелое дыхание. Его сердце замерло. Снова шаг. Когда ты в лесу один, твоё сердце уходит в пятки при каждом шорохе. Снова какой-то звук. Вересов развернулся, и, приняв с перепугу большую тень за медведя, не задумываясь, выстрелил в упор. Через секунду он лицезрел на зелёном мху истекающего кровью Рубцова. Зачем он нарушил главное правило охоты – не покидать своего назначенного места, что его сподвигло на это, неизвестно. Он скончался от потери крови через час после вышеупомянутых событий. Пока собирали слуг, пока несли его через лес и поле на носилках… Суеты было много, а толку мало. Его не успели донести до дому, и даже врач его не осмотрел. Он ничего не сказал, сколько его не спрашивали, и ушёл тихо, не проклиная никого и не призывая ни к чему.

С этого дня семья Рубцовых погрузилась в траур, из которого Марья Ефимовна так никогда и не вышла, а в семье Вересовых установились беспокойные и тягостные дни. Радость в этот дом не собиралась возвращаться никогда.

Глава 3

Николай Ильич корил себя на все лады, дёргал себя за волосы и хватался за голову от безысходности и невозможности что-либо исправить. Если бы он помедлил всего секунду, то Рубцов остался бы жив! Эта мысль съедала его и подтачивала изнутри. Он клялся, что выстрели случайно, что не было злого умысла, но злые языки уже разнесли весть о том, что между родственниками весной состоялась крупная ссора из-за Петрова луга, да и все знали, что они враждуют. Не задумал ли Вересов так злостно и хладнокровно избавиться от человека, посягнувшего на его имущество? Не задумал ли намеренно для этого эту охоту?

– Ведь они даже не говорили друг с другом… И с чего это Николай Ильич вдруг решил пригласить своего врага на охоту? А? откуда вдруг такое дружеское участие? – задавали подобные вопросы жители обоих Ручьёв себе и своим знакомым.

Эта тема сделалась самой горячей и любимой для обсуждений, и обстоятельства гибели Рубцова обрастали новыми подробностями и свидетелями.

– Да я всего-то и отошёл в кусты на минутку…– ныл, оправдываясь Егорка, вытирая сопли. – Ну, задержался… Дело такое… Услышал выстрел и сразу вскочил! Прибежал чуть не без штанов! А там уже всё и решено… И барин в крови… Но мой барин не виноват! Нет! Он подслеповат уже стал, и видать, медведь ему и привиделся!

На него все махали рукой, не желая слушать, как он защищает своего барина. Дак, а какой слуга пойдёт против своего хозяина? Нет таких, стало быть, словам Егорки веры нет! И сплетники ходили по деревне, собирая по крупицам новые подробности данного дела.

– Ох, не оставит, Марья Ефимовна, этого дела! Ох, не оставит! – вздыхал кто-то, особо симпатизирующий Вересовым.

И она не оставила. Она облачилась в чёрное платье и чепец, её глаза, кажется, стали ещё черней и глубже, чем раньше, с лица теперь не сходило хмурое выражение, а при упоминании Вересовых и вовсе искажалось гримасой ненависти и злобы.

Через несколько дней после смерти Рубцова, к ней пришёл с повинной сам Вересов, оправившись от потрясения и взяв себя в руки, желая броситься к ней в ноги и объяснить, что не было у него злого умысла, и всё произошедшее – ужасная ошибка. Но она не дала ему возможности покаяться пред ней, потому как вовсе не пожелала его видеть и не вышла к нему.

Он стоял в гостиной с опущенной головой, несчастный и неприкаянный, теребя шляпу и не зная, как быть. К нему вышел Алексей, высокий и бледный, он пришёл так тихо, что Вересов его и не сразу заметил. Он поднял глаза, и только теперь ему удалось хорошо рассмотреть сына своего врага. Он помнил, что молодой человек всегда был вежлив с ним, в отличие от его отца, он вроде бы хорошо обращался с его дочкой и даже, кажется, давал ей книжки. Мужчина надеялся, что хотя бы Алексей выслушает его, и он сможет облегчить свою душу.

