Kitobni o'qish: «Удержи меня»
Маша.
Жизнь так быстро делится надвое, оказывается… Раз – и все, есть до и после. А между ними нет ничего, кроме пустоты и ужаса, сжимающего сердце ледяной рукой. Этот ужас не оставляет ни на секунду, заставляет просыпаться ночью, обливаясь холодным потом, это он давит все сильнее и сильнее, не давая отвлечься ни на секунду, постоянно напоминает – все, дорогая, теперь выбор невелик. Все, что было в жизни хорошего, остается там, в части «до», а после… Это еще надо посмотреть, какая она будет, часть жизни после.
И есть еще одно – постоянно долбящая в виски мысль – а почему я? За что мне? Что я сделала не так, чтобы теперь расплачиваться таким жестоким способом?
Хотя лично у меня на этот счет есть одна идея…
В тот момент, когда знакомый врач, собрав в кучу результаты обследований, нервно застучал пальцами по столу, не зная, как начать разговор со мной, я вдруг развеселилась и выдала:
– Паша, ну, что за хрень – груди почти нет, а рак есть! Разве так бывает?
Пашка решил, что у меня крыша поехала:
– Что ты мелешь? Какой рак?
– Ой, только без этого давай! Я ведь не бабуся с лавочки, я всю жизнь в больнице работаю, и прочитать диагноз на латыни уж как-нибудь! Ну, теперь что?
Доктор знал меня давно, лет десять, наверное, еще с ранней юности, поэтому крутить не стал, вздохнул и проговорил, глядя в листки с анализами:
– Да, Маша, ты все правильно прочитала… Но ведь можно с этим жить, можно сделать операцию и жить.
– Зачем?
– То есть… – растерялся Пашка. – У тебя же муж, дочь… ты ж институт решила закончить…
– А надо – теперь?
– Ты, идиотка! – заорал он, вскакивая. – Если бы я знал, что ты так будешь себя вести, ни за что не взялся бы заниматься тобой! Ирке спасибо скажи!
– Спасибо, – механически бросила я.
Ирка – моя приятельница и Пашкина любовница, мы знакомы несколько лет, и именно к ней я кинулась, обнаружив эту чертову шишку в груди.
– Тебе к психиатру нужно! – орал между тем Лаврушин, меряя шагами узкий, темноватый кабинет. – Понимаешь, дура набитая?! Начнешь лечиться пока, а там будет видно. Вот, возьми! – он порылся в ящике стола и протянул мне пузырек, набитый какими-то таблетками.
– Что это?
– Валерьянка! – отрезал он. – По две три раза, и голову ерундой не забивай! Завтра утром приезжай, начнем пока капельницы.
– Может, я у себя договорюсь, а то сюда через весь город? – почти механически спросила я, и Пашка согласно кивнул:
– Смотри, как тебе удобнее. У себя – так у себя.
Я вышла из здания диспансера на автопилоте, сжимая в руке пузырек с таблетками, дошла до остановки, с перепуга забыв даже номер нужного автобуса. Из глаз текли слезы, я их даже не вытирала уже – толку-то… Никто из стоявших на остановке людей не обращал на меня внимания, все прекрасно знали, какое лечебное заведение находится здесь, а оттуда редко кто выходил с улыбкой.
Моих дома еще не было, дочь на тренировке, муж на работе, тишина… С трудом заставив себя приготовить ужин, я ушла в спальню и легла там, прихватив какую-то книжку, но читать все равно не смогла, просто лежала, уставившись в потолок. В голову лезла всякая чушь, отогнать которую сил не было. Примерно через час послышался звук открывающейся двери и детский голос:
– Мам, ты дома?
– Дома.
Надо бы встать и в коридор выйти, а желания никакого – увидев мои зареванные глаза, муж только разозлится опять, и снова вечер в гробовом молчании, недовольное лицо и вечный футбол по телевизору. Вся жизнь проходит на этом зеленом газоне в обществе двадцати двух мужиков, гоняющих мяч…
– Мам, ты чего в темноте-то лежишь? – восьмилетняя Юлька плюхнулась на кровать рядом со мной.
– Как тренировка? – машинально спросила я, поправляя сбившийся набок ее белокурый хвост.
