Kitobni o'qish: «Метаморфозы жизни»

Клин клином

Саша подошла к весящему в прихожей настенному календарю с красивым горным пейзажем и перечеркнула жирным крестом сегодняшний день. Вот и ещё один без него. Они расстались ровно два месяца назад, время летит быстро, но вопреки положенному своему назначению почему-то не лечит, а на сердце как была тягучая ноющая боль, так и осталась.

Вызывающе громко, ей даже показалось, что громче обычного, прозвучал кумпарситой мобильник, от неожиданности она вздрогнула. Он?! Нет, Лера, подруга.

– Сашка, привет! Ну, что ты всё киснешь? Сколько можно, давай-ка собирайся и к Кузнецовой подкатывай, мы тебя ждём.

– Да, нет, Лера, вы уж без меня, устала после работы, да я и не в форме… – она ещё что-то придумывала в оправдание для того только, чтобы никуда не идти: совершенно не хотелось ни видеть, ни слышать, ни тем более говорить ни с кем.

– А я говорю, быстро собирайся и приходи. Тут такая ситуация, что без тебя никак нельзя. А твою меланхолию мы быстренько вылечим, – в трубке послышались ещё голоса и музыка; шепотом Лера добавила, – Понимаешь, приехал мой Валерка в командировку и с ним два мужика, очень респектабельные, ну и… нам для комплекта надо ещё девушку. Ну, я очень тебя прошу, и Анечка просит, приходи. Тебе полезно: клин клином вышибают. А то ты так своего Макса никогда и не забудешь.

Саша помедлила и решила пойти.

Аня Кузнецова жила в соседнем доме и была далёкой родственницей Сашиной подруги Леры. Милая и симпатичная женщина хорошо за тридцать, у неё всегда собирались какие-нибудь компании, она любила принимать гостей и знакомых, и незнакомых. Сын постоянно прибывал у бабушки, а она пыталась, и всё никак не могла, устроить свою личную жизнь.

Саша несколько раз бывала у Кузнецовой на таких посиделках и ей даже нравилась лёгкая, ни к чему не обязывающая обстановка этого дома. Посидеть, поболтать, музыку послушать, кофе попить. Гости попадались весьма интересные, разговаривали про театр, кино и литературу, никакой политики и похабщины. Всё интеллигентно и пристойно.

Дверь открыла хозяйка.

– Сашка, молодец что пришла, давай заходи. А то мне Лерка тут такую картину нарисовала, будто ты уж там совсем от любви помираешь, – тараторила Аня, пропуская Сашу вперёд, – а выглядишь ничего, вполне сносно… Эй, встречайте, это наша Сашенька, – и она подтолкнула смущённую гостью в комнату.