Молодой человек молча глядел на Вересова, он был печален, но в его взгляде не было ни ненависти, ни злобы.

– Алексей Павлович, мне нет прощения, и я никогда себя прощу… Но скажите ей, прошу вас, что я не по умыслу… Я хотел примириться, чтобы мы снова стали одной большой семьёй… А он… Не знаю, как он оказался рядом! Я старый дурак, поспешил, каюсь, мне бы помедлить хоть на секунду… Но рука сама… Ой, горе мне!

Он закрыл лицо рукой, не в силах больше продолжать.

– Я прошу вас больше не приходить в наш дом, – сказал Алексей бесцветным голосом, – это ни к чему не приведёт. Моя мать сейчас страдает, как никто, и видеть вас ей просто невыносимо.

Вересов поднял красное лицо, из его глаз катились слёзы и оседали в светлой бороде. Он так походил на отца и так был не похож на него! Его глаза светились искренностью, кажется, он говорил правду, но сердце Алексея сейчас было полно скорби и горечи, не мог он прислушиваться к голосу разума и спокойно указал ему на дверь.

Вересов, сгорбившийся и поникший, выходя из дома Рубцовых, разительно отличался от того весёлого и жизнерадостного великана, каким был ещё неделю назад. У него были большие планы, но лошади остались непроданными, а помолвка Юлии сорвана. Никакие уговоры не могли повлиять на Липьевых, они категорически отказались женить Александра, и ему пришлось подчиниться, потому что он полностью зависел от родителей. Юлия впала в уныние, почти не разговаривала, находя отклик своих переживаний в книгах, Ольга часто сидела с нею, обнимая её за талию, пока та читала. Она уже не бегала по полям и не встречалась с Алексеем, влюблённость была забыта, она училась становиться серьёзной и обдумывать каждый свой шаг и каждое слово.

Как-то она спросила у сестры то, что не давало ей покоя уже давно:

– Почему ты не плачешь, Юлечка? Я знаю, тебе тяжело, и если бы ты поплакала, то тебе стало бы легче. Мне слёзы всегда облегчают душу, – она погладила сестру по руке, и та подняла взгляд от книги. Юлия казалась невозмутимой.

– Оля, оглянись вокруг, и ты увидишь, что другим людям сейчас намного тяжелей приходится, чем мне. Наш отец почти не выходит из дому, он боится смотреть в глаза людям, потому что никто не верит в его невиновность, наша мать также переживает за него, и её здоровье только ухудшается. А Рубцовы? Каково теперь живётся им? Я и представить не могу, что творится в душах у обитателей Буйного ручья. Так что же моя боль по сравнению с их болью? Стоят ли слёз и горечи мои страдания?

Её губы лишь единожды дрогнули, выдавая её внутренне состояние, но она сумела скрыть это, считая себя обязанной быть сильной ради отца и во всём поддерживать его. В силу слабости своей матери ей пришлось взять на себя обязанности старшей в семье, и эта ответственность давала ей возможность на какое-то время забыть о своей разорванной помолвке.

– Я бы не смогла, как ты… Я бы плакала дни напролёт, – тихо сказала Ольга, и в её голубых глазах читалась гордость за сестру и осознание того, что пока та рядом – жизнь в доме вскоре вернётся в привычное русло.

– Только наша вера может помочь нам укрепит свой дух, – произнесла Юлия и снова уткнулась в книгу.

Пелагея Ивановна почти не вылезала из своего кресла, часто вздыхала, бросая шитьё, и смотрела в окно, но никто уже не проезжал мимо её дома и не будоражил её воображение. Теперь в усадьбе установилась такая странная тишина, что приходилось прислушиваться, не слышался девичий смех, ей некого было поучать, и как долго продлится это затишье, она не знала.

