«Под сенью девушек в цвету» kitobiga sharhlar

Продолжение эпопеи Марселя Пруста и дальнейшее погружение в мир, сотканный из воспоминаний, которые грозят настигнуть автора уже в настоящем. В процессе повествования перед читателем проходят чередой события и люди на смене веков и эпох. Пруст с любовью, которая местами граничит с болью, окунается в события, которые его сформировали как человека и писателя. И если в первом томе эпопеи взгляд автора несколько отстраненный, то здесь уже события и люди оформляются в оптике конкретных чувств и переживаний, которые отражаются так же и на восприятии предметов искусства, с которыми впервые знакомится Марсель, пытаясь их сопоставить с реальностью. Кроме того у Марселя подспудно начинает формироваться свой взгляд на окружающее и это не укрывается от его близких, которые начинают замечать в нем писательские задатки. Но вряд ли окружению Марселя была заметна та метаморфоза, которая начинает с ним происходить при контакте с цветущими девушками, в особенности с Жильбертой, а также те эмоциональные силы которые его тянут в разные стороны, порождая смятение, которое воплощается в творческих и художественных устремлениях.

У Пруcта восхитительный стиль: он раскрывает чувства и мысли, иногда вплоть до мельчайшиx ощущений и эмоций, представляя читателю всю гаммy тонов и полyтонов. Глубина и полнота чувств важнее cобытийности сюжeта. Отдельно взятый момeнт - миг, выхвачeнный в потоке времени - превращается в цeлую жизнь, переливается всеми гpанями своей неповторимости и дpагоценности, и находит себе подобиe в сpавнениях и воспоминаниях. Читать Пpуста - настоящее эстетическоe yдовольствие.

Вторая книга из циклa «В поисках утрачeнного вpемени» повествованием продолжает первyю. Мы вновь встречаемcя со старыми гepоями и знакомимcя с нoвыми, но по-пpежнему глaвным гepоем и цeнтром циклa вообще является сам рассказчик. Это пристальный взгляд в себя, изучениe своего внyтреннего миpа - целой Вселенной. Наш гepой - интровеpт, который впитывaет все ощущения из окрyжающего миpа, но по-настоящемy оживляeт их, придает им формy только в себе самом, посредcтвом aнализа:

«Удовольствиe я, конечно, иcпытал позднее, когда веpнулся в отeль и опять стал самим собой. Удовольcтвия — это все равно что фотогрaфии. То, что мы воспринимаeм в пpисутствии любимого существa, — это всего лишь нeгатив, проявляeм же мы его потом, у себя домa, когда обpетаем внyтреннюю темную комнaту, куда при поcторонних «вхoд вoспрещен.»

В этой книге, как можно догaдаться из названия, рассказывается в оснoвном о любви, влюблeнности, воcхищении женcким полoм. А наш повeствователь, к тому же, человек очень молодой, и все его впeчатления и ощyщения - открытиe для него: он очaрован женщинaми, он yпивается общeнием с ними, он забываeт обо вcём в их пpекрасном окрyжeнии.

«… но до чего же многоликa вcякая женщина, до чего рaзнообразны чeрты ее лицa и линии тeла, из которых лишь очень немногие, когда этой женщины с нами нет, тотчас вcплывают в нашей простодyшно сaмоуправной пaмяти!»

«И не явилиcь ли мне у моpя благородныe и бeзмятежные обpазцы человечеcкой кpасоты, поxожие на стaтуи под лyчами солнцa на беpегах Грeции?»

Почтовая открытка адресата в этот раз не застигнет (может, и к счастью...) Плотная карточка с видом города и дружеским пожеланием не печалиться по пустякам - жизнь длинная, и все еще точно не единожды переменится - прибудет в Париж слишком поздно, когда он уже будет от всего и от всех неизмеримо далек - километрами и мыслями. Теплое послание, заботливо предназначенное ему тому, прежнему, вряд ли всколыхнет хоть горстку чувств его нынешнего.

Улыбнется, быть может, себе прошлому, самому близкому и уже бесконечно далекому, и пойдет, насвистывая популярный мотив, дальше - навстречу яркой, полной, такой непредсказуемой жизни...

Это лето будет самым коротким - и самым длинным. Без сомнения, самым ярким и незабываемым. Непременно привнесет, подобно стремительному ветру, много нового - в жизнь и в самого тебя.

Под ритмичные, медитативные напевы поистине волшебной прустовской прозы, словно под стук колес, отправляемся в путешествие из самого романтичного места на Земле - разумеется, из Парижа, этого вечного города влюбленных, города, воспетого поэтами и кинематографом. Многие стремятся сюда - мы же стремимся от. От юного, мечтательного, застенчивого, не очень уверенного в себе мальчика к юноше, вполне способного за себя постоять, к юноше, уверенному в себе, в своем таланте (общение - это тоже талант), в векторе своих чувств и направлениях своих предпочтений и, главное, в своей способности нравиться.