Смутилась Саша только в первую минуту, а потом, оглядев присутствующих в гостиной мужчин и раскрасневшуюся довольную Леру, ей почему-то стало до того всё безразлично, что у неё даже настроение поднялось от нахлынувшего пофигизма, и она с бодрым видом стала отвечать на приветствия: Валерий- это недавний знакомый Леры, кругленький, пузатенький розовощёкий толстячок лет тридцати-тридцати пяти, Тимур – невзрачный худощавый брюнет и Семён – высокий русый… необыкновенно похожий на Макса. Сашу аж током пронзило, настолько сильным было это сходство. Мистика какая-то: так же близко посаженные глаза, тот же прищур из-за лёгкой близорукости, то же очертание узких губ, такие же волнистые волосы, только цветом чуть потемнее, а главное и фигура, и манера говорить та же. Она не могла точно понять приятно ли ей такое сходство, напоминающее о близком и родном человеке, с которым она недавно рассталась, или нет. Скорее она чувствовала некое любопытство и грусть. В полумраке комнаты, освещённой по обыкновению несколькими свечами в ветвистых под бронзу канделябрах- гордости хозяйки любившей всё устроить в стиле вечеров Серебряного века, Саше становилось всё уютнее и спокойнее. А уж после нескольких рюмок Мартини она призналась себе, что ей хорошо впервые за эти тяжёлые месяцы, пропитанные обидой и болью разрыва с Максом. Тихая музыка проникала живительным бальзамом в каждую клеточку чуть опьяневшего её существа. Она с удовольствием танцевала с Семёном, немного отстраняясь от его настойчивых прикосновений. Он тоже приехал в командировку, но не из Питера, как Валерий и Тимур, а из Челябинска. Просто их поселили в одном гостиничном номере. Он разведён и дочка живёт с бывшей женой. С женой жили плохо, она постоянно изменяла и т. д. и т. п. Саша чувствовала, что она ему понравилась и это вызывало в ней забытое чувство уверенности в себе. Он напросился её проводить и она согласилась, но, не понимая почему, ей не хотелось афишировать своё местожительство, тем более, что это местожительство было совсем рядом. Они сели на автобус идущий к метро и там она быстренько с ним распрощалась, прыгнув в следовавший обратно к дому трамвай- Семён всё равно не ориентировался и её уловку так и не понял. Обратную дорогу Саша всё думала про Макса, про метаморфозу сходства его с этим Семёном, про свою глупую выходку- желание шифроваться непонятно зачем. И про то, что знакомство это никакого продолжения иметь не может.

Через два дня Семён позвонил, объяснив, что телефон её добыл у Леры через Валерия. Она за это время успела совсем его позабыть, но на предложение встретиться, непонятно для самой себя, ответила согласием. Они встречались ежедневно, пока через неделю не закончилась его командировка и он не уехал обратно к себе в Челябинск.

Дальше были частые звонки и разговоры, потом он приехал на выходные, потом была близость, которая не сблизила их. Саша постоянно сравнивала его с Максом и в какой-то момент её стало раздражать это неизбежное и ставшее сильно напрягать надоедливое сравнивание.

– Саш, ну что у вас с Семёном? – Лера явно для приличия спросила подругу.

– Да не знаю даже, что ответить. Он вроде бы серьёзно настроен, предложение сделал.

– Да ты что!? Это надо же, уже и предложение? – Лера, без видимой радости, а скорее с плохо скрываемой завистью, уставилась на подругу. – А мой Валерий даже и тему эту не поднимает, ссылается, что ещё не разведён… Ну, и что ты ответила?

– Сказала, что подумать надо. Я ведь, Лер, ничего к нему не чувствую…

– Всё тебе чувствовать надо?! Ты, дорогая, уже начувствовалась, по-моему, предостаточно! Толку от этих чувств никакого, только мешки под глазами от бессонных ночей и морщинки появляются. А потом, уже не девочка, замуж надо выходить. Он кем работает-то, забыла спросить?

– Да инженер на ТЭЦ какой-то, я в это не особенно углублялась.

– А ты бы углубилась: какая зарплата, какая жилплощадь? Кто родственники? Углубись, углубись…

– Да не всё ли равно, он же в Москву всё равно переедет и работу здесь искать надо. У него там вроде мама одна.

После этого разговора Саша и вправду решила повнимательнее присмотреться к Семёну, он приезжал почти каждые две недели и она потихоньку стала к нему привыкать. Многое ей было непонятно в его поведении и кое-что даже настораживало: он охотно планировал их дальнейшую совместную жизнь, прохаживаясь по квартире прикидывал, что и где потом он поменяет из мебели (благо денег у него, с его слов, хватает), рассказывал в красках, как расправлялся с ухажёрами жены-изменщицы, как однажды кого-то из них чуть не убил в порыве злости, как мечтает о настоящей крепкой семье и верной жене.

