Kitobni o'qish: «Уравнение со всеми известными»

© Н. Нестерова, 2018

© ООО «Издательство АСТ», 2019

Часть первая
1990 год

Глава 1

Самойловы вернулись из заграничной командировки. Они пробыли в Перу три года, накопили денег и купили трехкомнатную квартиру в Крылатском. Нынче состоялся переезд.

Анна бродила по лабиринтам из мебели, узлов, коробок и нервно щелкала суставами пальцев. Когда-то давно, еще подростком, отучила себя от этой привычки, но в минуты волнений забывалась.

Юра уехал забирать дочь Дарью. Полчаса назад позвонили из милиции, выясняя, не пропадала ли у них девочка пяти лет, волосы темные, хвостик перехвачен разноцветными резинками, одета в джинсовый сарафан и белую кофточку.

– Не пропадала… – пробормотала Анна. – Растяпа, старая перечница! Ведь предупреждали. Тысячу раз предупреждали!

Свекровь Луизу Ивановну предупреждали, что с Дарьи нельзя спускать глаз ни на минуту. Она как молоко на плите: зазевался – обязательно убежит. А если вдруг становится тихой и ласковой – верный признак готовящейся шалости.

На детском празднике в посольстве Анна на несколько минут отвлеклась, раскладывала торт на тарелки. Увидела, что общество собирается вокруг Дарьи, ринулась к эпицентру – и не успела. Умиленные дипломаты и их жены слушали, как Дашенька читает стихи, которые ей не дали продекламировать со сцены. Анна подбежала как раз в тот момент, когда репертуар закончился и Дарья заявила послу:

– Подбери соплю, чудило!

Накануне дочь выясняла смысл этого выражения, подхваченного у русских строителей, работавших в посольстве.

Жаргонные и вульгарные слова Дарья усваивала мгновенно. Чутким умишком отмечала исключительность подобных слов, видела реакцию на них и с удовольствием использовала.

В прошлом году Даша на месяц ездила к родственникам в рязанскую деревню. Обратную дорогу в электричке Анна вспоминает как постыдный кошмар. Трехлетняя девочка – кудрявый ангелочек – стояла на лавке (чтобы побольше народу видело, отчаянно сопротивлялась попыткам усадить ее) и рассказывала о прелестях деревенской жизни, перед каждым словом неопределенным артиклем вставляя матерные выражения. Вагон дрожал от смеха и возмущения.

Неоднократное битье и наказания успеха не приносили. Дарья употребляла неприличные слова тайно да еще обучала им других малышей. Только когда Анна однажды, после жалоб возмущенных родителей, расплакалась, Дарья дала честное-пречестное слово больше не материться, «но если у меня, как у дяди Лени, вырвется, пусть меня не ругают».

Правда, Даша поражала окружающих не только своим хулиганством, но и способностями к чтению и языкам. Буквам она заставила себя выучить в два с небольшим года, потому что соседский мальчик шел в первый класс и ему следовало утереть нос. С четырех лет она читала самостоятельно, одну книжку за другой.

Вот наконец и звонок в дверь. Дарья сидит у отца на руках.

– Мамочка, как я тебя рюбрю! – завопила дочь и театрально прижала руки к груди.

Последние три дня она произносила все «л» как «р». До этого неделю картавила, а еще раньше – шепелявила.

– Что случилось? Как ты оказалась в милиции?

Анна заставила дочь спуститься на пол и провела беглый осмотр: целы ли руки-ноги.

– Она попрошайничала в троллейбусе, – сказал Юра.

– На испанском языке, – вставила Даша гордо.

Анна села на ближайшую коробку, стоять ей было тяжело: мешал живот, в котором уже несколько месяцев ворочался Дашин братишка.

– Как попрошайничала? Почему? Ты что, голодная? Нищая? А где была бабушка?

– В магазине, – пояснил Юра, – стояла в очереди, а Дашка тихо улизнула, села в троллейбус и клянчила там деньги. Действительно на испанском. Правда, ее никто не понимал.

