Kitobni o'qish: «Память плоти»
Pecunia obediunt omnia
(«Серебро за все в ответе»,
Экклезиаст)
Часть 1
Глава I
Переступив порог дома и привычно, зная коварство зимней стужи, подтянув за собой сенную дверь, Ольга застыла у холодной стены. Ее приоткрытые для шумного приветствия губы разошлись в улыбку. Прямо перед ней, выстроившись на полу рядами, раскинулась торговая ярмарка. Вырезанные из дерева фигурки продавцов предлагали на своих аккуратных прилавках распластанные туши свиней и живых, тянувших шеи, гусей, бочонки, наполненные, должно быть, икрой и медом, свернутые в рулоны ковры и ткани, резные сани и точеные сапожки. Был тут и скоморох с гармошкой, аккомпанирующий медведю, вставшему на задние лапы, и толстая купчиха в роскошной шубе до пят, тянувшая властную руку к облюбованному ей высокому самовару.
– Что стала, барыня? – сосед сидел у печи на маленькой скамеечке, поигрывая в руках очередной болванкой. – Говори прямо, чего хочешь. У нас мена честная, больше денег не берем.
– Да? – растерялась Ольга, сгорая от желания подыграть. – Ну, чего мне надо, купец, того у тебя нет.
– Ой ли? А ты проси, барыня, проси! Попытка не пытка. Глядишь, и найдется то, что тебе нужно. Раскрой кошель, порадуй себя.
– Что мне от тебя нужно, того за деньги не купишь, – томно вздохнула гостья, и хозяин поморщился так, словно раздавил лягушку: с брезгливостью и сожалением. – Ладно, чего уж там… проехали. Лена дома?
– В светелке.
– Спит, что ли?
– С детьми возится. Тебе она нужна?
– Да нет, ты. Тебе опять звонили.
– С торгового центра?
– Это ты для них? – Ольга кивнула на пол. – Шикарно. Нет, барыги твои пока молчат. Расписывать будешь?
– Потом… Так кто звонил-то, что ты тянешь? Кому я там понадобился?
– Ты не поверишь, но тебе звонил Тороп. Сам Тороп! У меня сердце в пятки ушло, такой голос. Знаешь, весь тебя обволакивает, прямо удав какой-то. Завораживает и парализует… Представляешь?
– Смутно. Особенно, если учесть, что я не знаю, кто такой Тороп.
– Не знаешь, кто такой Тороп?
– Нет, не знаю. А почему это тебя так удивляет?
– Да как же, его все знают! Ты что? Это ж «Ищу тебя», ведущий ток-шоу! Сергей Тороп, мужчина во цвете лет. Он еще на пару с девочкой работает, не помню фамилии, высокая такая. Его, когда слушаешь, плакать хочется – так пронизывает. Вы телевизор смотрите?
– Так он что, с телевидения? Им тоже надо интерьер украсить? Кто это, интересно, меня подставил…
– С телевидения? – дверца, ведущая в светлицу, жилую часть дома, приоткрылась и на кухне объявилась Лена. – Привет, Оль. Ты сказала, с телевидения, я не ослышалась?
– Привет. Все точно, ты не ослышалась. Твоего супруга разыскивает Тороп по какому-то срочному делу. Он так и сказал: срочному и важному, и просил моего содействия. Ты знаешь, я его с ходу узнала! Такой мужской, приятный голос, обволакивающий такой… Он хочет поговорить с Ильей. В пять часов он будет звонить снова, это через десять минут. Так что собирайся.
– С вещами? – оттолкнувшись спиной, Илья привстал от печки.
– С мыслями, – поправила Лена. – Ты хорошо себе представляешь, что за передачу ведет этот Тороп?
– Понятия не имею. Зачем мне ток-шоу?
– Правильнее спросить, зачем ты понадобился этому шоумену. «Ищу тебя!» – Глаза Лены сузились в хитрый прищур: – Старая любовь, да? Кто тебя ищет? Признавайся, пока не поздно.
– Не, девчонки, – Илья взъерошил волосы на затылке, – это не по моей части. Здесь какая-то ошибка.
– Ну да, ошибка молодости. Очаровательные близняшки, оставшиеся без отца, кинувшего их на произвол судьбы.
– Лена!
– Что?
– Ничего.