Разговаривали они обычно на повседневные, ни к чему не обязывающие темы, но скучно ей не было. Саша старалась больше не думать о Максе, о причинах их разрыва, ей всё чаще приходила в голову мысль о бесперспективности ожидания большого светлого чувства и о преимуществах просто надёжного, пусть и серенького, обывательского тыла. В один из его приездов, когда Семён в очередной раз завёл разговор о совместной жизни, передав привет от уже посвящённой в его планы матери, Саша дала своё согласие. Но говоря "да" она почувствовала какую-то фальшь и обречённость, она не испытала никакого другого чувства, даже мимолётного волнения. Утром они пошли подавать заявление в ЗАГС, здание которого находилось неподалёку. Идя по такому важному делу, Саша удивлялась своему спокойствию и полнейшему равнодушию, её ощущение можно было, пожалуй, сравнить с ощущением обречённости агнца, ведомого на заклание, если агнец вообще мог хоть что-то чувствовать и понимать в этот исторически поворотный момент своей жизни. Только один раз в голове промелькнула мысль: " Зачем я это делаю? Какая-то глупость…"

Когда они стали заполнять листки заявления, выяснилось, что у Семёна не было с собой "Свидетельства о разводе", он оставил его по оплошности дома в Челябинске. Саша почувствовала такое облегчение, будто тяжеленный камень упал с её запутавшейся души и она восприняла это, как знак свыше: Господь уберёг её от чего-то совершенно ненужного.

Домой они возвращались каждый со своим настроением: Саша готова была прыгать от радости, а Семён выглядел мрачнее тучи. В тот момент она решила, что больше ни за что эту глупость не повторит.

Через день он уехал в свой Челябинск, намереваясь прибыть обратно через неделю со злополучным "Свидетельством". Когда он позвонил через два дня, Саша попросила у него прощения, признавшись, что не любит его и твёрдо сказала ему, что выходить замуж за него не собирается – это была ошибка с её стороны и она обо всём сожалеет. После недолгого молчания на том конце связи, раздались страшные ругательства. Потом он посылал SMS-ки каждый час то матерясь, то умоляя. И с каждым таким посланием Саша всё больше и больше убеждалась что то, что произошло от первой минуты знакомства с Семёном до последнего события с неудавшейся подачей заявления, было одним страшным недоразумением, ненужной и даже роковой ошибкой. И этот клин, которым она собиралась выбить другой, острый, мучивший её, приносящий неимоверные страдания, этот новый клин в лице Семёна, ничего спасительного не принёс. И то, что Семён каким-то странным образом походил на Макса являлось жутчайшим издевательством, насмешкой над её ранимой психикой.

Новый год Саша встречала в большой компании вместе с Лерой и Аней Кузнецовой. Они несколько раз пытались выведать у Саши причину её резкого отказа Семёну, Аня вообще удивлялась, как можно так глупо упустить возможность скорого замужества, когда сам мужик так этого хочет. Лера более понимала Сашу, для неё слово "любовь" имело достаточно вескую причину для согласия или отказа в создании семьи.

6 января, как раз в канун Рождества Христова, Саша пришла пораньше домой, решив навести порядок в доме. Она, переделав все накопившееся дела, приняв ванную и с намотанным на вымытую голову тюрбаном из махрового полотенца, решила заранее порезать салат "Оливье" на завтра, в духовке пёкся праздничный пирог, аромат пронизывал всю квартиру и настроение от этого было превосходным. Раздался звонок в дверь, открыв её, Саша увидела Семёна. Он буквально ворвался в квартиру грубо отстранив её в сторону.

– Ну, и где твой новый любовник? Где ты его прячешь, тварь подзаборная?! – с налитыми кровью глазами, крича и матерясь он возбуждённо шнырял по всем уголкам квартиры, Саша не ожидала увидеть его в таком состоянии.

– Какой любовник, Семён, с чего ты это взял? – она попыталась перевести его вопрос в шутку, но он не намерен был шутить.