Дарья болтала на испанском свободно, а Анне за три года жизни в Лиме удалось освоить только магазинную лексику. Она выразительно посмотрела на мужа: «Твоей маме ничего нельзя доверить. Теперь убедился?» Юра отвел глаза и пожал плечами.

– Один дядечка поняр, – сказала Даша. – Он перевер, что я приехара в Москву сручайно и теперь мне нужны денежки на обратный бирет.

– Прекрати коверкать язык! – прикрикнула Анна. – Какой дядечка? А если бы он тебя не в милицию, а в… неведомо куда отвел?

Она хотела еще добавить, что дочь своими фокусами до могилы ее доведет, но сдержалась. Не следовало часто пускать в ход оружие жалости. Оно было едва ли не единственным в воспитании Дарьи.

– Пойдем Кирку кормить? – предложила Даша.

Кириллом решили назвать ее братика, который должен был появиться на свет через месяц. После того как однажды ночью Дарья пробралась в спальню родителей с резиновой грушей, наполненной кока-колой, чтобы через мамин пупок впрыснуть любимый напиток братику, в каждый прием пищи порции теперь делили на то, что предназначается маме, и то, что пойдет братишке. Кирилл, по Дарьиному мнению, предпочитал сладости и шипучие напитки.

– Иди умывайся, – сказала Анна устало. – И если ты еще раз когда-нибудь будешь притворяться нищей, я… я не знаю, что с тобой сделаю.

Дарья ускакала, а Анна обняла ноги мужа и прижалась лицом к его бедру.

– Ну, в кого, в кого она у нас такая?

Юра ласково гладил жену, а когда увидел, что у нее закапали слезы, поднял и крепко обнял. Он прижал ее голову к своему плечу и наклонился к уху:

– Все в порядке, успокойся. Представляешь, еще один такой чудик?

– О нет! – простонала Анна.

Но в ее голосе уже не звучало отчаяние, это была своего рода игра в негодование. Так говорят родители, пересказывая детские шалости, и возмущение плохо маскирует восхищение поступками, немыслимыми для них самих.

Юра почувствовал легкий толчок в бок и положил руку на живот Анны.

– Барахтается, – улыбнулся он, прислушиваясь. – Мне так нравится! Давай ты постоянно будешь беременной?

– Что-о-о?

– Ладно, ладно, без паники. Слушай, а они не ошиблись, что мальчик?

– Нет, – покачала головой Анна. – Два раза, ультразвук делали в Лиме. Он лежал, вполне ясно демонстрируя свою половую принадлежность.

– А на кого он похож?

– Ну, Юра! – рассмеялась Анна. – Что там видно на экране?

– Интересно, причинное место видно, а нос нет? Какого же оно размера?

– Вот теперь мне ясно, откуда у дочери интерес к гениталиям и словам, их обозначающим. Охальник!

За ужином Анна рассказывала о походе в ближайший универсам.

Ряды контейнеров с гранатовым соком – вакса, сильно разбавленная. И больше ничего, то есть абсолютно ничего. Из подсобки вывезут тележку с вареной колбасой или сыром – народ толкается, почти дерется. В итоге пила хлеб и рваный пакет с кефиром. Дарья пить отказывается, требует йогурт.

– А Корька не знает, что такое йогурт, – встряла Даша.

– Кто такой Колька? – спросил Юра.

– Сын наших соседей, – пояснила Анна. – Сегодня познакомились. Очень симпатичные люди. Наши ровесники. Он таксист – Славой зовут. Она – Марина, учительница младших классов, работает в школе, что из нашего окна видна. Показали мне свои запасы. Мамочка родная! Как на подводной лодке. Мешок гречки, мешок риса, ящик макарон, штабеля немецкой тушенки, гуманитарной ее называют – помощь от Германии. Они на запасах полгода продержатся. И так у всех. Народ напуган предстоящим повышением цен и все сметает, все – в закрома. Мы же на рынке покупаем, цены в пять – десять раз выше. Короче, все свои накопления мы в скором времени просто проедим, – упрекнула неизвестно кого Анна.

