«Под сенью девушек в цвету» kitobiga sharhlar

Марсель Пруст – неожиданный и необычный писатель. В его книгах Главный герой – это чувства человека, его ощущения от созерцания природы, даже не созерцание, а наслаждения такие разные в зависимости от места, где он находится. Удовольствие от общения с людьми, внимание к отдельным деталям внешности, одежды, поступков, характеров. Сюжетная линия не активна, но порождает массу разнообразных мыслей, чувств, переживаний. Легким чтением это не назовёшь, приходится напрягать все своё внимание и фантазию, чтобы понять сравнения, размышления автора и его оценки. Но получаешь огромное наслаждение, удивляясь , каким же богатым может быть язык, какие сравнения можно использовать для выражения своих чувств.

Мы читаем отзывы тех, кто, по их же словам «продирался через прустовские дебри» посредством переводов Франковского и Любимова. Читаем, верим, смотрим на них снизу вверх на умных и авторитетных. Думаем, как-же быть с нашей тщетой преодоления хотя-бы нескольких страниц этих переводов? Я уже много лет, как пробовал начинать читать Пруста, заново и заново или просто листал, ощущал, что это гениально, волшебно, нетривиально – ну никак… Сознание словно проваливалось в небытие, отключалось. Думал: «Ну не судьба, слаб я, немощен и неумен!». Загадка разрешилась – все дело в переводе. Если вам, как и мне, не удалось преодолеть даже первые страницы переводов Франковского и Любимова – не слушайте никого, найдите обязательно переводы Елены Баевской. Я никому не поверил, купил книги с большой надеждой. Начал читать – и все!.. Надежды мои оправдались. Мир единственного героя романа открылся, зазвучал, замерцал, как музыка Малера. Читается без запинки. Восприятие отключается разве что только от усталости. Все ясно, понятно, гениально. Разумеется, тому, кто прочитал Пруста в прежних переводах и приниял их, перевод Баевской будет видеться «НЕТАКИМ». Это те люди, для которых философский язык и язык аналитической психологии ближе, замечательные, признанные эстетами переводы Франковского и Федорова нужнее и первостепеннее. А для тех, кому изощренность, аналитичность умозрительных построений повествовательной речи главного героя утомляет и ближе легкая речь рассказчика в стиле «чистой литературы» - рекомендую именно эти переводы Елены Баевской, которые со временем будут оценены на высоком уровне критиками. И то, и другое – нужно. Выбор, дорогие читатели уже есть!