– Ладно, ребята, без паники. Все сейчас выяснится, – открытые ладони Ольги, выставленные на обзор супругам, служили жестом умиротворения. – От себя могу обещать, что буду помалкивать.
– По поводу? – поднял брови Илья.
– Ну, в случае чего… Мало ли что. А знаешь, ты иди сам, один. Переговоришь, потом к нам придешь, расскажешь. Дверь у меня не заперта, дома никого. Как, Лен? Пусть идет? А потом нам расскажет. Если что.
– Да пусть… Какое мое дело?
– Ну, и ладно, проехали. Иди, Илья, иди… Телефон, помнишь где, справа от двери. Давай, мы тут пока чайку попьем, потреплемся. Может, там и вправду нет ничего, а то радость какая…
– А тебе он ничего не сказал?
– Кто, Тороп? Нет, совсем ничего. Сказал, срочно нужен Гуреев, ваш сосед, и просил пригласить его к аппарату ровно в пять. Вежливо просил и настойчиво, бархатным голосом. Не сказал, по какому вопросу. Ты ведь свои работы в Москву шлешь? Ну, вот, может, резать кого, на заказ, я не знаю.
– Бюст президента, – предположила Лена.
– А что? Запросто, – подхватила Ольга. – Это теперь модно.
– Модно и престижно.
Илья нарочито закашлялся, пробираясь сквозь ярмарку к двери.
– Может, хватит, а? – он снял с вешалки куртку, сунул ее под мышку. – Ты ведь меня не разыгрываешь?
Ольга съежилась под его взглядом, прямым и ясным.
– Да ты что, Илья, что ты! Когда это я с тобой шутила? Сегодня не 1 апреля.
***
Легкий морозец усиливался порывистым ветром, обжигая лицо и уши. В хмуром небе бродили снеговые тучи. Уже неделю луна шла на убыль, фонари вдоль улиц горели через два, и тьма между ними разрешалась только тусклым светом зашторенных окон. В домах курились печные трубы, народ согревал души у телевизоров. Илья шел к лесу, на самый край поселка. Спортивные штаны, заправленные в валенки, руки в карманах, поднятый капюшон куртки. Он спешил. Или не хотел давать повод заговорить с собой случайному встречному.
Поселок состоял из семи улиц, выстроенных решеткой четыре на три. Одна из них, магистральная, называлась Механической и состояла сплошь из пятиэтажных коробок, с двух сторон двумя рядами примыкая к заводской территории. Остальные шесть улиц состояли из домов, срубленных топорно, изредка обложенных кирпичом, и щеголяли именами ученых и писателей, не имевших очевидных корней в этих краях и почивших задолго до расчистки сосняка под строительство госзаказа.
Сам Завод, которому поселок был обязан своим существованием, при советской власти пыхтел на оборонку, а ныне щерился монстром в заброшенных железобетонных корпусах похеренного в перестройку проекта. Что-то там, за сохранившимся у проходной забором, еще производили, но это что-то, похоже, не пользовалось особым спросом, и штаты, прежде раздутые до пяти тысяч, сжались до двухсот человек.
Население в поселке, некогда сплоченное, «связанное одной целью», на глазах старело и страдало текучестью контингента. Молодежь вымывала в города телереклама, разжижающая мозги, между теми вокруг их поселка тоннами качали минеральную воду и валили лес за гроши наемные из братских республик батраки новых русских, а точнее – новых россиян, «с раскосыми и жадными очами», джигитов на джипах, заменивших им коня, и в черных кожанках вместо бурки.
Люди, строившие завод, работавшие на нем с первых лет эксплуатации, теряли свой статус и пенсию. Спецы со своими семьями, некогда прибывшие сюда по делу со всех концов страны и образовавшие некий клан привилегированных изгоев, спрятавшись от мира в соснах за решеткой из семи улиц, становились чужими на местности, как Пушкин и Ломоносов, насильно привязанные к поселковым улицам.
Был еще Дом культуры, где трижды в неделю страдало под караоке поколение «нэкстов», четыре частных магазина с утробным ширпотребом, школа с «товарищем директором» старого закала, поликлиника с последним из докторов и редеющий в численности детский садик, содержавшийся на балансе умирающего завода. А вот гаражей, странное дело, все прибывало. По спидометру до областного центра было едва за семьдесят, и это обстоятельство, которое ни у кого не находилось желания комментировать, впрямую способствовало приросту числа малолитражек.