В Буйном ручье, наоборот, затишье заканчивалось, Марья Ефимовна вернула себе способность ясно мыслить и строить планы. Она задалась себе целью отомстить за смерть мужа, но как это сделать, пока не знала.

Как-то за обедом она обратилась к сыну:

– Не считаешь ли ты, что виновник нашей разрушенной жизни должен быть наказан? Я думаю обратиться кое-куда…

Алексей удивлённо посмотрел на мать. Она хочет наказать Вересова? Прошло две недели с момента трагедии, но он ни разу не думал об этом.

– Вы думаете, действительно стоит это сделать? Я видел его, он уже наказал себя. Несчастный, конченный человек, он до конца жизни будет винить себя и не обретёт покой.

Она поморщилась:

– Ты слишком добросердечный, как и твоя бабка. Пойми, пройдёт месяц или два, или полгода, и он оправится, и будет жить, как раньше. Его дочки выйдут замуж, он поднимется, уверяю тебя! А мы? Мы останемся с этой раной в сердце на всю жизнь!

Она пристально смотрела на него, и он не отводил взгляда, пытаясь переварить её слова. Она видела, что он колеблется; то, что он думал сам шло в противовес с её словами, и этот внутренний конфликт разрастался в нём. Он опустил голову над тарелкой, не чувствуя в себе сил что-либо сказать и принять какое-то решение.

– Я поняла… – протянула она. – Эта белобрысая девчонка не даёт тебе покоя. Не думай, я знаю всё о вас. Мне смешно видеть её растрёпанные волосы и заляпанное платье, уж такая с возрастом будет становиться только глупее!

Она ухмыльнулась, а он почувствовал острый укол в сердце от её слов. Зачем она приплела сюда Ольгу? Она совсем её не знает, так почему осуждает её?

– Не думай, что я позволю вам быть вместе после всего случившегося! Я покончу с собой, если ты приведёшь её в дом!

Он резко поднялся со стула и бросил на стол салфетку:

– Как вы могли подумать такое? Ну, как же я и она… Пусть раньше… Но теперь! Не думайте обо мне слишком плохо! И прошу вас, не говорите больше о смерти, это ранит меня.

На его глаза набежали слёзы, и он, не привыкший показывать свои чувства, быстро вышел вон. Его мать была довольна, о девчонке Вересовых теперь можно забыть и заняться делом, не требующим отлагательств.

Алексей пришёл в свою комнату, закрыл дверь и взглянул в зеркало. Он увидел, что по его щекам текут слёзы и быстро вытер их рукою. Он снова чувствовал себя слабым, он не справляется с тяжестью, навалившейся на его семью, и понял, что ошибался – он ещё не взрослый, он лишь высокий подросток, возомнивший себя подобием своего отца.

– Хватит лить слёзы, берись за дело, в доме полно работы, которую требуется сделать, – строго сказал он своему отражению.

А что же Елена? Она так испугалась прихода Вересова, что решила оставаться в своей комнате. Она не знала, с чем он приходил к ним в дом и чего хотел, но сам факт насторожил её, и теперь она считала, что стоит только ей выйти за ворота, как он и её убьёт. Тем более, что мать во всеуслышание обвиняла его в преступлении и так оскорбляла, что у девочки не оставалось сомнений, что их сосед – самый ужасный человек в округе. Марью Ефимовну особо не волновали чувства дочки, она была в комнате и не мешала ей разрабатывать свой план, к тому же ей действительно не хотелось, чтобы дочь принималась жалеть их врага, пусть в её голове сформируется его образ, как отъявленного негодяя. Только через месяц Елена перестала со страхом выходить за порог, и одна всё же никогда не выходила из дома, хоть её брат и пытался внушить ей, что опасаться ничего не стоит, но она не верила.

Однажды за обедом она спросила у матери:

– Матушка, скажите, если отца теперь нет с нами, то я никогда не выйду замуж за графа?

