Kitobni o'qish: «Пленник порока»
Сквозь поколенья и года
Не убывает сила в перстне –
Какой бы не была страна,
Оно живет с владельцем вместе.
Кольцо сначала бережет
От лютой смерти, бед, стенаний
Но тем, кто смерть несет иль лжет,
Намечен путь в страну страданий.
В том камне алый огонек
Предупреждает о несчастье,
И как бы ни был путь далек –
Тебя он приведет к расплате.
С. Кулманова
Легенда о перстне
В давние времена в городе Константинополе жил человек. Слыл он великим мастером ювелирных дел. Не было ему равных в этом не только в Константинополе, но и во всей Византии. Делал мастер перстни, браслеты и ожерелья и тем зарабатывал немалые деньги.
Всего было в достатке у ювелира, не было у него только семьи. Жил он одинокой холостяцкой жизнью, а годы шли и стал он уже немолод.
Но вот однажды встретил мастер девушку, прекрасную как сама любовь. Воспылал он к ней страстью, и девушка, как это не странно, ответила ему взаимностью. Ювелир женился на ней, препятствий к этому никто не чинил, и стал жить семейной жизнью.
Только после свадьбы понял мастер, что многого не разглядел в характере своей красавицы-жены. Оказалось, что под ангельским личиком скрывается дьявольский нрав. Но он все равно продолжал любить свою жену, и потому прощал ей все злобные выходки, принимая ее такой, какая она есть.
Время шло. Ювелир делал свои украшения, предоставив молодой жене полную свободу действий. Та занималась исключительно собой, не прилагая ни малейших усилий к тому, чтобы сделать счастливым мужа.
Однажды жена все же порадовала мастера вестью, что она беременна. В положенный срок на белый свет родилась девочка. Семейная жизнь начала потихоньку входить в спокойное русло. Конечно, примером добродетели жена мастера не стала, но и откровенно злобных выходок себе уже не позволяла.
Увы, причиной этому было не рождение дочери. Ювелир и не догадывался, что его жена, уезжая на несколько дней, вовсе не гостит у родителей, как она обычно говорила, а принимает участие в служениях, противных Богу, то есть, в черных мессах.
Годы все шли, мастер по-прежнему ни о чем не догадывался. Его только удивляло, что жена никогда не берет с собой дочь, когда едет погостить у родных. Знай, все отговаривается, дескать, отец не может простить ее за то, что она подарила ему внучку, а не внука, и девочку видеть не хочет. Ювелир изумлялся стойкой неприязни свекра, но вслух ничего не говорил. Он-то любил свое единственное дитя до самозабвения.
Дочь подросла и стала писаной красавицей, не уступающей в красоте матери, да еще и душа у нее была светлая, как у настоящего ангела, сошедшего с неба, чтобы спасти нашу грешную землю.
Однажды жена внезапно выразила пожелание взять девушку с собой. Та с радостью согласилась. Вернулась она через месяц. Обливаясь слезами, поведала она мастеру о том, что их единственная дочь скончалась от болотной лихорадки, как только они приехали к ее родственникам.
Ювелир был безутешен, но ни на минуту не усомнился в правдивости слов жены, только лишь изъявил желание как можно скорее посетить могилу дочери. Жена не сопротивлялась открыто, но каждый раз находила все новые поводы для того, чтобы отложить поездку.
И тут ювелир заподозрил неладное и, не сказав жене ни слова, уехал к ее родителям один. Каково же было его недоумение, когда он обнаружил, что родители жены скончались несколько лет назад. Сначала он не поверил этому, но когда посетил кладбище, нашел там их могилы. Могилы же дочери ему увидеть так и не удалось.
Вернувшись домой, ювелир не сказал жене ни слова о том, где он был и что обнаружил. Та, испугавшаяся сначала, постепенно успокоилась и пришла к выводу, что ее супруг ездил по каким-то своим делам.
Ювелир начал следить за женой. Когда она в очередной раз собралась ехать к родителям, он сказался больным и не стал даже изъявлять желания поехать с ней, чтобы навестить могилу дочери. Жена уехала, и он тут же последовал за ней, стремясь докопаться до разгадки зловещей тайны.
Мастер прибыл как раз вовремя и увидел, как участники черной мессы приносят в жертву сатане молодую девушку. Это была не дочь ювелира, но тот понял суть происходящего.