У Ильи тоже имелись четыре колеса, но не было привычки курсировать на них по семи улицам. Дом, возле которого он остановился, был, как многие на Мехзаводе, цвета увядшей оливы, крытый волной шифера, сглаженной январским снегом, и огорожен солидного стажа щербатым забором метра в полтора высотой. Изба стояла первой с северо-востока поселка, открывая за собой сосновый бор. Илья протянул руку за калитку, сбросил невидимый крючок и, поднявшись на крыльцо дома, постучал открытой ладонью плашмя прямо в стену.
***
– Чай будешь? – Лена старательно изображала смирение и покорность. – На плите, горячий.
– Давай.
– Сам налей, пожалуйста. По вкусу.
– Спасибо…
– На здоровье. Я устала, пойду прилягу.
– Это от гордости.
– Что от гордости? Устала? Я устала от Ольги, она тут полтора часа сидела.
– Нашли общий язык?
– Скорее, общую тему. Она любит поговорить о тебе.
– Ты тоже?
– Я люблю послушать. Ты хотел чаю, пей.
– Я был у Китайца.
– Ну и хорошо. Можешь не отчитываться, я ничего не спрашиваю.
– Ты сердишься.
– Нисколько. К пяти часам ты пошел звонить, вернулся еще до полуночи, трезвый. Какие могут быть вопросы?
– Я говорил по телефону десять минут от силы. Вернее, слушал этого парня, Торопа. Его рассказ надо было как-то переварить, и я пошел к Китайцу.
– Я понимаю.
– Что ты понимаешь?
– Больше, чем ты думаешь.
– Ты понимаешь больше, чем я думаю? – Илья, похоже, удивился. – Мы пили зеленый чай.
– Сожалею, но у нас только черный. Зеленый, говорят, помогает лучше.
– В чем?
– В стрессовых ситуациях. Он очищает кровь и просветляет мысли. Ольга была с вами?
– С какой стати? Ей туда дорога заказана. Китаец избегает женщин.
– Извини, я забыла. Странно, что Ольга не пришла обратно. Ей так хотелось узнать, зачем тебе звонили с телевидения, что, боюсь, ее ждет бессонная ночь. Ты хотя бы дождался ее?
– Каким образом, если вы расстались через полтора часа? И зачем. Ты меня в чем-то подозреваешь?
– Упаси Бог. В чем можно подозревать человека, который по шесть часов пьет зеленый чай в компании с евнухом?
– Китаец не евнух.
– Тебе видней.
– Ты говоришь пошлости.
– Это тебе кажется.
– Хочешь поссориться?
– Предлагаешь? Если тебе станет легче, давай поссоримся. Но лучше отложить это на завтра.
– Мы пили зеленый чай без сахара и молчали. Почти все время молчали, а когда говорили, то все ни о чем, – Илья сел на пол прямо там, где стоял, возле родного порога, жестом предложив супруге устроиться рядом, но Лена предпочла подпирать плечом стену. – Дети спят?
– Надеюсь.
– Не думаю, чтобы я так уж любил гонять чаи. Да, я иногда захожу к нему, но не для того, чтобы исповедаться. Он ничего не спрашивает, я ничего не рассказываю. С ним можно часами размышлять, например, над тем, как растет бамбук. Чай самый обычный, таким торгуют на рынках. Здесь другое. Магия ритуала, она уводит от суеты… Когда на тебя с горы, набирая вес, катится снежный ком, надо отойти в сторону. Нельзя бежать впереди него.
– Похоже на притчу.
– Да, похоже. Когда касается других. А вот если лавина идет прямо на тебя, ты не замечаешь ее красоты. Когда от шума закладывает уши, глаза лезут на лоб.
– Все, – Лена сморщила нос и отгородилась руками, – все, с меня достаточно. Я понимаю, Китайцу все это, должно быть, в кайф, он всю жизнь медитирует, но я, Илюша, баба, причем баба русская, которая если и пьет чай без сахара, то исключительно ради фигуры, которую ты, когда глаза у тебя на месте, любишь разглядывать. И мне, Илюша, весь этот камуфляж восточный, сейчас, что называется, по барабану. Потому что я твоя жена и болею тобой, переживаю за тебя больше всех китайцев вместе взятых. Со мной надо говорить прямо, честно и откровенно. Давай по правде. Гора, как я понимаю, – это звонок с телевидения. Так?