– Ты думаешь, я дурак последний? Вы все тут в Москве шлюхи, меня побоку, а сама другого нашла… – И дальше шла такая брань и оскорбления, что опешившая Саша не знала как дальше себя вести, она пыталась оправдаться, объяснить, потом поняв всю бесполезность этого, просто молча ждала, когда этот поток грязи в её адрес иссякнет. В какой-то момент времени Семён взбесился настолько, что схватил с кухонного стола большой нож, которым Саша только что резала овощи и угрожая начал махать им у неё перед носом. И тут к Саше вернулось самообладание, она спокойно стояла и никак не отреагировала на эту его выходку. Такое её поведение по – видимому охладило его возбуждённый мозг, он ожидал её испуга и ответной бурной реакции, ора, истерики, всего чего угодно, но только ни такого спокойствия невиновного человека. Внезапно он прекратил кричать и медленно положил нож на место. Саша стояла не шевелясь, внутри у неё всё похолодело и она была на грани обморока.

– Извини, я погорячился, – тихо сказал Семён и выбежал вон с силой хлопнув дверью.

Саша безмолвно опустилась тут же на пол кухни, слёзы бурным потоком хлынули из глаз.

Он приходил ещё ни раз, она не открывала, тогда он колотил в дверь, грозил, запугивал, слыша его истошные крики перепуганные соседи вызывали милицию. Он бесконечно звонил по телефону извиняясь, прося прощение и тут же опять угрожал, что не даст ей спокойно жить. Саша боялась поздно возвращаться домой, не исключая возможность, что он каким-либо способом выследит её. Этот кошмар казалось не кончится никогда. Лера чувствовала себя виноватой, хотя вины её в создавшейся ситуации не было, она на время переехала к Саше жить.

Только через полгода Саша почувствовала, что опасность миновала. Семён перестал звонить домой и на работу, не появлялся около её дома.

– Неужели успокоился? – Лера старалась подбодрить подругу, – Слава богу, Сашка, что Челябинск далеко, и видать командировки закончились и деньги на проезд тоже.

Они теперь пытались даже шутить – всё плохое постепенно отходило в прошлое, весь кошмар пережитого Сашей начал забываться.

Однажды поздним летним вечером Саша вздрогнула от неожиданного звонка в дверь, сердце её сжалось от испуга, потому что она никого не ждала, и Лера уже вернулась жить к себе. Она боялась пошевелиться, сидела на диване и от страха казалось перестала дышать. Звонок повторился ещё несколько раз, потом раздался стук в дверь не сильный, но настойчивый. Саша на цыпочках подкралась к двери и глянула в глазок…, с бурно колотящемся сердцем она открыла дверь. На пороге стоял с огромным букетом сиреневых гладиолусов Макс.

– Сашка, родная моя! Прости меня, я такой был кретин! Я не могу, слышишь, я совсем не могу жить без тебя, давай никогда не ссорится! Я люблю тебя, ты выйдешь за меня замуж? – и он протянул ей маленькое золотое колечко.

Монолог

Лето что-то никак не наступало, июнь на дворе, а почти каждый день идёт дождь со снегом. Такого никто из ныне живущих и не помнил, работники Гидрометцентра выискивали по архивным записям то, что такое безобразие вообще могло когда-то приключиться и не находили подтверждения этому явлению.

Нина Борисовна долго себя уговаривала, что всё же должна к нему поехать в этот день, потом долго собиралась, и вот наконец, ругаясь и проклиная мерзкую погоду и его заодно, добралась.

– Ну, привет, Матвей Гарегинович! Не ожидал? Да я и сама не ожидала от себя такого подвига… Ты как тут совсем замёрз или уже попривыкнуть успел? – она с нежностью провела замёрзшей рукой по его волосам, глазам, поцеловала в лоб. – Хотя что тебе – ты всегда был неприхотлив. Турист ты мой вечный! Это я неженка, без горячей воды никогда не могла. И холод не переношу.