В следующий раз черная месса была прервана в самом разгаре появлением священников. Жену ювелира, по его просьбе, не предали смерти, как остальных участников черной мессы, а привезли в монастырь, чтобы изгнать из нее демона. Ритуал выполнили со всей тщательностью, и, наконец, душа ее очистилась от скверны. Сразу же после того, как дьявол был изгнан, жена мастера скончалась.
Отпускать демона бродить по земле было бы весьма неосмотрительно, но и погубить его невозможно. Поэтому решили заточить его, чтобы он не навредил людям. Для этого ювелир изготовил кольцо – серебряный перстень с черным опалом. В него-то стараниями монахов и был загнан демон.
Когда ювелир отливал перстень, монах наложил на него заклятье. Он понимал, что когда-нибудь, несмотря на все ухищрения, перстень может попасть в чужие руки. Поэтому ювелир и монах постарались как можно крепче обезопасить проклятое украшение. Сделать его совсем безобидной побрякушкой они не могли, но подчинить при определенных условиях демона, таящегося в кольце, воле его владельца, им оказалось под силу.
В итоге демон, заключенный в перстне, не мог вредить владельцу кольца, автоматически становящемуся его хозяином, и обязан был во всем ему помогать до тех пор, пока тот не совершит три поступка, разрушающих заклятье. И тут демон волен расправиться со своим хозяином, и ничто не помешает ему.
По заклятью, демон мог освободиться в только в том случае, если владелец перстня станет причиной смерти женщины, лжесвидетелем и лишит ребенка куска хлеба.
Монахи не думали, что перстень еще когда-нибудь окажется в руках кого-то из мирских людей. Мастер, постригшись, остался в монастыре и всегда носил перстень на левой руке, как напоминание о своей неосмотрительности и постигшем его горе. Он завещал похоронить зловещее кольцо вместе с собой, тем самым навсегда избавив людей от напасти, но судьба распорядилась иначе.
Однажды мастер отправился с неким поручением в соседний монастырь. По пути на него напали разбойники. Его убили, сняли с шеи золотой крест, а с пальца дешевое серебряное кольцо с черным опалом. С тех пор проклятый камень начал странствовать по свету, принося людям горе.
Глава 1
Не единым разумом жив человек. Если вдуматься, в жизни, в обычаях, в вере, в привязанностях и страстях людей – разуму принадлежит далеко не первостепенная роль. Человека человеком делает страдание…
Альберто Моравиа
1850 год. Осень. Подмосковье
Опять вспомнились Сергею эти глаза. Боже! Разве может быть девушка такой красивой?
«Конечно! – отвечал ему внутренний голос. – Если есть такие идиоты, как ты, почему бы не рождаться на земле таким богиням, как Екатерина!»
Он безотчетно верил снам, предсказаниям и гадалкам. Одна из них предрекла ему богатую жизнь после многолетних лишений и бед. Ему было восемнадцать лет, самый опасный возраст для любовной болезни, раны и шрамы от которой остаются на всю оставшуюся жизнь.
– Это с отцом, что ли, я ее заработаю? – недоверчиво спросил он у гадалки.
– Да нет, милый. Случай тебе будет, не упускай его, – ответила та, глядя на Сергея жгучими черными глазами.
– Да, плохи мои дела! – сказал сам себе Сергей Юзов. Он надеялся на быстрое и ошеломляющее богатство, но ему предлагают ждать. А тут еще он, выходец из захудалого дворянского рода, давно потерявшего свой статус и превратившегося в обычных ремесленников, не на шутку влюбился в богатую аристократку Екатерину Лиговскую.
Сергея не так восхищали красота и утонченность Екатерины, как случай, который свел его с ней. Еще совсем недавно он и подумать не мог, что окажется во дворце, на балу, устроенном императором Николаем Павловичем.
* * *
…Никто и никогда так и не узнал бы, что мать Сергея, Евдокима и Вероники была родом из знаменитого рода Перстневых, чье положение в свете с десяток-полтора лет назад играло немалую роль. Но случилась в семье, некогда большой и славной своими делами, какая-то драма, и стали родные люди в одночасье врагами. А веник разломать по пруту проще, чем если он крепко связан. Вот и покосило время всех Перстневых: кто погиб на поле брани, кто впал в немилость, кто так сгинул. Смутно с детских лет помнила Варвара, что проклял и изгнал ее родителей из дома родной ее дед, а за что? И следа в памяти не осталось, а родители ее крепко берегли тайну и так и унесли ее с собой в могилу. Рано они померли, и Варе пришлось совсем забыть о былом величии рода и о своем происхождении. Жила в нищете и вечной работе за кусок хлеба, пока не встретила Гаврилу. И, как оказалось, на счастье.
