Kitobni o'qish: «Записки психиатра. Безумие королей и других правителей»

Shrift:

Дизайн обложки Юлии Межовой

Иллюстрации: Мария Якушина

* * *

Когда была написана книга «Чумовой психиатр» (а если честно, то даже и ранее, когда процесс погружения в увлекательную и мрачноватую историю психиатрии был в самом разгаре), читатели стали намекать, что неплохо бы чуть подробнее и, что самое главное, в лицах показать, как именно сходили с ума в разные эпохи. Привести, так сказать, клинические примеры более развернуто. Я подумал: а почему бы и не да? И сразу же, практически сам собою, наметился список нужных персон.

Так исторически сложилось, что и в художественной, и в документально-исторической литературе монархи и правители вызывают оживленный читательский интерес. Ну в самом деле: кому интересна жизнь среднестатистического пейзанина Средних веков или времен античности? Ну разве что тот сойдет с ума и раскрасит, пусть и ненадолго, серые будни: к тому, как другие чудят или страдают, читательский интерес столь же велик. А теперь представьте, каков будет этот самый интерес, если на арене… простите, на страницах повествования появляется сумасшедший монарх! Вот как раз таким персонам и посвящена эта книга, начиная с мифических персонажей и заканчивая вполне себе реальными. Возможно, кого-то удивит отсутствие в этом списке ряда персон, о которых многие вспоминают как раз в контексте если не сумасшествия, то как минимум сильной эмоциональной неуравновешенности. Поверьте: они тут отсутствуют не случайно. Dictum sapienti sat.

Сумасшествие как гнев богов

Что до самой мифологии – сами понимаете: воспринимать ее как летопись и биографию было бы слишком самонадеянно. Впрочем, как и строить на ее основе воздушные замки конспирологических теорий. Поэтому давайте просто осторожно полистаем, не забывая о критичности мышления. И постараемся также помнить о том, что поступки самих богов в подавляющем большинстве случаев и жрецами, и паствой не расценивались как сумасбродные, даже если таковыми и выглядели. Ну боги же.

Вот, к примеру, история товарища Урана. Ему, понимаешь, супруга Гея детей рожает со страшной скоростью, а тот от них нос воротит: мол, эти одноглазые какие-то, вон те вообще сторукие; нимфы – они такие… нимфы. В общем, пусть отправляются откуда взялись. Ну да, туда, в… землю. А то что-то меня паранойя съедает. Мнится мне, детки недоброе замышляют против отца родного. Дальнейший ход событий показал, что если у бога паранойя – это еще не значит, что никто не точит на него серп. Кронос, сынок, постарался. Науськала его Гея, уставшая от бесконечных родов и процедур насильственного возвращения родившихся обратно, откуда взялись, взмахнул Кронос серпом острым – и процедура первой в истории стерилизации хирургическим путем состоялась. Кронос же характером в отца пошел. Вернее, паранойю-то унаследовал. Тоже боялся, что детки на нем отыграются. Поэтому просто их поедал, пока камешком не подавился.

Так мало того что сами с приветом: им свести с ума человека – это пожалуйста. Это запросто. Это они могли. Даже если в человеке имеется капелька божественной крови. Вспомните Геракла. Месть в очередной раз обманутой жены Зевса, Геры, была страшна: не смогла бастарда сразу в колыбели придушить – вот тебе безумие в подарок. Будучи в состоянии патологического аффекта (как расценили бы сейчас на судебно-психиатрической экспертизе), Геракл бросает в огонь всех своих детей и парочку отпрысков своего брата. Хотел еще и жену, и брата, и еще одного племянника прибить, но тут примчались санитары и зафиксировали героя.

Аяксу Теламониду, к слову, тоже от богини досталось. Правда, не от Геры, а от Афины Паллады. Ну вот не понравился он ей. Ибо нефиг было с Одиссеем за призовые доспехи спорить и супротив греческих вождей замышлять недоброе. Вот и лишила его разума, и вместо вождей напал он с мечом на стадо баранов (что тоже в целом символично) и всех порубил-порезал. Пришел в себя – ба, стыд-то какой! Пришлось на тот же самый меч бросаться.

