Kitobni o'qish: «Амнезия. Дневник потерявшего память»

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения издательства «Тинбук».

Originally published under the title Journal dʼun amnésique by Natalie Somers

© Diddier Jeunesse, Paris, 2019

© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Издательский дом «Тинбук», 2022

* * *

Свобода – это то, что я сам сделал из того, что сделали из меня.

Жан-Поль Сартр

Суббота, 22 мая

Меня зовут Ромен. Ромен Валинцки. Мне пятнадцать лет. Скоро будет шестнадцать: похоже, у меня через месяц день рождения. Я говорю «похоже», потому что всю эту информацию мне сообщили… они.

А еще так написано в моем паспорте.

Если, конечно, это мой паспорт, поскольку я с трудом узнаю себя в парне с бандитской физиономией, который смотрит с фотографии. Непроницаемое лицо без тени улыбки. Малоприятный тип. Но разве не у всех такие пугающие фотографии на документах? Именно поэтому мы стараемся никогда и никому их не показывать. В лицее, если вдруг кто-нибудь доберется до твоего паспорта, тебе конец: фото разлетится со скоростью света, собрав многочисленные убийственные комментарии, и всё – ты лузер.

Вот это я помню. Слишком хорошо помню.

Поэтому не слишком удивился, увидев на фотографии незнакомца, – даже наоборот.

Больше всего меня беспокоит то, что я не узнаю себя в зеркале. При том что я вовсе не в костюме для Хэллоуина, когда переодеваешься Фредди¹ или Чаки².

Фредди и Чаки я тоже помню.

А вот этого парня с голубыми глазами и непослушными темными волосами, что смотрит на меня сквозь круглые стекла в металлической оправе, – не помню. Если не учитывать его потерянный вид и фиолетовую шишку на лбу, выглядит он сносно. Не красавчик, конечно, но, надо признать, могло бы быть и хуже. В то же время странно: до того как взглянуть на собственное отражение, я совершенно не знал, чего ожидать. Будто я не из плоти и крови, а дух без телесной оболочки. ЛОЛ.

Короче, я к тому, что одинаково бы удивился, увидев в отражении блондина, шатена или рыжего, с глазами зелеными, как у змеи, или карими, как у поросенка. Или того хуже – косоглазого. То есть мне выпал не худший вариант. Я должен радоваться. Или нет, не должен. В этой внешности теперь заключено мое настоящее и будущее.

Потребуется некоторое время, чтобы мы привыкли друг к другу: я и мое отражение.

Поэтому я начал вести дневник: чтобы привыкнуть к себе, узнать себя, восстановить себя. Сейчас моя голова как огромный пустой дом с гладкими стенами, а любая мысль – словно мяч, брошенный чемпионом по бейсболу: врезается, отскакивает, вырывается из рук, но не теряет скорости.

Не знаю, хорошая ли идея вести дневник. Не знаю, в моих ли привычках это делать. Но ведь я и не знаю, в моих ли привычках прыгать с парашютом. Может, эта первая страница станет последней – посмотрим.

А пока что выводить буквы, составлять из слов предложения в пустой тетради мне даже нравится.

Однако кое-что мне хочется сразу оговорить. Кое-что очень важное. Что бы они там ни говорили, я появился на свет не пятнадцать лет назад. Ни даже шестнадцать. Нет.

С моего рождения прошел день, два часа и пятьдесят три минуты.

Позже

Я снова взялся за дневник, потому что не могу уснуть. Понял, что не рассказал о «них» и это нехорошо. Под «нехорошо» я не имею в виду «неправильно». Скорее, «нездоро́во». Как, если перед сном не почистишь зубы, бактерии размножаются и превращаются в кариес. Конечно же, «они» не бактерии.

«Они» – это мои родители. Но обо всем по порядку. Дневник, познакомься с моим отцом: Арно Валинцки. Высокий худой брюнет с голубыми глазами. Да, мы немного похожи. А вот моя мама – Беатриса Валинцки. Низенькая блондинка с карими глазами. Ни худая, ни толстая. Я бы даже сказал, красивая для своего возраста. Элегантная. Очень элегантная. Он – инженер по продажам, она – секретарь в какой-то фирме, я забыл название. Да, как ты уже понял, память не мой конек!

