Kitobni o'qish: «Воронье озеро»

Shrift:

* * *

Посвящается Элинор, Нику и Натаниэлю, а в первую очередь Ричарду

Предисловие автора

«Воронье озеро» – художественное произведение. Озер на севере провинции Онтарио не счесть, и пять-шесть из них, если не больше, носят «вороньи» названия, и все же ни одно не стало прообразом Вороньего озера в романе. Точно так же вымышлены и все герои, есть лишь два исключения. Во-первых, моя прабабушка, что и в самом деле приладила к прялке подставку для книги. Детей у нее, правда, было всего четверо, а не четырнадцать, но ей, фермерше с полуострова Гаспе, время на чтение выкроить было нелегко. Во-вторых, моя младшая сестра Элинор, послужившая прототипом малышки Бо. Спасибо ей за разрешение воссоздать ее детство, а также за неустанную поддержку, воодушевление и помощь в работе над книгой.

Благодарю моих братьев Джорджа и Билла не только за их юмор, веру и за то, что всегда были мне опорой, но и за сведения о природе Вороньего озера. Оба знают север в тысячу раз лучше, чем я, и их любовь к нашему краю тоже вдохновила меня на создание книги.

Есть и другие, кому я многим обязана. Спасибо:

– Аманде Милнер-Браун, Норе Адамс и Хилари Кларк за участие, зоркость и честность там, где было бы проще и вежливее солгать.

– Стивену Смиту, поэту и учителю, за вдохновение.

– Пенни Баттс за то, что много лет назад помогла мне взяться за дело и никогда не сомневалась, что я доведу его до конца.

– Деборе Макленнан и Элен Сюр, профессорам кафедры зоологии Торонтского университета, за то, что помогли мне заглянуть в мир научных исследований. (Наверняка я все равно в чем-то ошиблась, но это целиком на моей совести.)

– Фелисити Рубинштейн, Саре Лютьен и Сюзанне Годмен, а также семьям Лютьен и Рубинштейн за их знания, такт, энергию и увлеченность.

– Элисон Сэмюэль из издательства Chatto & Windus в Лондоне, Сьюзен Кэмил из издательства Dial Press в Нью-Йорке и Луизе Деннис из издательства Knopf Canada в Торонто за восприимчивость, чутье и профессионализм при подготовке рукописи к печати.

Также хочу отметить книгу Марджори Гатри «Обитатели поверхностной пленки» (издательство Richmond Publishing Company Ltd., Слау), бесценный источник справочной информации.

И наконец, самое главное, благодарю моего мужа Ричарда и сыновей Ника и Натаниэля за неизменную веру, утешение и поддержку длиною в жизнь.

Часть первая

Пролог

Моя прабабушка Моррисон приладила к прялке подставку для книги, чтобы читать за работой, – так гласит семейное предание. А однажды субботним вечером она настолько увлеклась, что оторвала взгляд от книги лишь в полпервого ночи – оказалось, она целых полчаса пряла в воскресный день, по тем временам страшный грех.

Нашу семейную легенду я пересказываю не просто так. С недавних пор я пришла к выводу, что прабабушка и ее подставка для книги очень многое объясняют. События, что разрушили нашу семью и положили конец нашим мечтам, случились спустя не один десяток лет после ее смерти, но это не значит, что прабабушка не повлияла на исход. То, что произошло между Мэттом и мной, не объяснишь, не упомянув прабабушку. И часть вины, безусловно, лежит на ней.

Когда я была маленькая, в комнате родителей висела прабабушкина фотография. Я, совсем еще кроха, подолгу простаивала перед нею, набираясь храбрости заглянуть прабабушке в глаза. Была она небольшого роста, прямая, тонкогубая, вся в черном, с белоснежным кружевным воротничком (который наверняка по вечерам тщательно стирала, а каждое утро гладила). С виду строгая, даже недовольная, без тени веселья. Вот что значит за тринадцать лет родить четырнадцать детей и возделывать обширный участок на полуострове Гаспе – пять тысяч акров бесплодной земли. Как она выкраивала время на рукоделие, тем более на чтение, ума не приложу.

Из детей в нашей семье, а нас было четверо – Люк, Мэтт, Бо и я, – один только Мэтт хоть отчасти на нее походил. Он вовсе не был угрюм, но от прабабушки ему достались волевой рот и пронзительные серые глаза. Если я вертелась в церкви и встречала недовольный мамин взгляд, то косилась на Мэтта – заметил ли? И он каждый раз замечал и делал строгие глаза, но в последнюю секунду, когда я уже готова была приуныть, подмигивал.