– Так, – улыбнувшись, согласился Илья. – Пожалуй, так.
– Отлично. Гора, значит, с плеч, осталось остановить лавину. Скажи, как ее зовут, и все станет ясно.
– Кира, – губы Ильи побежали дальше, растягиваясь к ушам и превращая улыбку робкую и повинную в идиотскую. – Ее зовут Кира и ей двадцать три года. Она хочет со мной встретиться на передаче «Ищу тебя».
– А ты хочешь встретиться с ней! Это написано на твоем лице. И к чему тут притчи? Видишь, как все просто.
– Это для тебя просто. Для тебя, которая знает больше, чем я думаю. Я, видишь ли, вовсе не уверен, что хочу с ней встретиться.
– Хочешь, хочешь! Ты можешь с ней не встретиться, я допускаю, ты упертый, но никогда уже тебе не забыть ее. Какой классный ход сделала твоя Кира, какой ход! Она прошла в дамки и теперь может играть с тобой в кошки-мышки. Теперь она съест тебя, когда захочет.
– Дамки, мышки… Ты слишком увлеклась, Аленушка. Метафоры излишни… Кира, как утверждает господин Тороп, моя родная сестра. Кровная сестра, о которой я до сего времени ничего не знал.
– Сестра? – Лена поверила с ходу, отбросив все сомнения. – Но у тебя же… Ты же один у родителей!
– И я так думал.
– Почему же ты не сказал мне этого сразу?
– Ты не спросила. Сразу ударилась в ревность.
– Эта Ольга…
– Ну да, с кем поведешься…
– Ты меня извини.
– Не за что. Это ты меня извини. Я оказался не готов.
– К чему?
– К ударам судьбы. Не каждый день на тебя сваливаются сестры.
– Может, это какая-нибудь ошибка? Ты рассказал Китайцу?
– Нет, мы говорили о бамбуке. Молчали каждый о своем.
– Понятно. Ты молчал об отце… Ведь это его дочь, да? И теперь ты заново осмысливаешь жизнь…
– А куда мне деваться? – Илья усмехнулся, вспомнив об отце, который всем первым шел в голову как решение. – В какой-то степени.
– Судишь?
– Нет. Только допускаю, что это правда. Может быть правдой. А судить незачем: прошлое не изменишь, даже переосмыслив. Но я чувствую какое-то беспокойство, нехорошее беспокойство.
– Лавина… Действительно, лавина. Она все-таки задела тебя.
– Нет, лавина прошла мимо. Но она перекрыла дорогу, по которой я шел. Я не хочу, чтобы менялось настоящее.
***
В тот раз прямого разговора с супругой у Ильи не получилось, да и не могло получиться – уж слишком внезапным и нелепым оказался звонок шоумена, выплеснувшего на растерявшегося Гуреева поток непредвиденной информации, замутившей разум.
– Вас разыскивает молодая женщина, – с ходу объявил Тороп и после короткой паузы в молчании обоих телефонных собеседников добавил с каким-то знойным пафосом и торжеством. – Красивая и богатая!
Илья продолжал молчать. Память его не любила беспокойства, сердце билось ровно. Он ждал, пока туман развеется, и возникнут хотя бы контуры силуэта прелестной незнакомки, которая решила поднять на уши всю страну, чтобы найти человека, порвавшего с прошлым и начавшим новую жизнь в свежевырытой норе. И что теперь, спрашивается, когда нора его обнаружена, этому человеку делать? Радоваться вместе с шоуменом богатству ушлой красотки?
– Вы ничего не хотите спросить? – Тороп разыгрывал удивление, провоцируя на диалог. – Очаровательную особу зовут Кирой, ей двадцать три года. Вы меня слышите?
– Слышу.
– Она блондинка, выше среднего роста, стройная и сексо впрочем, вам это ни к чему. Думаю, вас больше заинтересует тот факт, что она гражданка Италии. Кира живет на западе Милана, в очень престижном фешенебельном районе и занимается живописью. Сфера ее профессиональных интересов и круг общения таковы, что позволяют мне представить вашу встречу как один из самых удачных проектов нашего ток-шоу. Вы понимаете, о чем я говорю? Догадываетесь?
– Нет, – признался Илья, – не догадываюсь. Я скромный труженик села. Ток для меня – это зернохранилище. По-видимому, мои умственные возможности под стать материальным. У меня нет родственников за границей, вы меня с кем-то путаете.