Мы курсируем по книге между этими остановками: его Я тогдашним - его Я сегодняшним. Париж лишь приоткроет герою завесу любви (и то чуть-чуть, и словно ненароком), поманит великой тайной, намекнет о чем-то приятном, но до сих пор таком неведомом, сулящем, по ощущениям, небывалое наслаждение, заставит забыть все на свете, кроме предмета обожания (ох уж эта Жильберта - недосягаемая девочка, дочка того самого Сванна из первой части цикла Пруста), отречься мигом, не подумав даже, от собственных мечт и стремлений (прощай, мечта стать дипломатом!), лишь бы ежечасно (а лучше - ежеминутно) видеть ее, вдыхать аромат рыжих волос, любоваться руками, слушать ее голос, быть вхожим в этот дом-дворец, быть принятым ее родителями - Сванном и Одеттой, нравиться им...

Так простые, в сущности, мечты, и как же сложно оказывается воплотить их во что-то более реальное, чем грезы первой, такой непостоянной, такой недолговечной любви. Воплотить их сложно, почти невыносимо. Страдать по несбывшемуся, потерянному будет в разы легче. Страдать с холодной головой, понимая, что страдание - не навсегда.

Это была, пожалуй, самая печальная часть романа и вместе с тем, как ни удивительно быть может, едва ли не самая прекрасная его часть. Рассказать о таком сокровенном, чтобы не было слащаво, вульгарно, глупо - на это надобно талант, и немалый. Как хорошо все-таки, что Пруст-рассказчик таким талантом не обделен.

Он может показать страдания первой любви деликатно, со всей тактичностью к чувствам юноши, так детально разбирающего на молекулы вихрь своих переживаний и так упоенно предающегося этим страданиям - пока что. Пока не умрет то внутреннее существо в Марселе, пока окончательно не растворится зловредная опухоль-любовь в дымке будней. Пока еще можно - пострадать. Нет ничего постыдного в мужских слезах, как нет и ничего странного в сожалениях по поводу так и не случившегося...

Откровенно и, отчего-то думается, точно (сложно мне все-таки судить о глубинных переживаниях мужчины по поводу любви), восхитительно нежно и в самых необычных красках и найденных автором неожиданных для этого образах-метафорах. Любовь-болезнь (а у Пруста любовь всегда болезнь, всегда цепь тревог, всегда от нее нужно противоядие и исцеление) до предела обостряет чувства, делая такое обыденное - невероятно значимым и чертовски важным, громкое, напротив, приглушает, низводит до шепота.

Тяжело мне было это временами читать: помимо воли начинаешь сочувствовать, сопереживать, страдать вместе с ним, сложно остаться равнодушным. И потому так приятно было отправиться - после всех этих треволнений - в путешествие, да чтоб с ветерком, навстречу приключениям, новому, желая развеяться, желая, чтобы развеялся наконец Марсель.

В "Гранд-отель" курортного городка Бальбека входила с опаской: слишком свежи еще, как оказалось, мои яркие впечатления от кинговского "Оверлука". Впрочем, с Марселем не страшно. Страшно было бы, напротив, не познать вот этого всего - новых чувств, новых знакомств (с аристократами, художниками, прелестными созданиями из чудесного заглавия самой книги Пруста), новых освежающих открытий. Страшно было бы пропустить этот трогательный момент взросления ранимого юноши.

Оказывается - так внезапно и вдруг, - что мир не зациклен на одном человеке, пусть даже и самом прекрасном. Что мир прекрасен и удивителен по своей сути, что можно, оказывается, не только грустить и скучать, завидовать, предаваясь сожалениям. Можно быть радостным, любопытным, жадным - до новых чувств и знакомств и всех-всех красок мира. Заводить знакомства, тут же превращая новых приятелей в верных друзей. Постигать искусство, и впервые не по книгам.

Болезненный мальчик, путешествующий вместе с бабушкой и горничной Франсуазой (имена в этой книге тоже услада для слуха и глаз), на наших с вами глазах превращается в мужчину. Трогательно. Увлекательно следить за этими метаморфозами, подмечая малейшие изменения и радуясь за героя. Из мечты - в реальность. Из сонной, отупляющей фантазии - в действительность.

Недосягаемые девушки быстро обретают плоть и кровь. Боявшийся даже подойти и познакомиться очень скоро будет думать о том, а кого мне из них избрать своим очередным объектом любви.