– Нормально.
– Олег был?
– Был.
Олег – это Юлькин партнер по бальным танцам, и его нежелание порой идти на тренировку у нас в семье всегда вызывает бурю эмоций. Танцы – дело парное, и тренироваться одной неудобно и трудно, поэтому Юлька всегда очень сильно переживает и страдает, если вдруг партнер решил прогулять. Но сегодня, значит, все в порядке.
– Мамка, ты нас покормишь? – раздался из кухни голос мужа.
Вот так всегда – что ты, не можешь сам открыть стоящую на плите сковороду и заглянуть в холодильник? Или не знаешь, где в доме посуда? Нет, но дело в принципе – раз дома, дорогая жена, то оторви зад и подай мне, я ж работаю, а ты ни хрена не делаешь, только вечно прикидываешься больной.
– Артем, я плохо себя чувствую, поужинайте сами…
– Да ты когда себя хорошо-то чувствовала? – зайдя в спальню, чтобы переодеться, бросил муж. – Я такого не помню. Болеешь – иди в больницу.
– Я там была сегодня, – я почти прошептала это, чувствуя, что сейчас снова заплачу.
– Ну? – даже не глядя на меня, спросил Артем, натягивая шорты.
– Юля, иди к себе, – попросила я развесившую уши дочь, и та неохотно встала и побрела в свою комнату. – Что – ну? У меня рак, Артем.
– Что у тебя? – удивился он, словно не замечал, что в течение нескольких месяцев я езжу в больницу, худею катастрофически, выпадая из всех своих вещей, и постоянно плачу.
– Ты слышал.
– Ерунда это все, – безапелляционно заявил он, и его лицо скривилось в скептической усмешке. – Придумаешь себе вечно!
Вот так, словно не было на моей левой груди заклейки из пластыря, скрывавшей место биопсии, словно вены на руках не были в следах от уколов. Видимо, так проще – отогнать от себя неприятную мысль, и больше к этому не возвращаться, не замечать, не думать. Здоровый мужской подход.
– Так ты ужинать будешь с нами или нет? – перевел разговор в привычное русло муж, давая мне понять, что хватит, тема закрыта, больше обсуждать нечего.
– Нет.
– Ну, началось! Опять несчастная!
– Да уйди ты отсюда! – заорала я внезапно, сев на кровати. – Только и думаешь, что о жратве да о футболе, а на меня наплевать!
– Покрутилась бы с мое на работе, а не лежала бы воронкой кверху, я тогда посмотрел бы, о чем бы ты думала! – заорал он в ответ. – Привыкла – лежит и ножкой подрыгивает, королева, блин!
Мне стало обидно до слез – я совсем недавно уволилась с работы, чтобы иметь возможность побольше времени уделять Юльке и попытаться закончить институт, и, если вдруг укладывалась днем на диван, то только потому, что ноги иногда не держали, и слабость накатывала, клоня в сон. И это всегда раздражало Артема, хотя он сам-то, если не был на работе или не играл в чертов футбол, тоже регулярно находился в лежачем состоянии. Это называлось – папа много и тяжело работает, ему нужно отдыхать. Как будто все остальные не работают!
Он вообще в последнее время жил какой-то отдельной от нас с Юлькой жизнью, редко бывал дома, если бывал, то раздражался по пустякам, орал на дочь за любое не так сделанное движение, не там положенную ложку, не так написанную букву в тетради. Юлька от его крика тупела на глазах, сжималась в комок и делала еще хуже.
Я помочь ничем не могла – стоило мне открыть рот, как тут же начиналась вторая серия – какая я ленивая, какая грязь у меня дома (что было совершеннейшей неправдой), как он, Артем, вечно ходит голодный и холодный, уставший и переработавшийся. И как я только и знаю, что сосу из него деньги на Юлькины танцы да на походы по магазинам. Я уже давно по ним не хожу, по этим самым магазинам, просто потому, что денег нет, просить у него не хочу.
Словом, семейная жизнь в последнее время дала какую-то трещину, которая все углублялась с каждым днем.