– Да нет, это исключено. Все перепроверено трижды, по всем каналам, – представляете, какое теперь у меня досье на вас? О-о… Мы работали четыре месяца, все сходится. Кира Домани, молодой и подающий большие надежды искусствовед из Милана, ваша сестра… Да, родная сестра, причем кровная! Не по отцу, как мы тут все сначала думали – это легче всего представить, вы понимаете, – а именно кровная, то есть зачатая вашим отцом и рожденная вашей матерью… Что вы молчите, вы меня слышите?
– Даже не знаю, – Илья всеми силами старался сохранить голос ровным. – Не уверен, что слышу.
– Вы ни о чем таком не догадывались? Или… Хорошо, я понимаю ваше состояние. У вас как со здоровьем, без проблем?
– Со здоровьем? А как в вашем досье?
– Ха, – отозвалась трубка, представившаяся шоуменом Торопом. – Зачем так? Выбросьте из головы его существование, это производственная необходимость. Мы обязаны все проверить, только и всего. Во избежание эксцессов… Что вы опять замолчали? По моим сведениям, у вас все в порядке.
– Да? Возможно, после вашего звонка досье претерпит изменения. Мне кажется, что с моей головой уже не все в порядке.
– Да, да. Послушайте, я хорошо вас понимаю. Такой поворот! Вы сильный человек, вовсе неординарный, судя по вашей жизни и вашим поступкам, однако… Словом, давайте сделаем так: я пришлю вам журналиста с подборкой материалов – ну, там документы, фотографии, – а потом мы с вами заново переговорим и все обсудим. Договорились?
– А у меня есть выбор?
– Выбор? Простите, это что, юмор? Между чем и чем вы хотите выбирать? Ваша родная сестра, которая была разлучена с вами волею обстоятельств и никогда вас не видела, хочет взглянуть вам в глаза, прижаться к вашей груди и пустить слезу по этому поводу, а вы думаете, встречаться вам с ней или нет? Она нашла вас, понимаете? Нашла своего родного брата! У нее нет к вам никаких претензий, кроме желания вас расцеловать. Что вас смущает?
– Не понимаю, как все могло произойти, чтобы я ничего об этом не знал. Вы меня извините, но если это правда, – что ж, я готов встретиться с вашим журналистом.
– Это правда! Конечно, здесь есть своя история, но это не грязная история. В ней нет негатива как такового, и репутация вашей семьи не пострадает. Не хотелось бы об этом по телефону.
– Ладно, присылайте вашего гонца. Я приму его в любое время, начиная со следующей недели. Надеюсь, он не из Милана и говорит по-русски.
– Вот это другой разговор! – последнюю фразу Ильи Тороп оставил без внимания. – Рад, что мы поняли друг друга. Поверьте, вам ни о чем не придется сожалеть!
***
На следующее утро Лена, привычно поднявшись с постели в половине седьмого, без удовольствия обнаружила, что на этот раз будить ей некого. Даша, которой надо было собираться в школу, возилась с отцом на кухне, помогая ему приготовить завтрак. Тут же, возле печи, крутился туда-сюда Иван Ильич, путаясь в своей роскошной ночнушке в горошек, доходившей ему до пят.
Разглядывая теплую компанию, собравшуюся вокруг сковородки, весело скворчащей в пузырях масла картофельными ломтиками, Лена подивилась, как этим стервецам удается не производить шума, свойственного ее первому визиту на кухню, когда дверь хлопает, что петарда, а посуда начинает греметь так, словно ее волокут на кривой тачке по булыжной мостовой. Похоже, Илья решил дать ей урок. Что ж, придется улыбнуться и сделать вид, что ей все это нравится.
– Привет, – Даша опередила мать и улыбнулась первой, облегчив задачу. – А мы собирались подать тебе завтрак в постель. Жаль, что ты уже встала.
– Доброе утро, – Илья склонил голову и ткнулся губами в ее волосы, коснувшись макушки.
– Доброе, – ей ничего не оставалось, как принять устав этого сообщества тайных доброделов.
Даша прямо смотрела ей в глаза, Илья насел сверху, а Иван Ильич, подкравшись к коленям, тянул ее за халат обеими руками, сияя довольством.