Чужие дети растут быстро, как, видимо, и герои книг...

Язык романа французского классика - невесомый, заставляющий целиком погружаться в каждую фразу, забывая обо всем, - сделает это маленькое путешествие незабываемым вдвойне. После такой книги, кажется, даже думать начинаешь иначе, со всей тщательностью подбирая слова и выстраивая фразы - в уме и на бумаге. Красота, будто напоминает нам автор, не что-то абстрактно-иллюзорное, непонятное, неосязаемое и невидимое, она здесь, она - в самих строчках книги, заботливо собранных Прустом для нашего наслаждения - слогом и, разумеется, сюжетом. Не зря, думается, роман награжден престижной французской литературной - Гонкуровской - премией, хотя, к слову сказать, сам автор был довольно критичен к своему творению, называя его "дешевой интермедией". Время же, однако, расставило все по своим местам, воздав должное гению и мастеру слова.

Не люблю в книгах открытые финалы - всегда хочется некой очерченности и строгой определенности, но здесь же открытая, по сути, концовка удивительно закономерна. Пруст ведь не прощается с читателем - он лишь говорит: "До свидания" (до следующего свидания - в уже следующей книге цикла. К этой я шла, кстати говоря, почти три года после прочтения первой; надеюсь, знакомство со следующей у меня настолько не затянется).

Лето закончилось (не могло не закончиться, даже самое долгое, самое приятное и уж точно самое богатое на эмоции), испортилась погода, разъезжаются постояльцы (вот опять мне так некстати вспомнился старина Кинг...) Закончилась и книга, пора возвращаться в обычную жизнь...

Где ещё можно найти многостраничное описание аплодисментов публики на чтениях стихов в театре? «Закон аплодисментов» и неосознанное понимание толпой удачных находок чтецов. А Пруст уделяет этому особенное внимание, пропускает сквозь себя и выдаёт многостраничную рефлексию по этому поводу. И всё это пропитано силой, красотой и чувством стиля.

Все тот же глубинный психологизм. Сложно быть Прустом и проводить такую кропотливую работу по рефлексированию. Он оценивал, предполагал и размышлял над мотивами поступков, действий и поведения множества лиц, чтобы все это изобразить в своём романе. Например, Сванн и его прошедшая любовь к Одетте. Ведь автор до самого дна доходит. Начинает с того, как Сванн хотел сделать ей больно, показать ей, что влюблен в другую, заканчивая полным безразличием Сванна и хитрого укрывательство своих сторонних связей, а также эмоциональных и моральных мотивов этого. Автор внимателен к мелочам и каждое оброненное им слова на сотнях страниц этого романа – неслучайно. Каждое предложение выверено и точно знаменует мысль.

Пруст представляет в романе оценки, которые иначе как фундаментальными назвать сложно, во всём, не только в разборе поведения персонажей. Я не встречал где-либо ранее такой кропотливой разборки и оценки личности писателя, в данном случае Анатоля Франса (скрывающегося в произведении под именем Берготт). Описывая первую встречу со своим кумиром, Пруст изображает своё некое разочарование в противоречии между внешностью и придуманным им образом писателя на первых порах. Он проводит сопоставление поведения, манеры речи и мимики лица Франса с его творчеством, проводит параллель и мысль о неразрывности их. Он припоминает отрицательную оценку личности Франса, которую слышал ранее, и вступает с ней в своеобразный спор, доказывая, что Франс в своих ужимках и выступлениях именно такой как его творчество- оригинальный и великий. Его слова о Франсе, сравнение его натуры и творчества - лучшая рецензия, которую я когда-либо читал.

Манера описания Пруста - взять один момент, одну черту, одно ощущение или одну личность в контексте какой-то ситуации и плавненько её выводить - страница за страницей, вторая, третья, шестая, восьмая. Пруст уводит постепенно читателя от художественной реальности героев, а потом резко возвращается к контексту ситуации, в которой оставил персонажей.

Цельность работы под названием «В поисках утраченного времени» удивительна. Пускай я этот вывод сделал лишь на основании прочтения двух частей этой эпопеи, но всё же! Первый том «В сторону Сванна» плавно перетек во второй – «Под сенью дев, увенчанных цветами», одно продолжает другое, словно и не так между ними границы и разницы. Правда, некая черта есть во второй половине «Дев», за которой несколько меняется стиль изложения. Происходит это в момент погружения главного героя в модный ресторан, окружение незнакомых женщин и словно связано с его алкогольным опьянением, которое и не проходит до конца, когда его голову кружит стайка девушек с которыми он сводит знакомство.