В её синих глазах стояли слёзы и готовы были уже скатиться по щекам, вопрос о замужестве волновал двенадцатилетнюю девочку, и она страшилась за свою судьбу.

Мать улыбнулась и погладила её по головке:

– Что ты, милая! Я всё сделаю, чтобы ты вышла только за графа! Потому что ты достойна только самого лучшего. Когда ты подрастёшь, мы поедем в Петербург, и я отыщу тебе самого лучшего мужа!

Девочка засияла, кинулась к матери и поцеловала её в щёку.

– Скажи, Елена, тебе совсем не жаль нашего отца? – спросил Алексей, видя, что сестра не особенно переживала кончину Павла Петровича, пусть и неблизкого ей, ведь её воспитанием занималась мать, но всё же родного человека.

– Батюшка сейчас в раю, и он ни о чём не тревожится и не страдает, так говорила бабушка об умерших, – она посмотрела на брата чистыми невинными глазами и продолжила, – так зачем же переживать о тех, кого нет с нами? Я права, матушка?

– Конечно, права, дитя моё! Ваш батюшка был чистым ангелом и теперь живёт на небесах, в раю. Его душа, наконец-то, спокойна.

Алексею уже давно не нравилось, как мать воспитывает сестру, она растёт избалованной и бессердечной, не проявляя к другим ни сочувствия, ни участия. Она училась поучать слуг, отдавать приказы и даже копировала тон и голос матери. Он пытался приучить её к чтению, но она сбегала и жаловалась матери, что брат заставляет её целый час сидеть на одном месте.

– У меня всё болит! И глаза уже ничего не видят от этих книг! – плакала она, хватаясь за подол платья Марьи Ефимовны.

Та больше всего не любила истерики и слёзы, и поэтому разрешала дочери пойти прогуляться вместо чтения поэмы или рассказа. Она не считала, что девочка должна быть особенно грамотной, чтобы выйти замуж. Вот если у девушки нет ни ума, ни красоты, ни обаяния, то ей стоит заниматься учёбой, чтобы компенсировать свои недостатки, а ежели она с хорошим приданым и обладает приятными чертами лица, то образование не всегда необходимо, а даже вредно, ведь сидя над книгами, она теряет способность флиртовать и нравиться мужчинам.

Алексей не оставлял попытки сделать из ветряной сестрицы более приземлённую особу, но без поддержки матери у него мало что получалось, все его стремления разбивались о материнское потакание порокам и капризам. У них с сестрой оказались разные темпераменты по одной простой причине – брат большую часть жизни находился в не дома. Сначала учился в лицее, потом в университете, а сестра всегда была дома, при матери, которая для неё являлась авторитетом во всём.

У Рубцовой было более важное дело, чем образование дочери. Она написала письмо в Петербург своему брату Осипу Ефимычу, к которому на службу и должны были отправить Алексея. Она не умаляла, а требовала от него обращения к самому их губернатору города Н., чтобы он лично занялся этим делом.

“Злонамеренное и спланированное деяние этого опустившегося человека должно быть наказано, преступника, совершившего чудовищный проступок против чести и достоинства нужно покарать! И я прошу справедливости ни сколько ради себя, сколько ради Бога – именно во имя Его мы все, верующие и праведные, обязаны исполнять свой долг…”

Так она писала брату, используя высокопарные слова, прикрывая ими свою ненависть и злобу к Вересову. Она надеялась, что губернатор разберётся в этом деле так, как нужно ей, и она уже заготовила речь для него, в которой намеревалась обличить Вересова, чтобы добиться судебного разбирательства.

Брат написал, что получил ответ от губернатора, что он готов приехать в Ручьи и оказать любую поддержку бедной вдове с детьми. Он сам должен в скором времени связаться с Рубцовой.

