Взрослые сказки о Гун-Фу. Часть V: Лекарство о жадности

Зачем люди плавают?

О том, что такое плавание, скажет нам только прыжок в реку.

Мартин Хайдеггер

Никакие теоретические изыскания, никакие даже самые ценные наставления и мудрые разговоры не имеют никакой ценности до тех пор, пока у тебя не будет собственного опыта, собственного переживания.

Наша трактовка

Моему изучению Гун-Фу предшествовали две вещи, важность которых я понял десятки лет спустя. Это плавание и борьба. Казалось бы, спорт себе и спорт: бегай, прыгай, отжимайся. Главное – трудись в поте лица – и «будет тебе счастье»: станешь здоровенным и красивым. Правда, можешь стать слегка туповатым, но если вовремя бросишь, то это не обязательно.

Рамана Махарши говорил, что тело инертно и подобно горшку. Справедливость его слов никаких сомнений не вызывает. Но без крепкого и «правильного» тела все равно не обойтись ни тому, кто идет мирским путем, ни тому, кто посвятил себя духовной практике. В общем, если тело – это «колесница, в которой душа путешествует по жизни», то эта колесница должна быть по возможности крепкой и смазанной.

Но обо всем по порядку.

Как по мне, так ходить на четырех ногах легче, чем на двух (меньше нагрузка на ноги и позвоночник), а плавать легче, чем ходить (хоть на двух, хоть на четырех). Это вполне очевидно: передвигаешься не стоя, а лежа (причем на воде, которая «принимает форму тела»), все вытянуто, расслаблено и не сжато силой тяжести.

Есть еще отдельный бонус: выдыхаешь не в воздух, а в воду, что «утяжеляет» процесс выдоха, за счет чего тренируются легкие и увеличивается их объем. И если у «нормального» среднего взрослого человека объем легких – около трех с половиной литров, то у пловца он может достигать шести и более литров. Комментарии тут излишни: чем больше человек может переработать кислорода, тем больше его выносливость и даже «мощность».

Кстати, когда я много лет спустя «получил» Ци-Гун шести иероглифов, который еще называют Ци-Гун шести звуков, я вдруг увидел очередную реализацию принципа «все настоящее одинаково». Дело в том, что в этом комплексе движения рук во время выполнения упражнения для легких (см. [54], стр. 391–392) очень напоминают движения рук при плавании брассом. А если учесть, что и там и там выдох производится с некоторым сопротивлением внешней среды (в плавании – за счет того, что выдыхают в воду, а в Ци-Гун – за счет того, что частично перекрывают воздуху выход языком), то получается, что плавание – это в некотором смысле Ци-Гун. И даже не в некотором смысле, а точно Ци-Гун. Как минимум для легких.

Некоторым людям плавание (а особенно в бассейне) кажется весьма скучным занятием. И они по-своему правы. Плаваешь как идиот от одного края к другому: доплыл до бортика, повернулся, поплыл обратно. Чтобы «наплавать» всего один километр в 25-метровом бассейне, его нужно пересечь целых сорок раз.

Как-то один блестяще разбирающийся в У-Шу человек сказал, что западные люди никогда по-настоящему не смогут научиться воинскому искусству Ладони Восьми триграмм, или Ба-Гуа-Чжан.

Помнится, я тогда сильно удивился. Чем западные люди хуже восточных, которые уже сотни лет изучают это искусство и с успехом передают его из поколения в поколение? Как по мне, так все люди примерно одинаковые, и что может один, то сможет и другой. И никак иначе! Потому что если думать иначе, то никакого истинного Гун-Фу не достичь: вместо того чтобы пытаться понять и сделать, будешь стоять и восхищаться Гун-Фу своего мастера.