«В сторону Свана» и «Девы» неразрывны и в тоже время в глаза бросается их явное различие. Различие именно в слове Пруста, в «Девах» оно мне показалось экспериментальным, менее выверенным и правильным, нежели чем в «Сванне». Пруст играется с подноготной каких-то действий героев, суть выражений их лиц. Например:

Он промолчал – не то пораженный вниманием к его работе, не то из уважения к этикету, из почтения к традиции, из послушания директору, а может, просто не расслышал, или чего-то опасался, или был туповат.

В одном предложении Пруст представляет героя, как, возможно, робко-умного, вежливого и застенчивого, а, возможно, глупого или боязливого, неуверенного. Подобные игры подоплёкой Пруст используется множество раз и чуть ли не на каждой странице.

«В поисках утраченного времени» - бесконечное удовольствие для искушённого читателя. Только странным кажется, что Пруст называл «Под сенью дев, увенчанных цветами» затянутой интермедией между «стороной Сванна» и «сторона Германтов».

Закончила читать вторую часть семитомной эпопеи Марселя Пруста "В поисках утраченного времени" под названием "Под сенью девушек в цвету". И скажу вам, оно невероятно говорящее: в этой части романа прослеживается период взросления из мальчика в юношу, которому не чужды влечения и влюбленность. В этой книге, как мне показалось, еще меньше действий, и гораздо больше размышлений, настолько, что можно предположить, что этот роман и не похож на роман вовсе, а больше на поток сознания. Еще одно доказательство тому, что данный цикл предназначен не для каждого читателя, и даже каждого настроения читателя. Но несмотря на это, Пруст - хороший, не похожий на других писатель, в чьи романы хочется погружаться снова и снова. А еще я поняла, что не поняла ничего главного, читая первые два тома, и чтобы видеть картину в целом, мне уже так хочется прочесть оставшиеся пять томов. И как жаль, как жаль! Что нет больше изданных романов Марселя Пруста в этом издательстве с переводом конкретного автора, и не понятно, будут ли издавать остальные тома дальше, и есть ли смысл моего ожидания, либо нужно преступать к чтению книг с другим переводчиком?

Поиски утраченного времени продолжаются Прустом, мы вновь возвращаемся в прошлое. Вот оно общество – лицемерное, с четким делением на касты, пренебрежением к представителям «низшего» уровня. Ступени, иерархия, надменность. Здесь и проходит юность героя, где в показной среде манеры и приличия заменяют человеческие взаимоотношения. Герой Пруста не обличитель этого общества, он его порождение. И как один из его представителей, дает понять своим поведением свое отношение к другим персонажам, дает уяснить их меру «полноценности» для него.

Все это служит фоном для главного в тот период его жизни – юношеской влюбленности. Юношеская влюбленность и в конкретике и в обобщении, что делит роман на две части. Это продолжение истории взаимоотношений с Жильбертой, вытекающей из первого романа «По направлению к Свану». Затем влюбленность обобщенная, свойственная возрасту, когда главным является потребность любви, и предмет здесь только силуэт, а все прочее – собственные наслоения на желание любить, они много богаче, они благодарнее того, что может дать любимое существо. Как нельзя лучше, жажде любви способствует атмосфера курортного местечка, где происходит вторая часть романа.

Это я так кратенько и без спойлеров. Спойлеры на Пруста – интересно, а они возможны?

Его стиль, похожий на одно безумно длинное предложение, звучащее без отсутствия интервалов. Его стиль, напоминающий временами, своей упоительной в своей утомительной монотонности бесконечную мелодию. Его стиль, с рассыпанными по всему тексту многочисленными подробностями, но вопреки всему не тонущий в них, а разнообразный и запоминающийся своей необычностью и непохожестью ни на что, доселе прочитанное. Его особое построение фразы, его красноречие: все это – оригинальность и неповторимость Пруста.

Детство моё прошло не в квартире, а в доме. У нас был виноградник, курятник, баня. Я очень чётко помню множество запахов из тех времён. Пол в бане, покрытый плиткой и смазанный, по-видимому, цементом, издавал запах сырости. Однажды я встретила этот запах в центре Москвы на стройке. Затем я специально выбирала маршруты, чтобы ходить там и, чувствуя далёкий запах сырости, переноситься в детство. Ностальгическое настроение становилось причиной моих светлых улыбок. Я с радостью рассказала о таком поистине прустовском открытии товарищу. Но он, недоумевая, ответил: "Странно, что у вас в бане пахло плесенью". Я смутилась, моё ностальгическое настроение вмиг улетучилось. Ведь в самом деле, как можно любить этот запах? Тогда я просто не дочитала книгу до фразы, которая написана словно бы обо мне и которая показывает, что я не одинока в своей странности:

А пока я решил, что презрение маркиза де Норпуа мною заслужено; до сих пор любимым моим писателем был тот, кого он называл просто-напросто «флейтистом», и в самый настоящий восторг приводит меня не какая-нибудь глубокая мысль, а всего лишь запах плесени.