Тебе дети привет передавали. Тамарочка всё с гипертонией мается, давление очень высокое – скорая за скорой. Помнишь, когда она родилась, такая славная, тихая была. Мы с тобой даже спать по ночам могли, не орала как другие, она всегда умницей была. Это она в меня, такая же терпеливая и спокойная. И чего у неё давление, откуда такая напасть?

А у Ашотика всё хорошо со здоровьем, да и на работе всё вроде в порядке. Он уже три месяца как заместитель ген. директора! Только вот с Машей опять накрутил, опять бабу завёл, вроде секретарша. Маша бедная уже все глаза выплакала, который раз прощает! Сын наш весь в тебя, такой же красивый и такой же горячий. Паразиты вы, мужики, сколько нам нервов портите.

Она присела, показала ему цветы и положила на небольшой столик букет гвоздик.

– Вот, как ты любишь, красные. Партийные цветы, революционные!!! Я – то больше розовые предпочитаю, если уж гвоздики, а так- тюльпаны неважно какого цвета. В прочем, у нас всегда с тобой были разные вкусы на всё. Молчишь? Ну, ну! Что ты можешь ответить, предатель!

Думаешь я не знаю, что у тебя баб было немерено, ни одной юбки бывало не пропустишь. Конечно, какой соблазн – полный курс студенточек!!! Говорила мне мама, что у вас, у армян, это в крови. Да что уж теперь… ты, Мотя, хоть помнишь, какой сегодня день? Пятьдесят лет как мы вместе, я вот не забыла…

Она обиженно отвернулась от него и вытерла внезапно появившееся слёзы.

– Мотя, зачем ты так меня всю жизнь изводил, разве я не заслужила другого обращения? Я ведь не уродина какая, сам же ревновал к соседу Фильке, и к другу своему Сёме.

Помнишь, как мы в кинотеатре сада Эрмитаж познакомились? Какой фильм смотрели? Ах, да верно, "В джазе только девушки". Я всегда кино любила, и театр тоже. Но ты нет, ты всё девок больше любил, сволочь ты последняя, и как я только всё это терпела понять до сих пор не могу. Та Ленка тощая, ну чего ты в ней нашёл? А Анька-соседка наша, дура-дурой. Ну, конечно, скажешь сами вешались. Что ты ещё можешь сказать, паразит такой. Может ты меня всё-таки тоже любил, раз столько лет со мной жил? Какой ты мне букет из розовых гвоздик на нашу жемчужную свадьбу подарил!!! Ровно тридцать штук и такие крупные, нежные… Солнышко моё, а я тебя как любила, как любила… до сих пор простить не могу, что ты меня оставил, зачем ты это сделал? Зачем? Лучше бы ещё одну бабу завёл, я стерпела бы, но нет- ты решил уйти и уйти навсегда. А обо мне ты подумал? Как мне жить-то без тебя, кому я нужна? У детей своя жизнь и свои заботы, они и не звонят почти. А я бы за тобой ухаживала, пылинки сдувала, ничего бы тебе делать не пришлось… Ну, почему ты бросил меня на произвол судьбы, гад ты последний, боль моя невыплаканная, суженный мой, единственный…

Ладно, Мотя, не обижайся на меня, ехать мне пора, а то совсем окоченею, видишь, какое лето холодное в этом году. А когда наша свадьба была, почти тридцать – жара, все быстро перепились. А какой ты красивый, стройный был, я млела от счастья. Ну и я тоже ничего, верно?

Помнишь какое платье на мне было шикарное? Длинное в пол, тогда только в моду входить стали такие, и шляпа с широкими полями, ты ещё долго сопротивлялся, фату хотел. А я шляпу. Я тогда на своём настояла… Наверное, это был единственный раз, когда тебе не уступила. Ну, с праздником тебя, с нашей золотой! Вот дожили – даже и выпить не можем. Видать всё своё и сладкое, и горькое мы с тобой отпили. Пойду, совсем ноги не ходят, еле-еле доплелась. Надо ещё как-то и домой вернуться. А то на этом холоде и околеть недолго. Прощай, Мотичка мой родной, может потеплеет, тогда чаще навещать тебя буду.

