Kitobni o'qish: «Ты все, что у меня есть»
Эта история случилась довольно давно – можно сказать, в прошлом веке. Написана она была тоже давно – в 2005 году, но много лет лежала в столе. К сожалению, прототип главного героя не дожил. Но я чувствую себя обязанной и благодарной ему за то, что он позволил своей жене рассказать мне все – даже то, о чем они говорили только между собой. Огромное спасибо им обоим за это. А еще – Сергею Трофимову (Трофиму) за разрешение использовать кусочек из его песни.
Служил я не за звания
И не за ордена —
Не по душе мне звездочки
«По блату».
Но звезды капитанские
Я выслужил сполна —
Аты-баты, аты-баты.
Сергей Трофимов
…Не идет мне камуфляж. Никогда не могла понять, какой умник придумал, что женщина в военной форме привлекательна и интересна. Это только в кино длинноногие девахи так сексуально выглядят, что даже дух захватывает. Еще бы – юбочки выше колена, сапожки по ноге, чулочки и все такое… На деле все немного прозаичнее. Как можно казаться кому-то привлекательной в мешковатых брюках, в тяжелой куртке и огромных, просто неподъемных ботинках? А тельняшка? А плюс к тому – санитарная сумка с полной укладкой, да автомат, да два запасных рожка к нему? Посмотрела бы я на этих куколок с экрана… Конечно, кто угодно вправе возразить – мол, подгони по фигуре, тут обрежь, там ушей, здесь сделай поуже. Возможно. Но мне некогда было думать об этом – я не в штабе сидела…
Я – военный фельдшер. Чего мне это стоило, знаю только я и еще мой муж. Мой не вылезавший из госпиталей долгих три года муж. Мой ротный. Мой Леха Кравченко. Именно из-за него я живу так, как живу.
Никто не мог понять, что связывает меня, молодую еще женщину, с усталым сорокалетним мужиком, прошедшим Афган и Чечню, видевшим такое, от чего мутится разум. Но я люблю его такого, какой он есть, и больше мне не надо никого и ничего на свете. Мой Леха. Мой ротный.
…Тогда, в девяносто восьмом, я только-только устроилась в военный госпиталь, хотя до этого работала в обычной городской больнице. Но так повернулась жизнь – предложили, пошла. Мне было двадцать пять лет…
Мы столкнулись в кабинете начальника госпиталя, куда я шла на «разбор полетов» за то, что банально врезала по наглой роже неоднократно пристававшего ко мне лейтенанта медицинской службы хирурга Басинского. Этот бравый резака в очередной раз вообразил себя голливудским жеребцом, от которого я просто по определению должна была прийти в восторг и кинуться на шею с криком: «Вася, я ваша навеки!». В мои планы это как-то не входило, и вот… Басинский подал рапорт начальнику, и шагаю я теперь на ковер за строгим выговором, как пить дать. Женщина – существо бесправное, а в армии – так тем более, чуть что – «сама виновата, тебя предупреждали, что скидок не делаем и т. д.», и это вполне стандартный ответ любого командира, словно мы только и делаем, что провоцируем мужчин на хамство и свинство! Но мне на это наплевать, я девушка решительная, могу сама за себя постоять.
В кабинете подполковника сидели двое – за столом, спиной ко мне, высокий военный, а сам начальник госпиталя, седой, довольно пожилой уже мужчина, хмурясь, разглядывал какие-то бумаги, и что-то в этих бумагах ему не нравилось.
– Поймите, капитан, после такого ранения…
– Это было давно, – Господи, сказал, как отрезал, ну и голос!
– Да, не спорю, вас не комиссовали, но это вовсе не значит…
– Значит. Я – кадровый офицер, я не могу сидеть на диване, когда в мясорубку бросают сопливых необученных пацанов. Я – профессионал, мое место на войне, а не под юбкой у бабы!
Ничего себе, заявочка! Интересно, сейчас-то Авдеев заорет или нет? Он не заорал, молча подписал бумагу и протянул ее военному:
– Можете идти, капитан Кравченко. В конце концов, вы не мальчик, должны и сами понимать опасность и последствия своего ранения. Зачем я буду снова и снова повторять то, что вам наверняка говорили уже не однажды! Но имейте в виду – я был против.
– Спасибо, я учту ваше мнение, товарищ подполковник медицинской службы.
Военный поднялся со стула и пошел прямо на меня. Эти глаза… Я никогда не видела прежде таких усталых, ничего не выражавших глаз. Он посмотрел на меня и слегка улыбнулся, а я прилипла к дверному косяку, не в силах даже двинуться с места.