Не стану скрывать, было забавно, когда они рассказали обо всем. Я, конечно, не об их работе, а о том, как они представились мне родителями. Произошло это в больнице через несколько минут после того, как я очнулся. Получилось что-то вроде:

– Наконец-то! Он открыл глаза! (Беатриса)

– Давно пора! Мы уже четыре часа тут ждем. (Арно)

Я молчал, оно и понятно: я только-только открыл глаза и заметил лишь настенные часы, показывающие ровно семь ноль ноль. Тут я понял, что умею вовремя проснуться, хотя в глубине души мне было жаль, что на часах не ноль ноль семь – так выглядело бы гораздо круче.

Арно:

– Ромен! Ну скажи уже что-нибудь! Как твои руки?

Беатриса:

– Ромен, солнышко, тебе не больно?

Я взглянул на руки: ладони немного красные, но ничего смертельного. Скрипучим голосом я промямлил:

– Думаю, все нормально.

Именно в этот момент я повернул голову направо и увидел мужчину и женщину такими, какими я описал их выше: она сидела на сером пластиковом стуле, он, одетый в черный костюм, стоял как вкопанный, ожидая с таким напряжением, что я, кажется, ощущал его вибрацию. Видимо, я как-то странно на них посмотрел, потому что женщина тут же забеспокоилась:

– Арно, сбегай за доктором. Быстрее.

– Но…

– Пожалуйста. Хотя бы сейчас сделай как я говорю…

Мужчина поколебался, но нехотя послушался.

– Ромен, голова? Голова болит?

Голова? Стоило ей заговорить о голове, как вдруг я почувствовал боль.

– Да, мадам… немного.

– Мадам! – воскликнула она, прижав обе ладони к губам. – Ну же, Ромен! Что с тобой? Ты… ты не узнаешь меня?

Я изо всех сил всмотрелся в нее. Прямые средней длины волосы гармонично обрамляли овал лица. Можно подумать, она только что от парикмахера. В уголках глаз прятались тоненькие морщинки. Прямой нос, четко очерченный красной помадой рот. Брови ее выгнулись двумя арками, придав всему лицу выражение крайнего замешательства. Она буквально заглядывала мне в рот в ожидании ответа. И мне так хотелось успокоить ее, но я не мог.

– К сожалению, я… я не знаю, кто вы.

Снова раздался крик и сдавленное всхлипывание. Отличное начало.

– Ты… ты шутишь, не так ли? На тебя это совсем не похоже, но… других объяснений у меня нет!

Она перешла на визг. Очень неприятный визг. Да и хеппи-энда не предвиделось, потому что я не шутил. У меня не было ни мысли, ни желания шутить. Из осторожности я промолчал, однако это ее не успокоило. Без труда догадавшись, почему я вдруг заткнулся, она воскликнула:

– Ромен! Я же твоя мама!

От шока я потерял дар речи. Эта женщина не могла быть моей матерью, так не бывает. Ее лицо выглядело совершенно незнакомо. Я видел ее первый раз в жизни. Она точно спятила. Или решила подшутить надо мной. Может, она вообще актриса? Может, меня снимают скрытой камерой? Чтобы убедиться в своих догадках, я решил представить, как действительно выглядит моя мама. Та, которую я называл мамой. И я пытался, пытался снова и снова. Снова и снова.

Но столкнулся с пустотой. Белый экран. Черная дыра.

Сердце забилось чаще. Я пытался, искал хоть какую-нибудь зацепку, но не находил. Тогда я решил пойти другим путем. Если у меня есть мама, то наверняка есть и папа. Мужчина в костюме? Я вспомнил, как он выглядит: у меня было мало времени, чтобы рассмотреть все детали, но его смутный образ ничем не отличался от любого другого незнакомца, с которым я пересекся бы на улице.

Тревога внутри нарастала. Я провел ладонью по глазам, потер виски. Женщина рядом болтала беспокойным голосом, но я ее не слушал. Наконец эту стрессовую обстановку нарушил Арно, который вернулся в сопровождении врача.

– Ну что, молодой человек, приходим в себя?

Вопрос привел меня в глубокое замешательство. Как я мог приходить в себя (да и где это вообще), когда с каждой следующей минутой казалось, что себя я потерял? Из размышлений меня вырвали восклицания женщины:

– Это кошмар! Он не помнит, кто я такая!

– Это еще что за новости? – раздраженно спросил мужчина. – Ромен, хватит ломать комедию, пожалуйста!

Я взглянул на него, чтобы получше рассмотреть лицо. Голубые глаза явно давали понять, что он не потерпит тут «всяких шуточек», а нахмуренные брови только добавляли недовольства. Внутренний голос подсказал мне вести себя осторожно, поэтому я промолчал. Заметив, что ситуация сложилась деликатная, врач под предлогом осмотра попросил мужчину и женщину выйти.