И протерев фотографию на памятнике, поцеловав его в губы и перекрестив на прощанье, она поплелась тяжёлой походкой переваливаясь, как старая гусыня, по аллее к выходу кладбища. Моросил противный леденящий дождь.

Её мужчины

15 октября – самая середина осени… Она всегда любила эту пору. Именно в этот день, точно такой же угрюмо- серый, с мелким нудным дождичком, с ковром из золотых листьев, покрывавший чёрный мокрый асфальт, она первый раз вышла замуж.

Тогда ещё и в помине не было никаких пробок в Москве, но в ЗАГС её жених Михаил почему-то приехал на полчаса позже и это, и то, что букет он привёз какой-то страшненький, куцый, уже было недобрым предзнаменованием предстоящей совместной жизни. Им было тогда девятнадцать. Свадьбу справляли у её родителей, гостей было человек тридцать и всю мебель из небольшой квартиры вынесли на лестничную площадку, оставили только столы и стулья в большой комнате да широченную тахту для молодых в маленькой.

Она, невеста, блистала в белом платье с искорками люрекса и оборочками на юбке до самого пола, которое сшила мама с тёткой, он пыжился в тогда обязательном, чёрном костюме из жатки и в белой синтетической рубашке, купленной у спекулянтов.

Как и положено на свадьбе, звучали тосты за обильным столом, кричали «горько», они стеснительно целовались, затем гремела музыка в раскрытые зачем-то окна, гости веселились, пели и плясали. Она ничего не ела и не пила-предстояла первая брачная ночь. Оба только слышали о какой-то интимной, таинственной жизни: друг у друга были первыми… Но её, этой самой первой брачной ночи, не было. Когда ушёл последний гость, оказалось, что предназначенное для молодых ложе, то есть мамина и папина тахта, было занято изрядно захмелевшим и распластанным во всю её ширину необъятным телом свёкра. Их любезно пригласила к себе переночевать соседка, спали на одной раскладушке даже не раздеваясь, рядом на диване храпел сосед, а в кроватке милое сопение их годовалого сыночка периодически переходило в требовательный рёв, который гасился соседкиным тихим пением.

Женщиной она всё же стала. Это произошло на следующий день на освободившейся тахте. Ничего кроме небольшой боли, она и не поняла. Очевидно всё так и должно было быть-решила она. Следующие пять лет она тоже ничего так и не поняла, потому что не знала, что она должна понять; она честно выполняла свою роль страстной женщины каждую ночь, изображая охи и постанывания, как в кино, выслушивая его объяснения в безграничной любви и отвечая восхищением на его вопросы об удовлетворении происходящим. Длилось это минуты две. Он потел, потел так сильно, что всё бельё было мокрым, как после стирки. Ей было противно, брезгливо и непонятно, что может быть в этом прекрасного. Спросить у матери – невозможно, у подруг – стыдно. Он был ей предан, выполнял любую домашнюю работу, чинил электропроводку, мыл полы, мастерил какие-то полочки… Со стороны брак удался.

Как-то зимой на работе ей предложили путёвку в Ессентуки. Стояли жуткие морозы, совсем не свойственные этой местности. Большую часть времени она проводила в корпусе, на процедурах и в столовой. За соседним столиком появился мужчина лет тридцати, худощавый, рыжеватый, с невероятно синими глазами. Некоторое время они переглядывались, потом познакомились, потом она влюбилась. Звали его Димой. Она влюбилась и наконец узнала, что такое настоящее наслаждение. Он просветил её во всех тонкостях и премудростях интимной жизни между мужчиной и женщиной. Она познала в ту зиму самоё себя, она ждала с нетерпением этих вороватых свиданий, была счастлива бесконечно. Когда закончился срок её путёвки, он проводил её. Оба знали, что никогда больше не встретятся. Было немного грустно.