Мэтт был старше меня на десять лет, высокий, серьезный, умный. Его страстью были пруды, в миле-двух от нашего дома, по ту сторону от железнодорожных путей. Это были старые гравийные карьеры, заброшенные много лет назад, после строительства дороги, – и какой только удивительной живности там не водилось! Когда Мэтт стал меня брать с собой на эти водоемы, я была совсем маленькой и он носил меня на плечах – через лес, где буйствовал ядовитый плющ, вдоль железнодорожных путей, мимо пыльных вагонеток, ждавших груза сахарной свеклы, вниз по крутому песчаному косогору к воде. Там мы, растянувшись на животе под палящим солнцем, глядели в темную глубину и ждали, кто оттуда покажется.

Вот самая яркая картинка из детства: паренек лет пятнадцати-шестнадцати, худощавый, русый; рядом белобрысая девчонка – две косички за спиной, тонкие ноги загорели дочерна. Оба лежат не шелохнувшись, уронив головы на руки. Мальчик что-то показывает девочке – точнее, живность сама показывается из темных закоулков меж камней, а мальчик рассказывает.

– Пошевели пальцем, Кейт. Поводи туда-сюда. И он подплывет, не сможет удержаться…

Девочка с опаской шевелит пальцем, и точно так же с опаской подплывает детеныш каймановой черепахи, посмотреть, в чем дело.

– Вот видишь? Они очень любопытные, черепашата эти. А как вырастут, станут злобные, подозрительные.

– Почему?

Как-то раз мы поймали на суше взрослую каймановую черепаху, сонную с виду, а вовсе не злобную – голова в складочку, будто резиновая, так и хочется погладить. Мэтт протянул ветку в палец толщиной, и черепаха перекусила ее пополам.

– Защищены они хуже других черепах – панцири им маловаты. Вот они и боятся.

Девочка кивает, косички шлепают по воде, и от них расходятся круги. Она впитывает каждое слово.

За эти годы мы провели так, наверное, сотни часов. Я научилась различать головастиков: леопардовых лягушек, лягушки-быка – толстых серых, жабьих – крохотных черных, подвижных. Я узнавала черепах и сомов, водомерок и тритонов, вертячек, выписывавших на воде лихие кренделя. Проходили сотни часов, сменялись времена года, жизнь в прудах замирала и возрождалась, а я подросла, и Мэтту стало тяжело таскать меня на плечах, теперь я пробиралась за ним сквозь чащу. Этих перемен я, конечно же, не осознавала, они были постепенны, а у детей очень смутное представление о времени. Для них завтра – это еще не скоро, а годы летят незаметно.

1

Когда наступил конец, он грянул как гром среди ясного неба, и лишь спустя годы я поняла, что вела к нему целая цепочка событий. Некоторые из этих событий вовсе не касались нас, Моррисонов, – это были семейные дела Паев, ближайших наших соседей, с фермы в миле от нас. Паи и всегда-то, с незапамятных времен, слыли неблагополучной семьей, но в тот год в их большом старом фермерском доме, стоявшем на отшибе, разворачивался настоящий кошмар. И мы не ведали, что кошмару Паев суждено переплестись с мечтой Моррисонов. Предвидеть такое было невозможно.

Конечно, если ищешь истоки каких-то событий, то рискуешь влезть в немыслимые дебри, чуть ли не до Адама докопаться. Но в нашей семье в то лето грянула катастрофа, после которой могло начаться все что угодно. Случилась она в июле, душным субботним днем, когда мне было семь лет, и нормальная семейная жизнь на этом закончилась; даже сейчас, спустя почти двадцать лет, я не в силах смотреть на это трезво.

Только одно можно сказать в утешение: хотя бы закончилось все на мажорной ноте, ведь за день до того – в последний день, когда мы были вместе всей семьей, – родители мои узнали, что Люк, еще один мой брат, сдал выпускные экзамены и его приняли в педагогический колледж. Такого успеха от Люка никто не ожидал, ведь ему, мягко говоря, науки давались с трудом. Помню, где-то я вычитала теорию, что в семье у каждого есть роль – «умница», «красавчик», «эгоист». Стоит хоть немного вжиться в роль, и она к тебе прилипнет намертво – что бы ты ни делал, люди видят не тебя, а свои ожидания, – но в самом начале, когда только примеряешь роль на себя, у тебя есть выбор. Если так, то Люк с детства облюбовал себе роль «оторви да брось». Не знаю, что определило его выбор, но, может статься, ему все уши прожужжали историей о прабабушке и ее знаменитой подставке для книг. Эта история стала несчастьем всей его жизни. Причем не единственным: еще одно – такой брат, как Мэтт. Мэтт столь явно умом удался в прабабушку, что Люку даже не стоило за ним гнаться. Проще было нащупать свой истинный дар – а лучше всего у него получалось мотать нервы родителям – и практиковаться без устали.