Пруст - это моя отдельная любовь. Это книги, в которых я нахожу отражение своих собственных ощущений и восприятий. Не мыслей - потому что лирический герой мне совершенно не близок по своим убеждениям - но именно восприятия действительности. Когда читаешь Пруста, то грань между текстом и реальностью размывается, и жить начинаешь чувствами главного героя. Для меня это довольно необычный опыт, как для человека крайне рассудочного. Слог Пруста - простой и ностальгичный, простой не в лексическом смысле, а в смысле передачи чувств. Он идеально передаёт повседневный опыт и опыт прожитого. Это примерно как если бы мысли, автоматически проносящиеся в голове, облекли в художественную форму и перенесли на бумагу. Вот Прусту это удалось. Я решила прочитать "Под сенью дев..." в новом переводе Елены Баевской. До этого я уже читала первый том цикла (в старом переводе), воспринимать роман было гораздо сложнее, кроме того я сразу же перешла ко второму тому и довольно скоро его забросила из-за переизбытка Пруста. В общем, читать "Поиски" взахлёб невозможно, надо делать перерыв между томами. Этот новый перевод так хорош, что появилось желание перечитать первый том, но этого я делать, конечно, не буду, поскольку впереди ещё много нечитанного. Однако я не согласна с некоторыми тезисами переводчика. Во-первых, Баевская предлагает пересмотреть название цикла с "утраченного времени" на "потерянное время", мотивируя это тем, что речь идёт, в первую очередь, о потерянном, в прямом смысле этого слова, времени: главный герой теряет время в пустых развлечениях, ничегонеделаньи и упускает из виду разные удачные стечения обстоятельств. С этим сложно согласиться: я вижу в задумке Пруста именно философскую категорию темпоральности, и время тут не потеряно, а утрачено несовершенством памяти; лирический герой же занимается тем, что по кусочкам восстанавливает утраченное: события, людей, какие-то незначительные детали, в целом - время в эпохальном смысле. Не зря же сюжет касается не только биографии главного героя, но обширно затрагивает жизнь, например, Свана, эпизоду из которой посвящена значительная часть первого тома. Во-вторых, мне не нравится смена названия второй части цикла. В старом переводе она называлась "Под сенью девушек в цвету", и Баевская замечает, что такой перевод довольно точно отражает как задумку автора, так сюжет второго тома. Но всё равно меняет название, чтобы, как я поняла, не было путаницы со старым переводом. Это выглядит как достаточно тщеславное намерение, и думается, что следовало бы уделить внимание тексту самого Пруста и его замыслу, а не соревноваться с предыдущими переводчиками за почётное место быть главным переводчиком "Поисков". Несмотря на эти замечания, стоит отметить, что перевод блестящий; он доставляет огромное удовольствие и, наверное, он лучше, чем то, что было до этого (хотя я плохо помню свои мысли насчёт перевода первой части). Для меня это важно, поскольку когда-то я даже начала учить французский, чтобы прочесть Пруста в переводе, сейчас я понимаю, что это было бы, конечно, несколько мазохистское решение. Что касается всё-таки "Дев", то этот роман разделён на две части и вызывает совершенно разные, но одинаково восторженные, чувства. Первая часть - это городская зарисовка Парижа со всеми присущими большому городу особенностями: вяло прослеживается смена времён года, встречи гостей и светские выходы сменяют друг друга, и всё это под ярким светом городских огней и салонных ламп. Замечательно описывается Новый год в городе: промозглый слякотный день нового года, который сулил новую страницу в жизни, а в итоге ничем не отличается от своего предшественника. И главного героя неожиданно осеняет это "расколдовывание" ритуальности течения времени: время не подчиняется человеческим ожиданиям. Очень запоминаются такие мелкие сюжетные детали, поскольку каждый раз удивляешься: как это Пруст отметил такой момент, и как это перекликается с моим мироощущением! Париж, играющий важную роль в первой части "Дев", всё же уступает первенство другому ключевому персонажу - Жильберте, дочери Свана. Любовь главного героя - такая же сырая, непримечательная, как парижская погода в январе. Как-то незаметно протекает зима, и так же незаметно - влюблённость подростка Марселя (не нашла прямых указаний на имя главного героя, но так его называет Баевская). Необычно, что вот эта часть, посвящённая чувствам Марселя к Жильберте, на самом деле мало внимания уделяет этим чувствам: они лишь изредка высказываются на фоне ежедневной рутины, светских приёмов, встреч с родственниками и друзьями. Это ещё не первая любовь, а скорее желание первой любви, в целом неготовность к ней и перенесение её в некое метафорическое пространство. Подросток-Марсель, вместе с тем, посещает публичные дома и даже в тайне относит туда дорогие вещи из дома (автобиографичный и отвратительно-болезненный факт из жизни самого Пруста). Это создаёт некоторый диссонанс в описании взросления главного героя, который во многом всё ещё ребёнок, капризный и эгоистичный, но, вместе с тем, воспитанный и рассудительный юноша, умеющий достойно держаться в светском обществе. Первая часть романа напоминает вялотекущую болезнь, которая надолго приковывает к постели и окрашивает действительность в серые тона, в то время как за окном, в общем-то, те же серые тона однообразной зимней погоды в большом городе. Дни проходят незаметно, за окном сумерки и слякоть, а в доме - душная гостиная с бьющим в глаза светом и запахами горячих напитков. Примерно так, от серой меланхоличности до сменяющих друг друга вечеров в шумных салонах проходит ранняя юность Марселя. Вторая часть романа -это зарисовка курортного сезона, в котором главную роль, конечно же, играет яркое, восхитительное море, поездка к которому в любом возрасте воспринимается как явственное чудо. Это лазурные тона, божественная телесность, очарование отелей и ресторанов. Здесь - два ключевых эпизода: встреча главного героя со своей новой возлюбленной Альбертиной, которая надолго поселится в цикле, а также с бароном де Шарлю, в лице которого будет раскрыта одна из самых важных для романа тем - тема однополых отношений. Здесь же многократно описывается компания подруг Альбертины, давшая название самому роману: из этих описаний можно сделать вывод о большей уместности именно старого названия, поскольку девушки не увенчаны цветами, они сами пребывают в цветении своей юности, что завораживает главного героя. Вторая часть романа имеет своё особое очарование, и для меня это, в первую очередь, особая прелесть отдыха: все эти мелочи, делающие отдых незабываемым, прописаны с особой тщательностью - это и сборы, и первое знакомство с отелем, и гостиничные завтраки, и утренние прогулки по берегу моря, и спортивный досуг и многое другое. На обложки книг Пруста неспроста помещают полотна импрессионистов: его произведения - это действительно яркие мазки впечатлений, расплывчатые, неясные, но в конечном итога представляющие собой завершённую и прекрасную картину. Они передают не линейность сюжета, а особенности восприятия: воспоминания, чувства, ароматы, и всё это композиционно будто находится под влиянием одной доминирующей цветовой гаммы, как здесь: приглушённый серый, переливчатый лазурный.