– О деньгах не волнуйся, – уверенно сказал Юра. – Вчера, не успел тебе рассказать, у меня состоялась окончательная беседа с начальством. Два года я – начальник цеха в Шереметьеве-два, и в конце девяносто второго меня планируют в Испанию. Так что выкрутимся, проживем. Два месяца отпуска впереди, квартиру приведу в порядок. Машиной займусь. Хоть и новая, а проверить и обработать антикоррозийкой ее надо. В магазины буду тебя возить. И после Кириного рождения помогу дома. Дарья! Мы будем маме помогать?

– Да, – ответила дочь машинально. Ее волновало другое. – У Корьки два зуба выварились. Впереди. Через дырку здорово свистеть поручается. Я тоже хочу свистеть. Борьно зубы выбрасывать?

– Очень больно, – заверил Юра. – Подожди, скоро постареешь, и они у тебя начнут сыпаться. А соседи, с их запасами, помяните мое слово, разведут нам тараканов и мышей. Дарья, ты боишься мышей?

– Замечательная тема для застольных разговоров, – возмутилась Анна. Но, увидев, как загорелись глаза дочери, поправилась: – Дашенька, ты помнишь, в Лиме мы видели однажды таракана? Огромный, как папин палец, и летает. А в Москве тараканы маленькие, как твой мизинец.

– Страна большая, а тараканы маленькие, – заметил Юра. – Но много. Числом берем.

Анна плохо засыпала по ночам. В конце первой беременности было то же самое. На живот, как привыкла, не уляжешься, да и ребенок вертится. Его движения не дают расслабиться, но если пропадают, то начинаешь волноваться – все ли с ним в порядке.

О чем бы помечтать? В юности любила грезить. А сейчас не мечтается, одни планы на будущее в голове. И прекрасно. Значит, ее жизнь лучше всяких мечтаний. И есть приятные воспоминания.

Юра окончил Московский авиационный институт. Они и познакомились в клубе МАИ. Студенческий спектакль-капустник, на который Анну и Ольгу привела москвичка Ирина, был захватывающе остроумным и веселым. Анна хохотала до колик. Молодого человека, сидевшего впереди, но развернувшегося спиной к сцене и не спускавшего с нее глаз, не замечала, пока Ольга не толкнула ее в бок. Захваченная настроением бурлеска, Анна скорчила дерзкую рожицу и показала парню язык. Он усмехнулся и отвернулся. Потом Анна еще несколько раз посматривала в его сторону, но видела только широкую спину и крепкий затылок.

Когда спектакль закончился и они пробирались к выходу, Анна думала о том, что обидно после такого веселья спуститься в метро, ехать в автобусе, завалиться спать в общежитии – и только.

Юра вместе со своим другом и однофамильцем Игорем Самойловым, который только что блистал на сцене, догнали их на улице. Игорь совершенно серьезно сообщил девушкам, что в МАИ есть правило: всех зрительниц женского пола доставлять после спектакля по месту прописки. Возражения в расчет не принимаются. И если девушки не позволят идти рядом и вести беседу, они будут сопровождать их тихой тенью.

Девушки не возражали. Внимание артиста – это лестно. О том, что Игорь играл роль троянского коня, она узнала значительно позже.

На площади Свердлова разделились. Ольга ехала ночевать к Ирине, их вызвался провожать Игорь. А Юра – ее, скованную и притихшую. Анне было неловко за ту ребячью выходку. Кроме того, Юрий был очень «взрослый» – именно это слово приходило на ум. Он окончил институт три года назад, отслужил в армии и теперь работал инженером по ремонту самолетов в Шереметьеве. Но дело было даже не в возрасте. Его окружала не юношеская, а мужская аура взрослости – уверенности, спокойствия.

Юра расспрашивал ее о медицинском институте, в котором Анна училась на третьем курсе, рассказывал о МАИ и своей службе в авиации. Анна вымучивала скупые ответы и междометия.

«Решит, что я дура, – думала она. – Сначала хохотала как ненормальная, а сейчас слова не могу выдавить».

Они подошли к дверям общежития. Аня быстро протянула руку и пробормотала:

– До свидания. Спасибо, что проводили.

Юра задержал ее руку:

– Послушайте, Аня, давайте я вам тоже покажу язык? И мы будем в расчете.