Но так или иначе, вопреки себе самому, в девятнадцать лет он сдал экзамены. Сбылась мечта трех поколений: первый из Моррисонов получит наконец высшее образование.

Да и не только из Моррисонов, а, сдается мне, первый на Вороньем озере, в небольшой фермерской общине на севере Онтарио, где все мы четверо родились и выросли. В те дни Воронье озеро с внешним миром связывали лишь пыльная грунтовка да железная дорога. Поезда не останавливались, если им не помашешь, а грунтовка вела только на юг, ибо кому охота пробираться дальше на север? Десяток ферм, лавка, несколько неприметных домиков на берегу, школа да церковь – больше ничего на Вороньем озере не было. Повторюсь, за всю историю из наших мест не вышло ни одного ученого, и успех Люка достоин был первой полосы воскресной церковной газеты, не разразись в нашей семье катастрофа.

Люк, видимо, получил из колледжа письмо-подтверждение в пятницу утром и сказал маме, а та позвонила отцу на работу, в банк в Струане, за двадцать миль от нас. Неслыханное дело, чтобы жена отвлекала мужа от работы, если это работа в офисе. И все-таки мама ему позвонила, и они решили объявить нам новость за ужином.

Ту трапезу я прокручивала в голове множество раз, но вовсе не из-за потрясающей новости Люка, а потому что это был наш последний семейный ужин. Да, память играет с нами шутки, хранит ложные воспоминания наряду с подлинными, но этот ужин я помню во всех подробностях. И спустя годы горше всего для меня то, до чего он был будничным, обыденным. Сдержанность в нашем доме считалась за правило. Чувства, даже радость, полагалось обуздывать. Такова была Одиннадцатая заповедь, начертанная на отдельной скрижали и выданная пресвитерианам: Не давай воли чувствам.

Итак, ужин в тот вечер был самый обычный – довольно строгий и чопорный, и развлекала нас время от времени только Бо. Сохранилось несколько ее фотографий в том возрасте. Кругленькая, как колобок, светлый пушок на голове торчком, будто ее ударило молнией. Вид у нее кроткий и безмятежный – судите сами, насколько может врать фотоаппарат.

Все мы сидели на своих обычных местах: на одном конце стола Люк и Мэтт, девятнадцати и семнадцати лет, на другом – семилетняя я и полуторагодовалая Бо. Помню, как отец начал читать молитву, но тут Бо его перебила, попросила соку, а мама сказала: «Подожди минутку, Бо. Закрой глаза». Отец начал заново, Бо опять перебила, и мама пригрозила: «Еще раз перебьешь – отправишься в кровать», и Бо, сунув в рот большой палец, принялась его сосать, ритмично почмокивая, будто тикает бомба с часовым механизмом.

– Попробуем еще раз, Господи, – сказал отец. – Благодарим Тебя за пищу, что Ты дал нам сегодня, а главное – за сегодняшнюю новость. Помоги нам никогда не забывать, насколько мы счастливы. Помоги нам с умом распоряжаться нашими возможностями и использовать наши малые дары во славу Твою. Аминь.

Люк, Мэтт и я потянулись, мама налила Бо сок.

– А что за новость? – спросил Мэтт. Сидел он прямо напротив меня – если соскользнуть на краешек стула и вытянуть ноги, то можно дотронуться большим пальцем ноги до его колена.

– Ваш брат, – отец кивком указал на Люка, – поступил в педагогический колледж. Сегодня пришло письмо-подтверждение.

– Серьезно? – Мэтт покосился на Люка.

Посмотрела на него и я. Вряд ли до того дня я хоть раз внимательно вглядывалась в Люка, всерьез его замечала. Почему-то совместных дел у нас с ним почти не было. Он старше Мэтта, но, думаю, разница в возрасте тут ни при чем. Просто общего между нами было немного.