– Да, кстати, Марьяна, раз вы здесь, возьмите капитана Кравченко и сделайте ему прививку от гепатита, – заметил меня начальник.
– Есть, товарищ подполковник. Только я здесь по другому поводу…
– Капитан, подождите фельдшера в коридоре! – велел Авдеев. – Это много времени не займет.
– Да.
Капитан вышел, слегка отодвинув меня плечом.
– Кто это? – спросила я, забыв о субординации.
– Капитан Кравченко, десантник, мать его… Прошел Афганистан, два ранения, потом Чечня, и вот снова в пекло лезет. Сидел бы в учебке своей, так нет – патриотизм прет! Без него там не разберутся, в Чечне этой! – полковник в сердцах отшвырнул свою любимую ручку и стукнул кулаком по столу. – Не понимаю я! Столько лет служу, а не могу понять…
– Дело военного – война, – изрекла я.
– Ну, в тебе-то это откуда? Ты же девушка, всех перебьют, за кого замуж пойдете?
– За Басинского. Этот в Чечню ни за какие плюшки не поедет. Хотя военный врач.
– Вот-вот, кстати, о Басинском, – снова перешел на официальный тон подполковник, вспомнив о причине моего визита. – Лейтенант подал рапорт – вы ударили его по лицу, назвали уродом и козлом. Догадываетесь, чем пахнет?
– Козлом и пахнет, товарищ подполковник. А еще строгим выговором с занесением, – я опустила глаза и приняла вид удрученный и раскаивающийся, однако в душе ничего подобного не испытывала, и при случае повторила бы и свои слова, и действия.
– Точно. Деточка, я, может, не в курсе чего-то, так вы скажите, разберемся, – Авдеев стал похож на моего дедушку, такой домашний, милый, хоть плачь.
– Товарищ подполковник, я думала, что в армии служат, как это ни банально звучит, настоящие мужчины, а лейтенант Басинский позволяет себе выходки замоскворецкой шпаны, что, как мне кажется, в военном госпитале просто недопустимо. Глядя на врачей, и пациенты начнут руки распускать. А у нас и так контингент не из спокойных, много контуженых, им не объяснишь…
– Да, вы правы, детка, но по лицу, да еще прилюдно… – подполковник покачал головой.
– Я признаю, что была неправа, товарищ подполковник. Скажите, как я должна поступить в следующий раз? – я не надеялась получить ответ сродни панацее от всех болезней, да и что мог посоветовать в этой ситуации пожилой начальник госпиталя?
– Ну, уж это! – развел руками Авдеев.
Догадавшись, что нагоняя уже не будет, я осторожно спросила:
– Я могу быть свободной, товарищ подполковник? Меня ждет капитан на прививку…
– Да-да, идите, Марьяна, и передайте лейтенанту Басинскому, чтобы явился ко мне в шестнадцать ноль-ноль.
Так-с, попал Васютка! Еще неизвестно, кому ты своим рапортом неприятности доставил – мне или, может, себе…
За дверью кабинета на стуле сидел капитан. Теперь у меня было время разглядеть его как следует – огромные плечи, обтянутые камуфляжной курткой, тугие бицепсы, крепкие запястья и широкие ладони. Ботинок на вытянутой вперед ноге был никак не меньше сорок шестого размера, да и сам капитан казался таким монументальным, основательным, что хоть сейчас на пьедестал. И глаза… Серые глаза, затемненные ресницами, на бронзовом от загара лице, перечеркнутом морщинами. Твердые, плотно сжатые губы под светлыми, выгоревшими усами… У меня снова что-то ухнуло и оборвалось внутри…
– Пойдемте со мной, товарищ капитан, – произнесла я.
– Ты за что летёхе анфас попортила? – поинтересовался он, поднимаясь и шагая за мной в процедурный кабинет.
– А вы откуда знаете?
– Дверь приоткрыта была.
– Было за что.
– Да уж понял я, что не форма его носа тебя не устроила. Приставал, что ли?
– А вам не все равно?
– Права. Просто уважаю таких, кто может отпор дать мужику, не боясь последствий.
Мы зашли в процедурку, я полезла в холодильник за вакциной, потом в шкаф за шприцем, не глядя на севшего на кушетку капитана, попросила:
– Рукав засучите. А лучше – снимите куртку, так удобнее будет.