Едва мы остались наедине, мне сразу стало спокойнее. Я вздохнул.

– Меня зовут доктор Люка́, я наблюдаю за тобой с тех пор, как тебя привезли на скорой.

На скорой. Почему?

– Судя по всему, ты упал в обморок. Учитель нашел тебя без сознания в коридоре. Должно быть, ты сильно ударился об пол, так как у тебя на лбу огромная шишка, но больше я ничего сказать не могу: никто не видел, что произошло. Ты что-нибудь помнишь?

– О чем? О лицее, о коридоре или о том, что произошло?

Я увиливал от ответа, чтобы выиграть время, сомневаясь, стоит ли вообще отвечать. Доктор мягко улыбнулся. Он был молод, уже с залысинами, но выглядел очень добродушно.

– Обо всем. Вообще.

Очень мило с его стороны. Чтобы не разочаровывать доктора, я снова напряг извилины. Вспомнил ли я про свой обморок? Нет. Про коридор? Снова нет. Про лицей? Ничуть.

Услышав мои ответы, врач почесал нос.

– Ты, верно, шутишь?

Снова здоро́во. Видимо, меня ждет карьера успешного комика. С одной оговоркой: я отвечал искренне.

Глубоко вздохнув, я продолжил:

– Нет, не шучу. Я ничего не помню.

Произнеся эти слова, я впервые осознал, что со мной происходит. До сих пор все было как в тумане, когда порой просыпаешься после долгого сна и не знаешь, вечер сейчас или утро. Мужчина и женщина, оказавшиеся у моей больничной койки, когда я открыл глаза, были мне незнакомы и лишь сбили с толку своими вопросами. Теперь все выглядело иначе. Помех на линии не было, но на том конце провода никто не отвечал. Тревога охватила меня с такой силой, что показалось, будто я задыхаюсь. Доктор Люка́ осознал масштабы происходящего. Настоящий профессионал.

– Не паникуй, – начал он, подняв руку, чтобы успокоить меня, – легкая амнезия случается после падений. Ты лежал без сознания несколько часов. Немного странно, что рентген не показал черепно-мозговых травм. Но мы сделаем МРТ и все проверим. Как бы там ни было, в подобных ситуациях память возвращается довольно быстро.

– Насколько быстро? Сколько пройдет времени?

– Несколько часов, дней… зависит от случая. Меньше всего стоит беспокоиться о времени: ты только еще больше отдалишься от воспоминаний.

То есть мне нельзя беспокоиться. Почему подобные рекомендации только еще больше пугают? Почему из слов «не паникуй, не волнуйся» в голове остаются только «паника» и «волнение»?

Я закрыл глаза, надеясь, что, когда я их открою, все уже будет по-другому.

Стоит ли говорить, что этого не произошло?

Врач задал мне еще несколько вопросов общего содержания. Я без труда ответил. Казалось, исчезли лишь сведения из моей личной жизни: я знал, кто президент Республики, но не мог вспомнить ни одного имени друзей, ни – что хуже всего – своего собственного. Неприятно ощущать себя клоном из научной фантастики, запрограммированным на то, чтобы прекрасно функционировать в обществе, но лишенным собственной личности. Жесть.

– Я поговорю с твоими родителями, – наконец сказал доктор Люка́. – Боюсь, это будет для них шок.

Я вздрогнул после этих слов.

– Вы… Вы хотите сказать, что эти мужчина и женщина вправду мои родители?

Голос сорвался в конце фразы. Казалось, мне было бы гораздо легче оставаться вот так, чем узнать, что на самом деле у меня есть семья и близкие, но не помнить о них ничего.

Врач состроил сочувствующую мину, но подтвердил. Он также сообщил, что продержит меня под наблюдением до вечера субботы и что в понедельник я должен явиться на МРТ перед тем, как возобновить свою прежнюю жизнь. Ай! Ай!

Я просил оставить меня в больнице на выходные, чтобы не мотаться туда-сюда, но доктор отказал под предлогом того, что больничный уход стоит дорого и спрос на него большой. Короче, Ромен – на выход.

А затем он ушел.

Не знаю, что доктор сказал им. Никто мне и словом не обмолвился. Знаю только, что ждал долго. Слишком долго.

Когда мужчина и женщина вернулись, часы показывали девять ноль три вечера. Женщина рыдала, ну это сразу было ясно, а мужчина демонстрировал глубокую досаду. Я сожалел, что доставил столько хлопот, однако не понимал, как исправить ситуацию. А от одной мысли, что завтра придется спать у них дома, становилось не по себе.