На Ореста из рода Пелопидов никто из богов безумия не насылал, разум ему не мутил. Ему пришлось столкнуться с иным видом душевных страданий. Явился ему однажды Аполлон и заказал, если можно так выразиться, Клитемнестру, мать Ореста. Вместе с ее полюбовником, Эгисфом. Мол, не по понятиям, Орест, они поступили, когда отца твоего, Агамемнона, живота лишили. Сам ты тогда еле спасся, пришлось срочно эмигрировать. Пришло, говорит, время восстановить историческую справедливость. Вот ты и займись. Куда деваться, если заказчик такой серьезный. Пошел и убил. Вот тут-то и привязались к Оресту эринии. Те еще фурии: помните, как Кронос Урану обрезание под корень делал? Вот из капель той крови они когда-то и родились. Привязались они к Оресту не просто так. Работа у них такая: преследовать преступника, ввергая его в безумие (вот вам, кстати, и еще один из взглядов тех далеких лет на этиологию психических заболеваний: аморальное поведение с расплатой за него). Мол, если совесть у тебя спит – так мы ее разбудим и замучаем. В общем, досталось тогда Оресту неслабо. Чуть было навсегда с ума не сошел. Даже Аполлон лишь паллиатив смог предложить – усыпил эриний на время. Правда, потом Афина Паллада помогла: устроила бедолаге суд перед афинским ареопагом, и на этом суде признали (с преимуществом в один голос – как раз Афины Паллады), что парень невиновен. А раз так – то и эринии не при делах. Те было взъярились, но Афина и их сумела умаслить, предоставив ПМЖ в Аттике и пообещав, что почитать их будут так же, как и других богов. Молиться, жертвы приносить, все такое. Словом, уговорила. С тех пор и стали называть эриний Эвменидами, то есть благосклонными. А еще – Маниями, что, сами понимаете, о многом говорит.

С явлением психических эпидемий (подробнее о них речь пойдет позже) древние тоже сталкивались, и даже в мифологии этот феномен нашел свое отражение. Было у тиринфского царя Прэта три дочери: Лизиппа, Финнойя и Ифианасса. Жили бы себе и жили в неге и роскоши, да только однажды обидели они Геру. То ли ее статуе язык показали, то ли еще каким образом свое пренебрежение по молодости да глупости выказали, но Гере-то много ли надо, чтобы вспылить? Было бы за что – вообще бы поубивала, а так, считай, еще легко отделались. Всего лишь коллективно сошли с ума. Дружно решили, что они коровы (насколько самокритично, уже сложно сказать, ибо мифология умалчивает об их телосложении), и отправились в предгорья щипать травку. И ладно бы сами отправились – к ним с воплями «И я! И я корова!» вскорости присоединились еще девушки из Тиринфа и Аргоса. Конец эпидемии истерии (а это, по всем признакам, была именно она) положил пастух. Пастух, правда, был не прост. Звали его Меламподом (Черноногим, хотя злые языки утверждают, что это мягкий эвфемизм и черным у него обзывали то место, откуда они растут), и был он, на минуточку, сыном царя города Иолка. Интересный был человек: мог прорицать, змеиных детенышей вскормил, язык птиц понимал. Первым стал строить храмы Дионису – и первым же стал разводить вино водой, что и другим советовал. Знатным пастухом, к слову, стал после того, как вылечил от бесплодия Ификла, сына фессалийского царя Филака, – тот на радостях подарил Меламподу целое стадо коров. И вот пасет однажды Мелампод свое стадо – и вдруг видит еще одно. Неправильное. Разобравшись, в чем тут дело (прорицатель же), Черно… ногий обнадежил: «Телки, я вас вылечу!» – и приступил к терапии. Далее мнения тех, кто рассказывает мифы, разделились. По одной версии, Мелампод нанял парней покрепче, вручил им прутья погибче и велел гнать женский коллектив аж до города Сикиона. Гера кросс с покаянием им милостиво зачла, и девчата исцелились. По другой версии, пастух, будучи уже к тому времени продвинутым травником (тоже одним из первых, кто в мифологии описан как исцеляющий препаратами растительного происхождения, кстати), напоил болезных отваром чемерицы. Как еще не отравил напрочь. Видимо, отвар слабый давал. Хотя… поговаривают, что, когда остатки отвара были вылиты в реку Анигр, та стала дурно пахнуть. Досталось и роднику Клитория, воды которого с тех пор отвращают испившего их от вина (ну вот вам и самое первое упоминание чемеричной воды в качестве противоалкогольного средства). Лечебный подвиг царь Прэт Меламподу не забыл, отблагодарил по-царски – женил его на одной из своих дочерей. Ну и треть царства в придачу пожаловал.