– Э-э-э! – взмывал от пола его требовательный дискант, парализующий в зародыше все потуги обид и негодований. «Вот он, я! – слышала мать. – Вот он! Смотри же, смотри на меня! Гляди, какой я хороший и как прекрасна эта жизнь, несмотря ни на что, даже на то, что мне положено еще спать. Кем положено? Я и сам знаю, когда и что мне делать, лучше вас всех знаю! Разве ты не видишь, что я счастлив? А это мой папа, – Иван Ильич посмотрел на отца, – И Дашка здесь! – он рискованно крутнул шею в сторону. – Видишь? Только тебя не хватало».
Лена наклонилась к сыну, как никто умевшему общаться с ней мысленно, и взяла его на руки.
– В-ву! – взвыл Иван Ильич, хватая маму за уши. – В-ву! «Во я какой, во! Все у меня есть, все что надо. Ничего не хочу менять в этой жизни!»
«Господи, как же они похожи! – подумала Лена. – Или это половой атавизм и все мужики похожи друг на друга?»
– Что это вам сегодня не спится? – немного ворчания для проформы и самоутверждения было необходимо. – Переход на весеннее время?
– Моя вина, – Илья бодрился и неплохо выглядел, если принять во внимание, что ночь он наверняка провел не из лучших. – Я поднялся чем свет и разбудил ребят. Не волнуйся, всего четверть часа назад. Это вышло случайно. Услышал, как ворочается Дашка, и зашел спросить у нее, где у нас масло. Не мог найти. А тут Иван Ильич как раз памперс обмывал. Заметил нас и – вот… приобщается к созидательному труду.
– Ну что, трудяга? Тоже ждешь завтрака, да? – окончательно оттаяла Лена, унося Ивана Ильича из смрадной кухни. – Сейчас, мой ангел, сейчас мама тебя покормит.
Насытившись, от материнской груди Иван Ильич тут же задремал, расслабив свои ручонки и откинув головку. Лена любовно уложила его, присела возле детской кроватки и задумалась.
Жизнь течет мерно и предсказуемо, все здоровы, сыты и ухожены. В доме тепло, кресло под ней удобное, а еще скоро наступит весна. Если это не счастье, то уж никак не горе. На душе светло и покойно, и даже летящее время не в тягость. И зачем, спрашивается, им этот звонок от шоумена? Что принесет в их семью эта Кира, явившись из небытия? Лене давно не семнадцать, и крутые виражи ей ни к чему. Она неглупая женщина и хорошо знает, к чему приводит пересмотр сложившегося прошлого.
***
– И что же ты решил?
– Пока ничего. Тороп обещал прислать человека, который все растолкует. Будем ждать.
– Что за человек?
– Журналист, рабочая лошадка их программы. Он должен привезти какие-то документы, материалы… Мы с ними ознакомимся, и тогда будет видно, что делать.
– Думаешь, все это правда?
– Надеюсь, что не шутка.
– Да, шутить такими делами… А что ты чувствуешь? Ты когда-нибудь мог предположить такое? Ты ведь рос один, наверное, мечтал о брате или сестре. Никогда не просил родителей поискать в капусте?
– Наверное, просил, не знаю…
– Ты что же, не помнишь?
– Ну, просил. Последний раз – лет тридцать назад. Тогда они не вняли моей просьбе, да, недосуг им было. А полезли они в капусту тогда, когда уже мне стало без разницы, один я или нет. Я уже был в том возрасте, когда сам мог стать отцом.
– Полезли? Ты говоришь так, словно сестра у тебя появилась в браке, непосредственно у твоих родителей. Этого же не было! Просто твой отец…
– Откуда тебе знать, что было, а чего не было? Не спеши с выводами. Я тоже грешил на отца.
– Да не мне, а тебе! Ты не мог не знать этого! Как можно завести ребенка в тайне от старшего сына? Как скрыть беременность?
– А с чего ты взяла, что она ее скрывала? Ей незачем было скрывать беременность. Сестре сейчас, по словам Торопа, двадцать три года, значит, родилась она в 1979.
– И что?
– Ничего. Очень подходящий возраст, чтобы все срослось, встало по полочкам. Мать носила Киру тогда, когда меня уже не было с родителями.
– Не было?
– Нет, не было. Я как раз ушел в армию.