Читая книгу, у меня периодически возникала мысль "А оно мне надо?". Вообще, после того, как я влепила два года назад В сторону Сванна , я думала, что никогда больше не притронусь к Прусту. И тут на тебе - мой любимый Армен Захарян придумал "Пруст-проект", мимо которого я просто не в состоянии была пройти. И пришлось мне перечитывать первую часть, за которую я поставила в итоге оценку выше, чем в прошлый раз, и продолжать цикл дальше... Что мне хочется сказать в первую очередь. Говоря словами мужа, который тоже осилил первую часть (правда, дальше не пошел) - "текст завораживает". Вот читаешь ты эти бесконечные предложения и полностью погружаешься в него с головой. Это действительно ОГРОМЕННЫЙ плюс. Текст действительно потрясающий, завораживающий, тягучий, вкусный. И при этом практически нет никакой сюжетной линии! Да, там, безусловно, что-то происходит, мальчик взрослеет, влюбляется, наблюдает за другими со стороны. Но по сути сюжета тут ноль, его практически нет. И это тоже потрясающее умение автора - делать шедевр на пустом месте.

За что еще хочу похвалить автора, так это за его психологические разборы характеров и поступков действующих лиц. Как здорово он описывает переживания Сванна по поводу своей пассии! И при этом отлично раскрывает все стадии любви - от зарождающейся страсти до её угасания. И как здорово описываются мысли влюбленного мальчика! Не раз и не два ловила себя на том, что в юношеском возрасте у меня были такие же чувства и переживания, что и у юного героя. Очень уж мне это знакомо, и автор потрясающе это настроение передает.

Но всё же Пруст очень, как говорит моя дочь, душный. Очень уж много длиннющих предложений. Хотя, что греха таить, их не много - книга почти вся состоит из таких предложений. И читать эту литературу нужно вдумчиво, не спеша, смакуя каждое словосочетание. Но иногда от этого я лично очень уставала. "Глотать" такую литературу точно нельзя. Нужно медленно и тщательно её "пережевывать".

А вообще, написав отзыв, я поняла, что с удовольствием продолжу дальше свое знакомство с Миром Пруста. Только отдохну от него чуток - подустали мы друг от друга :)

Юноша-рассказчик, который в первой книге цикла был совсем ещё ребёнком, ныне немного подрос, имя его в книге по-прежнему не называется, но литературоведы, говоря об эпопее Пруста, называют рассказчика Марсель, и так, конечно, удобнее говорить о книге и персонажах.

Юноша также хрупок здоровьем, очень впечатлительный, чувствительный, такая же чуткая ранимая душа, восприимчивая и глубоко чувствующая. Поэтичная. Марсель много читает и пытается сам заниматься литературой.

