Kitobni o'qish: «Молчание девчат»

Молчание девчат

Есть старый добрый (в смысле «добротный») триллер. Николь Кидман в роли убитой горем молодой женщины. На операционном столе она потеряла не только будущего малыша, но и счастье стать матерью.

За врачебную ошибку страховая компания выплачивает ей 20 миллионов долларов. Стол переговоров, адвокаты, скорбно опустивший лицо хирург. Николь в трауре, с неподвижным от страдания, негодования и презрения лицом…

Пачкаться о какие-то паршивые 20 миллионов, когда такая трагедия… Ну, там дальше сюжет резко закручивает в другую сторону.

А буквально на следующий день по телевизору передача о смерти трёх близняшек в перинатальном центре – не киношной смерти, а настоящей. Как они умирали один за другим. Как врачи скрывали от матери причину смерти.

– А-а-а! – вскрикивает от ужаса аудитория.

Из-за занавеса выходит другая женщина: недавно в том же центре потеряла дитя.

– Ы-ы-ы! – возмущённо стонет аудитория.

И ещё пострадавшие от той клиники: супружеская пара, осиротевшая без долгожданного младенца. Но они не собираются опускать руки. Они будут бороться.

– О-о-о! – одобрительно гудит аудитория.

А вот этой матери удалось отсудить у больницы компенсацию за умершего ребёнка и потерю репродуктивной функции (удалили часть матки). Не 20 миллионов долларов, конечно – а миллион рублей. Но, сами понимаете, с паршивой овцы… (Аплодисменты зала).

То есть, подвижки наблюдаются: граждане потихоньку учатся защищать своё и своих детей здоровье, жизнь, честь и достоинство.

* * *

Меня раздирают противоречивые чувства. Тут нельзя судить с одной колокольни. Бывает, наши врачи совершают чудеса – их зарубежным коллегам и не снились. На старой аппаратуре, за свою позорную, копеечную зарплату, совершают невозможное. Вытаскивают человека с того света.

Поэтому у хирургов ранняя смертность. Изнашивается сердце. Ну и печень: пациенты благодарят фальсифицированным коньяком в красивых коробках. Не нарочно: просто другого, не суррогатного, в магазинах нет.

Кто-то спасает, а кто-то убивает своим непрофессионализмом, равнодушием и хамством.

Можете не соглашаться, но это отношение врачей к больным пришло из советского прошлого. Когда Кобзон задушевно пел по радио: «Лишь нагнутся к постели твое-ей люди в бе-елых хала-атах». Тогда всё было дефицитом – и внимание человека в белом халате, в том числе.

Какому доверчивому советскому пациенту, в каком бреду, могло придти в голову в то время подать суд на врача? Тем паче: посадить его в тюрьму. Тогда врач был – Царь и Бог, монументален как памятник. Кто же памятник посадит? Кто же с Богом судится?

Вот и отрыгнулось врачам то золотое советское времечко.

* * *

Если вы думаете, что сегодня женщин унижают и оскорбляют меньше – ошибаетесь.

Включите ежевечернее телешоу. «Тварь!», «Недоженщина!», «Ненавижу таких, как ты!» «Тебе бы в морду дать!» «Таким дурам не место в моей программе, видеть тебя не хочу!» «Пшла вон отсюда! Охрана!».

Аудитория (женская!) вместо того, защитить сестру свою: допустим, плеснуть из пузырька зелёнку на лысину злобного тролля – набрасывается на несчастную героиню. Срабатывается стадный инстинкт. Ату её!

Да, героини этой передачи не ангелы – в отличие от сплошь ангелиц, которыми набита студия. Сидят, шуршат и оправляют белоснежные крылья за спиной. Все безгрешные, все святые – особенно первый ряд, благоухающий «Шалини», с носами и ушами от Шихирмана, с волосами от Алекса Контье.

Да, отданная на потеху, на растерзание женщина – опустившийся, падший человек – но она человек. А как же «милость к падшим»? А как же: «Кто из вас без греха, пусть первый бросит в неё камень»?