Он действительно показал ей язык. Нелепо сожмурив глаза, открыл рот, будто на приеме у врача. Анна расхохоталась.

– Вашим смехом можно торговать, – сказал Юра. – Он заменяет бутылку хорошего вина.

Они встречались около года. Анна привыкла к Юре, уже не чувствовала себя несмышленой девчонкой рядом с серьезным дяденькой. Его взрослость больше не пугала – напротив, оказалась удобной и приятной. В нем не было юношеской нетерпеливости, дрожания нахальных рук, сбивчивого дыхания и желания быстрей всю ее опробовать жадными губами. Юра даже не пытался поцеловать ее. Вел себя как старший брат, которому поручили опекать сестренку.

Эти братские отношения довели Анну до мучительного томления. Она уже не сомневалась, что любит Юру. А он проявлял только заботливое участие. Из носа не потекло? Платочек дать? Мороженое купить? По ночам Анна строила планы провокаций, которые вынудили бы Юру перейти к эротическим атакам. Но то, что ловко складывалось в мечтах, в реальной жизни быстро рассыпалось. Анна могла дурачиться как ребенок, но соблазнять как женщина не умела.

После изнурительной сессии и практики в больнице, перед ее отъездом домой, в Донецк, Юра предложил съездить на Ладогу. Вообще ее жизнь с появлением Юры заметно изменилась материально. Он, конечно, не содержал ее, Анна по-прежнему жила на стипендию и те крохи, что присылала мама. Экономила на еде, чтобы покупать у однокурсников-иностранцев джинсы, блузки, колготки. Но Юра довольно часто водил ее в рестораны, они могли на выходные или в праздники отправиться в Ленинград, Прибалтику. Останавливались (Анна впервые в жизни) в гостиницах, в разных номерах, естественно.

Подружки были убеждены, что их отношения давно за рамками пионерской дружбы. И разубеждать их было неловко. Да что там подружки, даже Юрина мама, Луиза Ивановна, не питала на этот счет никаких сомнений. Она относилась к Анне доброжелательно. Выяснила, как Аню зовут дома, и величала также – Нюрочкой. Но однажды Анна засиделась у них дома – по телевизору показывали чемпионат по фигурному катанию, – и Луиза Ивановна тихо шепнула ей:

– Нюрочка, не стесняйтесь меня, оставайтесь. У Юры ведь своя комната.

Возможно, даже определенно, Луиза Ивановна действовала из благих побуждений. Но Анна обиделась: «Хочет, чтобы у сына была приходящая девица. И толкает меня в его кровать. Не важно, что я сама не прочь там оказаться. Зачем в спину подгонять?»

Ладога, строгая и могучая красота Русского Севера потрясли Анну. Она выросла на Украине, восхитительной ранней весной и летними ночами. Само же южное лето, знойное, выжигающее, высушивающее все краски на раскаленной земле, вызывало ощущение климатического испытания – надо потерпеть, дождаться осени, спрятаться, пока не придет вечерняя прохлада.

Здесь, на Севере, летом была жизнь, а не пережидание. Краски, особенно зеленые, – свежие и насыщенные: бутылочная зелень еловых иголок, оттенки травы – от салатного до темно-зеленого, ажурное кружево мха, ягодные кустики, семейки упругих грибов – все было красиво до бутафорности.

И простор. Удивительный простор Ладоги. Не степное марево с полынным и жарким, как из духовки, воздухом. А свежее, прозрачное водное раздолье. Хотелось лететь, плыть в хрустальной прохладе и дышать, дышать, запасаясь впрок лесными запахами.

Окружающая красота настолько захватила Анну, что она даже перестала терзаться неопределенностью отношений с Юрой. Тем более что источник ее переживаний вот он, никуда не делся, шагает рядом.

Анна присела у кустиков земляники. Обрывала ягоды, складывала их в ладошку и отправляла в рот. Юра потерял ее. Стоял в десяти шагах, но не видел за кустарником.

– Нюра! – крикнул он.

Анна молчала, смотрела на него и продолжала лакомиться земляникой.