Вернувшись домой, она объявила Михаилу, что хочет развестись. Он благородно переехал к родителям, оставив ей квартиру, доставшуюся ей от её же бабушки.

Однажды возвращаясь после работы, она зашла в магазин, холодильник давно опустел и ей пришлось набрать кучу продуктов. Сумки любезно предложил поднести мужчина невысокого роста, крепенький, уже начавший лысеть. Оказалось, что живёт он в соседнем подъезде и давно её приметил. В благодарность за помощь, она дежурно предложила выпить кофе или чай, он с удовольствием согласился. Они просидели почти до утра, он с упоением рассказывал о поездках по стране, о красоте природы Дальнего Востока, о чудесах архитектуры Средней Азии, о горных реках Северного Кавказа. Артём был кинооператором и занимался документалистикой. Она влюбилась, что называется по самые ушки. С ним было так интересно, он был старше на четырнадцать лет. Она его боготворила; любовь, восхищение, нежность пронизывали всё её существо до самых кончиков волос. Через год они поженились, родился Славик. А ещё через год Артём пропал без вести где-то в горах Алтая.

От глубокой депрессии её спас Павлик, тридцатишестилетний красавец, работающий в соседнем офисе. Он очень галантно ухаживал, дарил огромные букеты, приносил Славику мягкие игрушки и развивающие игры, даже переехал к ним жить… Но каждый день после работы непременно заезжал к своим родителям и все поручения своей мамы выполнял в первую очередь. По выходным то возил их на дачу, то по будням отвозил сестре продукты, то ехал на далёкий рынок покупать парное мясо для папы, то отвозил маму к дантисту. Она со Славиком была на n-ном месте. Прожив в таком режиме некоторое время, она решила «хватит». Этот маменький сынок её достал. И произошло это как раз в тот день, когда он решился сделать ей предложение. Но, как говориться, его поезд ушёл.

Когда сын подрос и пошёл в первый класс, в её жизни совершенно неожиданно появился Виктор. Они встретились в электричке, оба ехали в командировку в Тверь всего на два дня. Там намечался некий Симпозиум. Разговорились, оказалось, что жена от него ушла, что у него тоже есть сын и почти одного возраста с её Славиком. После заседаний гуляли вместе по городу, сидели в кафе и болтали, болтали обо всём. Он поразил её своим сильным характером: один воспитывал сына, при этом успевал работать над диссертацией, причём, уже докторской. Таких волевых и целеустремлённых мужчин она ещё не встречала. Обменялись телефонами, он жил в Люберцах, встречались редко. Каждый раз она трепетно ждала встречи, ей казалось, что наконец-то этот мужчина и есть её судьба. Прошло два года, но их отношения дальше не продвинулись, о совместной жизни он ни разу разговор не заводил, с сыном своим так её и не познакомил. Когда она забеременела, пришлось сделать аборт: он категорически был против ребёнка. Приезжал обычно по понедельникам после какого-нибудь очередного важного совещания, которое оканчивалось в середине дня. Ей приходилось под разными предлогами отпрашиваться с работы, Любовь была страстной, истосковавшейся, голодной и загнанной в короткие часы встреч. И всё же она понимала, что вся эта романтика бесперспективна. Её опасения подтвердились: однажды позвонив ему домой, она услышала женский голос, который представился женой Виктора.

Потом был Станислав. Она его любила самозабвенно, до такого одурения, что казалось ничего подобного она в своей жизни не чувствовала ни к одному мужчине. Он изменял ей, она это знала, старалась не думать. Жизнь без него, казалось, не имела никакого смысла. Он был художником, творческие личности не могут вести спокойную, размеренную жизнь. И уж однолюбами точно не бывают. Он ввёл её в мир Гойи, Веласкеса, Рубенса и Рембранта – мир нереальной красоты и гармонии, он превозносил импрессионистов, и она смотрела ему, что называется, в рот, широко раскрыв глаза от восхищения, стараясь впитать в себя каждое его слово. Для неё он был Гуру и она прощала ему всех натурщиц и не натурщиц.