Полгода назад к ним приехал поверенный семьи Перстневых Николай Ильич Прокопов и, к немалому удивлению семьи Юзовых, оповестил о том, что их мать, Варвара, стала единственной владелицей солидного по своему значению наследства.
Гаврила не знал, как поступить. Ведь он встретил ее, совершенно не зная, из какой она семьи, да и не интересовала его вовсе родословная жены, а теперь…
Дети же отнеслись к неожиданному наследству с превеликою радостью, и месяц спустя Гаврила со старшим с сыном Евдокимом отправились к последнему умирающему родственнику Варвары, чтобы высказать благодарность и принять завещанное наследство.
О неожиданном счастье Юзовых вскоре узнали многие в Снегирях и старались более приблизиться к их семье, так как эта история обросла невероятными по своему масштабу слухами о происхождении Варвары.
* * *
Вспомнили о Варваре и в свете, и некоторые родовитые семейства не преминули явиться к ней в дом с визитом и выказать свое уважение. Семью Перстневых знали в высших кругах многие, и ее былые заслуги перед отечеством у многих оставались в памяти.
Но вскоре интерес схлынул. Проходило время, но оно почти ничего не изменило в жизни простой купеческой семьи. Да, они стали богаче, но не на столько, чтобы занять подобающее происхождению Варвары место при дворе, и тогда Гаврила решился на шаг, вполне приемлемый по тому времени. Кроме небольшого недвижимого имущества и некоторой суммы денег, Юзовы получили в наследство большую и очень дорогую коллекцию картин, среди которых солидное место занимали полотна западных художников, но с одним условием – не продавать их.
Но, как оказалось, на эти картины уже давно положил глаз богатый аристократ Тобольский Леонид Павлович, пользовавшийся славой влиятельного человека при дворе. Когда последний Перстнев уже был тяжело болен, он хотел было выкупить у него картины, но умирающий категорически ему отказал и не менее строго предупредил Гаврилу, что ему надлежит хранить наследственный раритет как зеницу ока, и под страхом смерти приказал не продавать ничего, что Гаврила клятвенно пообещал ему. Такое же требование было записано и в завещании.
– Я не могу нарушить клятву, которую дал родственнику моей жены, – сказал Гаврила Леониду Павловичу, когда тот уговаривал его продать картины за большую сумму.
Но этот человек не для того приехал из такой дали, чтобы возвратиться ни с чем.
– Ладно, Гаврила, я прекрасно знаю, о чем ты думаешь. Давай серьезно, по-мужски обсудим все, – Леонид Павлович встал и, прохаживаясь по маленькой комнате тяжелыми шагами, обдумывал, с чего начать.
Гаврила чувствовал себя не совсем уютно. Терзали его смутные подозрения, что Тобольский действительно знает о тайном желании Гаврилы попасть ко двору, потихоньку утвердиться при нем и стать продолжателем знаменитого рода своей жены.
– Ну, говори, – наконец выдавил из себя Гаврила.
Леонид Павлович будто сейчас заметил, в каком жилище он находится. Он оглянулся вокруг, внимательно рассматривая нехитрую обстановку купеческого дома, хозяин которого совсем недавно выбился из мастеровых-краснодеревщиков во владельца мастерских и торговца своими же собственными изделиями, и с некоторой брезгливостью и недовольством обошел стол, придвинул крепкую, искусно сделанную лавку к столу и сел.
– Как ты знаешь, Гаврила, человек я при дворе не последний, и могу тебе и семейству твоему помочь в восстановлении доброй фамилии твоей супруги, так что дети твои будут уважаемыми и почитаемыми людьми в свете. А более того – у меня остановился посол Вюртемберга. Так вот в чем дело-то. Посол этот, Фредерик фон Барнет, ищет мастеровых для перенятия, так сказать, опыта. Но! Но все это, я тебя предупреждаю, очень конфиденциально. И если ты согласишься оказать ему эту услугу, поверь, в долгу он не останется.