Библейские летописания тоже не обошли тему сумасшествия стороной. Первый царь народа Израиля (а дело, на минуточку, было где-то во второй половине XI века до нашей эры), Саул, был помазан на царство пророком Самуилом по настоянию электората, по велению Господа и по ошибке. Сам-то пророк уже знал, как карта ляжет и чем все дело кончится, и даже народ стращал – наплачетесь, мол, а поздно будет. Но те не слушали, кричали: «Любо! Любо!» и «Саулку на царство!» Делать нечего, пришлось мазать. Понял Бог со временем, что ошибочка вышла, и, когда Саул слишком зазнался, взял да и отвернулся от царя. С Самуилом-то тот еще раньше поссорился: уж слишком пророк нравоучениями да страшными картинками из будущего доставал, а это, само собой, мало кому из начальства нравится. Бог-то отвернулся, а злой дух тут как тут: ой, мол, вы тут мужчинку видного потеряли, ну да ничего, я подберу, в хозяйстве пригодится. И стал с тех пор Саул мрачен и жесток, и нападали на него приступы меланхолии. Что примечательно, лечил его игрой на киноре Давид – к тому времени уже тайно помазанный на будущее царствование все тем же Самуилом. Так что, если паранойя у Саула по отношению к Давиду и прорезалась, то по делу. Музыка хоть и приносила Саулу облегчение, но радикально картины болезни не меняла: злой дух же, его таким паллиативом не проймешь. Но сам по себе такой способ терапии душевных болезней в те времена неоднократно упоминается в разных источниках и у разных народов.

Другой царственный пациент, Набу-кудурри-уцур, он же Навуходоносор II, жил позже и правил Нововавилонским царством с 7 сентября 605 года до нашей эры по 7 октября 562 года до нашей эры. И тоже пострадал за гордыню, надменность, а главное – за неуважение к Господу. Нет, гордиться-то как раз было чем: с соседями знатно повоевал, Вавилон чуть ли не заново отстроил, зиккурат возвел, Мидийскую стену отгрохал, висячие сады Семирамиды так вообще за чудо света почитали – но это же не повод Бога не уважать. Бог не фраер – взял да и поставил Навуходоносора в игнор. Вот и двинулся царь глуздом на этой почве (как тогда было принято считать): скитался, как вол, по пастбищам, траву ел, одичал и оброс – словом, душераздирающее зрелище. Потом, правда, снова признал Бога евреев – и чудесным образом исцелился. То есть сами понимаете, к какому выводу о генезе заболевания подводили, рассказывая эту историю: если ты плюешь на Бога, то попросту не долетит, а вот если он на тебя плюнет – либо утонешь, либо с ума сойдешь.