Вот шоумэн, подпрыгивая и приплясывая, вошёл в раж, топчет молодую женщину. У той ребёнок выпал из окна: к счастью, не разбился. Как всё случилось: пластиковый подоконник – москитная сетка, держащаяся на соплях, на хрупких фиговинках…

Женщина отчаянно объясняла, что оставить малыша было не с кем, а нужно было сбегать в магазин. Как скрупулёзно и едко ведущий подсчитывал, сколько минут требуется, чтобы сходить в магазин и вернуться. Куда, куда, ясно, за водярой: куда ещё русские бабы ходят.

С каким злорадством обещал лишить мать родительских прав…

И это человек, который со своими останкинскими шестизначными гонорарами давно оторвался от реальности! Который, травли ради, собирает маргинальных женщин и мужчин по всей России в свой шоу-зверинец.

Подкупит, наобещает, привезёт из глухомани. И, под предлогом помощи – в грязь, туды их, ещё глубже – своими брендовыми башмаками.

Нет, помощь он, возможно, окажет: например, предложит бесплатного нарколога. Но перед этим непременно обмакнёт в дерьмо, вываляет с головой. Да с таким патологическим наслаждением – специалистам бы его проверить.

Вот он восторженно поблёскивает очочками из своего уголка, потриает ручки: а что, хороший я вам цирк устроил?

Ха-ароший! Публика довольна. Втаптывать в грязь своих – как это по-русски.

* * *

И вот надо же, буквально на той неделе читаю в интернете новость. В кавказской семье трагедия: в окно выпал ребёнок. Разбился насмерть. Та же история: москитная сетка-убийца.

В отце от горя взыграла горячая горская кровь, помутился разум.

В ярости он принялся крушить подъезд дома, в котором жил. Бил и пинал ногами всё, что попадалось на глаза. Говорят (врут, наверно), консьержка со страху заползла под стол и затаилась как мышь.

Вот, думаю, тема так тема, аншлаг обеспечен. Прямо просится в передачу нашего шоумена. Уж там наш храбрый ведущий покажет родителям кузькину мать. Пригрозит лишением родительских прав за ненадлежащее выполнение родительских обязанностей. Штрафанёт за порчу казённого имущества. Обзовёт тварями. Размажет по стенке.

Однако – тишина. Всё правильно. Наш аника-воин может воевать только со слабыми женщинами и испитыми задохликами.

Попробовал бы храбрый шоумэн вякнуть хоть полслова – боюсь, ему пришлось бы лезть под стол, как той консьержке: спасаясь от джигита и его дружной многочисленной родни.

О, думаю, напротив: он бы подсуетился, подобострастно завилял хвостом. Выразил всяческие глубокие, глубочайшие соболезнования. И немедленно кликнул сбор денег для убитой горем семьи.

Посему предлагаю торжественно переименовать передачу. Пусть отныне она называется: «Молодец против овец». А концовка «Против молодца – сам овца» – будет подразумеваться сама.

SAPIEINTI SAT. Умному достаточно.

* * *

Но возвратимся к многострадальным врачам. К эпизодам из многосерийного советского триллера.

Я лежу на сохранении в маленькой городской больничке. Кормят отлично, по четвергам свежевыпеченная вкуснейшая стряпня – кулинарии обзавидуются. По пятницам селёдочка с лучком, с горячим нежным, взбитым как пух пюре. Милые, внимательные доктора и сёстры.

Но вот ночью привозят больную. Какая там врачебная тайна, врачебная этика – о чём вы? Наутро всё отделение бойко стрекочет и жужжит о поступившей пациентке. Ей лет тридцать, лица её я не видела, потому что она всё время прятала и отворачивала, своё лицо.

Привезли с обширным химическим ожогом гениталий, особенно пострадало влагалище. Откуда мы столь подробно проинформированы? От нянечек!

Пациентка при поступлении рассказала (вернее, прокричала): мыла окно и нечаянно уселась в тазик с уксусом.

– Ага, – многозначительно хмыкнули врачи. – Рассказывай. В тазик с уксусом она уселась. С неразбавленным, девятипроцентным.