Возможно, отчасти я была сама в этом виновата – в ту пору, когда мы с ним познакомились, он был довольно известным в городе футболистом, я смотрела на него во все глаза. Когда стали жить вместе, не выходила из кухни, встречая и провожая его на тренировки и сборы накрытым столом с перечнем блюд не менее четырех, и, по возможности, каждый раз разных. Я стирала его форму, выслушивала рассказы о матчах, смотрела футбол вместе с ним, не пропускала ни одной домашней игры его команды, даже когда появилась Юлька – брала ее с собой. Разумеется, к хорошему быстро привыкаешь.
Потом мы купили квартиру, и я, как раз выйдя из декрета на работу, делала там ремонт, наняв строителей, в то время, как мой Артем продолжал ездить в поездки и наведывался только с инспекцией, чтобы в очередной раз довести меня до слез придирками – то тут не то, то тут не так, то выключатель не такой, то двери не те, то цвет стен не устраивает. Словом, то лето было сплошным кошмаром. Откуда мне, всю жизнь прожившей с родителями, знать такие подробности о ремонте? У меня был трехлетний ребенок и ночная работа – не меньше трех дежурств в неделю, я ждала выходного, как манны небесной, чтобы можно было упасть на диван, отправив Юльку к родителям, и спать столько, сколько влезет.
Никто ни разу не оценил моих трудов – Артем искренне считал, что работа у меня не особо тяжелая, подумаешь, медсестра в больнице скорой помощи, ерунда какая!
Когда Юльке исполнилось четыре, я отдала ее в школу бального танца. Больших способностей у нее не оказалось, но танцевала она с удовольствием, даже партнера ей дали, и это тоже повисло на мне. Первый год на тренировки ее водила мама, потом ее рабочий график стал таким, что она перестала успевать, и пришлось мне уговорить старшую медсестру не ставить мне дежурств по тем дням, когда нужно было вести Юльку на танцы. Плюс к этому, мы отдали ее в модный садик в центре города, остановок десять – двенадцать от дома, приходилось ездить за ней на автобусе, потом Артем купил машину, но мог только отвозить Юльку утром, а забирала уже я. Тогда еще четырехлетняя Юлька ковыляла своими ногами до остановки через три улицы, ни разу не попросившись на руки, а зимой, в теплой шубе и шапке, была похожа на маленького косолапого медвежонка, перебирающего ножками рядом со мной. Я устала от этих ежедневных поездок, и через год мы перевели ее в садик рядом с домом, стало немного легче.
Зато добавилось других проблем – на тренировки приходилось возить еще и ее партнера, забирая его из другого детского сада. Этим тоже занималась я, моталась туда-сюда по пять раз на дню. Забрать ее, забрать его, отвести на тренировку, дождаться, когда закончат, развести снова по садикам, заскочить домой, схватить на ходу что-нибудь поесть, а чаще и ничего не схватить, и бежать на работу, благо, что больница рядом с домом – через дорогу буквально. Того, что я зарабатывала, хватало как раз на оплату Юлькиных тренеров и общих занятий.
Мало того – я восстановилась в институте, решив закончить его, но сил не хватало, да и желания тоже большого не было уже – всему свое время, видимо. Все мои бывшие однокурсники работали врачами, и среди них я не знала никого, кто был бы доволен своим выбором профессии. Но Артем настаивал – думаю, ему просто стыдно было сказать кому-то, что его жена работает медсестрой.
Эта попытка не увенчалась успехом, Юлька пошла в школу, я бросила работу (кстати, на этом настоял Артем – не особо ему нравились мои ночные отсутствия), но и институт тоже бросила, не смогла и не захотела напрягаться. Я погрузилась в Юлькину жизнь, но Артему всегда казалось, что только он один занимается ребенком, только он делает с ней уроки, возит ее на тренировки, вообще только он, а я лежу на диване.
К этому моменту играть в футбол профессионально он закончил, открыл вместе с приятелем строительную фирму, денег стало несравнимо меньше, чем раньше, но на жизнь хватало вполне, что уж жаловаться. Мы абсолютно нормально жили с ним до этой осени, да, бывали разные ситуации, но как без этого? Идеальных людей не бывает, я ведь тоже не подарок. Когда, в какой момент все пошло под откос? Даже не знаю…
Возможно, все началось тогда, когда я имела глупость связаться снова с Даниилом. Мы встречались с ним, еще учась в институте, потом разошлись, не сойдясь амбициями и характерами, и вот снова нас потянуло друг к другу, в больнице, во время дежурства на праздник.