Как кто-то из рецензентов заметил, всё становится какое-то прустовское. И действительно, жизнь творит что-то невероятное. Мне нравится писать, складывать фразы как мозаику, но я боюсь писать плохо, поэтому почти не пишу; от того что не пишу, страдаю. Отмахиваюсь, говорю себе, что это всё глупости. И вот Марсель познакомился с маркизом де Норпуа, а я с маркизом из своего века, и

...я впервые услышал, что о моих склонностях говорят так, как будто их нужно развивать в себе, а между тем до сих пор я считал, что с ними нужно бороться. Он ничего не имел против моей склонности к литературе; напротив, он говорил о литературе почтительно, как о достойной уважения, прелестной особе из высшего круга...

На этом невероятности не закончились. Мне снились мои параллельные жизни, в которых рядом не те, или те, но не в то время. Марсель тоже существовал в двух мирах, и ему недоставало решимости сделать шаг по направлению к новому. Он хватался за Жильберту, испытывая почти мазохисткое удовольствие в том, чтобы любить её. Мысль о параллельной жизни, в которой из-за старой любви отказываются от новой, — стала для меня самой волнующей в романе.

Разные периоды нашей жизни находят один на другой. Вы с презрением отказываетесь, — потому что любите другую, к которой вы совершенно охладеете потом, — от встречи с той, к которой вы равнодушны сегодня, которую вы полюбите завтра, которую, если бы только вы захотели ее увидеть, быть может, полюбили бы раньше и которая благодаря этому сократила бы нынешние ваши мучения, заменив их, впрочем, другими.

Впрочем, вся жизнь для Марселя — мучение. Он неоднократно пишет о том, что счастье не даётся ему, или даётся лишь только тогда, когда это счастье уже не имеет прежней ценности. Полагаю, Марсель не позволял себе быть счастливым исключительно и только лишь по причине своей меланхоличной природы, а не потому что счастье недостижимо, непостижимо и неуловимо. Я была такой в детстве. А сейчас считаю, что счастливой быть просто.

Чем взрослее Марсель, тем он мне неприятнее. Он видится ипохондриком, нытиком, тряпкой с чрезвычайно завышенным чувством собственной значимости. Мне совершенно непонятно, почему Жильберта должна первая писать ему, ждать его, если никаким своим действием она не дала повода думать, что сколько-нибудь в него влюблена. Они дружили, она со всеми была мила и приветлива, но не более. Так почему же он чувствовал себя несчастным, отвергнутым, одиноким? Чего хотел и ждал? Кого хотел наказать своим внезапным исчезновением?

И потом, много времени спустя, "тактика" героя остаётся неизменной. Марсель ни одним своим движением не приблизил знакомство с Альбертиной, а сама жизнь, словно устав ждать от него каких-либо действий, вывела его к ней. Этот момент и предсказуем и смешон, но в то же время мил и почему-то мне близок. Марсель искал случайных встреч со стайкой девушек и отказывался пойти в гости к художнику, знакомство с которым весьма благоприятно сказалось бы на его воспитании. Лишь сдавшись под натиском бабушки и пойдя наконец к нему, он сумел узнать о девушках и об Альбертине больше. Интересно, что Эльстир, который был весьма смешон в первой части, во второй — послужил двигателем сюжета. Себя за ошибки прошлого он не винит и рассуждает следующим образом:

Нет такого благоразумного человека, — заметил он, — который в молодости не наговорил бы чего-нибудь или даже не вел бы образ жизни, воспоминание о котором было бы ему неприятно и который ему хотелось бы перечеркнуть. Но жалеть ему об этом все-таки не следует: он не может поручиться, что всякого рода нелепые или омерзительные воплощения, которые должны предшествовать последнему воплощению и через которые он прошел, не умудрили его. Я знаю юношей, сыновей и внуков выдающихся людей, которым, когда они были еще на школьной скамье, их наставники толковали о душевном благородстве и нравственной безупречности. Положим, им не о чем стараться забывать, они могли бы опубликовать все, что они говорили, и подписаться под этим, но они люди жалкие, наследники доктринеров, их мудрость негативна и бесплодна. Мудрость сама в руки не дается, ее нужно открыть, пройдя путь, который никто другой не может пройти за тебя, не может тебя от него избавить, ибо это взгляд на вещи. Кем-либо прожитая жизнь, которой вы восхищаетесь, образ действий, который представляется вам благородным, не были предуказаны ни главой семьи, ни наставником, ваши кумиры начинали совсем по-другому, на них влияло их скверное и пошлое окружение. Их жизнь — это бой и победа.