– А что ж мне проку от посла этого?! – спросил Гаврила.
– Польза тебе будет от меня! Коли с картинами договоримся, так и с послом тебя познакомлю, а уж у него тебе и твоим детям есть чему поучиться!
– О картинах речи не может быть! – властно заявил Гаврила.
– А ты не торопись с ответом, я ж тебя не продавать их прошу, – заметно лукавя, ответствовал Леонид Павлович.
– А что ж?! – удивился Гаврила.
Тобольский присел и, подвинувшись поближе, заглянул Гавриле прямо в глаза, потом оглянулся и, убедившись, что никто за ними не подсматривает, произнес:
– Ты их подари музею моему… Не торопись, не торопись, – предупредил он Гаврилу, видя как тот встрепенулся, услышав такое. – Во-первых, ты сделаешь благородный жест, о котором узнают многие, во-вторых, я познакомлю тебя с нужными людьми, а в третьих, мы подпишем бумагу, где сказано, что ежели я не выполню таких-то и таких-то условий, ты вернешь картины себе, – теряя терпение объяснял Тобольский.
– Да уж, у вас возьмешь обратно! – недоверчиво произнес Гаврила.
– Слово дворянина! – хлопнул себя кулаком в грудь Тобольский.
– Я подумаю, – вздохнув, посулил Гаврила. Им обоим уже достаточно надоел этот разговор. Они разошлись, пообещав друг другу встретиться через неделю.
В порядочности слов и поступков Тобольского еще никому не приходилось сомневаться, и наутро следующего дня, поговорив о сделке с семьей, Гаврила решился.
– О детях надо думать, – сказала Варвара, перемывая посуду после ужина.
– Да-а, – протянул Гаврила. О клятве, которую он дал умирающему, никто не хотел вспоминать.
– Но, как же… – начал было Гаврила, но жена его остановила:
– Они обо мне столько лет не вспоминали, отец с матерью в немилости из-за них сгинули, а теперь хотят, чтобы я их требования безумные выполняла! Ну уж нет! Думаю, Бог на меня не обидится, а больше мне не перед кем оправдываться! Тем более, что не продаем мы их, а по необходимости…
– И по доброте душевной дарите музею Тобольского! – закончила Вероника, услышавшая разговор родителей и решившая тоже принять участие в этом нелегком для них выборе.
За ней пришел Сергей и молча уселся на лавку в ожидании дальнейшего развития событий.
– А тебе чего? – буркнул Гаврила, насупив брови.
– Умный человек этот Тобольский. И ты себя обманутым не чувствуешь, и его не обидишь. У него, похоже, большая своя выгода во всем этом есть. Думаю, отец, тебе надо прислушаться к его советам и поступить именно так, как он предложил. Вот видишь, как он все обставил: ему выгода, а нам польза, да уже хотя бы от того же посла… – сказал Сергей.
Гаврила лишь вздохнул и ничего не ответил. Отрицать – значит врать самому себе, согласиться с Сергеем – изменить своему уже сложившемуся мнению о нем. Недоволен он был средним сыном, считал его бездельником, пустоголовым, так как не лежали у парня руки к тому делу, каким из поколения в поколение занимались мужчины-Юзовы. Теперь-то он начал понимать, что, видимо, в материнскую ветвь Сережка пошел. Поговорить-то он любит, и все у него так уж складно получается…
Все так и произошло, как уговаривались. Тобольский устроил выставку картин, на которой восхвалял семью Юзовых, где к месту представил и Перстневых, о которых знало общество. Недвусмысленно дал понять, что отныне он им покровительствует.
Юзовы держались на выставке сдержанно и с достоинством, отчего многие прониклись к ним уважением.
– А это князь Белгородов, – познакомил Тобольский Гаврилу еще с одним нужным человеком.
– Очень приятно, – отозвался князь.
– Вдвойне, – пожав сухую руку князя, ответил Гаврила.
– Я слышал, что вы выставили не всю коллекцию картин вашего родственника, – как бы между прочим поинтересовался Белгородов. Он тоже, как и Тобольский, был крайне заинтересован в приобретении картин.
– Да, это так. Некоторые из них я хочу продать, – ответил Гаврила и отошел к сыну, который был занят разговором с Тобольским.