– Аня, ты где? А-а-н-я-а! – звал Юра.

Она тихо прыснула. Кричит уже три минуты и крутится на одном месте. Похоже – злится. Пусть, не страшно.

– Я тебя найду и отшлепаю! Нюра!

– Ой, боюсь! – завопила Анна и бросилась в лес.

Она мчалась между стволами, перепрыгивала через поваленные деревья.

– Люди добрые, помогите! Лешак, лешак нападает!

Она не слышала его бега, но чутьем угадывала, что расстояние между ними сокращается. Оглянулась. Так и есть, еще секунда – и он схватит ее. Анна шмыгнула за дерево, потом за другое. Какое-то время ей удавалось, обманными бросками, ускользать от Юры, но не долго. Он разгадал ее тактику, и Анна с разбегу врезалась преследователю в грудь. Юра схватил ее и пресек попытки вырваться.

Анна хохотала. Неизвестно почему. Потому что она молода и хороша собой, потому что лес красивый, потому что Юра всегда восхищается ее смехом – по всем этим причинам и еще по сотне других, трудноформулируемых.

Усилием воли стянула губы в трубочку и нахмурила брови.

– Использовать физическое превосходство – не благородно, – прошепелявила она через трубочку.

Юра ничего не ответил и поцеловал ее.

Случись это в другой обстановке, Анна наверное бы расчувствовалась, бросилась ему на шею. Но сейчас, после бега и хохота, – никакого возбуждения. Вообще ничего особенного, словно ее поцеловал родственник, муж сестры Татьяны например.

Она облизнула губы и задумалась, как будто ей дали попробовать экзотический фрукт и теперь она прислушивается ко вкусу во рту. У нее земляника, у него земляника – ничего нового. Анна слегка поморщилась и отрицательно покачала головой.

– Нет, – она выскользнула из рук Юры, – мне не понравилось, – и отвернулась, чтобы он не видел ее счастливой улыбки.

Подобное чувство, только в десять раз слабее, она переживала, получив зачетную книжку, которую сдавала преподавателю вместе с лабораторной работой. Пока оценка не проставлена, мучили сомнения: я все сделала неправильно, я тупая, глупая, получу двойку. А открыв зачетную книжку и увидев «отлично», расслаблялась и ликовала: я умная, замечательная, будет у меня повышенная стипендия.

Анна начала тихонько удаляться. Походкой насмешницы и подстрекательницы: прижав руки к телу и оттопырив кисти, быстрыми мелкими шажками.

– Ах, не понравилось? – рассмеялся Юра. – Ну, погоди!

И догнал ее в три прыжка.

У них не было долгих объяснений, а сразу разговоры о свадьбе. Планировали, что поедут вместе в Донецк, чтобы Юра познакомился с мамой и сестрой Анны. Заявление нужно подать прямо сейчас, по приезде в Москву, а свадьбу сыграть в сентябре или в начале октября.

Оставшиеся десять дней в доме отдыха они редко выходили из комнаты и сломали казенную кровать.

Иногда Анна плакала – не знала, что чувствовать дальше. Забравшись на гору, альпинист спускается вниз. А здесь не было «вниз». И «вверх» тоже кончилось.

Первый раз, когда у нее полились слезы, Юра растерялся.

– Что? – спрашивал он. – Что я сделал?

– Ты меня всю вытряхнул. У меня внутри не осталось ни одного моего органа, в голове – ни одной моей мысли. Везде – только ты. Я боюсь! Мне кажется, что без тебя я теперь не смогу ни дышать, ни ходить, ни думать.

– Все правильно. – От его объятия у Анны хрустнул позвоночник. – Ой, прости. У меня тоже осталось очень мало, что я могу сделать без тебя. Хочешь, я буду водить тебя в туалет?

– А я – тебя?

– Нет, это как раз и есть то малое, что мне придется делать самому.

– Ты деспот?

– Да. А ты – необыкновенная женщина. Я не ожидал, что ты такая необыкновенная.