Увидев его обнаженный бицепс, я замерла – ничего себе, ручка, так и иглу недолго сломать – это ж камни, а не мышцы!
– Коли быстрее, я уколов жутко боюсь, – признался капитан.
Я уколола чуть ниже татуировки – горы, небо, птицы какие-то и надпись внизу полукругом – «Афган – 87». На лице капитана не дрогнул ни один мускул, ну, еще бы! Не даром же меня прозвали «руки ангела» за мое умение ставить уколы безболезненно и незаметно. Чем, собственно, и горжусь.
– Все, одевайтесь. А правда, что вы в Чечню просились?
– Что я – мальчик, проситься? Это моя работа, я должен – я делаю, такое уж у меня правило.
Он оделся и пошел к выходу, задержавшись в дверях:
– Ну, прощай, ласточка! А, кстати, ты это правильно сказала – настоящие мужики только в армии.
Дверь за ним давно закрылась, шаги отзвучали в коридоре, а я все стояла у окна, сняв синюю шапочку, и ждала, когда же он выйдет во двор, чтобы еще хоть несколько минут посмотреть на этого человека. Зачем – даже не скажу, не знаю… Капитан Кравченко. Мой капитан Кравченко. Мой – потому что уже тогда я твердо знала, что так и будет.
У крыльца был припаркован «газик», около которого курили двое военных. Один, наголо бритый, облокотившись на капот, разглядывал что-то на асфальте, другой, светловолосый, невысокий, кидал семечки налетевшим прямо ему под ноги наглым госпитальным голубям. Кравченко подошел к военным, они оживились, похлопали его по плечу, сели в «газик» и укатили. Черт возьми, даже не оглянулся… И почему ласточка, интересно?..
Через неделю я уже и думать забыла о капитане, только один раз мне приснилась почему-то его татуировка – горы, небо, птицы…
В мой выходной, совпавший с субботой, мы с подругой Юлькой сидели в кафе, отмечая ее повышение по службе – подругу назначили начальником отдела в налоговой инспекции. Честно сказать, если бы я была более закомплексована, чем я есть, то ни за что не пошла бы куда-то в людное место с такой женщиной, как Юлька. Ее финансовое положение было куда как лучше моего, одета она всегда была дорого и модно, и вообще яркая и красивая, притягивающая к себе внимание девица. На ее фоне я выглядела девочкой-простушкой, но мне на это всегда было наплевать. Юлька, кстати, тоже этого не замечала, мы дружили много лет, делились всеми секретами и тайнами, и людей ближе у нас не было.
Наш столик находился в самом углу зала, мы потягивали вино, болтали, словом, расслаблялись. Юлька сидела в картинной позе, закинув одну ногу на другую, оглядывала зал в поисках «чего-нибудь подходящего», как она сама обычно выражалась. Подходящего не было – практически все мужчины сидели с дамами, а потому ловить моей красавице-подруге было нечего.
– Что, никого? – сочувственно спросила я, с улыбкой глядя на нее.
Но и это не расстроило кудрявую, рыжеволосую Юльку:
– Ой, да просто не мой день! – она подмигнула мне и потянулась за бутылкой.
Где-то между третьим и четвертым бокалами мне стало как-то не по себе, я обернулась и увидела, что за столиком в нише напротив сидят трое мужчин и разглядывают нас. Один из них – Кравченко. Я чуть под стол не упала от изумления – вот уж неожиданность! Пока соображала, что делать и как себя вести, Кравченко поднялся и подошел к нам.
– Гуляем?
– Да. Здравствуйте, товарищ капитан.
– Вот и мы тоже гуляем. Пойдем, познакомлю с друзьями. Можешь подругу с собой взять, – предложил он.
– Неудобно, – заманерничала Юлька, окинув компанию беглым взглядом и поняв, что и там ловить нечего – военные никогда не привлекали ее ни зарплатой, ни длительными командировками, ни постоянной бытовой неустроенностью. – У вас своя компания, мы помешаем…
– Вот только фасону такого не надо! – попросил Кравченко. – Приглашают – иди.
Видимо, в моих глазах читалось желание присоединиться, и Юлька не смогла отказать мне в этом. Мы пересели за их стол. Кравченко стал знакомить нас с присутствующими:
– Прошу любить и жаловать – мои друзья…
– Капитан Рубцов, можно просто Серега, – отрекомендовался бритый наголо.
– А я – капитан Лещенко, можно без церемоний – Леший, и все, – весело посмеиваясь, сказал светловолосый.