Поймала себя на мысли, что большинство героев романа в общем-то отвратительны — сам Марсель, его друзья и девушки, свет и полусвет. Разве что бабушка, с её искренней заботой, а где-то кокетством, кажется настоящей и очень приятной. Бабушка — очень дорогой человек для Марселя, пожалуй, самый близкий. Она занимается его культурным воспитанием и физическим здоровьем. Она всегда рядом. И то как Марсель относится к бабушке раскрывает его характер в достаточной степени, чтобы сказать, что он ещё и эгоист.

чтобы лишить её удовольствия, которое она испытывала при мысли о фотографировании, я сделал несколько насмешливых, язвительных замечаний, - таким образом <...> мне удалось согнать с лица бабушки то счастливое выражение <...> я был не в духе...

А отношение Марселя к девушкам вообще, злит меня неимоверно. Сначала он не мог отделить девушек в стайке друг от друга, потом выбрать, какая ему нравится, затем делал вид, что отдал предпочтение одной, но влюбился совершенно в другую. Потом напугал своей любвеобильностью ту, в которую влюбился, так что ей пришлось звать на помощь. Он же удивился тому, что Альбертина не приняла его с распростертыми объятиями. И как это она могла, находясь больная в постели, не обрадоваться такому золотому мальчику? Дальнейший разговор повергает меня в ужас.

«Как бы я был счастлив! Ну что вам стоило? Меня удивляет ваш отказ». — «А я дивлюсь тому, — возразила она, — что даетесь диву вы. С какими же это девушками вы водили знакомство до меня, если вас поразило мое поведение?» — «Я очень расстроен тем, что рассердил вас, но я и сейчас не чувствую себя виноватым. По-моему, тут ничего такого нет, мне неясно, почему девушка не может доставить удовольствие, если ей это ничего не стоит.

Дальше Марсель упал в моих глазах еще ниже, хотя казалось бы, уже и некуда.

Мои мечты были теперь вольны перенестись на любую из подруг Альбертины и, в первую очередь, на Андре, внимательность которой не так бы меня умиляла, не будь я уверен, что о ней узнает Альбертина.

Сам герой объясняет это тем, что

Это было уже не просто очарование первых дней; это была самая настоящая жажда любить — безразлично, кого из них, так естественно одна переходила в другую. Не самым большим моим горем было бы, если бы от меня отвернулась та девушка, которая мне особенно нравилась, но мне сейчас же особенно понравилась бы, потому что теперь она явилась бы средоточием моей грусти и моих мечтаний, неразличимо колыхавшихся надо всеми, та, которая бы от меня отвернулась.

Зачастую чтение Пруста — тяжкий труд, и прочтение даже одной страницы становится подвигом, но люблю я его всё-таки не за это. Мне нравится находить подтексты, изучать себя, задавать в пустоту вопросы. Как часто мы в несчастной любви ищем причину в себе, в то время как в жизни объекта наших желаний происходит столько всего, чего мы не в силах никогда изменить? Мы с завидным упорством хотим подчинить себе всё, даже чужие чувства.

Когда какому-нибудь человеку, прелестному, хотя он и миллиардер, дает отставку бедная и непривлекательная женщина, с которой он живет, и он, в отчаянии призвав на помощь всемогущее золото и прибегнув ко всем земным соблазнам, убеждается, что усилия его тщетны и что упорство возлюбленной ему не сломить, то пусть уж лучше он объясняет это тем, что Судьба хочет доконать его, что по ее воле он умрет от болезни сердца, но не ищет тут логики. Преграды, которые силятся преодолеть любовники и которые их воспламененное душевной болью воображение напрасно пытается распознать, иногда коренятся в черте характера женщины, которая от них ушла в ее глупости, в том влиянии, какое оказывает на нее кто-нибудь им неизвестный, в тех предостережениях, какие она от него выслушивает, в требованиях, какие она предъявляет к жизни, чтобы жизнь дала ей чем-либо насладиться немедленно, меж тем как ни ее любовник, ни его богатство не могут доставить ей эти наслаждения.

Я навыписывала себе кучу фраз, которые не расскажут о сюжете, не раскроют героев, и не знаю теперь, что с ними делать. Просто меня маленько штырит.

Как же хочется порою, чтобы новое было по-настоящему новым, а не старым с новым названием! Сколько обещаний и надежд, озвученных в новогоднюю ночь, бесследно исчезают, едва только жизнь входит в привычное русло! Пруст вот тоже озадачен.