Если она необыкновенная, то были другие, обыкновенные? Все чувства у Анны теперь обострились, и она от слез легко переходила к веселью, от ликования к грусти. В самом деле: Юра неутомимый, здесь, сейчас… А раньше? Когда они только ходили в кино и даже не целовались? Где-то он должен был растрачивать прорву энергии?

Юра ловко ушел от ответа, переведя стрелки на нее же. Анна удивительно соблазнительная и отзывчивая, будит в нем зверский аппетит. И все-таки? Ну была девушка, слава богу, замуж вышла за другого. И более никакой информации – маленьким девочкам нечего совать нос в жизнь взрослых мужчин.

«Взрослый мужчина» в ответ на ее рассказ о школьном романе с Борисом Прокопенко покрылся красными пятнами от злости. Да, письмами заваливает. Жалко его, и иногда она отвечает на послания. И вообще подразумевалось, что Анна окончит институт, вернется домой и они поженятся.

– Это я на тебе поженюсь! – рявкнул Юра. – И больше не упоминай о своих воздыхателях! Я им головы откручу.

Потом успокоился и добавил:

– Грешно толкать меня на убийства юношей.

Глава 2

В медицинском кооперативе Костя Колесов работал три вечера в неделю по три часа. Платили в два раза больше, чем за полторы ставки в психиатрической больнице.

По понедельникам он занимался с группой из пяти человек. Самому старшему в ней, Игорю Петровичу, было шестьдесят пять, а самому младшему, Коле, недавно исполнилось семнадцать. Еще там были Наденька, упорно считавшая себя дурнушкой, скромный тихоня Виктор и потерявшая в автомобильной аварии мужа и дочь Татьяна. Колесов первым из специалистов его профиля занялся коллективной психотерапией и был доволен результатами, которые вполне могли служить темой для докторской диссертации.

По средам к Колесову приходили старые пациенты – те, кто упорно держался за свои неврозы, всячески лелеял их, хотя и заявлял о желании от них избавиться. Это были разные люди, зануды и симпатяги, мизантропы и альтруисты, деспоты и жертвы чужой деспотии, но Колесова их бытовые характеристики волновали лишь настолько, насколько помогали им избавиться от сладкой ноши застарелого невроза. Его задача заключалась в том, чтобы привести больного к «озарению» – к состоянию, когда он объективно поймет истоки своих невротических реакций, душевного дискомфорта и пожелает эти истоки иссушить, дабы стать здоровым. Со всеми пациентами Костя держался ровно и приветливо. Они в большинстве своем любили его, и каждый считал, что именно к нему доктор особенно внимателен. В этом была и доля истины, и элемент профессиональной игры в исключительность. Для самого Кости в работе заключались смысл, удовольствие и содержание жизни. Особенно последние пять лет после развода с женой.

В пятницу он принимал новеньких. Кооперативное начальство давно предлагало уйти из больницы, соблазняли двумя ставками. Но Костя не мог отказаться от клинической практики – привык к ней, врачей в больнице не хватало, материал для докторской еще не собран. Он рекомендовал в кооператив своего приятеля и коллегу по больнице Мишу Гришина. Он немного разгрузил поток пациентов к Косте, который уже назначал повторные приемы не раз в неделю, как следовало, а реже. Нужно бы вообще прекратить принимать новеньких, но кооперативщики решительно противились. По их принципам, если пациент желает доктора Колесова, то именно его и должен получить.

Нынче была пятница. В регистратуре Константин с облегчением узнал, что к нему записан лишь один человек. Ночью Костя дежурил в приемном покое, покой которого трижды нарушался «скорыми» с алкоголиками в белой горячке. А днем обычная круговерть: конференция врачей, обход, записи в истории болезни, два консилиума, одно заключение для милиции, три беседы с родственниками больных.

Пациентка уже ждала его возле кабинета с табличкой на двери «Психоаналитик. Кандидат медицинских наук К. В. Колесов». Костя обратил внимание на прическу женщины – гладко убранные назад русые волосы собраны на затылке в узел с изящным гребнем. Костя грешил характерологическим формализмом – по внешним признакам судил о характере. Он считал, что женщины невротического слада или рефлексирующие по поводу своей внешности закрывают волосами лоб, виски, щеки – прячут себя от посторонних взглядов. Натуры цельные, самодостаточные или, напротив, равнодушные к себе, любят прически, открывающие лицо.