– И что? Ты ушел в армию, но ведь ты вернулся? Сколько же ты там пробыл? В армии все пишут письма и все их получают, – Лена хмурилась и ее тон уже не был столь сочувственным и доброжелательным, как минуту назад. – Я что-то не пойму, Илья, в чем дело. Допустим, тебе по каким-то причинам не сообщили о беременности матери, – не хотели тебя волновать, потому что сами волновались, опасаясь за благополучный исход. Это можно понять. Но ребенок появился на свет и…
– И?
– Это ты меня спрашиваешь? Ты спрашиваешь меня, что было дальше?
Илья сидел за столом, раскинув локти по сторонам, и тупо смотрел перед собой в некую точку, расположенную за пределами доступного Лене обзора. Или эта точка находилась внутри него самого.
– Чушь какая-то, – пробормотал он, не разжимая губ.
– Разумеется, чушь! Как рождение ребенка могло пройти бесследно, как ты мог этого не знать? Двадцать три года! А сослуживцы твоих родителей, соседи? Ее что, оставили в роддоме? Или держали в подвале?
Теперь губы Ильи вытянулись вперед и застыли в жутковатой гримасе. Если его выражение лица и отражало работу мысли, то сама эта мысль не спешила облечься в слово.
– Ты думаешь, я знал, да?
– Не мог не знать! Если, конечно, она у тебя была, эта сестра.
– Ну, раз она есть, значит, была.
– Значит, была… Она была, а ты о ней ничего не слышал. Интересное дело! Когда умерла твоя мать?
– Не помню… Кажется, в девяносто третьем.
– А отец?
– Годом раньше.
– Ты хоронил их?..
Никакой реакции со стороны Ильи не последовало, словно он не услышал вопроса или не понял его.
– Что ты молчишь, ты был на похоронах матери?
Илья молчал, вновь созерцая видимую одному ему картину, заворожившую его до ступора, остановившую его взгляд, потухший и одновременно встревоженный. Волны страха, какого-то животного ужаса всколыхнулись над столом, за которым сидели супруги, и Лена, изумившись странному чувству, на мгновение растерялась.
– Господи, Илья, что происходит? – она наклонилась к мужу, коснулась рукой его плеча и слегка сжала ладонь. – Ты прости меня, что я вмешиваюсь… Оказывается, я ничего о тебе не знаю.
– Да нет, – голос мужа был спокоен и чист, как дождь в безветрие, – все хорошо, – он поднял глаза на Лену и виновато улыбнулся. – Я просто пытаюсь вспомнить, где я был и что делал.
– Когда… когда умерла твоя мама?
– Нет, – Илья улыбнулся шире, а его взгляд открылся прямо-таки запредельно, – все эти двадцать три года. Или сколько там… До того момента, как встретил тебя.
– Не шути так.
– Как так?
– Так страшно.
– Хорошо, не буду, – Илья уже был прежним, доступным и понятным, ее Ильей, надеждой и опорой семьи, жизни, и Лена почти успокоилась.
– И прости меня.
– За что?
– Ну, что лезу в эти дела. Не в свои дела.
– Брось, – на плечо Лены легла рука мужа, – не напрягайся. Какие дела? Не надо усложнять, все образуется… Знаешь, я давно хотел съездить на родину, все никак не получалось.
– Да, я понимаю… Хочешь поехать сейчас?
– Похоже, самое время. Я смотрел по карте, это недалеко. В принципе, можно обернуться одним днем.
– Надеешься что-то выяснить?
– Нет, так… Зайду на кладбище, похожу по улицам. У меня там никого нет.
– Никого? Этого не может быть, Илюша. Остались люди, знавшие твоих родителей, их друзья и знакомые. Потом, твои одноклассники! Ты ведь учился в Милеве? Десять лет – это на всю жизнь, школа не забывается. Кто-нибудь наверняка остался там и пустил корни. Просто ты не в курсе.
– Да, – Илья нахмурился и вздохнул, рука его, обнимавшая Лену, поспешно скользнула вниз, словно обожглась. – Да, ты права. Не грусти, хорошо? Кто-нибудь, наверное, остался. Только я ничего об этом не знаю.
– Я не грущу, все хорошо, – теперь глупо улыбалась Лена, с тем же виноватым выражением лица нашкодившего ребенка, которое пять минут назад было у Ильи, когда он споткнулся на воспоминаниях о похоронах матери. – Ты когда планируешь поездку?
– Завтра. На той неделе прибудет корреспондент от Торопа, я бы хотел побывать там до его приезда.