– Ну что ж, вы все правильно делаете, некоторые семьи уже хотят знакомство с вами тесное иметь, и это, честно говоря, из-за моего благорасположения к вам. Вот уж и князь заинтересовался, – заметил Тобольский.
Позже, когда устраивался прием во дворце, именно здесь и познакомился Сергей с Екатериной Лиговской. Тобольский с помощью посла Вюртемберга Фредерика фон Барнета устроил выставку в одном из малых дворцовых залов, где и столкнулись двое молодых людей в первый раз.
* * *
…Раньше ему никогда не встречались такие женщины. Это и не удивительно. В семье на первом месте было ремесло. И старший брат Евдоким, и маленькая сестрица Вероника уже с малых лет были привязаны к делу.
Евдоким, получив ранние уроки плотничества в семейной артели, уже был опытным мастером, а сестрица, с детства не выпускавшая из рук кисти, умело разукрашивала деревянные изделия, изготавливаемые плотниками.
Одному только Сергею это занятие было чуждо. Он жил, развлекаясь за счет матери, которая, пряча и собирая деньги, отдавала их среднему сыну.
– Не хочу я, отец, всю жизнь спину гнуть, как вы! – резко ответил он как-то на гневные расспросы отца. – Я богатым буду и так.
– Что? Ах ты, щенок, сучий сын! – изливая праведный гнев, кричал Гаврила Юзов, – Это как же ты богатеем-то станешь? Отвечай! Или что недоброе задумал?
Среднего сына не задел отцовский строгий выговор.
– Узнаешь вскорости, – бросил он и вышел.
С того дня прошло много времени. Дело Юзовых процветало благодаря послу фон Барнету и иноземным купцам, которые оценили умельцев и стали потихоньку скупать у мастеров деревянные ложки, стулья, посуду и другие изделия.
Вскоре Юзовы были завалены заказной работой, и не только от иноземцев, но и от двора Его Императорского Величества.
– Не ценили нас раньше-то, а теперь, гляди, чего деется, – качал головой довольный Гаврила, разглядывая огромную мастерскую, где работали больше трех десятков человек.
Пусть они пока выполняют заказы на изготовление мебели и посуды для дворцовой кухни и построек, где селится челядь. У Гаврилы была надежда, что увидит однажды император работу прославленного ремесленника и тогда…
За такими мыслями и занятостью Гаврила совсем потерял из виду среднего сына. Мать, Варвара, на вопросы о нем лишь испуганно кивала головой и всячески защищала его от нападок отца.
– Да, оставь в покое мальца! Что прикипел? Не хочет он, дак не заставишь, мало тебе, что Евдоким и Вероника наравне с тобой работают?
Гаврила лишь кряхтел, но спорить с женой не собирался. Любил он ее и многое позволял решать по-своему. Сколько лет уж прошло, а до сих пор душа заходилась от нежности к ней.
«Как ее балую, так и она с этим стервецом нянькается! Ну, ничего, погодите у меня!» – мысленно угрожал он и сразу же забывал. Усталость, занятость и забота о ремесле не давали ему времени думать о Сергее.
И мечта Гаврилы сбылась. Месяц назад прискакал гонец от канцлера и объявил, что его лучшие изделия должны быть вскорости представлены для показа, и если они понравятся, он получит солидный заказ на изготовление мебели и прочих поделок для императорского двора.
– Наслышан император о твоем мастерстве и решил иноземных мастеров отбить, а нашим почет и уважение высказать, дабы всем показать, как ценятся свои мастера в родном отечестве, – доложил гонец Никита Коровин.
– Ах! – только и промолвила Варвара.
«Господи, вот удача-то! Тьфу, тьфу, тьфу», – подумал про себя Гаврила и постучал пальцем по дереву, боясь сглазить свои радости, повалившие одна за другой.
Какие чувства в эти дни переполняли сердце старого Гаврилы! Его признали! И кто? Император, ставший провозвестником грядущих перемен! Люди все больше и больше проникались к нему симпатией и радушием, и тому было множество причин.
Император Николай Павлович производил благоприятное впечатление и во дворце, и на улицах столицы, где его часто видели гуляющим без свиты, пешком, без всяких церемоний. Он здоровался с проходящими и вел себя естественно, и это, конечно, не могло никого оставить равнодушными.
– Конечно! А когда изволит его Величество?.. – заглядывая в глаза гонцу, спросил Гаврила.