Мы сидели со своими докторами в ординаторской, была нормальная компания, а дежурство первого января – это форменное издевательство, и поэтому к вечеру, закончив с делами, мы решили отметить Новый год как все люди. В разгар вечеринки позвонили хирурги и сказали, что сейчас придут в гости. Пришли. Данька, увидев меня, обрадовался – обычно я только здоровалась на лестнице или в коридоре и бежала дальше, не останавливаясь и не разговаривая, а тут уж никуда не денешься. Весь вечер он не сводил с меня глаз, почти не пил, не реагировал на подколки остальных докторов.
Пригласив танцевать, он, улучив момент, вытащил меня в соседнюю комнату ординаторской, где было темно, прижал к стене и зашептал:
– Машка, если б ты знала, какой я был дурак, что не женился на тебе! Все время думаю, ну, почему, зачем я так поступил? Ведь вместе нам было хорошо, помнишь?
– Даня, ты пьян.
– Ты же видела, я почти не пил. Машка, пойдем к нам, в хирургию, у меня есть ключи от дядькиного кабинета… – его родной дядя был заведующим хирургическим отделением, в котором Даниил работал. – Идем, Машенька…
Какая шлея попала мне под хвост в тот момент, до сих пор не понимаю, хотя уже третий год тянется эта волынка. Но я пошла с ним, и мы провели обалденную ночь, уснули потом на диване, обнявшись.
С тех пор пошло… Мы встречались сначала только в больнице, но потом кто-то сказал Даниилу, что об этом начали разговаривать, а это не было нужно ни ему, ни мне, зачем? И мы перенесли наши встречи на нейтральную территорию – в квартиру его второго дяди, одинокого мужика, отсидевшего лет пятнадцать в общей сложности. Как говорил Данька, «в семье не без урода». Зато Серега радостно встречал нас каждый раз, предоставляя в полное распоряжение комнату в своей квартире. Там мы и встречались.
Потом, когда я уволилась из больницы, все превратилось в проблему – ускользать из дома становилось все труднее. Оставалось одно – во время Юлькиных тренировок Данька подъезжал на машине, забирал меня и увозил к Сереге. Что думала по поводу его постоянных отлучек жена – оставалось загадкой.
– Не забивай себе голову этим, – говорил обычно Данька, прижимая меня к себе. – Я ведь не ухожу из семьи, не бросаю ее – пусть будет довольна и этим. Ты не представляешь, как она мне все мозги проела – то денег мало, то работаю много, то ни праздников у нее, ни выходных, ни совместного отпуска! А как до постели доходит, вообще удавиться хочется – то голова у нее, то задница! Вот ты от мужа как отмазываешься?
– Никак, – улыбнулась я, упираясь подбородком в его грудь. – Это он в последнее время отмазывается.
Данька хохотал, целуя меня, а мне эти разговоры не нравились – не хотелось делать кому-то больно, будь то его жена или мой муж. В конце концов, только мы с Данькой виноваты в том, что сейчас происходит, зачем искать изъяны в других людях? Но, возможно, лично я не пошла бы на это, если бы Артем уделял мне немножко больше внимания, замечая, что я женщина, и даже довольно привлекательная. Но он не утруждал себя подобными проблемами, к сожалению, а меня, напротив, стало вдруг так сильно тянуть к нему, что я не могла даже мимо пройти, чтобы не коснуться рукой, не прижаться к нему, не поцеловать. Но все это его только раздражало, я уже видеть не могла, как он закрывает глаза и поджимает губы, едва только я ложусь рядом с ним на диван или пытаюсь обнять за талию, когда он курит в кухне.
Я не особенно верила в рассказы Даниила – у него всегда была завышенная самооценка, красивый мужик, привык, что бабы от него без ума, и возможно, что его жена не была такой, как он говорил, просто привыкли друг к другу, страсть поугасла немного. Но в одном Даниил прав – это не мое дело.
Мы редко выбирались куда-то просто потому, что большинство хозяев местных кафе и клубов отлично знали меня в лицо – муж-то в свое время был парнем известным. Кому нужны проблемы? Словом, «наша жизнь – простыня да кровать», так, кажется, у Есенина?