– А это… – замялся Кравченко, глянув на меня. – Слушай, а ведь я даже не спросил твое имя, ласточка…
– Зовите меня просто – госпожа Стрельцова, – засмеялась я. – А я буду звать вас товарищ капитан, потому что вы тоже не представились.
– Алексей, Леха. Как удобнее, так и зови.
– А я – Марьяна. Моя подруга Юлия.
– Вот и прекрасно! Девочки дорогие, скрасьте вечер трем одиноким воякам, которые… – начал было Леший, но Кравченко перебил:
– Цыц! Не пугай детей!
– Обижаете, товарищ капитан! Давно уже не дети! – фыркнула Юлька.
Внимательно глядя ей в глаза, от чего моя подруга вдруг сделалась меньше ростом, Кравченко тихо спросил:
– Тебе сколько лет было в восемьдесят седьмом?
– Четырнадцать… А что?
– А то, что мы тогда уже в Афгане «духов» на тот свет сгружали, пока вы в школу с бантиками бегали.
Юлька умолкла, поняв, что сморозила какую-то глупость.
– Ротный, не надо, не заводи! – попросил Рубцов. – Позвал девчонок, а сам опять…
– Действительно, Леха, заканчивай! – поддержал его Леший. – В кои-то веки собрались втроем, и опять начнем за Афган разговаривать. Давай лучше напьемся!
– Да-да, правда, – сник Кравченко. – Наливай тогда…
– Я не пью водку, – отвела я руку Рубцова, потянувшуюся с бутылкой к моей рюмке.
– У-у, какая же ты тогда боевая подруга? Звание-то есть у тебя? – спросил тот.
– Я старшина. Но даже это не обязывает меня пить спирт стаканами.
– Какая колючая девочка! – одобрительно захохотал Леший.
– Нет, я ж не про то, – смутился почему-то Рубцов. – Просто я привык, что сейчас все пьют, никто не отказывается.
– Ну, простите, что разочаровала – такая уж я нестандартная!
– Да, и мужиков по морде хлещешь! – насмешливо глядя на меня, добавил Кравченко. – Прикинь, Леший, она какому-то лейтенанту в госпитале по роже съездила! И… как ты его там назвала, я не запомнил?
– Уродом и козлом.
– Так и сказала? – удивился Леший.
– Так и сказала.
– Ну, молоток! А за что? Приставал?
– Что же у вас всех мозги под одно заточены? «Приставал, приставал»! – бросила я с досадой. – Уже не пристает, передумал.
– Вот я и говорю – так их всех и надо, иначе достанут! – захохотал Леший.
– Простите, а мы так и будем весь вечер обсуждать мою личную жизнь? – поинтересовалась я, устав от такого пристального внимания.
– Вот, кстати о личной жизни! – подхватил Леший, закуривая. – Я не женат, не интересуетесь?
– Чем, залежалым тридцатишестилетним мясом? – толкнул его в бок Рубцов, и Леший обиделся всерьез:
– Сам ты мясо! Женился сразу после школы и гордится! А бедная Ленка даже нагуляться не успела, как все нормальные девки – сразу киндер, и муж то в Афгане, то еще где!
– Дурак ты! Может, я только из-за сына и выжил там, да из-за Ленки, потому что ждала…
– А я не спорю.
Все это время я, не отрываясь, смотрела на Кравченко – он молча сидел, глядя куда-то мне за спину, на темную штору окна. Казалось, что он ушел куда-то далеко в своих мыслях и не замечает, не слышит ничего вокруг. Я не могла оторваться от этого лица, во мне все разрывалось от чего-то неизвестного ранее, и вдруг поняла, что могу вот так часами смотреть на него, просто смотреть, и все. Я увлеклась настолько, что даже не заметила, как и он, очнувшись будто, посмотрел на меня.
– Не надо, девочка, – негромко попросил он.
Я вздрогнула, его ручища накрыла мою:
– Не надо, не смотри на меня так, не придумывай себе красивых историй про войну и раненого героя, это не обо мне сказка.
– А как вы можете знать, о чем я думаю?
– Я старше тебя почти на твою жизнь.
– Неправда.
– Правда. Я же все вижу – тебе романтики захотелось, а я для этого не создан, я…
– Ага, «я – простой солдат, и не знаю слов любви!» – фыркнула я. – Где-то я уже это слышала.
– Образованная, комедии старые знаешь…
– При чем здесь это? Я просто хотела тему сменить.