Марья Ефимовна была довольна, Гаврила Василич Нехлюбов был известным взяточником, подлизой и умел любое дело вывернуть так, как выгодно было ему или заказчику дела. Вероятно, почуяв хорошую прибыль, которую сможет получить, он согласился сам приехать в Ручьи за тридцать вёрст от уездного города Н.

В конце октября Рубцова получила от него письмо, где он заверял её, что приедет в Ручьи уже через семь дней и обещает разобраться в этом деле тщательно и со всей ответственностью.

Марья Ефимовна довольно улыбнулась.

Глава 4

Любимым грехом Гаврилы Василича Нехлюбова было не сребролюбие или тщеславие, а чревоугодие. За бутылку хорошего вина он подписывал документы не глядя, а за сто граммов хорошего кофе мог продать душу кому угодно.

Он сидел перед Алексеем и его матерью и вытирал пышные усы салфеткой. Плотно пообедав, он обыкновенно предпочитал прикорнуть на часок, но решил на время изменить своей привычке в угоду делу. Он был тучен, и его огромное пузо выдавалось вперёд, одышка мешала ему говорить, красный цвет лица выдавал проблемы с сосудами, но ничего его не смущало и не могло отвратить от вкушения пищи. И в Ручьях ему предоставили шикарный стол: красное вино, утку в яблоках, холодец, рыбу жареную из местной реки, пироги с капустой и рыбой, и сладкие с вареньем, отчего он был очень доволен и был в хорошем настроении, хотя долгая дорога принесла ему немало хлопот.

Хозяйка терпеливо ждала, когда гость закончит трапезу, а её сын поначалу недоумевал, как можно столько съесть и с удивлением разглядывал Гаврилу Василича, но через час ему стало скучно, и он уже то и дело посматривал в окно и пару раз вздохнул. По правую руку от губернатора сидел прокурор – сухонький невзрачный человек неопределённого возраста, который, кажется, ничего и не съел, а по левую руку – стряпчий, молодой и неопытный, он ел много с дороги, нахваливая угощение и улыбаясь хозяевам.

Наконец, когда трапеза была окончена, стряпчий достал бумагу и перо и приготовился записывать показания Марьи Ефимовны. Прокурор казался равнодушным к этому делу, его глаза были прикрыты, и Алексею даже показалось, что он заснул.

– Что же, Марья Ефимовна, скажу вам так. Дело это сложное, потому как обе семьи глубоко уважаемые и родовитые, тут спешить не нужно. Главное – всё правильно оформить по бумагам и собрать больше сведений от местных – свидетелей вражды между вашим мужем и Вересовым.

– Позвольте, как это не спешить? Уже два месяца прошло, а воз и ныне там! И этот убивец ходит по деревне, как ни в чём не бывало! – она была искренне возмущена.

– Пока нет оснований утверждать, что Вересов умышленно выстрелил в вашего мужа, прокурор не может предъявить серьёзного обвинения. Вот если бы нашлись свидетели…

– Я свидетель! Моих слов разве недостаточно для обвинения в злонамерении? Я утверждаю, что Вересов ненавидел Павла Петровича, всегда завидовал ему, пытался подражать и, в конце концов, убил из зависти! Он с намерением пригласил моего бедного мужа на охоту, чтобы там расправиться с ним. Вот из этого вы и должны исходить, уважаемый, Гаврила Василич, – уже ласково запкончила она, и губернатор разгладил свои пышные усы.

Алексей, молча, но с удивлением слушал тираду матери. “Она требует справедливости, но сама несправедлива к Вересову. Она обманывает этих людей в угоду своей мести.“

– Может, вам решить это дело по-родственному? – вставил слово стряпчий. – Попросите у Вересова компенсацию, у него же много земли.