На мой вопрос: «Почему?» – я получил совершенно неожиданный ответ: «Да потому что стиль Ба-Гуа-Чжан подразумевает многочасовое ежедневное хождение по кругу в течение нескольких лет, эдакое „столбовое стояние в движении“. Без этого система, как ни старайся, работать в полную силу не будет. Западные люди же постоянно думают, они хотят все контролировать, они задают много вопросов, ответы на которые им в данный момент не требуются. Они не способны делать что-то просто потому, что им так сказали. Поэтому они не способны на бездумное и однообразное хождение по многу часов подряд. Их ум не понимает, что это и для чего, потому процесс этот кажется им бесцельным. Так что успеха в этом может добиться только тот, кто имеет „ум тыквы“».

Сейчас я думаю примерно то же по поводу плавания в бассейне: чтобы полтора-два часа (примерное время тренировки) плавать от одного края бассейна к другому, нужно иметь ум… Ну, может, с учетом «водной специфики», не тыквы, а, например, медузы.

Но как мне кажется теперь, именно в этом и есть главная польза плавания. В том, что оно успокаивает ум. Такой Тай-Цзи-Цюань, только выполняемый не на земле, а в воде и в положении лежа.

Легенда гласит, что основатель Тай-Цзи-Цюань Чжан Сань Фэн достиг просветления, выполняя форму «Оттолкнуть обезьяну» (см. [55], стр. 61–62). А движения рук в ней практически не отличаются от плавания кролем.

Разумеется, дело не в форме, а в состоянии ума. Однако внешнее сходство совершенно очевидно.

Странное дело, и почему я прежде не замечал простейших, совершенно очевидных вещей, которые доходят до меня десятки лет спустя?

Например, что плаванье – это естественное для человека занятие, такое же, как, например, ходьба. Впрочем, еще более естественное, ибо человек может прервать процесс ходьбы и постоять или посидеть. Если же он, находясь в глубоком водоеме, не сможет держаться на поверхности воды, то на этом все и закончится. Можно сказать, что плавание – это искусство сохранения жизни в определенных ситуациях. А что, как не сохранение жизни, является самой что ни на есть естественной и важной функцией, заложенной (точнее, «намертво впечатанной») в человека?

Кстати, точно такое же определение можно дать и воинскому искусству, которое столь же естественно, как и плавание.

Само собой разумеется, что естественные функции выполняются с помощью естественных движений, которых на самом деле не так и много. И однажды я обратил внимание, что движения при плавании практически ничем не отличаются от движений стиля Тун-Бэй-Цюань (см. [55], стр. 218), который я про себя чаще называл Белой обезьяной и который десятки лет спустя передал мне мастер Шуи. Например, движение рук при неторопливом плавании кролем очень напоминает длинный «обезьяний» рубящий удар (см. [55], стр. 52–54). В точности то же самое: полностью расслабленная рука мягко и тяжело «плюхается» сверху вниз.

А движение рук при плавании на спине – это тоже движения Тун-Бэй-Цюань, только в этом случае обезьяна вращает руками (или «лапами») назад, а не вперед, как в кроле, и выполняет при этом не движение «рубить», а движение «поднять».

В общем, «все настоящее (и естественное тоже) одинаково».

Мои занятия плаванием начались очень смешно. Вскоре после того, как я пошел в школу, меня в целях «поправки здоровья» решили «отдать» на плаванье. Ближайший к дому бассейн был «при бане». Еще было важно, что туда принимали всех «без блата». Время было советское (начало 60-х), и всего (в том числе и бассейнов) на всех не хватало.

Как я теперь понимаю, бассейн был необыкновенным, точнее – необыкновенно теплым. В обычном плавательном бассейне вода должна быть градусов 22–24, в маленьких детских бассейнах-лягушатниках размером 8–16 м (примерно такого размера бассейн и был в бане) – до 26 градусов.

Какой температуры вода была в «прибанном» бассейне, я, разумеется, не знаю, но от поверхности воды поднимался густой пар – видимо, директор заведения считал, что дети в бассейне должны париться, на то он и бассейн «при бане». Тепло было неимоверно (в 60-е годы советская власть на отоплении не экономила), по-моему, дома, когда я купался в ванне, вода была прохладнее.