Царь Клеомен I: О вреде неразбавленного вина

Таким образом, взгляд на этиологию душевных болезней в те далекие времена был предельно прост: либо боги наказали, либо злой дух вселился. Однако понемногу стало приходить понимание, что не все так однозначно и элементарно. Что примечательно, как раз в то время, когда стали больше внимания уделять наукам. Нет, можно было бы, как и прежде, все списывать на богов и злых духов, но как-то несолидно, что ли. Особенно в тех случаях, когда причина, можно сказать, на поверхности. Вот, к примеру, как Геродот описывает спартанского царя Клеомена I, что жил этак за полтысячи лет до нашей эры. Тот, с его слов, вернулся в Спарту после долгого и утомительного изгнания – и заболел. То есть сам, безо всякого потустороннего вмешательства. «Впрочем, он и раньше был не совсем в здоровом уме – каждый раз при встрече с кем-нибудь из спартанцев он бросал ему в лицо палку. Ввиду такого поведения родственники посадили Клеомена в колодки, как помешанного. Находясь в заключении, он заметил однажды, что страж при нем остался один, и потребовал у него меч: тот сначала отказался, но Клеомен стал угрожать ему наказанием впоследствии, и, под страхом угроз, страж подал ему меч. Взявши меч в руки, царь стал изрезывать себя в полосы, начиная с бедер, а именно: он резал на себе кожу в длину от бедер до живота и поясницы, пока не дошел до желудка, который тоже изрезал в узкие полоски, и так умер». Причем спартанцы, и особеннно царская родня, по поводу причин сумасшествия Клеомена на богов не клепали – сам виноват, болезный, нечего было вино неразбавленное пить, как слепая лошадь. Ведь что ни прием иностранных послов – так мечет одну за другой со страшной скоростью. Да и без приемов повод всегда найдет. В общем, погубило Клеомена неразбавленное вино.

Это, если позволите, официальная версия, в которой даже Геродот, скажем так, немного сомневался. По версии неофициальной, родственники – братья Клеомброт и Леонид (тот самый, что потом с тремя сотнями личной гвардии и шестью тысячами воинов защищал Фермопильский проход) – решили Клеомена подвинуть с трона. Надо же и Леониду дать порулить. Вот и объявили его сумасшедшим, заточили в колодки, а потом и подрезали втихаря. Да еще ахали напоказ – ах, какое зверское самоубийство! Но историю пишут победители, потому для широкой общественности Клеомен так и остался царем, который сошел с ума и покончил с собой. Нам же важнее то, как в те далекие времена принято было обращаться с психически больными людьми.

Как видите, с сумасшедшими в Спарте – особенно с буйными сумасшедшими – особо не церемонились. Царя вон и то в колодки посадили: растратил, мол, душевное здоровье в политической борьбе – сиди и на людей не бросайся.

Калигулу Калигулой не называть!

31 августа 12 года в городке Анциуме, что к югу от Вечного города – чуть более трех дней пути для легиона с полной выкладкой и чуть далее, чем тот же легион может покрыть за день одним марш-броском, только с оружием, – в императорском дворце было суетно и радостно. У Випсании Агриппины Старшей, жены Германика Юлия Цезаря Клавдиана, родился третий сын (вообще-то четвертый, но один мальчик умер совсем маленьким). Назвали мелкого Гаем – отец, консул (аккурат на год рождения его консульство пришлось), курощатель далматийцев и нагибатель германских племен, был человеком упертым и последовательным, и если он решил, что у него будет сын по имени Гай, – так тому и быть. И неважно, что один Гай уже был и помер, делаем попытку номер два. Должны же боги как-то реабилитироваться после прошлого косяка. В конце концов, не простые люди стараются, а потенциальные наследники Октавиана Августа (да-да, тоже Гая Юлия Цезаря), первого римского императора.