Благодаря доктору я все же избежал пытки, к которой готовился, пока ждал их: называть этих людей «мама» и «папа».

Отныне они будут для меня Арно и Беатриса.

Воскресенье, 23 мая

Сегодня утром я проснулся у себя в комнате – в этой незнакомой комнате, – и меня охватила паника. С возвращением домой! Вот так! События последних нескольких часов роились в моей памяти, гордой оттого, что она еще на что-то годится. Однако я помнил только эти события, а о своей прошлой жизни – ничего. Будто мозг объявил забастовку.

Сердце в груди бешено заколотилось. В голове всплыли слова, которые мне сказал полушутя-полусерьезно доктор Люка́ перед тем, как отправить домой:

– Не нужно бояться того, что выяснишь. Тебе предстоит довольно интересный опыт, и, как и любой другой опыт, он окажется поучительным. Однако открытия могут подавить тебя, если поддашься. Дам один совет: живи сегодняшним днем. Представь, что ты персонаж из фильма. Воспринимай вещи такими, какие они есть, а самое главное – не дави на собственную память. Память как кошка: если попытаешься силой усадить ее к себе на колени, она сбежит. Не обращай на нее внимания, и тогда она сама придет и уляжется рядом.

Ну и я запретил себе волноваться.

Конечно же, это не сработало.

По крайней мере до тех пор, пока я не вернулся мысленно к словам, которые говорил врач: «Представь, что ты персонаж из фильма». Всегда мечтал о кинокарьере. Ну мне так кажется.

В любом случае звучало весело.

Вот он я, играю роль себя в собственной жизни. Как в прямом, так и в переносном смысле.

Сценарий открывается передо мной с той же скоростью, что и перед тобой, мой дневник. Та же история с актерами, костюмами, разными там декорациями и прочим.

Однако должен признаться, что этот первый съемочный день прошел не так весело.

В главных декорациях ничего особенного: синие, белые, бежевые тона. Морская тематика. Такая обстановка в комнате, где я провожу все время, кроме моментов еды ну и хождения туда-сюда в туалет (тут у нас смена декораций: белые и темно-серые тона, обеспеченная мистером Пропером чистота и пьянящий аромат туалетной бумаги – «Королевский эвкалипт»). В моей комнате безупречный порядок, все прибрано. Ни пылинки. Либо я зациклен на гигиене, либо где-то ходит отличная уборщица. Глядя на убранство дома в целом, я больше склоняюсь ко второму варианту. Ну или одержимость порядком – семейная черта.

В любом случае не в этой комнате я узнаю́ больше о себе. Она похожа на вычищенное место преступления. Морской пейзаж на одной стене, рамки с морскими узлами на другой. На бежевой стене напротив резко выделяется темный прямоугольник. Я подошел ближе, чтобы рассмотреть, и мои подозрения подтвердились: в этом месте вбит гвоздь. Получается, недавно отсюда убрали рамку. Было ли это как-то связано с амнезией или нет? Вспомнить, конечно, не получится. Придется спрашивать. Я продолжил осмотр: простая кровать с одеялом в синюю и белую полоску, книжные полки, заставленные школьными учебниками второго класса³ и классической литературой, письменный стол, стул, разные вещи образцового ученика и… компьютер.

Не очень-то здесь весело.

Я включил компьютер и приложил указательный палец на считыватель отпечатков пальцев, чтобы разблокировать.

Та же история.

А, нет. Ссылки на игры – хоть что-то. Шахматный онлайн-клуб, где меня зовут Найтфайт⁴.

Я не смог подключиться к игре, потому что забыл пароль. За едой дела также не наладились. Когда я спустился к завтраку, стол был накрыт: апельсиновый сок, хлопья без глютена, органическое варенье и два рисовых хлебца. Пиалка, стакан и столовые приборы. Арно слушал концерт в гостиной, а Беатриса разгружала посудомойку.

– Мы решили дать тебе поспать, – гордо заявила она.

По одному только тону я понял, что речь шла о необыкновенном одолжении, и предположил, что надо бы поблагодарить.

– Э-э-э… Спасибо.

– Не стали тебя ждать. Мы не знали, во сколько ты встанешь.

– Ничего страшного, – ответил я.

«Мне даже лучше», – подумал я.

– У меня аллергия на что-то? – спросил я, рассматривая продукты на столе.

Беатриса издала какой-то стон, значение которого я не успел расшифровать, и заявила:

– Нет, не то чтобы. Но это здоровая пища, понимаешь? Ее ты лучше перевариваешь.