Родственники, приведшие детей «на плавание», толпились вокруг бассейна, держа в руках свою верхнюю одежду. Одежды у каждого из них было навалом, ибо тепло было только в бане, на улице же был суровый мороз.

Находиться в такой воде было приятно, особенно «на фоне» уличной холодины. Одна только беда: на этом «уроке плавания» плавать было нельзя. Количество детей было такое, что мы стояли плечом к плечу. Так что пересечь вплавь бассейн от края до края было невозможно, разве что только протиснуться, благо бассейн был одинаково мелкий по всей глубине.

Тренер (я едва его видел сквозь пар), ведший занятия, поступил мудро, думаю, он так делал всегда, ибо другого выхода у него не было. Он не пытался заставлять нас плавать, он начал учить нас дышать, как он сказал, «как настоящие пловцы».

Цикл был простой. Стоишь по грудь в воде. Присел, погрузился с головой – выдохнул в воду, встал – вдохнул. Пловцом я себя не почувствовал, вода была мутной, погружаться в нее с головой не хотелось. Видимо, не мне одному, и тренер стал кричать: «В воду, в воду выдыхайте, не бойтесь, не отравлено, даже если кто-то и наглотается тепленькой водички, ничего ему не будет. Только польза, может, дышать по-человечески научитесь».

И хотя занятие длилось недолго (минут, думаю, двадцать), все успело мне порядком надоесть. Толпа в бассейне, толпа вокруг него, мутная вода, пар, через который почти ничего не видно. И как только я отогрелся в теплой воде, мне сразу же захотелось на улицу.

Выйдя распаренным на мороз, я тут же простудился. Так что двадцатиминутный урок плавания обошелся примерно в неделю сидения дома. Был, однако, тут несомненный бонус: не надо было ходить в школу.

На несколько лет родители оставили попытки «отдать» меня на плавание. Но когда я пошел в седьмой класс, решили предпринять еще одну попытку. На этот раз все было всерьез. Никаких бассейнов «при бане», только нормальный большой бассейн, где людей учат плавать.

В такой бассейн просто так было уже не попасть. Существовали, конечно, так называемые абонементные группы, но там никто никого не учил: плати (стоило это удовольствие, кажется, трояк в месяц) – и купайся себе два раза в неделю в пределах отведенных тебе сорока минут.

Если же родители хотели, чтобы их чадо чему-то научилось, то им нужно было устроить его в «спортивную секцию». Иногда спортивные тренеры (нечасто, но случалось, я сам такое несколько раз видел) даже сами приходили в школу и приглашали детей заниматься к себе в секцию. Но не «абы кого». На их языке это называлось «перспективный ребенок». Например, тренеру по толканию ядра требовались дети помассивней и покрепче, тренеру по баскетболу – повыше и «попрыгучей». Меня же никто из них просто в упор не видел, видимо, они понимали, что «как этого ни учи, толку с него уже не будет».

В общем, к седьмому классу было уже точно понятно, что на плавание (да и вообще никуда) «просто так» меня не возьмут. К тому же выяснилось, что я уже староват для начала занятий. Мастера спорта из меня не сделать, а значит, и возиться не стоит. Ведь в Союзе «производительность» тренера определялась тем, сколько он «воспитал» мастеров, кандидатов в мастера, чемпионов того и чемпионов сего. И чем внушительней был этот список, тем больше к тренеру было уважение, тем больше людей хотели отдать к нему своих детей «на перековку».

Так что для меня оставался один путь: «по блату». Блат, разумеется, нашелся. Однокурсница моей мамы была доверенным врачом большого политехнического института (в те времена в Союзе университетов было мало, высшие учебные заведения в основном звались институтами), у которого был собственный бассейн. Доверенный врач был фигурой не то чтобы важной, но заметной точно. Он контролировал медицинское обслуживание работников политеха, связывал их с врачами, «которые лечат», он даже выписывал больничные. Так что любой преподаватель, доцент, профессор и даже ректор старался быть с ним в хороших отношениях. Ректор, конечно, мог и приказать, но тогда никто не гарантировал, что доверенный врач проявит должное старание, когда придет время помочь ректору поддерживать его бесценное здоровье. А что, ректор не дурак и понимает, что в его далеко не юном возрасте здоровье обретает особую «бесценность».