Книга разделена на две части. В первой - действие происходит в Париже, главное, что оставляет впечатление - это первая влюблённость или даже попытка первой влюбленности Марселя, заполонённость его внутреннего мира образом Жильберты, встречи на Елисейских полях, ожидание встреч, ожидание писем, приглашений, знаков внимания, даже не просто ожидание, а постоянная жажда. Понимание, что чувства безответны и безответными останутся, и тогда – отдирание себя от Жильберты, день за днём, час за часом, полный запрет себе на живые встречи, только мечты о письмах, не письма, нет, только мечты о них, а жажду встреч утоляет – стремление к знакомствам с теми, кто знает Жильберту, чтобы можно было поговорить о ней, узнать что-то про неё, насладиться памятью и думами о ней. Вся эта напряжённая внутренняя жизнь идёт на фоне постоянной светской суетности, встреч, приглашений, вечеров, праздников, долгих бесед, рассуждений. Центром внешней жизни становится салон госпожи Сван, центром внутренней – любовь к её дочери Жильберте.

Во второй части романа Марсель с бабушкой приезжает на лето в Бальбек, на море. Бальбек – вымышленный городок в Нормандии, на берегу моря, с Гранд-отелем, курортниками, солнцем, пляжами, морским бризом, свежим ветром, белыми скалами. Пейзажам, свету и тени, погоде, то солнечной, то с промозглыми дождями, уделяется много внимания и атмосферы. Как красива и притягательна Нормандия, вся такая бело-синяя, море-облачная.

В толпе мелькает множество персонажей, не сказать, что особо ярких и темпераментных, но характерных, аристократы и буржуа, бездельники и франты, заурядные невежды, завзятые сплетники, дамы полусвета и жёны разночинцев, везде сующие свой нос и раздающие безапеляционные суждения.

Прогулки по побережью, посещение мастерской известного художника, поездки в коляске с молодым маркизом покутить в ресторан – вносит некоторую пикантность в однообразные дни Марселя. И облако девушек в самом нежном цветущем возрасте, которое пленяет юношу, волнует его, в которое он влюбляется (во всех сразу). Это облако, эта стайка сначала влечёт его, как неясный мираж, как размытость, неразличимость лиц. А после знакомства, сближения с ними он начинает их различать, их глаза, их смех, их особенности, манеру речи, и начинает выделять из всей стайки Альбертину.

Весь роман – это впечатление, сродни импрессионизму в живописи, впечатление, полное переходящих один в другой неярких тонов, неуловимых ощущений, ароматов цветов, запахов моря, томлений, призрачных фантазий, воспоминаний и юношеских грёз.

На сей раз печальный усатый аристократ предлагает нам необычный коктейль из снобизма и стыдливости. Геральдические тонкости и этикет высшего света наполняют курортный воздух Бальбека, но то и дело их уносит морской ветер; естественным образом сходят они на нет перед банальным подростковым страхом подкатить к телочкам. Разумеется, Пруст не был бы Прустом, если бы с упоением не погрузился в анализ и детальное перебирание всех психологических оттенков, воспоминаний, ситуаций и обстоятельств. Что любопытно, все походы главного героя в девушкоцветник при этом несли на себе довольно слабый отпечаток физиологии - в тексте упоминается некая кузина, а также барышни из известного дома, с которыми можно удовлетворять всякие потребности, а вот девушки - они в первую очередь для возвышенной любви ну и вообще отношений. Другая интересная особенность - это затушевывание кульминационных моментов. Повествование прямо-таки плывет в сладкой и вязкой патоке времени, лирических отступлений и свободных ассоциаций, и важные события не акцентируются, а плавно обтекаются этим потоком. Что-то домысливает главный герой, что-то может домыслить и читатель. Еще одна стержневая тема романа - художник и творчество. Представлена она здесь достаточно кратко, в контексте общения с художником Эльстиром, однако внимание, которое Пруст ей при этом уделяет, показыват ее значимость. И, конечно, значительную долю текста прибрала к рукам старая добрая аристократия. Волнует ли вас, каково это - с рождения жить с постоянным бременем собственного превосходства? Пруста вот явно волновало. Взаимоотношения родовитых особей, как внутренние, между собой, так и внешние, с окружающим миром, являются предметом постоянных авторских отступлений и ремарок. Кто-то буквально захлебывается собственным снобизмом, что в принципе понятно, кто-то пытается быть супердемократичным, однако получается не очень, потому что он все равно не ощущает себя равным среди равных нигде, кроме шикарных ресторанов и салонов. Но в принципе, все эти попытки понять, что же за люди такие эта знать, и действительно ли в них есть особенная порода, прекрасно подытоживаются

следующим принципом:

почему кот лижет свои яйца? Да просто потому, что может.