– Да ты не суетись! – успокоил его дюжий молодец, слезая с коня. – Ты сначала изготовь все как следует, а потом мне весточку дай. Прослышали о тебе через немецких купцов и заинтересовались, сами Его Величество спрашивали о вас. Но не к спеху это. Так, для развлечения, – договорил гонец и вошел в дом Юзовых.
– Варвара! – крикнул Гаврила во всю глотку. – Варвара! На стол накрывай, от императора гонец прибыл! – огласил он дом таким зычным голосом, что и на улице люди вздрогнули.
На крик отца из светелки вышел Сергей.
– Сгинь! Уйди с глаз моих, – шепнул ему отец и, повернувшись к гонцу, ласково проговорил:
– Вы садитесь, садитесь! Устали, небось, с дороги-то, сейчас баба моя и на стол соберет.
Сергей стоял, облокотившись о дверной косяк, и смотрел на гонца, который в свою очередь уставился на стол, накрываемый шустрыми руками Варвары.
– Да, вот еще, – прожевывая индюшачью ножку, осведомил он, – в следующую седьмицу бал у императора во дворе, и он приказал быть вам с детьми и привести своих лучших работников. То есть, конечно, не всю артель тащи, а человек пять. А детей своих можешь взять всех, – он вытер руки о чистый рушник и, запив еду крепким вином, поблагодарил хозяев за хлеб-соль:
– Ну, спасибо, уважили. Так и передам, – он отвесил поклон и вышел. Сергей от радости чуть косяк дверной не сломал. Еле дождавшись ухода гонца, он полетел вихрем в мастерские и объявил о новости Евдокиму.
«Это, наверное, тот случай и есть, о котором гадалка сообщила», – радостно думал Сергей.
– В следующую седьмицу, говоришь? – равнодушно спросил брат.
– Ага, – ответил Сергей, развалясь на душистых деревянных опилках.
– Что ж, Бог даст, пойдут теперь наши дела в гору, – спокойно протянул Евдоким.
– Как это, Бог даст? Ты чего? Даст не даст, а во дворец на бал не каждый попадает! – Сергей обиженно отвернулся.
– Посмотрим. А Вероника как? – спросил тем же тягучим голосом Евдоким.
– Не знаю. Ей-то что, пятнадцать лет девчонке, какие ей балы!
– Эка, ты шустрый на распредел! Вперед батьки решил уже, кому пойти, а кому дома сидеть? – возразил Евдоким, и Сергей услышал в его голосе железные нотки. Тревожный сигнал. Чувствуя себя немного обескураженно от такого поворота, он отвернулся.
– Знаю, что ты думаешь! – вздохнув, ответил он. – Это я недостоин на бал пойти. Не работаю, науку не постигаю. Не как вы, примерные и хорошие. А может, судьба моя там, на балу-то этом? Э-эх! Ты не поймешь! Куда тебе, таким, как ты, – только работать, да вина на праздник побольше, – высказывался Сергей, но, повернувшись, понял, что разговаривает сам с собой.
– Даже слушать им меня противно! Вон оно что! Ну, ладно, я вам всем покажу! Всех богаче буду и к дому своему не подпущу! Ишь, все им не так, – и начал Сергей в уме перебирать все невзгоды и несчастья, им самим же придуманные. Любил он себя жалеть, а потом матери рассказывать о своей печали и доле несчастной.
– Ничего сынок, крепись! Авось, и вправду судьбу свою изменишь, так лучше во дворце попытаться…
– И найду, мама, сердцем чую, что изменится скоро жизнь моя, – тыча себя в грудь кулаком, доказывал он матери.
А мать все про кольцо семейное думала, что Гавриле принесло немало пользы. Хотя не верил муж, что от кольца в его судьбе что-то зависит, Варвара помнила слова свекра, который передал по наследству колечко старшему сыну, несколько раз повторив:
– Берегите его, и сыновьям передайте. И скажите, чтоб хранили, ибо семейная эта вещица, наша. Будут добро сеять – поможет, а коли недоброе задумают – приведет к скорой расплате.
Слова-то помнила, но давно уже похоронила надежду, что увидит еще когда-нибудь колечко заветное.
– Замуж когда выходила за Гаврилу, он и показал мне один раз его, а потом старший брат Гаврилы Петр забрал перстенек. Благодаря ему мы жили не в нищете, как было много лет назад, но и не в роскоши, как хотелось бы. А Петр, прослышав, что дела у брата на поправку пошли, затребовал кольцо и сгинул с ним на веки вечные. Ни слуху ни духу от него, – рассказывала Варвара детям.