Когда год, отведенный Германику на консульство в Риме, закончился, он, прихватив семью, отправился на север, на берега Рейна: надо было сменить дядю и приемного отца, Тиберия (в 4 году произошла интересная комбинация с усыновлениями: первый римский император, Октавиан Август, коему не везло с сыновьями, усыновил Тиберия Юлия Цезаря Августа, чтобы иметь запасной вариант наследника, а сам Тиберий усыновил Германика – и тоже с правом наследования), на посту наместника Галлии и Германии. Оттого, кстати, и стал в 4 году Германик не Тиберием Клавдием Нероном Германиком, а принял новое имя – Германик Юлий Цезарь Клавдиан. Но вернемся к делам и заботам наместника Германии и Галлии. По военным лагерям ему помотаться пришлось вдосталь. А чтобы сын не скучал, отец стал брать его с собой. Мальчонка был любимцем, поэтому ему выправили форму настоящего легионера, только в соответствующем масштабе. И самые настоящие калиги – только маленькие, аккурат по детской ножке. Вот и прозвали пацаненка Калигулой (а уж как перевести – Башмачок, Сандалик или Сапожок, – решайте сами, эта обувка довольно своеобразна). Так и прилипло к нему это прозвище. Не всякому сверстнику Калигулы довелось хватануть впечатлений столько, сколько их пришлось на сына Германика. В 14 году он с мамой был свидетелем мятежа в легионах: кто-то решил воспользоваться моментом смерти Октавиана Августа в своих целях, и Гай с Агриппиной то ли успели побывать в заложниках, то ли улизнули из лагеря, но эмоций было море – как и у отца, который этот мятеж потом давил. В 17 году они вернулись в Рим, где отцу устроили триумф за его подвиги в Германии. Правда, Тиберий (на тот момент уже император) тут же отправил Германика на Восток – и проблем там у империи накопилось много, и сам Германик стал опасно популярен в легионах и среди жителей Вечного города.

Афины, Эвбея, Лесбос, Перинф, Византий, Илион, Колофон – насыщенная программа выдалась у римского консула 18 года. А ведь это было лишь начало турне, и семья (в сопровождении нужного для безопасности и воплощения политики Рима количества легионеров, естественно) двинулась дальше на восток. Неслыханное дело, кстати, – чтобы жена не сидела в Риме, как положено почтенной матроне, а блындала по командировкам рядом с мужем, да еще и детей с собой тащила. Побывали на Родосе – там надо было кое-что перетереть с легатом Сирии Гнеем Кальпурнием Пизоном. Потом был марш до Армении (там местные барагозили, свергли царя Вано… простите, Вонона, и Германик короновал для них нового – Зенона-Артаксия). Потом героический батя Калигулы сделал Каппадокию и Коммагену римскими провинциями. Потом вставлял пистон Пизону – Гней, где легионы? Они должны уже быть в Армении! Потом, в 19 году, выдалось увлекательное, хотя и не санкционированное сверху путешествие по Египту – и тоже надо было наводить порядок и кое-кого приводить в чувство. А то вон имперские амбары от зерна ломятся, а вокруг голод и дикие цены на хлеб. Самовольно вскрыл и распорядился пустить в продажу. Цены, соответственно, снизились. Население, соответственно, успокоилось. А вот Тиберий самоуправство запомнил и зуб на Германика, и без того острый, пуще заточил.

После египетского вояжа, вернувшись в Антиохию (там как раз и располагалась официальная резиденция наместника Сирии, а сама Антиохия, после Рима, Эфеса и Александрии, была четвертым из самых больших и богатых городов империи), Германик узнал, что Пизон оказался полным пизоном: взял, стервец такой, да и поотменял все его указы. «Это как же, matrem tuam, извиняюсь, понимать?» – гневно вопрошал консул. В общем, сильно поругались они с Пизоном, а вскоре Германик возьми и заболей. Да так крепко его прихватило, что 10 октября 19 года он скончался. А перед смертью все уверял жену и друзей, что отравил его Пизон в компании своей супруги-мегерочки Планцины. Ну и были намеки, будто не сам Пизон придумал извести героя, а с ведома и по тайному распоряжению Тиберия. А может, еще и Ливия Друзилла, матушка Тиберия, вдова Октавиана Августа, подсуетилась. Уж больно прыток был Германик, резок хлеще диареи и слишком многими любим. Такого вовремя не траванешь – так он без мыла в императоры пролезет.