Поэтому устроить меня в бассейн для маминой однокурсницы было, как она сама сказала, «пара пустяков и один телефонный звонок». В общем, назавтра можно было уже брать плавки, полотенце и идти плавать.

Зная, что система работает «со сбоями» и «указание сверху» могли не передать, в бассейн мама повела меня сама. К нам в вестибюль вышел важный мужик в шортах и «вьетнамках» на босу ногу. На улице стояла осень, и в «стеклянном» вестибюле было хорошо прохладно. Но я его понимал: он был такой накачанный, что ему, наверное, трудно было удержаться, чтобы не показать себя во всей красе. Видимо, он не знал, в чем дело (ну привела мамаша сынка на плавание, много тут таких ходит), слушать маму не стал и, глянув на меня одним глазом, сказал, что он работает с перспективными детьми, а бездарности ему не нужны. После чего просто повернулся и не торопясь ушел.

Мама улыбнулась, ободряюще похлопала меня по плечу и спросила у гардеробщицы, как пройти к директору бассейна. Директора не было, и вместо него вышла красивая строгая молодая дама. Как позже выяснилось, она практически не улыбалась (во всяком случае, за пару лет я такого ни разу не видел), и я прозвал ее Царевной Несмеяной. Царевна Несмеяна не стала сразу говорить, что она про меня думает, а для начала поговорила с моей мамой. Выяснив, в чем дело, она записала меня в свою группу. В отличие от здоровяка (как оказалось, это был ее муж), у которого был лишь первый разряд, она была настоящий мастер спорта и учила весьма качественно. Никаких шуток: пришел плавать – плыви.

Плавать я научился довольно быстро, через две-три недели я уже вполне уверенно держался на воде и без особого напряжения мог плыть достаточно долго. Я-то был уверен (мне же ясно сказали прямо «на входе», что я бездарность), что либо никогда этому не научусь, либо на это потребуется много времени и усилий. Так что для меня это было если не чудом, то чем-то весьма удивительным. Вообще, мне это умение казалось чем-то особым, не из обыденной жизни, ибо никто из моих тогдашних знакомых (хотя сколько там знакомых может быть у сопляка-семиклассника?!) не умел плавать.

Об этом я вспомнил лет тридцать спустя, когда начал изучать стиль Белой обезьяны под руководством мастера Шуи. На первый взгляд стиль казался достаточно простым (потом выяснилось, что так оно и было), но повторить движения мастера я не мог, хотя вроде бы тот ничего особенного не делал. Я делал, как Шуи (во всяком случае, так мне казалось), а получалось совсем не так, как у него. И это при том, что к тому времени я занимался восточными воинскими искусствами больше четверти века.

По этому поводу мой папа говорил: «Такое же, но не то». Но месяца через три (может, через полгода, много времени прошло, уже точно не помню) вдруг все стало получаться само собой. Кстати, надо сказать, что на саму технику мастер Шуи не слишком напирал. Конечно, мы весьма основательно изучали ее, но основной акцент он делал на выполнении очень небольшого количества подготовительных упражнений, которые заставлял повторять очень подолгу. Занятие это казалось мне достаточно тупым, почти таким же тупым, как, например, то же плавание. Но потом до меня дошло: это же и есть методика стиля, это его основной секрет, это именно то, что не хотят отдавать азиатские учителя. Технику – да сколько угодно, все равно ты ее никогда правильно не сделаешь, все равно она у тебя никогда не заработает так, как она работает у твоего мастера. А вот если тебя к ней подвели, подготовили, если сделали это по правильной методике, тогда она у тебя будет работать как часы, даже если ты не слишком этого и хотел.