Сейчас мне вдруг жутко захотелось позвонить ему и пожаловаться, он был в курсе моих дел, именно он и обнаружил у меня эту опухоль – врач все же. И он настоял на том, чтобы я поехала в диспансер на обследование. Я оделась и вышла в коридор, присела, завязывая кроссовки.
– Ты куда? – удивился муж, уже занявший привычную позицию на диване.
– В ларек, хочу шоколадку.
– Мам, и мне! – закричала из комнаты Юлька.
– Пресс надо качать! – взвился Артем, оседлав любимого конька – спортивное воспитание.
– Перестань, что случится от одной шоколадки? – попробовала я, и напрасно, как обычно:
– Вот-вот, ты только так и рассуждаешь! А зубы начнут гнить, и так желтые все, скоро вываливаться станут!
– Да пошел ты, – пробормотала я, выходя из квартиры.
На улице было прохладно, сентябрь все-таки, конец месяца, я пожалела, что не прихватила шапку. Встав за угол дома, где дуло все же меньше, я набрала номер Даниила.
– Привет, это я. Можешь разговаривать?
– Да, я на работе. Как твои дела? – в его голосе послышалось беспокойство.
– Плохо, Даня… – я прикусила губу, стараясь не заплакать.
– Насколько?
– Насовсем…
– Так, Машка, ты где сейчас? – решительно спросил он. – Я приеду и заберу.
– Я на улице, в ларек пошла. Не надо меня забирать.
– Ты только не плачь, обещаешь? Это не смертельно, все можно решить. Тебе стадию сказали?
– Да. Пока единица.
– Машка, так это же совсем фигня – прооперируешься, даже воспоминаний не останется!
– Да, и груди тоже, и волос, – прорыдала я, уже не в состоянии сдерживаться.
– Ой, подумаешь! Нашла, за что переживать!
– Это тебе не за что переживать, а мне как жить потом? Как раздеваться, как в постель ложиться?
– Маша, ты же не ребенок, сама понимаешь – не это главное в человеке, – попробовал зайти с другого конца Даниил, но сделал только хуже:
– Ты еще скажи мне, что в человеке главное – душа! – взорвалась я. – Только что ж они, душевные и страшненькие, постоянно в старых девах остаются?
– Маша…
– Что – Маша?! Можно подумать, что тебе будет жутко приятно прикасаться ко мне, видя мое изуродованное тело!
– Господи, Машка, какая ты дура! Да мне все равно, как ты выглядишь, я разве потому с тобой, что мне только одно от тебя нужно? Мне с тобой хорошо, ты меня понимаешь и принимаешь таким, как есть, не пытаясь переделывать и перекраивать, – успокаивающе проговорил Даниил. – Мне нужно, чтобы ты была со мной рядом, Машка.
– Прости меня… – мне стало стыдно – за что я накричала на него, в чем он-то виноват?
– Не извиняйся, я ведь все понимаю. Мы увидимся завтра?
– Да. Хочешь, я приду к тебе днем?
– Зачем спрашиваешь? Конечно, хочу. Целую тебя.
– И я тебя.
Возвращаться домой не хотелось, не хотелось снова попадать в это помещение, наполненное недовольством и досадой, раздражением каким-то. Я купила в ларьке две шоколадки и побрела к подъезду. Дома потихоньку сунула Юльке половинку от одной «Аленки», та благодарно улыбнулась и тихо, как мышка, шмыгнула к себе в комнату с добычей в лапках. Мне стало жалко дочь до слез – с таких лет ребенок приучается делать что-то втайне от отца.
Я налила себе чашку зеленого чая, села, вытянув ноги на стоящий рядом стул, и замерла в такой позе – часто теперь впадала в такое состояние, прислушиваясь к происходящему в моем организме, словно могла услышать, как растет внутри это нечто, так перекосившее жизнь.
– О чем задумалась? – спросил Артем, входя на кухню.
Я вздрогнула от неожиданности и плеснула на ногу чаем.
– Аккуратнее! – поморщился муж, подавая мне полотенце. – Обожглась?