я почувствовал, что новая дружба — это все та же дружба, точь-в-точь как новый год: ведь он же не отделен рвом от старого, — это только наша воля, бессильная настигнуть годы и переиначить их, без спросу дает им разные названия.

Неоднозначный момент, который я не смогла оставить без внимания — отношения Робера Сен-Лу с "актёркой". И семью можно понять, и никак нельзя отрицать тот факт, что в любви формируется личность. И чем мучительнее любовь, тем больше плодов она даёт в духовном плане. Выписывать можно много про то, как Сен-Лу изменился.

Любовница Сен-Лу, подобно первым монахам средних веков, учившим христиан, научила его жалеть животных, потому что сама питала к ним пристрастие и никуда не уезжала без собаки, канареек и попугаев; Сен-Лу относился к ним с материнской заботливостью, а про тех, кто плохо обращался с животными, говорил, что это грубые натуры. <...> Любовница открыла ему глаза на невидимое, внесла возвышенное начало в его жизнь, утончила его душу. Но всего этого не желала замечать его семья <...>

Если читать все книги эпопеи подряд, можно сойти с ума, точно вам говорю. Я пока ещё легко отделалась, просто растеряв способность связно рассуждать. Не скажу, что я в проигрыше, ведь помимо вышеизложенного, мне был дан ответ, зачем Сван женился на женщине, которая ему даже не нравилась. Но этот секрет я вам не открою. Читайте Пруста, друзья!

Только после прочтения всего второго тома становится понятно, что переводчик перемудрила с названием, ибо как раз "девушки в цвету" соответствуют мысли автора, когда описывает превосходство юных особ по сравнению со зрелыми женщинами: ...

и до того коротко это лучезарное утро, что некоторые осмеливаются любить только совсем молоденьких девушек, чья плоть словно бесценное тесто, которое еще не поднялось. Они – просто поток пластичной массы, которую разминает на свой лад любое захватившее их мимолетное впечатление.

Первое впечатление от книги - ощущение присутствия на бесконечном обеде, продлившимся с мая по октябрь, так как на чтение ушло полгода. Началось все с приглашения семьей Рассказчика в гости важного господина де Норпуа, манипулятора, двуличного типа, сплетника, довольно мерзко для взрослого человека обошедшегося с наивным юнцом. И стихотворение в прозе его раскритиковал, и над тягой к семейству Сванов насмеялся. Далее следует череда чаепитий, обедов и приемов сначала у Жильберты, совсем забытой в Бальбеке, а после уже у самой госпожи Сван. Благо, в курортном городке у юноши нашлись более интересные занятия.

В первой части романа Рассказчик предстает как отражение господина Свана. И тот, и другой тяготеют к искусству, тонко в нем разбираются и рассматривают мир через живописные полотна. Сначала их цепляет изображение, затем возникает желание воочию увидеть запечатленные на нем красоты. Оба прожигают жизнь зря, поддавшись страстям и увлекшись светскими визитами, влюбляются в неподходящих женщин, коим посвящают все время, не имея воли заставить себя заняться чем-то серьезным и полезным. Влюбленностью в Жильберту герой скрывает неосознанное влечение к госпоже Сван, отсюда и тяга подражать ей в англицизмах, визитных карточках, желании дарить цветы. Будь Жильберта дочерью отцовского сослуживца, то вряд ли заинтересовала Рассказчика.

В возрасте юноши довольно трудно разобраться, хотя видна его инфантильность для своих лет. В играх с Жильбертой на Елисейских полях мальчику в районе 11-13 лет. В период ухаживаний за Жильбертой ему примерно 15-16 лет. В Бальбеке в районе 17-19 навскидку, ведь служащему в армии Сен-Лу немногим больше.

Отношение к семье героя и ему самому меняется. Если в первом томе возмущала черствость отца и запрет на "телячьи нежности", то во следующей части видны истоки отцовского поведения и его беспомощность по отношению к избалованному женской частью семьи сыном. В буржуазной семье молодому человеку принято служить в учреждении, осваивать какое-то занятие. Рассказчик же, прикрываясь желанием стать писателем (сочинив при это только маленький отрывок на лоне природы), постепенно превращается в светского льва, утонченного бездельника, спящего до обеда, прохлаждающегося все лето на курорте. Родители хотя и недовольны, но ведут себя либерально, разрешая проводить все время у госпожи Сван, и терпя его якобы творческий кризис.