И, кажется, в этой части повествования у котов-аристократов наступил март месяц.

самонадеянно начатое мною в феврале чтение в электронном формате потерпело полное фиаско: после апрельского и нешуточного упоминания моего приятеля о эпизоде с шарлюсом я поняла, что не помню его появления, не то что каких-то поползновений (точнее, вытаращенных глаз) в сторону рассказчика. хорошо осознавать свои ошибки.

как верно отметила одна из читательниц пруста, во втором томе желания рассказчика (оставим его без имени) исполняются: родители наконец отпустили его в театр (его туда долгое время не пускали, потому что он мальчик болезненный, а театры того времени были не то чтобы благоприятно оборудованы для ребенка), но рассказчик, словно бальзаковский люсьен де рюбампре, недоуменно глядящий на сцену и слабую игру корали, остается равнодушным игрой бермы; он становится писателем с легкой руки норпуа и отцовского кивка, правда, дружба с ослепительным блондином сен-лу отвлекает его от работы, из-за чего рассказчик на прекрасные две страницы рассуждает о дружбе и одиночестве;  школьный товарищ блок знакомит его с миром физических наслаждений, отведя в бордель; он лично знакомится с берготом и даже сидит с ним за одним столом, слушая его монологи, но здесь же наступает разочарование: это во многом закономерно для еще молодого рассказчика, который не знает меры - или культивирование, или разочарование, третьего не дано; с его первой любовью, жильбертой, с которой в первом томе он лишь виделся на елисейских полях, отныне он проводит немало времени, но все не знает, как к ней подступиться со своей любовью, но кончается все это так быстро и нелепо, что выглядит убедительно и реалистично - он разом решает перестать любить жильберту, словно надоедливое чувство можно вырвать из сердца, как зуб; наконец, свершается во многом судьбоносная и такая неизбежная поездка в бальбек, где он встречает девушек в самом расцвете жизненных сил, и, конечно, он жаждет любви.

я не знал, которая из этих девушек - мадемуазель симоне, не знал, носит ли одна из них эту фамилию, но знал, что я люблю мадемуазель симоне.

прав м.к. мамардашвили: рассказчик любит заочно, в своем сознании он уже прокрутил весь любовный сценарий, да так умело, что и une jeune fille (или, как чудесно пишет пруст, fillette), кажется, ему уже не нужна. и, подобно сванну, он начинает смотреть на девушек, как на картины. если сванну одетта напоминает сепфору с фрески боттичелли, то у марселя возникает образ девушки с "идолопоклонством" джотто. рассказчик во всех смыслах стремится du côté de chez swann, хотя это и не делает его полной копией сванна.

встреча с этими девушками, а в особенности с альбертиной, была неизбежна. рассказчик еще в первой части второго тома мельком упоминает ее, а автор и вовсе безжалостно для многих то там, то здесь роняет спойлеры к последующим томам, далеко забегая вперед:

у нас дома произошла сцена из-за того, что я не поехал с моим отцом на официальный обед, где должны были быть бонтаны со своей племянницей альбертиной, совсем молоденькой девушкой, почти ребенком. так отдельные периоды нашей жизни проходят один мимо другого. ради человека, которого любишь и который когда-нибудь станет таким безразличным для нас, мы с презрением отказываемся видеть того, кто безразличен для нас сегодня, кого мы завтра полюбим, кого, если бы согласились увидеть, мы могли бы полюбить и раньше, и кто таким образом сократил бы наши теперешние страдания, правда, для того чтобы заменить их другими.