– И все же, я очень прошу тебя – не придумывай себе ничего, не ломай свою жизнь.
– За меня не решайте, ладно? Я взрослая женщина.
– Вижу. Взрослая, – усмехнулся он грустно.
…В конце концов мы, кажется, напились, не помню уже. Назавтра раскалывалась голова, и перед глазами плыли круги, а вечером вдруг позвонил Рубцов. Я удивилась – телефон никому не оставляла, но все оказалось просто – разведчик Серега «вынул» всю информацию обо мне у моей сменщицы Лорки в госпитале.
– Мне надо тебя увидеть, – сказал Рубцов. – Выходи через двадцать минут на улицу, – и положил трубку.
Ой, мама, кажется, даже зеркало испугалось моего вида – ну и морда! Кое-как нарисовав на ней лицо, что, правда, тоже было весьма условно, я влезла в джинсы, кроссовки и джинсовую ветровку и спустилась во двор. Меня пошатывало, я вообще-то не пью, но вчера… У подъезда стоял «жигуль» зеленого цвета, из него-то и высунулся Рубцов:
– Садись!
Я шатнулась в сторону машины, и ехидный разведчик подмигнул:
– Ой-ё-ёй, такая маленькая, а так пьёть! Болит голова?
– Я ее вчера где-то оставила, – пробормотала я, сжимая пальцами раскалывающиеся виски.
– Ну, понятно. Погоди-ка, сейчас поправим, – он порылся в бардачке, вынул упаковку аспирина и протянул мне. – Вот, выпей пару штук, там минералка сзади на сиденье. И постарайся как-нибудь переварить то, что я сейчас тебе скажу. Завтра мы уезжаем в командировку на год. Объяснять, думаю, нет нужды?
– Нет, – я машинально сунула в рот две таблетки аспирина, сделала глоток тепловатой минералки. Противный вкус таблеток, усугубляемый пузырящейся водой, заставил меня передернуть плечами и зажмуриться. Нет, со спиртным нужно аккуратнее… Я вообще-то почти не пью, но вчера у меня отказали тормоза, и пропал рассудок.
– Умница, – говорил тем временем Рубцов, высунувшись между сидений и глядя на меня своими прищуренными глазами. – Я ротного знаю, он мужик железный, сам не скажет… Ты ему понравилась, но в главном он прав – он тебе не пара. Ты молодая, симпатичная, у тебя все еще впереди, а у него – только война. Ничего больше, война только. Как и у нас с Лешим. Я понятно объясняю?
– Нет.
– Хорошо, попроще. Не пытайся его ждать, он не хочет этого, а у тебя все вчера на мордочке написано было. Леха прав – ты не будешь с ним счастлива, с нами вообще нельзя быть счастливыми.
– А как же ваша жена?
– Ленка-то? Не знаю, я не спрашивал, но думаю, что если бы не я, то у нее была бы другая жизнь.
Рубцов закурил, я сидела, не совсем понимая, к чему этот разговор, но мне хотелось плакать – мужчина, ради которого я была готова на все, отвергал меня, даже не узнав как следует. Причем он сделал это не сам, не глядя мне в лицо, а поделившись опасениями с лучшим другом. Мужик называется!
– Сергей, а я могу сама поговорить с ним? Мне это важно.
Рубцов вздохнул, выбросил сигарету и завел мотор:
– Поехали, но только потом не обижайся – сама виновата.
…Где-то я это уже слышала…
Мы приехали в старый район города, где стояли какие-то мрачные, жуткие бараки в два этажа. Во двор одной такой развалюхи мы и завернули. «Какой кошмар», – пронеслось в голове – мои белые кроссовки выглядели здесь чем-то непристойным, неуместным. Грязища в подъезде поражала, так же, как и облезлые стены с пятнами плесени, как расшатанная лестница с полусгнившими ступеньками, по которой мы поднялись на второй этаж. Рубцов толкнул дверь, и, когда она открылась, увлек меня за собой внутрь. Это была одна комната, здоровенная, правда, но запущенная, почти без мебели. Посреди нее на полу стоял рюкзак, рядом с ним – армейские ботинки и какие-то вещи, над всем этим завис Кравченко, голый по пояс, в синих спортивных брюках. Обернувшись на звук открывшейся двери, он разозлился, когда обнаружил, что кроме Сереги, в квартиру вошла еще и я.
– Ну, и кто просил тебя это делать? – неласково поинтересовался он у Рубцова.