– Увольте! – всплеснула руками Рубцова. – Какие родственные связи! Они нам никто – седьмая вода на киселе! Никакая земля не заменит нам ушедшего от нас мужа и отца. Я требую справедливости, только и всего. Преступника должен покарать суд, он сам – отправиться на каторгу, а его имущество – уйти с молотка, – возвестила она, гордо подняв подбородок, но в её глазах плескалась злоба, и Алексей, пытаясь сдержать своё возмущение, повернул к ней голову. – Я ни за чем не постою, чтобы справедливость восторжествовала, я готова даже пожертвовать кое-чем во благо нашей семьи, и знайте, что Вересов будет умолять вас закрыть это дело, прикрываясь дочками и больной женой, и даже предложит вам денег, но помните. Сколько он вам ни даст, я дам больше.

Она довольно улыбнулась, видя, что произвела на него впечатление последней фразой. Он довольно потёр усы, усмехнулся и обратился к Алексею, больше для формальности, чем из желания узнать его мнение:

– А что вы думаете по поводу Вересова, Алексей Павлович?

– Ах, что он может думать! – воскликнула Рубцова. – Он же ещё ребёнок, у него нет своего мнения, и он во всём полагается на меня.

Алексей отвернулся, больше не в силах выносить её желание утопить Вересова, разрушить до основания его жизнь и его семью. Да, он должен быть наказан, но так ли жестоко? Молодому человеку было противно слушать враньё матери, раньше он считал, что она не может здраво мыслить из-за горя после потери мужа, но теперь он понял, что она нашла лишь повод, чтобы воплотить своё давнее желание – уничтожить соседей.

Он извинился и вышел из столовой, предоставляя им право обсуждать ход следствия и дальнейшие действия губернатора. Тот вскоре собирался нанести визит и Николаю Ильичу и с пристрастием допросить его, чтобы дать понять, что дело принимает серьёзный оборот, и ему лучше во всём раскаяться.

Алексей стоял на крыльце, задумавшись, когда с ним поравнялся Гаврила Василич. Сначала он услышал тяжёлое дыхание за спиной, потом увидел выдающееся пузо, и только затем показался его обладатель.

– Вы мне так и не ответили, Алексей Павлович. Что вы думаете, Вересов с намерением выстрелил в вашего батюшку, или нет? Зачем он пригласил его на охоту, если они враждовали?

Он внимательно смотрел на юношу, чуть прищурившись, ему было всё-таки любопытно разобраться в этом таинственном деле, и он непривычно напрягал свой мозг, строя различные выводы и предположения.

– Вероятно за тем, чтобы помириться, – спокойно ответил Алексей на последний вопрос. – Мы же всё-таки родственники, родную кровь ничем не разгонишь, как говорила моя бабушка. Я говорил с ним, он несчастен, искренне раскаивается и переживает, и поверить в то, что он совершил преступлением умышленно – просто невозможно.

Гаврила Василич снова хмыкнул, посмотрев на Алексея. “Интересно! Интересно – мать и сын думают по-разному об одном и том же деле. Вот забава!”

Он медленно, тяжело дыша, спустился с крыльца, стряпчий помог ему забраться в коляску, прокурор сел рядом, и они поехали в Быстрый ручей, а молодой помощник отправился в деревню собирать доказательства вражды Рубцова и Вересова.

Бедный Егорка жался в угол, когда стряпчий допрашивал его, до ужаса боясь сказать что-нибудь не то и не так. Он искренне думал в последнее время, когда пошли слухи о расследовании, учинённом Рубцовой, что его первым арестуют, что он будет крайним в барских разборках. Но барин не стал наказывать его за нерасторопность и оказию в кустах, виня во всём только себя и несчастную судьбу.

В это время губернатор сидел за столом в кабинете Вересова, прокурор был рядом с ним, им предложили чаю, но Гаврила Василич отказался за них двоих, объясняя это тем, что время обеда прошло, а на работе он предпочитает заниматься делом, а не чаи распивать. Вообще, он был немного суров с хозяином усадьбы, чувствуя своё превосходство как представителя власти, а слабость и явное чувство вины Вересова добавляли ему уверенности в себе и своих силах довести это дело туда, куда ему будет выгодно. Пока ему было выгодно встать на сторону Рубцовой.