– Вроде нет, – я вытерла воду, Артем вдруг отнял у меня кружку и взял за руку:
– Маша, что происходит?
– Ты не знаешь, да? Или просто не хочешь знать? Тебе так удобнее, да, Артем? Списать все на бабью дурь и финты, не забивать свою голову моими проблемами?
– Перестань. И что, сделать совсем ничего нельзя?
– Можно, – усмехнулась я, смахивая слезы. – Можно, Артем – сначала операция, потом курс химии, потом волосы вылезут, потом все равно пойдут метастазы. Знаешь, какой срок жизни после подобных операций? Пять лет. Это если очень повезет. И эти пять лет превратятся в кошмар.
– Но ведь попробовать можно.
– Я не хочу пробовать. Сейчас Пашка предложил мне пролечиться новым препаратом амбулаторно, посмотреть, как пойдет, а к лету будет видно.
– Лечись, – равнодушно бросил муж, моментально потеряв интерес к разговору, и даже не спросил – а будет ли это лечение что-нибудь стоить, много ли лекарства надо, как долго продлится курс…
Наверное, это правильно – зачем ему знать это?
С лекарством проблем не возникло – Паша выписал его на какую-то бабульку, выдал мне пятнадцать коробочек. Договориться с процедурной сестрой в своем отделении тоже труда не составило, она никогда не отказывалась помочь.
– Приходи тогда к обеду, ладно, чтоб работы у меня поменьше было, – сказала она, и я кивнула. – Давай, до завтра.
Я спустилась в хирургию к Даниилу, вошла в ординаторскую – он сидел за столом один и что-то писал, нахмурив брови. Подняв голову, он в первый момент не разобрал, кто это, бросил недовольно:
– Вам кого?
– Тебя.
– Машка, прости – увлекся, не узнал, – он вышел из-за стола и обнял меня, целуя в губы. – Привет, родная, как себя чувствуешь?
– Ты как врач интересуешься?
– Нет, как любовник! – фыркнул он, потрепав меня по щеке. – Выглядишь нормально, только под глазами опять… Ты на ночь пьешь что-то?
– В смысле?
– Ну, пустырник хотя бы?
– Да зачем? – удивилась я, обняв его за шею.
– Потому что отдыхать надо, а у тебя явная бессонница, – он поцеловал меня в нос, поднял на руки. – Посидишь немного, я сейчас допишу историю, и пойдем? Чаю хочешь?
– Я сама, работай.
Даниил поставил меня на пол, чуть подтолкнув к дивану, а сам снова погрузился в писанину; я же налила себе чаю из большого термоса и села на диван, поджав ноги. Красивый он все-таки, такой красивый, что дыхание замирает, и сердце начинает биться чаще… И всегда за ним бегали девчонки, стадами носились еще в институте, да и сейчас отбоя нет от медсестер, сам ведь рассказывал – что только не выдумают, чтобы наедине остаться!
– Ну все, я закончил! – объявил Даниил, убирая в папку историю болезни. – Переоденусь только – и поедем. Тебе во сколько Юльку забирать?
– У нее сегодня две тренировки, я свободна до восьми.
– Заставляешь девку вкалывать, как за растрату! – покачал он головой и начал стягивать голубую больничную робу.
– Никто уже ее не заставляет давно, она сама туда несется. Ей интересно, все взрослые вокруг, она самая младшая, но никто этой разницы не видит – у них так принято, – я подошла к нему сзади и прижалась к голой спине лицом. – Данька, а ведь я люблю тебя, ты знаешь это?
– Ты говоришь это в первый раз за все три года, – заметил он, поворачиваясь ко мне лицом.
– Тебе так важно слышать это?
– Иногда очень хочется, – признался Даниил.
– Когда мне хотелось слышать это от тебя, ты тоже молчал, помнишь? Еще в институте, когда мы с тобой встречались, я так ждала, что ты скажешь мне это – я люблю тебя, Машка. Но ты был слишком занят собой, чтобы замечать мои желания.
– Отомстила? – улыбнулся он, чуть отстранив меня и беря рубашку.
– Нет. К Сереге поедем?
– Хочешь, можем просто по городу покататься? Давай в кофейню съездим, пирожных купим твоих любимых, со сгущенкой, хочешь?
– Хочу.