Но в тот раз я впервые разглядела его по-настоящему – за столом рядом с Мэттом, там же, где он сидел последние семнадцать лет. Во многом они были похожи – сразу видно, братья. Почти одного роста, светло-русые, сероглазые, с длинными моррисоновскими носами. Отличались они в основном сложением: Люк – плечистый, тяжелее Мэтта фунтов на тридцать, неторопливый и сильный, а Мэтт – ловкий, проворный.

– Серьезно? – притворно удивился Мэтт. Люк искоса глянул на него. Мэтт широко улыбнулся и, уже не прикидываясь удивленным, сказал: – Вот здорово! Поздравляю!

Люк пожал плечами.

Я спросила:

– Ты будешь учителем? – Это не укладывалось в голове. Учитель – человек очень важный, а Люк – всего-навсего Люк.

– Да.

Он сидел развалясь, но на сей раз отец не сделал ему замечания. Мэтт тоже сидел развалясь, но не так эффектно, он не распластывался, как Люк, а потому в сравнении с ним всегда казался более-менее собранным.

– Повезло парню, – заметила мама. Она так старалась спрятать неподобающую радость и гордость, что в голосе прорывались сердитые нотки. Она раздавала еду: свинину от Тэдвортов, картошку, морковь и фасоль с фермы Кэлвина Пая, пюре из яблок миссис Джени – яблони у той в саду были старые, корявые. – Не всем выпадает такое счастье, далеко не всем. Вот, Бо, твой ужин. И ешь как следует, с едой не играй.

– Когда ты едешь? – спросил Мэтт. – И куда, в Торонто?

– Да, в конце сентября.

Бо взяла пригоршню стручковой фасоли, прижала к груди и замурлыкала.

– Надо тебе, наверное, костюм купить, – сказала мама Люку. И посмотрела на отца: – Нужен ему костюм?

– Не знаю, – отвечал отец.

– Давайте купим, – вставил Мэтт. – Красавчик он будет в костюме!

Люк в ответ только фыркнул. При всем их несходстве и притом что Люк вечно нарывался на неприятности, а Мэтт – никогда, уживались они мирно. Оба были, скажем так, незлобивы, да и по большей части обитали в разных мирах, а потому редко сталкивались. Совсем без драк у них все же не обходилось, и когда доходило до кулаков, все чувства, которые положено сдерживать, разом прорывались наружу, и прощай, Одиннадцатая заповедь! Почему-то родители ничего против драк не имели – как видно, считали, что мальчишки есть мальчишки, на то и дал им Бог кулаки. Впрочем, однажды Люк сгоряча нацелился Мэтту в голову, но промахнулся, саданул по дверному косяку да как заорет: «Ублюдок чертов!» – за что был на неделю изгнан из столовой и ужинал на кухне, стоя.

Если кого и расстраивали их потасовки, так это меня. Мэтт был проворней, но Люк куда сильнее, и я боялась, что когда-нибудь один из его мощных ударов достигнет цели, и тогда прощай, Мэтт! Я пыталась остановить их криком и так злила родителей, что наказывали зачастую меня – отправляли в комнату.

– Что ему нужно, – сказал отец, весь в мыслях о костюме и прочем, – так это чемодан.

– Ох, – вздохнула мама. Черпак завис над чугунком картошки. – Чемодан, – повторила она. – Это да.

Лицо ее на миг омрачилось. Я, отложив в сторону нож, впилась в нее беспокойным взглядом. Думаю, до той минуты она не вполне сознавала, что Люк уедет.

Бо тихонько баюкала стручки фасоли, прижимая их к плечу, напевала им песенку.

– Баю-бай, баю-бай, – мурлыкала она, – баю-баю-бай…

– Положи, Бо, – рассеянно сказала мама, по-прежнему держа на весу черпак. – Это еда. Положи, а я их тебе порежу.

На лице Бо отразился ужас. Она взвизгнула, прижала стручки к себе покрепче.

– Ох, ради бога! – воскликнула мама. – Прекрати. Сил моих нет.

И лицо ее вновь смягчилось, и опять все стало как обычно.

– Надо бы в город съездить, – сказала она отцу. – В универмаг, там есть чемоданы. Да хоть завтра поедем.

* * *

И в субботу они вдвоем отправились в Струан. Обоим ехать было вовсе необязательно, любой из них мог бы выбрать чемодан сам. Да и спешить было некуда, занятия у Люка начинались только через шесть недель. Им не терпелось, вот и все. Они бурно радовались, пусть это и не вяжется с такими спокойными, земными людьми. Еще бы, их сын! Будет у Моррисонов в роду учитель!