– Прошу вас понять, Николай Ильич, вас обвиняют не только в убийстве по злому умыслу, но и в пользовании землёй, которая вам не принадлежит. Вы говорите, у вас нет бумаг на Петров луг, стало быть, вы незаконно все эти годы занимали её и получали доход. Обвинители скажут, чем это не повод для того, чтобы избавиться от человека, разоблачившего ваши деяния?

– Да помилуйте, Гаврила Василич! У меня и в мыслях не было! Да и вы должны знать, что ежели кто задумал избавиться от неприятеля, то провернёт дело тихо и незаметно, а не в своём лесу, и не из своего ружья!

Он с жаром пытался заставить поверить Нехлюдова в свою невиновность, он готов был заплатить компенсацию Рубцовой, столько, сколько она скажет, он мог бы даже откупиться от суда, но не решался заговорить прямо об этом с губернатором при прокуроре. Вересов всё косился на него, а тот был молчалив и суров, словно уже вынес свой вердикт.

Вересов тяжело дышал, его лицо раскраснелось, в последнее время его сердце шалило, но он никому не сообщил об этом, не делая давать повода к жалости, стойко принимая на себя удар судьбы, шёпот соседей за спиной и косые взгляды. Он знал, что о нём говорят местные, что многие не верят в его честность, и ему было обидно и горько осознавать, что люди, которых он знал, кому-то даже помогал, отвернулись от него и при разговоре опускают глаза. Никто не выразил ему поддержку или помощь, родственники престали общаться с ним и его семьёй, они остались один на один с этой бедою.

– Должен вам сказать, что Рубцова намерена довести это дело до суда. Мне вас очень жаль, но я поделать ничего не могу, на её стороне правда и слово вдовы невинно убиенного. Откупиться от неё вы не сможете, она не намерена сдаваться, так что готовьтесь к выступлению в суде. Скоро прокурор подготовит все бумаги и вышлет вам.

Гаврила Василич тяжело поднялся, после него встал и прокурор, и они не обращая внимания на произведённый эффект, вышли за дверь. Вересов онемел, не веря, что его соседка дошла до того, что стремится сжить его со свету и разорить его семью, он схватился за голову, ощущая новую боль в сердце и снова коря себя за глупую ошибку, приведшую к таким последствиям.

Ладно, он готов понести наказание, но его девочки? За что она так с ними? Почему она не может оставить их в покое? Он выдохнул, пытаясь собраться с мыслями. Он решил, что напишет письмо Рубцовой, где будет умалять её пощадить жену и дочерей.

Он так просидел довольно долго, пока в дверь не постучалась Ольга и тихо вошла. Он поднял взгляд и улыбнулся, она подошла к нему и обняла его за плечи. Он постарался скрыть свою горечь и отчаяние. Она пыталась выяснить, о чём был разговор с губернатором, но он отвечал общими фразами, мол, ещё ничего не ясно, но он будет стоять до конца и сделает всё возможное, чтобы решить все вопросы. Его семья до сих пор не знала, что ему грозит каторга и разорение.

– Ой, что это? – воскликнула девушка, услышав шорох. – Мышка!

Означенный субъект пробежал по комнате и скрылся за шкафом, а Ольга прижалась к отцу, как истинная представительница своего племени, она очень боялась мышей.

– Как только приближается зима, так мыши лезут в дом, – произнёс её отец, – надо позвать Митю, пусть отодвинет шкаф.

Созвали слуг, произошла недолгая возня с большим шкафом, и злополучный объект был ликвидирован. Дубовую мебель хотели было уже задвинуть обратно, но хозяин приказал мужикам помедлить и поднял то, что когда-то завалилось и хранилось за шкафом долгие годы – какие-то бумаги. Может, ничего важного, но последние события заставили Вересова бережнее относиться к каждому клочку бумаги в своём доме. Он отряхнул их от пыли и пробежал глазами. Первые листы не представляли ничего интересного, а вот последний лист с вензелями заставил хозяина поместья упасть в кресло.