– А иди ты, Леха, к такой-то матери! – вспылил тот. – Сам скажи ей, в конце концов, девочка имеет право на человеческое обращение! – и Рубцов вылетел из квартиры, шарахнув дверью.
– Ну, здравствуй, ласточка! – произнес капитан.
– Здравствуйте.
– И чего ты ждешь от меня? Признаний в вечной любви на второй день знакомства? – серые глаза пристально смотрели мне в лицо.
– Нет.
– Тогда зачем ты здесь?
– Не знаю… – я совсем растерялась, не знала, то ли возмутиться, то ли заплакать, то ли просто развернуться и уйти… Нет, вот последнего я бы точно не сделала, даже если он погнал бы меня палкой.
– Я же просил тебя – не сочиняй сказок, не порти жизнь, я не пара тебе, ну, посмотри ты на меня внимательно – мне тридцать семь лет, у меня нет ничего, кроме этой конуры и набора пуль, которые из меня вынули. И на себя посмотри – молодая…
– Не трудитесь, товарищ капитан, – попросила я. – Это все вы сказали мне вчера, а сегодня повторил капитан Рубцов, так что глупо одно и тоже по нескольку раз…
– Повторяю вопрос – зачем тогда ты здесь? Я прошу тебя – иди, мне нужно собираться, – Кравченко демонстративно отвернулся от меня, склонившись над рюкзаком.
– Я думаю, что это не особенно сложно, учитывая, что вы не на курорт едете, – заметила я – ко мне вернулась самоуверенность, ведь, раз он не выкинул меня из квартиры на первой секунде, то теперь уже точно этого не сделает.
– Тогда садись и не мешай, – он кивнул в сторону дивана, и я опустилась на него. – И еще – «выкать» перестань, терпеть не могу!
Я кивнула, чего он, по-моему, не заметил, сосредоточенно упаковывая рюкзак, и принялась разглядывать стены хибары. Ничего интересного, только фотография в рамке на стене – Кравченко, Рубцов, Леший – молодые, улыбающиеся, на фоне какого-то кишлака. Больше ничего. Богатая квартира – диван, два стула, маленький стол с пепельницей, на полу – немецкий телевизор и видеомагнитофон, валяются какие-то кассеты. Все.
Кравченко закончил с рюкзаком, посмотрел на меня:
– Нравится обстановка?
– Да, как в казарме – ничего лишнего.
– У тебя есть родители? – неожиданно спросил он.
– Да, только я с ними давно не живу.
– Почему?
– Так вышло. Они не могут смириться, что я институт бросила.
– Какой?
– Медицинский. Пошла в училище, потом в госпиталь устроилась, аттестовали, фельдшером работаю. А мама мечтала, чтобы врачом.
– Что ж ты так? – поинтересовался Кравченко, садясь на пол у стены.
– Стыдно быть плохим врачом. А фельдшер я хороший.
– Да, я слышал – «руки ангела», – он улыбнулся из-под усов, и у меня как-то потеплело на душе.
– Откуда вы… ты знаешь?
– Рубцов нарыл сегодня.
– Оперативно! – усмехнулась я.
– Разведка. Знаю, что тебе двадцать пять лет, была замужем, правда, недолго и неудачно, работала сначала в городской больнице, потом в госпиталь ушла. На работе уважают, хотя и дерешься, – снова улыбнулся он.
– Да-а! – протянула я. – Подготовился. Жаль, у меня нет друзей в разведке, было бы, о чем поговорить. Хотя… Капитан Алексей Кравченко, тридцать семь лет, Афганистан, Чечня, два ранения… В общем, все.
– Авдеев изложил?
– Да.
– А говоришь – разведка нужна. Добавлю – не женат, не был никогда, характер несносный, бессонница, невроз, выпиваю, нечасто, но в дрова.
– Мне все ясно. Леша, а возьми меня с собой, – неожиданно для нас обоих попросила я.
– Куда? – не понял Кравченко.
– С собой, в командировку.
– Ты соображаешь вообще, о чем говоришь?! – заорал он, вскакивая. – Это тебе что, игрушки в войнушку?! Пиф-паф, падай, ты убит?! Там бабам не место!
– Не ори! Я не баба, я фельдшер, я старшина медицинской службы…
– У меня в роте фельдшера только парни, так было и так будет! Все, хватит! – отсек он.