Наконец, муки ревности всё же взяли своё и однажды, познакомившись у него же, Станислава, в студии с его тихим другом, поэтом Желтовским, она сначала решила в отместку просто изменить, а потом до того влюбилась в этого непризнанного гения, что когда снова почувствовала, что забеременела, решила не сообщая ему об этом, рожать, оставив себе на память частичку этого необыкновенного романа. Желтовский был женат, имел троих детей, и она подумала, что не стоит обременять его столь пикантным результатом его кратковременной неверности. Родилась восхитительно красивая девочка, имя придумал Славик- Алиса. Он только что дочитал нетленное произведение Льюиса Кэрролла.

Потом на долгие серьёзные отношения у неё просто не было времени, но в силу своей влюбчивой и увлекающейся натуры в её жизни случались яркие, незабываемые встречи: стоматолог Ривкин- темпераментный интеллигент с белозубой улыбкой, ну очень начитанный инженер Кузьмичёв – поклонник Льва Толстого и Владимира Маяковского, капитан МЧС Приходько- строгий и статный, пленяющий всем своим видом ежеминутной готовности кого-нибудь спасать.

Да, прошло столько лет… в её личной жизни всё было романтично, одухотворённо, поэтично, экзотично…, вот только секса, слава Богу, не было! Да, она это слово, выдернутое откуда-то из анналов западной или медицинской лексики, не признавала. Оно вызывало чувство нечистоплотности, похотливости и скотства. У неё с мужчинами была только любовь: обожание, уважение, восхищение, близость; могла закружиться голова от одного только взгляда, запаха, воспоминания, прикосновения- она любила и была любима!

Сильный порыв ветра освобождал деревья от красных и жёлтых, резных кленовых листьев, немного ещё зелёных, продолговатых листьев ясеня, скрученных в трубочки сухих липовых. Всё это бесстыдство обнажающейся природы, торжествующей осени ложилось беспорядочно к её ногам. Она шла по этому роскошному ковру и наслаждалась нахлынувшими воспоминаниями, жёлтые фонари уже начинали то тут, то там одаривать своим тусклым светом тёмные улицы и переулки. Закопошился телефон в боковом кармане куртки и проиграл такую знакомую битловскую мелодию «Yesterday».

– Мам, ты скоро? Наши мужики есть хотят!

– Да иду, иду! Вот уже к подъезду подхожу, ничего подождут!

Сын Славик давно был женат и они с Леной опять ждали ребёнка, жили отдельно.

Алиса после развода жила на даче у Желтовского. Всё же пришлось ему сказать о дочери, тайну эту выдал болтливый Станислав.

Иногда, как сегодня, Алиса заезжала к матери поболтать, которая никогда не жила одна: у неё обитали три здоровенных кота или, как она их любовно звала, «мужики». Кастрированные Ричи и Шамп и полноценный Рыжик, все беспородные, все подобранные во дворе ещё котятами и превратившиеся в откормленных, ухоженных и холёных сибаритов.

– Вот держи «котакормы», – и она протянула Алисе пакеты с едой для котов. – Руки от холода онемели! Всем купила: и старичкам моим «Ageing Sterilised», и «WHISKAS» Рыжику. Только, Алиса, смотри не перепутай какому мужику что.

– Ну, идите мои лапочки, Ричик, Шапуля, а ты чего, Рыжик, особого приглашения ждёшь? Всё подчеркнуть хочешь, что ты один тут особенный – мужик? – и она ласково потрепала его за ушко, улыбнулась. – Ну уж нет! Все вы тут мои любимые, и каждый особенный!