Все ожидали Николая Ильича к ужину, но он опаздывал, и Ольга пошла в кабинет, чтобы позвать его. Обнаружив отца в кресле в странной позе, она испугалась.

– Отец! – она позвала его, и он поднял голову.

Его бледное лицо казалось осунувшимся, а синеватые губы выделялись на нём, испарина покрыла лоб, он протянул дочери бумагу с вензелями.

Она прочла её и обрадовалась:

– Это же так замечательно! Наш прадед владел Петровым лугом, потом ваш отец, а теперь и вы! Марья Ефимовна должна забрать свои слова обвинения обратно!

– Если бы всё было так просто, милая, – тихо сказал Вересов. – Она обвиняет меня в более страшном преступлении, которое я не могу с себя снять. Только получается, что если бы я раньше нашёл эту бумагу, то мы бы с Рубцовым не поругались, и, возможно, всё обернулось бы по-другому…

– Не корите себя. Бумага нашлась, а значит, её нужно предоставить губернатору пока он ещё в Ручьях. Он должен знать, что вы – законный владелец этой земли, и у вас не было намерения расправиться с Павлом Петровичем, – Ольга сказала это твёрдо, как уже совсем взрослая девушка.

Он внимательно посмотрел на неё и понял, что она права. Он поцеловал её в лоб, и вышел за дверь, намереваясь послать гонца в Буйный ручей. Он бы поехал сам, но переживания дня дали о себе знать, и он не чувствовал в себе сил говорить с Рубцовой.

Слуга доставил заветную бумагу в дом Рубцовых, где остановился губернатор и его помощники, они как раз ужинали, когда он явился. Гаврила Василич долго рассматривал бумагу, проверяя на свет, словно сомневаясь в её подлинности, потом передал её прокурору, а тот – стряпчему. Марья Ефимовна поджала губы.

Но через минуту выдавила из себя:

– Так и что же? Пусть это его земля, меня нисколько это теперь не волнует, тем более что скоро у него всё отберут. Важно другое – вы на моей стороне, надеюсь, и не дадите спуску нашему делу?

Нехлюбов глотнул вина, протёр свои усы салфеткой и сказал, что всегда поддерживает слабых и сирот, а вдова с двумя детьми – это ли не повод для наискорейшего справедливого вынесения приговора виновнику их несчастий. Ещё его тайно грела мысль о том, что они с Рубцовой недавно сошлись на сумме, которую получит и он, и судья за то, чтобы приговор Вересову оказался суровым и не терпящим апелляции.

Слуга вернулся к Вересовым и доложил, что губернатор и прокурор снимают обвинение с Николая Ильича в незаконном пользовании землёй. У всех спал камень с души, и только хозяин, зная настоящую подоплёку всего дела, отказался от ужина и отправился к себе. Он выглядел уже лучше, чем час назад, но всё ещё был слаб.

Ольга сочла своим долгом рассказать, каким застала отца в кабинете, и они с Юлией приняли решение внимательнее наблюдать за ним, как можно меньше тревожить его и стараться из всех сил поддерживать, а их мать сама схватилась за сердце.

– Ох, что же будет, если ваш отец нас покинет? – запричитала Пелагея Ивановна. – Я останусь одна с двумя дочерями на выданье! Да за что мне такое наказание-то?

– Матушка, успокойтесь, с отцом всё будет хорошо, – Юлия ласково взяла её за руку. – Испытания посланы нам, чтобы сделать нас сильней, крепкая вера поможет нам всё преодолеть.

– Жюли, прошу тебя, сходи завтра в церковь да поставь свечку за здравие твоего отца. Мне-то самой не дойти, я так слаба…