Вот тогда-то я вспомнил про то, как меня учили плавать, и пришел в полный восторг, поняв, почему я так быстро научился тому, что казалось мне «неизучаемым».

Жизнь не стоит на месте, и, может, сейчас методы обучения плаванию изменились. Но в те времена все было очень просто и состояло из трех частей.

1. Сначала человека учили погружаться с головой и выдыхать в воду. Для себя я обозначил это как «привыкать к воде и не бояться утонуть».

2. Плыть, держась руками за пенопластовую «доску», отрабатывая при этом движения ногами. Можно сказать, что верхняя часть тела плывет, опираясь на что-то, а нижняя приучается держаться на воде самостоятельно.

3. Плыть, зажав пенопластовую «доску» поменьше между ногами, гребя при этом руками. Эта часть как бы противоположна второй, ибо самостоятельно держится на воде верхняя часть тела, а нижняя плывет, «вцепившись» в непотопляемую пенопластовую «досточку».

Потом все это как-то незаметно объединяется и… voila! – человек уже плывет, исправно работая руками и ногами, выдыхая при этом в воду. Через какое-то время он обнаруживает, что плавать ему легче, чем ходить (работать лежа легче, чем стоя), и что он может плыть очень долго – до тех пор, пока не замерзнет, не проголодается или не устанет сверх меры.

Голова его при этом опустошается, мысли постепенно затихают, а потом и вовсе уходят. И если вспомнить, что цель любой духовной практики – это успокоение и остановка мыслей, то выясняется совершенно неожиданная штука: плавание – это прекрасная духовная практика (или подготовка к духовной практике). И кратчайшая формулировка «духовного» состояния «просто быть» (не быть тем-то и кем-то, а просто быть) превращается в «просто плыть».

Так что через пару месяцев я «поплыл», через полгода это перестало быть работой, а через пару лет вообще превратилось в развлечение. Примерно в это же время я понял, что «выплыть» из норматива мастера – непросто, а вот «наплавать» себе через некоторое время первый разряд можно практически не напрягаясь. Ходи регулярно на тренировки, получай удовольствие – и даже не заметишь, как будет тебе первый разряд. И особых способностей не требуется. И можно будет ходить по бассейну, как тот здоровяк, который «с бездарностями не работает». Кстати, к тому времени я уже догадывался, почему он не расстарался и не стал мастером, тем более что такая жена, как Несмеяна, прекрасно его бы доучила. Но однажды, задержавшись после тренировки, я понял, в чем дело: большинство тренеров бросились плавать (понятное дело: целый день смотреть, как все плавают, и не поплавать самому – это издевательство над организмом), а здоровяк отправился в «зал сухого плавания», взял тяжеленную штангу и стал качаться. Похоже, ему просто больше нравилось тягать железо, чем плавать. Кстати, он и по сложению никак не походил на пловца. Те, конечно, ребята очень крепкие, с широченной грудной клеткой, но какие-то мягкие и, я бы сказал, «обтекаемые». Конечно, не такие обтекаемые, как, например, дельфин или акула, но точно не угловатые, как качки.

После вопросов Бори о Гун-Фу я вспомнил старинный английский стих «Из чего сделаны люди?». Сам стих большой, и запомнить его целиком достаточно трудно. Я, например, помнил только две части из него: «Из чего сделаны мальчики?» и «Из чего сделаны девочки?». Само собой, мальчики сделаны из всякой «гадости» («Из колючек, ракушек и зеленых лягушек»), а девочки – из всякой «сладости» («Из конфет и пирожных, и сластей всевозможных»).

Я бессовестно изменил его, и вот что у меня получилось:

Из чего сделано Гун-Фу?

Из драки и мира,

Из грусти и пира, вот из чего сделано Гун-Фу.

Из чего сделано Гун-Фу?

Из чего, из чего сделано Гун-Фу?