Меня и Бо родители брать с собой не хотели, но и оставлять нас одних тоже, слишком мы были малы, и они дождались, пока Люк и Мэтт вернутся с фермы Кэлвина Пая. Оба подрабатывали на ферме по выходным и на каникулах. Детей у Паев было трое, но из них две девочки, а сыну, Лори, всего четырнадцать, не окреп еще для тяжелой работы, и без батраков мистеру Паю было не обойтись.

Мэтт и Люк возвратились часа в четыре. Родители предложили Люку поехать с ними за чемоданом, но Люк сказал нет – он, мол, от жары умирает, хочет окунуться.

Кажется, помахала им на прощанье только я одна. Может быть, я и сама это придумала, не в силах вынести, что не попрощалась, – но нет, я помню все как было. Остальные трое так и не вышли проститься: Бо обиделась, что родители ее не берут, а Мэтт и Люк, глядя на нее исподлобья, гадали, кому с ней возиться до вечера.

Машина вывернула на грунтовку и скрылась из глаз. Бо плюхнулась на усыпанную гравием подъездную дорожку и заревела.

– Ну, я иду купаться, – объявил во весь голос Люк, пытаясь перекричать Бо. – Жарища. Весь день вкалывал как проклятый.

– Я тоже, – отозвался Мэтт.

– Я тоже, – подхватила я.

Мэтт подтолкнул Бо под попку:

– А ты, Бо? Тоже вкалывала весь день как проклятая?

Бо взвыла громче.

Люк спросил:

– Почему она все время так мерзко орет?

– Знает, как тебя порадовать, – сказал Мэтт. Он наклонился к Бо, разжал ей кулачок и вставил в рот большой палец. – Поплаваем, Бо? Хочешь поплавать?

Бо кивнула, мыча с пальцем во рту.

Наверное, в тот день мы впервые в жизни пошли купаться все вместе, вчетвером. От дома до озера двадцать ярдов, хочешь – иди и купайся, только не припомню, чтобы мы хоть раз все хором захотели. Зато мама всегда брала с собой Бо. А мы в тот раз перебрасывались ею, словно мячиком, – весело было! Это я помню хорошо.

Помню еще, что едва мы вылезли из воды, подошла Салли Маклин. Мистер и миссис Маклин были хозяева единственной на Вороньем озере лавки, а Салли – их дочка. С некоторых пор она к нам зачастила и всякий раз делала вид, будто зашла на минутку, по пути куда-то. Странное дело, ведь идти от нас некуда. Дом наш на отшибе, самый дальний на Вороньем озере, дальше – три тысячи миль безлюдья, а еще дальше – Северный полюс.

Люк и Мэтт кидали в воду камушки, но, завидев Салли, Мэтт отвлекся, подсел ко мне и стал смотреть, как я закапываю Бо в песок. Бо была в восторге, ее еще никогда не закапывали. Я вырыла ей в нагретом песке ямку, и она села туда, голенькая, кругленькая, загорелая, и смотрела во все глаза, сияя от счастья, как я делаю вокруг нее песчаный холмик.

Салли Маклин остановилась в нескольких футах от Люка и, подбоченясь, стала чертить на песке носком туфли. Они с Люком переговаривались вполголоса, не глядя друг на друга. Я к ней не присматривалась. Закопав Бо до подмышек, я принялась выкладывать на песчаном холмике узоры из гальки, а Бо вынимала камешки и вставляла куда попало.

– Не надо, Бо, – попросила я. – Не порти узоры.

– Горох, – сказала Бо.

– Нет, не горох. Это галька, ее не едят.

Бо потянула в рот камушек.

– Нельзя! – крикнула я. – Выплюнь!

– Вот глупая. – Мэтт наклонился, сжал Бо щеки пальцами, рот у нее сам собой раскрылся, и Мэтт выудил камешек. Бо хихикнула, сунула в рот большой палец, вынула, оглядела – слюнявый, весь в песке.

– Фасоль, – сказала Бо и опять зачмокала.

– Теперь у нее полон рот песку, – всполошилась я.

– Ничего ей не сделается.

Мэтт смотрел на Люка и Салли. Люк по-прежнему кидал камешки, но уже осторожнее, тщательно отбирая самые плоские. Салли без конца поправляла волосы. Были они длинные, густые, медно-рыжие, и ветерок с озера играл прядками. Смотреть на них с Люком мне было скучно, но Мэтт за ними наблюдал с тем же вдумчивым интересом, что и за прудовой живностью.