Шушукаются и хихикают сестрички. Чешут язычки санитарки. С горящими глазами – скучна и скудна событиями палатная жизнь – жарко обсуждают горячую новость больные.

Потому что ясно же, что женщина гуляла, вела аморальный образ жизни. Мужики над ней пошутили. Сговорились и обмакнули подружку в уксус. Внутрь бутылочку ввели и хорошенько плесканули: чтоб знала, мочалка, как давать кому попало.

Якобы, такой жестокий способ наказания существует у уголовников.

О чём вы, какое обезболивание при обработке раны? Несчастной даже кричать не давали, шикали:

– Поори ещё тут. Разоралась она. Принцесса.

После пытки в процедурной женщина лежит на постели, закусив подушку, с залитым слезами лицом к стенке. Тихо возит от невыносимой боли ногами. Отверженная, презренная нами всеми: примерными матерями семейств, честными жёнами, невинными советскими девушками, со страхом поглядывающими на «шлюху». А мы-то не такие, мы хорошие!

Сегодня эту страдалицу вытащили бы на шоу. И заплатили бы хорошо, и отсудила бы она у болтливого медперсонала тысяч триста за нарушение врачебного этикета, за моральный вред.

И, возможно, стала бы звездой, удачно вышла замуж… Ну, дальше сами додумывайте сказку про современную ТВ-Золушку.

* * *

– Полюбуйтесь на неё! Ещё не замужем, а уже девственную плеву потеряла. Небось, партнёров – со счёту сбилась.

– У меня парень, мы собираемся жениться… – глухо слышится из кабинета. Это защищается моя подружка. Она имела несчастье получить талончик на полчаса раньше и приняла первый удар на себя.

– Знаем мы ваших парней. Больно кому нужны. Жениться на вас. Перед первым встречным ноги раздвигаете…

Это не старушки на завалинке перемывают косточки. Это наша участковая, женский врач, собирает анамнез. Орудует смотровыми инструментами, с инквизиторским лязгом бросает в железный поднос.

Мы толпимся в коридоре испуганным стадцем. Хлопаем плоскими казёнными тапками, как овцы в загоне – копытцами. Врача хорошо слышно через хлипкую фанерную дверь. Она старая дева, может, поэтому такая злая?

– Не доена корова мычит – не обана баба рычит, – шепчет самая бывалая из девчат. Мы прыскаем.

От сквозняка образуется зазор между дверью и косяком. Теперь не только слышно, но и видно происходящее в кабинете.

– А-а-а! – взвизгивает докторица и отскакивает. – Ужас! Где она триппер заработала? Что это из неё струёй хлещет, чуть халат не забрызгала?! Сколько лет работаю, а такой кошмар вижу впервые.

– Это мёд! – подружка чуть не плачет. – Я ставила на ночь тампоны с мёдом! У меня аднексит!

Врач посрамлена, но не сдаётся. Ворчит:

– Ишь, какие слова они нынче знают. Опытные пациентки пошли. Дают кому ни попадя – потом яичники воспаляются, трубы зарастают. Микрофлору всякую цепляют… Аднексит у неё! Огонь, воду и медные трубы прошли…

В карте она с удовольствием напишет на самом видном месте, на обороте корочки: «Не замужем. Ведёт активную половую жизнь. Точное количество партнёров не выяснено».

Как штамп, припечатывает на всю оставшуюся жизнь: чтобы и коллеги знали, с кем имеют дело.

Подруга, красная как варёный рак, в слехах, пулей выскакивает из кабинета, на ходу натягивая штанишки.

– Следующая!

* * *

Заметив, что дверь приоткрылась, медсестра-свидетельница позора, не торопясь встаёт, захлопывает белую дверь.

Всё это время она, сестра, откровенно скучала за столом. То посматривала в окошко, то на кончики своих туфель, то позёвывала в ладошку. Разглядывала то маникюр, то пациентку в кресле с торчащими распахнутыми ногами: будто там можно было увидеть что-то новенькое.

Если пациентка попадалась богато и модно одетая – завистливо и недоброжелательно косилась в сторону сумочки, одежды, нижнего белья.