«Из всего», вот из чего сделано Гун-Фу!

Так вот, много позже мне совершенно ни с того ни с сего стало интересно: качаться – это Гун-Фу или нет? Вроде как человек вкладывает кучу сил и старания – значит, Гун-Фу. И одновременно это никому не нужно – что с ней делать, с этакой грудой ничему не обученных мышц?!

Тогда я решил развлечься и сходить в «тренажерку», где тренируются настоящие качки. И мне повезло: к ним пришел какой-то «ихний» гуру, которого они слушали затаив дыхание. Одно из его наставлений мне очень понравилось. Оказалось, что у них там все очень серьезно, они каждую мышцу разбирают отдельно – что нужно делать, чтобы она «имела вид». И не «вообще», а на каждом конкретном человеке. Вроде как костюм шьют, только не из материи, а из мышц.

«У тебя, – наставлял гуру одного из качков, здоровенного немолодого мужчину, – плечи покатые, так что тебе нужно поработать с дельтовидной мышцей. Причем, – он наставительно поднял палец, – не со всей, она у тебя и так вполне ничего, а только с задней ее частью».

Такая степень детализации меня просто привела в восторг. Пожалуй, это даже не работа портного, это работа скульптора. Так что тоже, наверное, Гун-Фу. Правда, как по мне, очень хлопотное и совершенно бесполезное. Разве что на очень большого любителя.

Ладно, вернусь к плаванию. Остальные свои группы Несмеяна гоняла совершенно безжалостно. Оно и понятно: хочешь заниматься в спортивной группе – должен давать результат. Хочешь давать результат – паши. Иначе выгонят без раздумий.

В нашей же группе все было совсем иначе: учить – учили, тренировать – тренировали, а вот гонять – не было такого. Вроде бы спортивная группа, а вроде и нет. Меня, впрочем, это более чем устраивало. Плаваю в свое удовольствие, при этом меня никто особенно не напрягает. Несмеяна вроде бы даже довольна (хотя по ней не поймешь) тем, что я никогда не пропускаю занятий.

Но оказалось, что все всё видят. Даже в бассейне. Через пару лет (я как раз перешел в девятый класс) ко мне подошел тренер сборной того политеха. Все звали его просто Феофаныч, и держался он несравненно проще Несмеяны, иногда он даже позволял себе улыбаться.

И он завел со мной совершенно неожиданную беседу: как мое здоровье, нравится ли мне плавать и, главное, куда я собираюсь поступать. Мол, школа заканчивается, пора подумать о выборе профессии и, соответственно, вуза.

Я был донельзя удивлен таким вниманием к моей скромной персоне, я совершенно не понимал, к чему он клонит, и не знал, что отвечать. К счастью, дома мне с детства объясняли, что врать – это очень плохо, так что я сказал все как есть. Что плавать мне нравится, что за два года занятий здоровье стало заметно лучше и что я забыл, что значит болеть зимой. А поступать я собираюсь именно в политех. Правда, к десятому классу я передумал и пошел в строительный, но в тот момент я говорил чистую правду.

Феофаныч не был склонен к переливанию из пустого в порожнее и от вопросов «как здоровье и какие планы на будущее?» перешел к главному – а не хочу ли я заниматься вместе со сборной института?

Разумеется, я был не против. Ходить в тот же бассейн, так же тренироваться, да еще и с гарантируемым последующим поступлением в институт. Ведь, по словам Феофаныча, спортсмены шли по отдельному списку. Поступив в институт (пусть в другой, но повсюду были одни и те же правила), я увидел, как кафедра физкультуры носится со своими воспитанниками. У тех были всякие «сборы-соревнования», им было не до зачетов и экзаменов, их могло просто не быть в городе. А даже если они и были, то зачем им беспокоиться и ходить на занятия, ведь за спиной у них кафедра физкультуры. И действительно, я не раз видел, как их зачетки со словами «поставьте, пожалуйста, троечку» приносили на подпись экзаменатору институтские преподаватели физкультуры.