Его интерес передался и мне. Я спросила:

– Что ей тут надо? Куда она идет?

С минуту Мэтт молчал, потом ответил:

– Ну, кажется, это связано с Люком.

– Что? Что связано с Люком?

Мэтт посмотрел на меня, сощурился.

– На самом деле не знаю. Хочешь, попробую угадать?

– Давай.

– Ладно. Это только догадка, но где Люк, там и Салли. Не иначе как влюбилась.

– Влюбилась в Люка?

– Не верится, да? Но женщины – странные существа, Кэти.

– А Люк в нее тоже влюбился?

– Не знаю. Почему бы и нет?

Салли вскоре ушла, и Люк зашагал прочь от берега, хмуро глядя в землю, а Мэтт многозначительно шевельнул бровями – мол, насчет Салли Маклин лучше помалкивать.

Мы выкопали Бо из песка, отряхнули и понесли в дом, одевать. Я вышла развесить на веревке купальник и первой увидела на подъездной дорожке полицейскую машину.

Полицейская машина у нас на Вороньем озере – редкость, и меня разобрало любопытство. Я выбежала на дорожку посмотреть, а из машины выбрался полицейский и вместе с ним – странное дело – преподобный Митчел и доктор Кристоферсон. Преподобный Митчел был здешний священник, а его дочка Дженни – моя лучшая подруга. Доктор Кристоферсон жил в Струане, но он был наш врач – единственный на сто миль вокруг. Оба мне нравились. У доктора Кристоферсона была собака Молли, ирландский сеттер, – она умела собирать зубами чернику, и доктор брал ее с собой на вызовы. Я подбежала к ним и сказала:

– Мама с папой уехали, по магазинам. Покупать Люку чемодан, потому что он будет учителем.

Полицейский, стоя возле машины, впился взглядом в крохотную царапинку на крыле. Преподобный Митчел посмотрел на доктора Кристоферсона, потом на меня и спросил:

– Кэтрин, а Люк здесь? Или Мэтт?

– Оба здесь, – ответила я. – Переодеваются. Мы купаться ходили.

– Нам бы с ними поговорить. Скажешь им, что мы здесь?

– Да, – отозвалась я. И тут же спохватилась, ведь я хозяйка: – Хотите зайти? Мама с папой вернутся где-то в полседьмого. – Меня осенило: – Угостить вас чаем?

– Спасибо, – отозвался преподобный Митчел. – Зайти-то зайдем, но только… чаю – нет, спасибо. Не сейчас.

Я проводила их в дом, извинилась за грохот – это Бо, вытащив из нижнего ящика буфета все кастрюли и сковородки, колотила ими по кухонному полу. Ничего страшного, сказали гости, и я оставила их в комнате, а сама пошла за Люком и Мэттом. Привела обоих, и они с любопытством глянули на двух гостей – полицейский остался в машине – и поздоровались. И на моих глазах Мэтт изменился в лице. Он смотрел на преподобного Митчела, и вдруг вежливого любопытства как не бывало. Его сменил страх.

Мэтт спросил:

– Что случилось?

Доктор Кристоферсон сказал:

– Кейт, ты не присмотришь за Бо? Может, ты бы… ммм…

Я вышла на кухню. Бо ничего не натворила, но я взяла ее на руки и вынесла во двор. Она уже стала тяжелая, но я все еще могла ее поднять. Я понесла ее обратно на пляж. Налетели комары, но я не спешила уходить, даже когда Бо закапризничала, – меня испугала перемена в лице Мэтта, и я не хотела знать, с чем это связано.

Прошло полчаса, не меньше, когда к озеру спустились Мэтт и Люк. Я не смела поднять на них взгляд. Люк, взяв на руки Бо, зашагал вдоль кромки воды. Мэтт сел со мной рядом и, когда Люк с Бо были уже далеко, сказал мне, что наши родители погибли – их машина столкнулась с груженым лесовозом, у которого отказали тормоза на склоне горы Хонистер.

* * *

Помню, как я боялась, что Мэтт заплачет. Голос у него дрожал, он сдерживался из последних сил, и помню, как я оцепенела от страха – боялась вдохнуть, посмотреть на него. Как будто это было бы страшнее всего – страшнее, чем то немыслимое, о чем он мне рассказывал. Как будто если Мэтт заплачет, то мир перевернется.