– Это наказание ему свыше, – говаривал Гаврила, – и наследство у меня отцово увел, и колечко родовое забрал. Вот и карает его Боженька. А колечко то недоброе. Нельзя его хорошим людям носить, бес, что в камне живет, разум туманит и на грехи толкает, – он рассказывал эту историю своим детям много раз, а теперь и она позабылась.
Два дня осталось до бала, и Сергей ходил в бесконечной тревоге.
«Позволит отец пойти, али нет?» – он даже за едой об этом думал. А Гаврила смотрел на него и продолжал жалеть сына.
«Ведь вырос парень, и красив, и сложен хорошо, а мастерством да трудолюбием вот Господь обделил его! И за что мне наказание такое?»
С ним согласились бы многие. В семье Юзовых Сергей был красивее всех. Высок, белолиц, чернобров, девки так и крутились вокруг, но стоило ему открыть рот, как приходили в смущение от его слов. Уж больно они казались заумными, ничего спроста не скажет. Но парня такое отношение особо не огорчало.
Он поклялся себе, что женится только на богатой и умной девице дворянского сословия, но прежде сам станет состоятельным, чтоб соседей и родню зависть жгла синим пламенем, а особенно дядьку его проклятого, что перстень у отца забрал.
Ох, как порой торопил он миг своего превращения из ремесленника в зажиточного купца, богатого, с красивой женой и кучей ребятишек. Он бы первым делом нашел дядю и плюнул ему в лицо, сказав, что они и без этого перстня разбогатели, а Петр пусть так и остается с этой безделушкой!
С такими думами Сергей уже довольно далеко вышел за речку Беглянку, протекавшую вдоль их села Снегири, и приближался к большой объездной дороге, что вела в Петербург.
«Столица! Петербург! Жди, я скоро буду!» – мысленно пообещал он и повернул обратно. Мысли его успокоились, и он, уже ни о чем не думая, повернул было домой, как услышал позади себя тяжелое дыхание.
«Господи! Господи Иисусе! Прости мне мою гордыню и думы нечистые! Прости меня, Господи! Ни о чем более не попрошу, только спаси и сохрани!» – неистово взмолился Сергей, боясь повернуться.
Тяжелое дыхание стало медленно затихать, изредка доносились только хриплые звуки.
«Похоже, лошадь, но как она оказалась тут? Может, заплутала? Или сломала себе шею и сдыхает недалече? Да, точно лошадь! Пойду, погляжу», – догадался Сергей и повернулся. Пройдя несколько десятков шагов в густой непроглядной тьме, он увидел, что в расщелине меж двух скатившихся недавно огромных булыжников лежит почтовая карета.
* * *
Уже полностью стемнело. Варвара давно накрыла на стол и ждала своих работников. Вот показалась чернявая голова Евдокима, который докучал Веронике – ангелу с голубыми глазами и пшеничной косой, а следом, тяжело ступая, словно медведь-шатун, шел Гаврила.
– Сереньку не видали? – пряча тревогу, спросила мать.
– Он, мама, нам давно не компаньон, – ответила Вероника.
Отец и Евдоким лишь хмуро взглянули на стоящую с озабоченным выражением на лице Варвару и вошли в дом. Но не теряла надежды мать, что станет ее сыночек лучше всех.
«Как вы не смотрите, что ни говорите, никогда не откажусь от него, верю в него!» – упрямо думала она.
Сели ужинать.
– Ох и сон мне нынче плохой привиделся, – сказал Гаврила и, заметив, как жена судорожно сжала платок, взглянул в окно и закричал:
– Да не про Сережку твоего окаянного! Я скоро, того гляди, в могилу лягу, уж и к земле привыкаю, а она все об этом змееныше думает! Что ему будет? Живет себе, словно у Христа за пазухой!
Варвара опустила взгляд в пол и молча выслушала отповедь мужа.
– И не гневи меня больше, Варенька, заботой своей и опекой этого недоросля! Не то ему же и достанется от меня по полному ведру на каждое ухо! Ты знаешь, я терпелив, но и на расправу крут! Не гневи! – и, с силой бросив самодельную ложку на стол, вышел на улицу.