Так что предложение было просто волшебное, и я согласился, даже не думая. Процесс тренировок практически не изменился, разве что их стало чуть больше, и слегка сдвинулось время, причем стало даже удобнее. Феофаныч оказался мужиком весьма снисходительным, и нагрузки у нас были вполне терпимые. В чем дело, я понял очень скоро. Оказалось, что большая часть так называемой сборной аж никак не были фанатами плавания. Просто за счет него они получали возможность официально не ходить на физкультуру, а «решать экзамены» им помогала кафедра физкультуры.

Все это были важные для любого студента «коврижки», но Феофаныч прекрасно понимал, что если начать слишком уж нагружать эту публику на тренировках, то многие уйдут и сборная просто рассыплется. И тренером чего тогда он будет?!

Очень скоро выяснилось, что тренер по плаванию Феофаныч плавать не умеет. Об этом мне рассказал человек постарше, знакомый с дочерью Феофаныча. Та говорила, что ее отец с юношеских лет волейболист и на кафедру попал в качестве тренера по волейболу. Но потом что-то пошло не так, это место отдали кому-то другому, а ему предложили стать тренером по плаванию. Вначале ее отец переживал, но потом был даже рад, что согласился: тренер по волейболу должен хоть что-то показывать, тренер же по плаванию просто «ходит посуху» и раздает указания. Он даже если бы и захотел что-то показать, то не смог бы, ибо он и его подопечные находятся в разных средах: он на суше, они на воде; при этом он просто снисходительно смотрит на них сверху вниз, ибо стоит выше уровня воды, в которой они барахтаются. Кроме того, «дистанция» между тренером и пловцами увеличивается за счет того, что «информационный канал» между ними работает из рук вон плохо. Ведь находящиеся в воде пловцы его плохо слышат (пловцы в воде, а вода у них в ушах), и ему приходится орать, громко хлопать в ладоши или оглушительно свистеть в свисток, чтобы до них хоть что-то дошло.

Когда я со смехом рассказал папе, что новый тренер по плаванию не умеет плавать, он только покачал головой.

«Вполне понятно, „кто умеет, тот делает, а кто не умеет…“. Хотя если серьезно, – подумав, добавил он, – то смеяться тут не над чем. Делать что умеет способен любой дурак. Ты попробуй сделать то, чего не умеешь, то, чего никогда не делал. Да и зачем вашему Феофанычу умение плавать? Вон – большинство нынешних моряков воды боятся. Вместо них плывет их корабль, и у них нет никакой необходимости в этом умении. А нет необходимости – нет и умения».

Помнится, тогда я только посмеялся, но вскоре (прочитав в каком-то журнале, что тренер великого пловца Марка Спитца не умел плавать) убедился в папиной правоте. Так что для меня наш Феофаныч неожиданно оказался в одном ряду с тренером олимпийского чемпиона.

Тренер Спитца был… боксером. И все бы ничего, если бы не было негласной традиции, согласно которой тренера человека, в первый раз выигравшего золотую олимпийскую медаль, без всяких разговоров бросали в воду. Тут же на месте, прямо в одежде. И когда Спитц в 1968 году добыл свою первую олимпийскую медаль, его тренера (видимо, про традицию эту он не знал и потому не успел спрятаться) бросили в бассейн. В итоге под всеобщий хохот Спитц сам вытаскивал его из воды.

Когда я рассказал эту историю папе, тот только ухмыльнулся и вспомнил свою любимую пословицу:

– Ну да, «за последние двадцать лет мой папа сильно поумнел».

– Так прошло же не больше года, – не согласился я.

– Дело не во времени, а в тебе. Похоже, ты умнеешь быстрее ожидаемого, – последовал лаконичный ответ.

Теперь я понимаю, что папа был очень умен. Хотя заметить это было непросто, ибо большую часть времени он молчал. В те времена я очень любил читать и читал все, что попалось под руку. Однажды мне попалась (то ли быль, то ли небыль – никто не знает) такая история.