Пока мы сидели на приёме, сестричка дважды выходила в коридор и делала променад по коридору, стуча каблучками. Унесла карту в регистратуру, принесла карту.

Навестила такую же скучающую подружку за стеной. Почирикали. Сходила в буфет, принесла оттуда в промасленном кульке нечто, пахнувшее тестом и варёной капустой, сунула в стол.

«Третья лишняя», – неприязненно думаю я. Я бы много чего о тревожных симптомах рассказала доктору, но… Только с глазу на глаз, без свидетельницы.

Болезнь, особенно на женском приёме – дело тонкое, интимное. Оно категорически исключает присутствия пары посторонних ушей и глаз.

В пять секунд сестричка чиркает рецепт, который ей продиктовала врач. Снова заскучала, зевает.

В соседних кабинетах протирают халатики такие же зеваки и бездельницы, смущают пациенток. Пациентки стесняются, зажимаются и уходят, унося в себе нераскрытые тайны болезней.

«Вот её бы зарплату за ничегонеделание – отдать врачу, – думаю я. – Может, тогда врач не орала бы как резаная, а тряслась над каждой пациенткой. Подобрела бы взором, оттаяла. Отвлеклась от бумаг, вскинула утомлённые, красные от писанины глаза. И увидела, наконец, меня».

И ещё думаю: «Эту бы армию сестриц в ослепительных отутюженных халатиках – да в процедурный кабинет».

Я там только что отсидела в очереди сорок минут. Там бьётся как рыба об лёд одна-единственная медсестра.

«Или они в вену попадать не умеют?».

А однажды наш врач заболела. Участок перебросили к другому врачу, в соседний кабинет. Пухленькая, сдобная, в изюминках родинок, улыбчивая женщина:

– Лапонька, ты чего испугалась, зажалась? Расслабься, не бойся, я потихонечку. Больно? Очень сухая слизистая, нужно попить гормональные. Вот тебе памятка: как при таких симптомах жить с мужем. Знаешь, сколько супружеских пар на этой почве распадаются?

Господи, куда я попала? Не иначе, в женский гинекологический рай, к белому ангелу?

Не хочу хулить свою участковую: она тоже была опытным, умным врачом. Но ох, как я и мои подружки по несчастью завидовали тем, кому посчастливилось проживать на соседнем участке. Быть там прописанными.

Я бы очень хотела перейти к ней, но была на веки вечные, пожизненно привязана, прикреплена адресом, пропиской, регистрацией к злющей, психованной старой деве. Такое было тогда (да и сейчас абсолютно сохранилось) крепостное медицинское право.

* * *

Лечебница с грязями и ваннами, куда я приехала подлечиться. Санаторий успешно специализируется на женском бесплодии. В музее санатория за стеклом – письма от благодарных женщин со всей страны. Они лечились здесь и обрели счастье материнства. Здорово обнадёживает.

И только у меня, как всегда, всё не как у людей. После горячего грязевого обёртывания попила в вестибюле чай с мелиссой, шалфеем и мёдом. Вышла, потная, на улицу. Да ещё и в номере колотун: в корпуса тепло не дали, а я мерзлюха…

Хрипы, кашель, температура. Срочно сворачиваю лечение и уезжаю домой. Всю дорогу (автобусом и поездом) меня трясёт лихорадка. Приезжаю – горю огнём и почти брежу. Муж бежит вызывать скорую.

Какие тогда мобильники? Какие стационарные телефоны? Три будки-автомата на большой посёлок из частных домов. Каждая будка в трёх кварталах друг от друга, да и то перманентно не работают.

Что вы хотите. В ностальгическом советском прошлом даже в многоквартирных высотках провести телефон можно было только по крутому блату. Почему? Потому что кто сидел на дефиците – тот и был хозяин положения. Дефицит создавался искусственно.

– Температура 39,9? Тошнит? Из дома отдыха, говорите? – подозрительно вопрошает фельдшер. – Ах, из санатория? Ну, да один чёрт. – Подмигивает: – Понятное дело. Знакомая история. Как говорится, в Советском Союзе нет домов терпимости, зато есть дома отдыха. – Он почему-то задирает на мне халат и давит на низ живота: – Больно?