Он повез меня в кофейню на набережной, мы долго выбирали, что именно купить, остановились на торте из безе, белоснежном, похожем на облако.
– Не осилим! – засмеялась я, но Даниил уверенно сказал:
– До вечера-то? Легко!
– Ты толстеешь, между прочим! – заметила я, беря его под руку. – Скоро пузо над ремнем повиснет.
– Да, ты зато скоро исчезнешь. Ты вообще что-то ешь или только кефир свой пьешь?
– Аппетита нет совсем.
– А лечиться начнешь, что будешь делать? У этого препарата побочных эффектов куча, в том числе и анорексия, совсем ноги перестанешь таскать – запасов-то в организме никаких, – чуть повысил голос Даниил.
– Да ну тебя! – отмахнулась я. – Не воспитывай.
– Тебя бить пора, а не словесно убеждать. Ты ж не маленькая, Машка, должна ведь соображать немного!
– Поругаемся! – предупредила я, и Даниил замолчал.
Приехав к Сереге, мы его не застали, видимо, утащился к своим дружкам в Николаевку, но ключи у Даньки были, поэтому ничего не сорвалось.
Меня всегда удивляли его рассказы о том, что жена отказывает ему – как можно добровольно отказаться вот от этого? От этих рук, которые знают, где, как и что погладить, от губ, прикосновение которых к коже заставляет каждый раз вздрагивать от наслаждения? Не понимаю…
… – Машка, проспишь! – шепотом сказал Данька, убирая волосы с моего лица и легонько целуя в лоб. – Устала?
– Сколько времени? – потягиваясь, спросила я.
– Половина восьмого, – целуя меня все настойчивее, пробормотал он. – Еще успеем…
– Дань, ты только представь – вместо груди будет только рубец, грубый и безобразный, – прикрыв глаза, произнесла я, поглаживая его по затылку.
– С чего ты это взяла? Сейчас можно сделать все аккуратно и красиво, даже с пластикой, если захочешь. Не думай об этом, все хорошо будет, уж мне-то поверь, я ведь хирург.
– Знаешь, Ирка, которая меня устроила в этот диспансер, раньше там работала, она онкоуролог. Так у нее самой была какая-то опухоль, ее оперировали и даже наркоз нормальный не дали, новокаиновую блокаду сделали – и привет. И это притом, что она сама врач, и работала там же, только этажом выше. А ты говоришь! Представь, какое отношение к обычным пациентам? Там ведь палаты на двенадцать человек, дышать нечем, и стены в такой цвет покрашены, что только умирать хорошо, а жить не хочется, на все это глядя, – я передернулась при воспоминании о тамошних интерьерах. – Такое впечатление, что все направлено на то, чтобы как можно меньше народу выздоравливало!
– Машка, ну, не накручивай ты себя! – взмолился Даниил, прижимая меня к себе. – Если будет надо, лежать будешь в отдельной палате, там и такие есть, мало совсем, но ведь есть же. Дядьке скажу – он выбьет. Речь ведь не о том – тебе надо просто понять, что операция – вещь неизбежная, но потом зато все будет хорошо.
– Даня, я понимаю это. Но ведь и то, что порог выживаемости – пять лет, я тоже знаю. У меня злокачественная опухоль, глупо думать, что она переродится – так не бывает. И оперироваться я не буду, даже не заводи больше этих разговоров. Сейчас прокапаюсь, там посмотрим. Все, пора мне – скоро Юлька закончит.
Я поднялась с кровати и стала одеваться. Разговоры о болезни начали напрягать меня, я злилась на себя и на Даньку, на Артема, на весь свет…
– Я увезу тебя сейчас, не торопись, – Даниил сел и потянулся за висящими на стуле рядом с кроватью джинсами.
– Не хватало, чтобы кто-то увидел!
– За углом от ДК выйдешь, никто и не увидит. Уже темно, как одна поедешь?
Юлька вылетела из зала вся в слезах, красная, с мокрыми волосами, прилипшими ко лбу:
– Мама, я не буду больше с ним танцевать! – ревела она, вцепившись мне в куртку.
– Ну, что опять? – присев перед ней на корточки и доставая платок, устало спросила я.