У жителей острова Самос закончилась еда и начался голод. И они направили в Спарту своих самых красноречивых послов с просьбой о помощи. Те хорошо подготовились и произнесли перед спартанским царем длинную и душещипательную речь.

Внимательно выслушав их до конца, царь сказал:

– Я так долго слушал, что в конце забыл, что было в начале, а забыв, что было в начале, я не понял, что вы хотели сказать в конце.

Послы были люди не только красноречивые, но и умудренные опытом. Они все поняли, и когда назавтра пришли к царю, в руках одного из них был пустой мешок. На этот раз старший из них сказал всего четыре слова:

– Мешок есть, зерна нет.

Царь взмахнул рукой – и слуги стали тащить мешки с зерном, которые явно уже были приготовлены заранее. Прощаясь с послами, он сказал:

– Про мешок было лишнее.

Когда я рассказал эту историю папе, он понимающе кивнул:

– Мудрый был человек.

– Никого тебе не напоминает? – спросил его я.

– У меня же нет столько зерна, – тут же последовал ответ.

В общем, папа говорил мало и только по делу. Правда, со мной говорил много, и сейчас я могу оценить его тогдашний уровень. Иногда он говорил такие вещи, которые я ни от кого не слышал, а иногда делал такие вещи, которые умел делать только он. Сделать он мог буквально все и любил делать то, чего прежде не делал. Делать второй раз такую же вещь было для него тяжелой работой, потому что второй раз ему было уже неинтересно.

Мне он никогда не давал рекомендаций по поводу «браться за то, чего не умеешь», он просто на моих глазах раз за разом делал это, и я постепенно стал считать это нормой.

Кстати, самый поразительный известный мне пример по поводу «браться за то, чего не умеешь» связан тоже с плаванием. Даже помню, как аккурат в конце двадцатого века мне попалась на глаза статья о некоем Эрике Муссамбани из Экваториальной Гвинеи. Он практически не умел плавать, а в бассейне не плавал никогда. По объявлению (ибо желающих в его стране больше не было) он попал на Олимпиаду-2000, где стал худшим в истории Олимпиады пловцом и даже чуть не утонул на второй половине стометровки.

После Олимпиады он научился (и не как-нибудь, а примерно до уровня здешнего мастера спорта!) плавать и стал главным тренером сборной Экваториальной Гвинеи.

Вот что значит браться за то, что не умеешь.

– Если бы люди брались только за то, что умеют, то до сих пор ходили бы в шкурах и ездили на лошадях. Ибо кто-то должен был пошить первый костюм и построить первый автомобиль, – говорил мой папа по этому поводу.

Хотя новый тренер и не умел плавать, свое тренерское дело он знал, так что никаких особенных изменений в моих занятиях не произошло. Единственное заметное изменение было в том, что мне пришлось участвовать в соревнованиях. До этого Несмеянина группа была как бы сама по себе, и никакие соревнования ее не касались. Здесь же было все совсем не так. Сборная – она на то и сборная, чтобы во всем участвовать. И не просто участвовать, а занимать места и получать грамоты. А тренер – еще и, пусть и небольшую, премию.

Соревнования мне не понравились. Бассейн, который всегда был переполнен и буквально «кипел» от шума голосов, плеска, движения, казался непривычно тихим и скучным. Видимо, происходящее никому не было интересно, так что никаких посетителей не было, только участники и судьи. Причем судьям явно было скучно, а участникам холодно.

Я тоже порядком замерз. Хотя вода, как и положено на соревнованиях, была чуть теплее обычной. А дело было в том, что обычное занятие проходило правильно: пришел на плавание – и плаваешь. То есть размялся в сухом зале, прыгнул в воду – и «наматываешь круги» без остановки. Если устал, постоял у бортика. Но недолго, замерзнуть никак не успеешь, в спортивной группе тренер тебе просто не даст стоять, а погонит