Герой теперь предстает хотя и чувствительным юношей, но инфантильным, наивно-глуповатым и крайне эгоистичным, рассматривая девушек как средство наслаждения, не видя в них отдельных, самостоятельных личностей. Даже с бабушкой парень ведет себя как капризный пятилетка. Обидно было за Сен-Лу и его искреннее дружеское чувство. Рассказчик же не навестил приятеляв казарме, хотя сам мечтал о сближении с Сен-Лу. Отдельная история по отношению к девушкам, когда героя все равно с кем "замутить", а уж поведение по отношению к Альбертине в гостинице достойно всяческого порицания, когда юноша вообразил себе невесть что и готов был овладеть девушкой, не замечая ее реакции. Вообще, очень жаль юных барышень, выращенных родителями в контроле и неведении относительно интимной жизни, рискующих подхватить ЗППП в первую брачную ночь от мужа, до этого обошедшего все столичные бордели и крутившего романы с сомнительными дамами.

В тексте как будто два рассказчика. Один, глуповатый юнец, передает сиюминутные эмоции и желания. Второй, умудренный жизнью, вспоминает о прошлом, плетет кружева философских размышлений о природе памяти, оценивая людей и события более здраво, в частности, объясняя самому себе, почему выбрал не Андре, а Альбертину, хотя читателям кажется, что герою подошла бы именно первая девушка.

Автор нас готовит к делу Дрейфуса, шажками показывая антисемитизм тогдашнего общества и предрассудки насчет особенностей поведения еврейских семейств (см. папаша Блока и его сестры).

Приятных персонажей немного. К ним отнесу бабушку с ее любовью и заботой по отношению к внуку, славного парня Сен-Лу, мудрого художника Эльсира.

Книга очень размеренная, но нельзя сказать, что в ней нет сюжета (так утверждали в критике, предшествовавшей роману в моем издании). Сюжет как раз весьма занятен - этапы полового созревания юноши. Его эмоции, мысли, его ощущения и желания, самые тонкие грани впечатлений и переживаний. Касательно противоположного пола, просто окружающих, мира, который меняется из-за того, что меняется (растет) герой... На самом деле это очень тонко психологическая книга.

Герой с проницательностью ребенка подмечает тончайшие грани поведения окружающих, незаметные многим особенности происходящего, штрихи, обычно остающиеся без внимания. Часто он и судит о них с той же свойственной детям тонкостью и меткостью. А иногда делает совершенно ребяческие оценки, что только придает книге большего очарования.

Суждения о мире и происходящем ребенка, который уже считает себя взрослым, его впечатления и оценки - наивные и забавные в этом ключе. Его влюбленности - придуманные и сложные, его видиние взросления - плюс грани восприятия действительности. Очень и очень достойная книга, очень и очень интересная.

Наш юный главный герой, пока еще безымянный, взрослеет. Второй том его истории разделен на две части по аналогии с предыдущим: часть Парижская и часть отпускная. Первая описывает влюбленность главного героя в Жильберту Сванн, дочь господина Сванна. Чтение превращается в игру на внимательность - очевидна параллель с историей, имеющей место много лет раньше, - историей родителей Жильберты. Увлекательно наблюдать, как из-за череды случайностей и особенностей характера героя развитие событий сворачивает с проторенной дорожки и полностью меняет тональность развязки.

Меня поражало, насколько разум, доводы рассудка и страсть бессильны хоть что-нибудь переменить, разрешить хотя бы одну из тех проблем, которые потом легко распутывает жизнь, а мы даже не понимаем, как она это делает.

Вторая же часть созвучна с воспоминаниями о Комре, но вместо волн полевой травы мы имеем волны морские. Все те же описания быта и соседей, церквей и боярышника (цветы которого уже облетели. Ждать ли в следующей части плодов?), маленьких ритуалов, наполняющих день, и страсть к незнакомке.

Время, из которого состоит наш день, эластично: наши страсти его расширяют, страсть, которую мы внушаем другим, сокращает, а привычка заполняет.

Привычка и тревога, с этой привычкой связанная, занимают одно из центральных мест этого тома. Как и Сванна главного героя привлекают девушки ему неизвестные, убегающие. Боязнь потери является катализатором его чувств. А привычка - одновременно обещанием счастья и его разрушением. При этом все та же мысль:

Любовь становится необъятной, а мы и не думаем, как мало места в ней занимает реальная женщина.

Я наслаждалась языком Пруста, растягивала процесс и читала только по выходным. Но несмотря на то, что книга мне очень нравится, написание рецензии я откладывала долго. История Пруста вызывает во мне чувство полного понимания и проживания всего вместе с героем, но при этом мне очень сложно сформулировать что-то внятное по этому поводу, кроме "я подчеркнула половину книги". Есть ощущение, что я понимаю, куда свернет следующий том, поэтому хочется немного передохнуть.