Подобные заявления Юлия Артемовна Смирнова делала примерно раз в две недели, в очередной раз не вынеся грубости партнера. Значит, придется опять беседовать с Олежкиными родителями, ничего не попишешь.
– Я не могу больше, он мне сегодня чуть руку не сломал! – продолжала плакать дочь, демонстрируя мне свежий синяк на запястье. – Видишь? Схватил и вывернул!
В это время мимо меня попытался проскользнуть виновник торжества, но я успела поймать его за куртку:
– Стоять! В чем дело?
– Здрасьте, теть Маша, – пробормотал Олег, опустив глаза в пол.
– Так я слушаю тебя – в чем дело, почему у Юли на руке синяк?
– Я ее не трогал, – моментально открестился он, и тут Юлька, уперев руки в бока, заблажила на весь холл:
– Да?! Не трогал?! А кто мне руку за спину завернул? Не ты? Кто меня обезьяной назвал при всех, тоже не ты? Пусть Наталья Альбертовна скажет, она видела!
– Так что – будем свидетелей собирать или сам все расскажешь? – знаком велев дочери замолчать, спросила я.
– Я ее за дело, – угрюмо пробурчал Олег, надуваясь, как воздушный шар. – Она шаги путает…
– И что – убить ее за это? А когда ты путаешь шаги, что ей с тобой делать? Вы никак не можете понять, что вы – пара, и если между вами нет понимания и согласия, то все бесполезно. Я объясняю вам это пятый год, меня уже просто тошнит от этих разговоров, – я отпустила рукав его куртки и выпрямилась. – Все, Олег, иди, скажи маме, чтобы позвонила мне вечером. Я могу надеяться на твое мужское слово?
– Да, – буркнул он и побежал вниз.
– Не скажет он тете Оле ни слова, ты ведь знаешь, – вздохнула Юлька, надевая красный беретик и застегивая куртку.
– Пусть. Лишний раз докажет, что не способен ответить за слова.
– А это важно?
– Разумеется, – беря ее за руку, ответила я. – Нужно уметь отвечать за слова и поступки. Если ты обещаешь что-то, то хоть умри, но сделай.
– А ты почему вчера плакала? – вдруг спросила дочь, подпрыгивая и заглядывая мне в глаза.
– Настроение плохое было.
– С папой поругались? – с чисто детской проницательностью догадалась Юлька. – Что он стал такой… орет все время…
– Кричит, – машинально поправила я. – Ты же не про подружку рассказываешь.
– Ладно – кричит, – безропотно согласилась дочь. – И на тебя тоже… а ты плачешь потом, я ведь слышу.
– Юлька, подслушивать неприлично, – внушительно сказала я, отметив про себя, что пора прекратить рыдать в ванной.
– Я больше не буду.
Артема еще не было, видимо, уехал играть, а я забыла, он обычно всегда предупреждал.
Мы поужинали, проверили уроки, и Юлька пошла спать, она вообще с ног валилась после двойных тренировок. Я взяла вязание – начатый еще весной шарфик дочери, села в кресло, включив телевизор, и принялась перекидывать петли. Время близилось к десяти, а Артема все не было. Зазвонил телефон, и я решила, что это звонит Ольга, мать Олега, взяла трубку:
– Да!
– А можно Артема Владимировича? – спросил тонкий женский голос.
– Его нет, что передать?
– Ничего! – и в ухо мне ударили гудки отбоя.
У меня в голове словно разорвалась граната, все тело обмякло, руки затряслись, я едва смогла вставить трубку обратно в зарядное. Ничего себе! Бабы звонят прямо домой, не стесняясь, нормально, однако! Я опустилась на стул, обхватив руками голову. Теперь мне ясно, что происходит… Значит, не только я, но и Артем тоже…
Как теперь быть? Я твердо знала только одно – выяснять отношения не стану, как бы тяжело мне не было.
В замке зашевелился ключ, пришел муж, бросил на пол пакет с формой:
– Спит? – кивнул он в сторону Юлькиной комнаты.
– Да. Ужинать будешь?
– Буду, весь день не ел.
Я накрыла на стол, налила чаю себе и села за стол. Артем был в душе, когда снова позвонила настырная дамочка. Я постучала в дверь и молча протянула ему трубку.