Я кивнул. Раз уж она так говорит…

Откусив кусочек от рисового хлебца (не так уж плохо) и проглотив, я рассеянно спросил:

– Мне… мне кажется, в комнате не хватает какой-то рамки. Что это было?

Беатриса открыла рот и замерла.

– Я… мы… Мы много разговаривали с доктором Люка́, сам знаешь. И он нас… попросил… убрать кое-какие вещи.

– Убрать?

– Да, – продолжила Беатриса, пытаясь скрыть смущение, – доктор сказал, что тебе нужна самая нейтральная обстановка, чтобы не сбивать с толку память. И что меньше всего нужно на тебя давить. Послушай, солнышко, я не хочу больше об этом разговаривать. Боюсь ошибиться и сморозить какую-нибудь глупость. Я вовсе не хочу замедлять твое выздоровление, понимаешь?

Меня невольно передернуло от «солнышка», однако Беатриса, озабоченная тем, чтобы быть осторожной, этого, к счастью, не заметила. Иначе стало бы только хуже.

– Понимаю, – покорно ответил я, чтобы не смущать ее еще больше.

В этот самый момент на кухне появился Арно, и хотя он улыбался, напряжение только усилилось – я с трудом дожевал последний кусочек хлебца.

– Итак, сынок, я правильно расслышал, вы говорили о выздоровлении? У тебя для нас хорошие новости?

– Ты не так понял, Арно, – поторопилась поправить его Беатриса, – я лишь сказала, что мы убрали с глаз некоторые вещи, чтобы не замедлять выздоровление.

Он с досадой вздохнул, и улыбка стерлась с его лица.

– Все это сплошные бредни! С Роменом все нормально! Он в состоянии вернуть себе память и без этих театральных постановок, не так ли?

Я решил спрятаться за осторожным ответом:

– Я не знаю…

– Ты ведь сам согласился с врачом, – напомнила Беатриса серьезным тоном.

Арно молчал, и мы замерли в ожидании его ответа. Я метался между необходимостью следовать указаниям врача, который был так любезен со мной, и желанием узнать, что именно он попросил спрятать от меня.

Наконец лицо Арно снова расплылось в улыбке, и он похлопал меня по плечу – прямо как отец, можно подумать.

– Ладно, что сказано, то сказано. Я всегда учил тебя держать слово, и ты ни разу меня не подвел. Логично, что я должен поступать так же.

Я с облегчением вздохнул, будто только что избежал бури.

Однако аппетит окончательно пропал. Я застрял на хлопьях и под предлогом крайней нужды сбежал в свою комнату, по дороге заскочив в туалет (где мне в нос ударил такой крепкий запах эвкалипта, что насморка не будет по крайней мере до зимы).

Сидя на кровати, я всматривался в то место, откуда несколько дней назад сняли рамку. Избавленный от присутствия Арно и Беатрисы, я пытался представить, что там могло висеть, и в голову приходили разные сценарии, один из которых, изображавший меня в роли тайного агента, казался самым невероятным, но и самым заманчивым. Может, там висела фотография с моей последней миссии. Варианты а-ля 007 очень привлекательны. Но ладно, этого не может быть.

Еще я представил, будто я кумир подростков, ведущий сумасбродный образ жизни. Однако живем мы в пригороде, в скромном домишке без бассейна и подобной роскоши. Так что и этот вариант не годится.

Короче, я по-прежнему теряюсь в догадках, что могло быть в этой рамке.

Рассматривая книжные полки, я достал наугад какую-то книгу. На обложке были нарисованы пенящиеся волны, набрасывающиеся на скалу с грозной крепостью на вершине, – книга так и притягивала к себе. Вверху я прочитал название, выведенное золотыми буквами: «Граф Монте-Кристо», и чуть ниже буквами поменьше – Александр Дюма.

Полагаю, я уже читал ее раньше, раз книга в моей библиотеке, но не мог вспомнить ни об одном злоключении бедняги Эдмона Дантеса. История мгновенно захватила меня, а когда я добрался до момента, где героя заточили в замке Иф, мне захотелось плакать. Правда. Только тебе об этом говорю. Никому больше. Стыд какой. Однако не думай, что я настолько чувствителен к бедам других. Конечно, не без этого. Но не только. Думаю, его приключения напомнили мою ситуацию.

Я тоже узник. А мой замок Иф – собственное тело. Собственная жизнь.

Только вот из этой тюрьмы никуда не деться.