Я замолчала, не понимая, как вообще у меня это вырвалось, и в какой момент я поняла, что если меня не будет рядом, то с ним непременно случится что-то ужасное, непоправимое, от чего только я и сумею его уберечь. Мы молчали, а потом я протянула руку и дотронулась до его плеча, до татуировки, которая снилась мне ночью – небо, горы… Я вдруг почувствовала, как неудержимо тянет меня к этому человеку, как я хочу быть с ним. Видимо, от меня пошла какая-то волна, потому что он тоже что-то почувствовал.
– Подумай хорошо, – сказал глуховато Кравченко, повернувшись ко мне и глядя в глаза.
– Я не хочу думать, Леша, ты нужен мне, я за этим и приехала, я никогда не делала такого раньше… Мне наплевать, что мы едва знакомы, я хочу быть с тобой везде и всегда, я прошу, не прогоняй меня, иначе я не переживу… прошу тебя… прошу…
– Не плачь…
Он обнял меня как-то неловко, неумело, гладил по голове, потом поднял с дивана и носил на руках по комнате, как носят плачущего ребенка. Со стены улыбались Рубцов и Леший…
…Утром я проснулась на продавленном диване под простыней, было дико холодно, в кухне хлюпала вода. Я встала и пошла на этот звук – Кравченко обливался холодной водой над большим тазом, по рельефным мышцам стекали капли, он фыркал и снова лил на себя ледяную воду. Он был так невыразимо прекрасен, что у меня даже дыхание перехватило… Я подошла сзади и прижалась к его спине.
– Фу, напугала! – засмеялся Леха и вылил на меня остатки воды из железной кружки.
Я завизжала, он, смеясь, подхватил меня на руки и понес в комнату. Мы занимались любовью часов до трех, забыв обо всем на свете, даже о том, что ему скоро ехать на вокзал. Хорошо, что вообще спохватились. Леха одевался, я тоже поднялась, шатаясь, как пьяная. Он подал мне джинсы, майку, кроссовки:
– Осталось только ключи соседке занести, – он сказал это так буднично, словно собирался на дачу на выходные. – У нее дочка замуж вышла, пусть у меня пока живут. Ты вот что, Марьяна, фотографию забери пока, пусть у тебя побудет…
Я бережно сняла со стены рамку и прижала к себе:
– Леша, а можно, я с тобой на вокзал поеду?
– Зачем тебе?
– Надо.
Что-то в моем лице сказало Кравченко о том, что я все равно сделаю так, как решила, поэтому он согласно кивнул и предложил:
– Давай присядем.
Мы сели, потом Кравченко легко поднялся, подал мне руку повел за собой из квартиры. Постучав в дверь на первом этаже, Леха отдал ключ маленькой женщине в красном платке. Она заохала:
– Лешенька, куда опять?
– Командировка, Ольга Ивановна. Пусть Наташка ваша с Пашкой у меня поживут пока.
– Спасибо, Лешенька, – закивала соседка. – Ты не сомневайся, все в целости будет. Дай тебе Бог! – она перекрестила Леху и заплакала: – Возвращайся, Лешенька…
– Вернусь, Ольга Ивановна.
К поезду никого чужих не пускали, но Кравченко провел меня через милицейский кордон. На перроне было очень много людей – военные в камуфляже, их жены, дети, родители… Целая толпа, колыхавшаяся вокруг этих военных, многоголосо звучащая и то и дело разрываемая детским плачем… Плачущие женщины, жмущиеся к затянутым в камуфляж мужьям и сыновьям, дети всех возрастов, то сидящие на руках у отцов, то прилипшие намертво к родительской куртке… Я увидела Рубцова с красивой рыжеволосой женщиной и парнишкой лет восемнадцати в форме военного училища. Брови Сереги взлетели вверх, когда он увидел меня рядом с Кравченко.
– Знакомься, Ленка! – весело сказал он жене. – Это Марьяна.
– Очень приятно, Лена, – просто и дружески отозвалась красавица. – А это Саша, наш сын.
– Здорово, дядь Леш! – пробасил парень, протягивая Кравченко руку.
– Здорово. Как учеба?
– Порядок!
– Отличник! – гордо произнес довольный Рубцов, потрепав Сашу по затылку. – Командир отделения, должность обязывает хорошо учиться.
Тем временем Лена незаметно взяла меня за локоть и отвела чуть в сторону:
– Девочка, а у тебя это серьезно? В смысле, с Кравченко?
Я даже не возмутилась подобному вопросу от человека, которого знаю всего пять минут – Лена внушала доверие и производила впечатление умной и надежной женщины.
– У меня – да, у него – скорее нет.