Но эти наблюдения были скорее игрой ума, а не аргументом в пользу диагноза. Глупо в фантазии парикмахера искать подсказки.

– Добрый вечер, – поздоровался Константин. – Через пять минут я вас приму. Хорошо?

Последняя часть вопроса была вовсе не обязательна. В самом деле, что можно ответить? «Нет, не хорошо»? Но он, этот вопрос, создавал видимость некоей зависимости врача от пациента, в противовес всегдашней и для многих неприятной зависимости пациента от врача.

– Здравствуйте. Конечно, – ответила спокойно женщина.

Именно спокойно. Она смотрела на него снизу вверх, и в ее взгляде не было привычного сплава смущения, робости, надежды, подозрительности, недоверия и желания разгадать: что за человек этот доктор, поможет ли он мне.

«Интересно», – подумал Константин, входя в кабинет. Он снял плащ, поставил у стола портфель и, подняв руки, с удовольствием, с тихим рыком, потянулся. Ожившие мышцы напряглись, расслабились – кровь побежала быстрее.

– Отлично, – пробормотал он.

По дороге в поликлинику настраивал свои утомленные мозги на три часа работы, а потребуется только час. Так бывает, когда тащишься домой вечером, усталый и голодный, в неприбранную квартиру и проклинаешь те полчаса, которые понадобятся, чтобы приготовить ужин. А дома обнаруживаешь, что побывала мама, навела порядок и оставила массу вкуснятины.

Костя сделал несколько боксерских ударов в воздух, а затем приседаний. «Ей от двадцати до двадцати пяти, лет на пять меня младше, – подумал он. – Закурить бы».

Но доставать сигареты не стал. Если от тебя несет табачищем, то даже курящему пациенту общение с тобой удовольствия не доставит.

– Проходите, пожалуйста, – пригласил он, открыв дверь. – Вот сюда.

Костя показал рукой на кресла у журнального столика и торшера в углу. Часто пациенты по привычке направлялись к письменному столу. Разговаривать там, в положении «начальник – посетитель», было нелепо. В кабинете западного психоаналитика пациент возлежит во время исповеди на специальной мягкой кушетке. Таковая имелась и у Колесова. Но во время первого визита Костя пациента на нее не укладывал, а приручал к себе. Дважды у него были больные, которые на кушетке впадали в ступор. Как оказалось, девушка нервничала, опасаясь, что доктор увидит штопку на чулке, а аккуратист Игорь Петрович боялся измять брюки.

Мягкие кресла располагали к тому, чтобы занять удобную позу. Но спина женщины оставалась ровной и прямой без напряжения. Пианистка, наверное.

– Как вас зовут? – спросил Колесов.

На коленях он держал планшет с зажимом, удерживающим листы бумаги. Небольшой наклон планшета исключал возможность прочитать записи. Да и прочитав, неспециалист вряд ли что-нибудь в них понял.

– Вера Николаевна Крафт. Мне двадцать шесть лет. Замужем. По профессии экономист-международник. Работаю в Институте стран Азии и Африки Академии наук.

Все это она произнесла ровным спокойным голосом, безо всяких дополнительных вопросов со стороны Колесова. Услышав название института, он поднял голову от бумаг. В этом институте работал Игорь Петрович. Когда-то в подобные учреждения было трудно попасть. Туда пристраивали жен и дочерей номенклатуры после престижных вузов. Нынче академические институты влачили полуголодное существование: денег на исследования не было, нищенскую зарплату задерживали по нескольку месяцев. Тяжелый невроз у Игоря Петровича развился потому, что дело всей его жизни – исследование истории и культуры одного центральноафриканского племени – оказалось никому не нужным. Плюс одиночество вдовца, возраст, в котором ни сил, ни желания заводить новые отношения не было.

– Да, вы правильно поняли, – Вера Николаевна кивнула, – действительно, мне посоветовал обратиться к вам Игорь Петрович. Мы работаем в разных секторах, но давно знакомы, он бывает в нашей семье. Не сочтите за дежурный комплимент, но, по-моему, вы ему очень помогли.