по сути, то многое, что так волновало рассказчика: поцелуй матери, сванн, писатель бергот, даже жильберта - все отходит на второй план в бальбеке. даже не в бальбеке, а уже в поезде, когда герой говорит:

'я был в восхищении от того, что несколько позднее назвал бы элементами достоевского в 'письмах г-жи де севинье' (разве не рисует она пейзажи тем же методом, каким он изображает характеры?)'

упоминание о достоевском не могло не оставить равнодушной, и чудесно, что под рукой оказались комментарии эжена николя (eugène nicole), который отсылает к тетрадям пруста 1915 года, где литературные вкусы бергота определены так (далее мой перевод):

'антимилитаризм толстого, бессвязность персонажей достоевского, преступные сумасшедшие, в обществе которых нельзя жить безнаказанно'.

далее бергот, зная о своем таланте, утешает себя мыслью, что то, что он пишет, 'не бесполезно для его страны'. аллюзия на анатоля франса (в особенности в отношении бергота к достоевскому) бесспорна. напротив, упомянутые писатели (вместе с джордж элиот, которую, к слову будет сказано, переводит с английского андре - яркая характеристика героини, это делает ее чуть ли не прекрасной в глазах пруста) высоко почитаемы прустом. интерес к достоевскому возник у него поздно, потому и отразился в последних томах цикла, в особенности в 'беглянке'. еще подробнее о достоевском через призму пруста можно прочесть в его короткой статье 'достоевский', где он особенно выделяет... 'идиота'!

в связи с приведенной цитатой примечательны, как мне кажется, два момента: во-первых, постепенное обретение рассказчиком своего 'пути', отхода от взглядов бергота. если в конце первого тома он страдает от того, что не может видеть актрису берма во многом потому, что им восторгается его кумир бергот, то здесь он формирует свой независимый от бергота взгляд на русского писателя; во-вторых, русскоязычному читателю может показаться странным (мне, например) сравнение не то чтобы гениальной женщины мадам де севинье, чьи письма к дочери оказались волею случая достоянием общественности... с самим достоевским!.. но для рассказчика, чье мировоззрение сформировалось не без ее влияния, это только похвала достоевскому.

так герой, отходя от влияния бергота, и не подозревает, что может повторить путь сванна.

об оригинале и переводе федорова

мастерское владение языком автором ни для кого не секрет, однако стоит обратить внимание не только на plus-que-parfait du subjonctif (уже тогда практически не употреблявшийся), но и на времена, которые использует в романе пруст:

'mon voyage à balbec fut comme la première sortie d'un convalescent qui n'attendait plus qu'elle pour s'apercevoir qu'il est guéri'

как чудесно пруст употребляет passé simple (прошедшее литературное время, не имеющее отношения к настоящему) когда приводит свои излюбленные распространенные сравнения, не имеющие отношения ни к герою, ни к происходящей ситуации: это лишь пример, но позволяющий куда более полно понять героя.

эпизод (ближе к финалу), когда андре зовет альбертину. у пруста:

'voyons, ma petite, ne sois pas tellement idiote'.

обращаю внимание на слово 'идиотка'. безусловно, покровительственно-обходительная и вообще чуткая с альбертиной андре прозвучит по-русски грубо, потому федоров решил поступить следующим образом, даже сумев интересно обыграть простое 'voyons' ( досл.:'посмотрим'), как 'ну-ну':

'ну-ну, детка, не будь такой дурочкой'.

пример с уже упоминавшимися рассуждениями рассказчика о дружбе:

'je me disais que j'avais un bon ami, qu'un bon ami est une chose rare'.

'я говорил себе, что у меня есть хороший друг, что хорошие друзья редки'.

федоров несправедливо смягчает тон рассказчика, который прямо называет хорошего друга редкой вещью и подчеркивает, осмелюсь сказать, авторскую иронию над рассказчиком: то ему стыдно перед сен-лу, он думает, что он плохой друг для него, то раздражается, что сен-лу своими разговорами отбирает у него драгоценное время, которое он с удовольствием и, главное, в одиночестве потратил бы на свое произведение. то сен-лу замечательный друг-редкая вещь, то помеха. комичность и неумелость главного героя разглядеть сложно, поскольку мы все видим и слышим его глазами, именно поэтому хотя бы этим хороша экранизация от 2011 года, где на рассказчика мы можем посмотреть на стороны и даже услышать (поскольку непосредственно "слышим" мы его редко, в основном читаем его рассуждения).