– Вот что – я дам тебе телефон, звони, поболтаем. Ждать намного легче, когда есть, с кем поговорить об этом.
– Спасибо вам.
– И давай сразу на «ты», хорошо?
В это время раздалась команда «По вагонам!», и толпа на перроне разделилась надвое – люди в камуфляже двинулись к поезду, остальные замерли, глядя на них. Леха обнял меня, поцеловал, долго держал мое лицо в своих ручищах, а я все шептала, глотая слезы:
– Я все равно к тебе приеду… вот увидишь…
– Забудь об этом! Я запрещаю тебе! Увижу – сам лично, собственными руками обратно отправлю, поняла? Не смей! – он еще раз поцеловал меня и вскочил на подножку тронувшегося уже поезда…
Просто сорок первый год какой-то… В мирное время провожать человека на войну… врагу не пожелаешь. Но разве же мы в этом виноваты – Леха, Рубцов, Леший, Лена, я?..
С вокзала я возвращалась вместе с Рубцовыми; невысокий, крепкий Саша потихоньку меня разглядывал, а его мать… Я даже не думала, что бывают такие открытые люди – она рассказывала мне о своей жизни так просто и буднично, словно бесконечное ожидание было делом обычным, словно не было многих месяцев мучительного одиночества, бессонных ночей с маленьким сыном, постоянного безденежья и неустроенности. И главное – страха, постоянного страха, что можешь не дождаться…
– Лена, тебе не бывает жалко, что ты замужем за военным?
– Я не думаю об этом, просто живу, и все. А что, женой слесаря или инженера проще быть?
– Не знаю. Но все-таки слесарь или инженер – это другое немного…
– С чего ты взяла? Трудно быть женой в принципе, а уж чья ты жена – дело десятое.
Мы еще долго шли молча, и я все думала об этих ее словах, понимая, что, скорее всего, она права. Мой первый и такой недолгий муж не был военным, но жить с ним из-за его бизнеса и невыносимого характера оказалось тоже невозможно. Так что и у меня был кое-какой опыт по этой части…
– Зайдем к нам! – пригласила вдруг Рубцова, когда мы проходили мимо панельной девятиэтажки.
– Это удобно?
– Неудобно, когда у военного дети на соседа похожи! А все остальное нормально, – пошутила она. – Идем.
Их квартира оказалась «двушкой» на седьмом этаже, уютная, чистая, хотя и маленькая совсем. Было видно, что хозяйка очень много времени уделяет своему дому, вкладывая в него всю душу и умение. И запах… пахло пирогом с капустой.
– Это я всегда в дорогу ребятам пеку такой пирог, по традиции уже, – объяснила Лена, перехватив мой взгляд. – Рубцов без этого не уезжает, говорит – тогда в поезде домом пахнет.
Мы пили чай в большой комнате, служившей, видимо, и гостиной, и спальней, и кабинетом – Лена работала бухгалтером в небольшой фирме по продаже офисной техники, и на столе в углу была свалена целая куча папок.
– Лена, а ты Кравченко хорошо знаешь? – осторожно спросила я, опуская на блюдце фарфоровую чашку с чаем.
– Леху-то? Конечно, они ж с училища вместе, в Афган тоже вместе попали. Я ж как мать им всем, – Лена усмехнулась, потянулась к вазочке с конфетами, взяла карамельку, потом, передумав, бросила ее обратно. – Они со мной советуются, к нам с Рубцовым идут с любым горем, с любой радостью. Я ж и по госпиталям ездила сколько раз, что к Кравченко, что к Лешему. А когда Леху в Афгане контузило, я возле него почти месяц сидела безвылазно. В Ташкенте, помню, жарища, дышать нечем, а я в палате с Кравченко загораю… Он в очень тяжелом состоянии был, не слышал, почти не говорил. Врачи сказали – может остаться на всю жизнь глухим. Обошлось, слава Богу… Я там такого насмотрелась, в госпитале этом – не расскажешь! Мальчишки молодые, а искалечены так, что глянуть страшно, – она передернула плечами и перевела разговор. – Знаешь, Леха нескладный какой-то в жизни, неловкий, а вот на войне, говорят… Лучше него в батальоне нет, у него в крови война. И из-за этого он все время один. Ну, и пил после Афгана долго, да и после первой чеченской тоже… Напьется и воет, как волк. А потом – как отрезало, завязал. Но по службе никак не продвинется, дурацкая манера называть идиота идиотом в глаза, не взирая на погоны. А кому ж это понравится?