– Дай бог, – ответил Колосов. – А что же за проблемы волнуют вас?

– Они связаны не со мной лично, а с моей свекровью, Анной Рудольфовной Крафт. Меня беспокоит ее психическое состояние, настроение, неадекватная реакция на окружающее.

Костя слушал, не делая никаких пометок – они не имели смысла. И никакого анализа параллельно рассказу не совершалось в его мозгу – не нужен был этот анализ. Он просто слушал красивую русскую речь. Обычно человек, зарядившийся на монолог, достает из своего лексического подвала мешок слов и перебирает их, одни и те же, как бочонки лото. Вера Николаевна не повторялась, она находила слова, отражающие оттенки одинаковых явлений. Строй ее предложений был несколько правильно книжный, обычно люди говорят лаконичнее и проще, но в нем была завораживающая плавность родного языка. Она не употребляла жаргонных и модных слов, не говорила «че» вместо «что» и «шейсят» вместо «шестьдесят». Произносила фразу, словно развертывала конфетку.

«Ей бы русский преподавать, – подумал Колесов. – Послушаешь эту даму, и стыдно будет писать с ошибками».

Вера Николаевна рассказывала о своей свекрови, вдове посла и высокого чиновника МИДа. Рассказывала, не жалуясь и не обвиняя вздорной, по всей вероятности, старухи. Ни обиды, ни раздражения – ни одной фразы, смысл которой заключался бы в справедливом негодовании: «А каково мне?» Веру Николаевну беспокоило то, что Анна Рудольфовна практически постоянно находится в дурном расположении духа, предвзято судит об отношении к ней родных и близких, не видит хороших сторон в характерах людей, придумывает им пороки или преувеличивает недостатки.

– Она укуталась в кокон обид и подозрений, никого не подпускает, чтобы найти кончик, взяться за него и распустить этот кокон, – говорила Вера Николаевна.

Константину следовало остановить ее, но он только понимающе кивнул. Оплачены пятьдесят минут, а не прошло и получаса. Еще есть время.

– В конечном счете, – продолжала Вера Николаевна, – мизантропия оборачивается против самой Анны Рудольфовны. И не только в плане психологическом, но и в самом прямом, физическом. Прошлой осенью едва не произошла трагедия. Мы собирали в лесу грибы. В кузовке Анны Рудольфовны оказались неизвестные нам экземпляры, по всей вероятности поганки. Но она решительно отказывалась с ними расстаться. Мне бы выкинуть их тихонько, но тут случилось другое происшествие: Дашенька, дочь наших друзей, наступила на гвоздь. Поднялась суматоха. Пока мы ездили в больницу на перевязку, делали прививку от столбняка, Анна Рудольфовна пожарила свои грибы и в одиночестве съела. Отравление было тяжелым, хотя и без госпитализации. Она упорно до сих пор считает, что виной ее интоксикации послужили не грибы, а котлеты, которые были в тот день на обед. Здравый аргумент, что ни с кем другим неприятностей не произошло, во внимание принимать отказывается.

– Вера Николаевна, я вас прерву, – сказал Костя. – Я хотел бы уточнить. Вы пришли ко мне, чтобы я посоветовал вам, каким образом можно скорректировать эмоциональное состояние вашей свекрови?

– Да, – кивнула Вера Николаевна, – я ведь понимаю, что все происходит от потери интереса к жизни. Но где найти этот интерес, не знаю. Внуки? Чтобы реально влиять на их воспитание, нужно ежедневно вникать в их жизнь, в их взросление. А это требует больших душевных да и временных затрат. Ту светскую жизнь, к которой она привыкла за границей в качестве жены посла, мы объективно вести не можем. Увлечения вроде садоводства или коллекционирования ей тоже чужды.

– Вы сказали «внуки»? Сколько лет вашим детям?

– У меня нет детей, – ответила Вера ровным голосом.

Но Костя отметил, что у нее дрогнули ресницы и брови. Какой-то проблемный узел, связанный с детьми.