но, безусловно, даже один из лучших переводческих подвигов а.ф. любимова не в силах передать всё богатство оттенков, что вкладывает пруст в часто повторяющемся и так любимом им слове 'une tendresse' , верно переводимое федоровым как 'нежность' и 'привязанность', но из-за синонимов пройденное незамеченным в переводе. в конце концов, в переводе пропадает весь ум и вся феноменальная память шарлюса - пусть человека сомнительных наклонностей и интересов, как могут подумать некоторые, но безусловного знатока литературы, цитирующего наизусть мадам де севинье и лафонтена, что, увы, даже не сопровождается ничьими комментариями!..

многое обойдено невольным молчанием: и отношение рассказчика к бабушке, и почему так важны вытаращенные глаза шарлюса, и дело дрейфуса, и мастерская эльстира, и потаенное желание сванна, и очередной скелет в шкафу одетты; но это не значит, что это отнюдь не важно, -  это значит, что поиски утраченного времени все еще продолжатся.

Если отойти от традиционного способа смотреть на Пруста как стилиста и эстета, то можно в его текстах выделить еще одну не менее интересную особенность — умение создать контраст.

Уже в первой книге основной парой контрастов выступали сам Сван и Одетта, предельно далекие друг от друга как в социальном плане, так и в интеллектуально-эстетическом развитии; Одетта и Сван при таком детальном сопоставлении становятся еще более несочетаемыми, их пара кажется все более и более абсурдной, совершенно невозможной. Это и создавает этот эффект предельного контраста и резкости, благодаря которому герои приобретали дополнительный объем, а их сближение порождает целый пласт противоречий. Они не столько показаны сами по себе, как скорее именно через противоречия друг друга.

Сюжет как и в первой книге достаточно минималистичен, но рассказ безумно разрастается за счет бесконечных ассоциаций и воспоминаний, которые петляют вокруг незначительных вещей, теме не менее строящих всю реальность героя.

Во второй книге центральным событием становятся воспоминания о поездке в курортный город Бальбек. Здесь подробно описываются закидоны бабушки и немало внимания отводится горничной Франсуазе, которая не уступает бабушке в своих придурях. Далее к делу подключаются и полдюжины других «основных» персонажей.

Первая часть романа больше посвящена эволюции вкусов Одетты: небольшой прогресс в ее мещанских вкусах и смещение страсти от гламура к реальному лакшери, но при этом настоящей дамой света она так и не становится. Сам же Сван заметно отходит на второй план и про него речи почти нет. Его образ дополняется скорее из вещей, фраз и историй, касающихся его косвенно.

Вообще, основная прелесть текста в тех его отрывках, о которых почти ничего и не рассказать, потому что это разные мимолетные мысли, которые читаешь, соглашаешься с ними и сразу же забываешь по прошествии пары быстрых минут, и от которых остается только смутное воспоминание того, что они были хороши, но о чем именно — не вспомнить. Мимолетный кайф.

Рассказчик между делом повзрослел, детское увлечение дочерью Свана забывается. У нас новая пассия. Курортный роман: Альбертина. Ее образ обладает некоторой двойственностью. Сначала она «как мимолетное виденье» мелькает вдали и очаровывает, создает ожидание, заставляет мечтать и фантазировать. Далее происходит знакомство с ней, узнавание, и этот воздушный образ начинает развеиваться реальным опытом: «пошленькая и трогательная, с которой я разговаривал, я видел таинственную Альбертину на фоне моря. Теперь это были воспоминания, то есть образы, из которых каждый казался мне не более правдивым, чем прочие». Очередной контраст.

Еще одной парой противоположностей выступают Сент-Лу и Блок — два друга рассказчика. Один предельно утонченный и возвышеннй, другой — примитивный и пошлый, совершенно пустой внутри, тупой сноб. У нас у всех есть такая пара друзей, которая ставит логику под сомнение: как можно кому-то одновременно дружить с двумя столь разными человеками?

Про Пруста в два предложения: красиво и легко. Ничего не помню.