Покойного Германика, как положено, сожгли на погребальном костре. Прах же насыпали в урну, и Випсания Агриппина с детьми подалась обратно в Рим. А над прахом мужа поклялась страшно отомстить. Калигула, к слову, хоть и малой совсем был, но уже не настолько, чтобы ничего не видеть и не понимать. В Риме Випсания Агриппина мешкать не стала: обвинила Гнея Пизона в убийстве мужа и потребовала суда. Пизон пришел на суд, будучи уверен, что Тиберий его поддержит. Но тот просто умыл руки. И отстраненно наблюдал за ходом процесса, не поддержав ни одну из сторон. А за вдову и ее покойного мужа на суде топили многие: уж очень был Германик популярен; к тому же, если уж такую заметную фигуру убрали с доски, невольно обеспокоишься – а не будешь ли конкретно ты следующим? Видя, что от императора поддержки не дождешься, что вот-вот прозвучит обвинительный приговор, Пизон написал прощальное письмо – дескать, не виноватый он, в фармации несведущий, императору верный, но раз такое дело, прощайте все, позаботьтесь о жене и сыновьях. И темной римской ночью заколол себя мечом – прямо в горло, для верности.

«Ну кто же так мечи глотает! – расстроился Тиберий. – Жил же на Востоке, уж мог бы и научиться!» Но что сделано, то сделано. Суд вынес обвинительный приговор, имущество Пизона большей частью конфисковали, а семье его даже оплакивать запретили.

Агриппина с детьми остается в Риме. Ну а что: плебс боготворит, в сенате уважают, чего бы так не жить. Ан нет: не забыла она, как Германик умирал. И не простила Тиберия, будучи уверена, что все произошло либо с его ведома, либо по его прямому указанию. Поэтому к императору относилась с заметной прохладцей, чего особо и не скрывала. И практически открыто поддерживала оппозиционных сенаторов. Тиберий тоже не спешил налаживать отношения. Более того, в 26 году на ее просьбу разрешить выйти замуж во второй раз он ответил отказом: вдова так вдова. А в 29 году так и вовсе отправил ее в ссылку на островок Пандатерия, что в Тирренском море где-то на полпути от Рима к Неаполю: тут подсуетился префект преторианской гвардии, Луций Элий Сеян (которого, кстати, Агриппина тоже считала организатором отравления и который сам был не против занять место Тиберия). Да не одну отправил, а со старшим сыном, Нероном Цезарем (не тем Нероном, не путайте). Через год с подачи Сеяна и средний из трех сыновей, Друз Юлий Цезарь, отправился в тюрьму под Палатинским дворцом.

Как знать – возможно, Сеяну удалось бы и Калигулу куда-нибудь упечь, чтобы потом удавить по-тихому, но тут над пацаненком взяла опеку прабабушка Ливия (да, та самая, которая вдова Октавиана Августа и матушка Тиберия) – и Сеян не решился с голой пяткой на такого боевого слона переть.

Итак, юному Калигуле повезло больше, чем матушке и старшим братьям: его-то взяла под крылышко прабабушка Ливия, а после того, как она в 29 году покинула бренный мир, заботу о семнадцатилетнем юноше перехватила бабушка Антония, которая приходилась покойному Октавиану Августу племянницей, а покойному же Германику матерью. Ну и сестренку Калигулы, Юлию Друзиллу, она тоже себе забрала – не пропадать же девице. А может, и не забрала, а та у нее уже давно проживала. А может, и не одна, а с двумя другими сестрицами, Юлией Агриппиной (или Агриппиной Младшей) и Юлией Ливиллой. Сами понимаете, давно дело было, и записей из паспортного стола и ЖЭКа не сохранилось.

А дальше начинается путаница, когда сложно понять, где реальные исторические свидетельства, а где – эротические фантазии и политический заказ. Уверяют (и практически не подвергают это утверждение сомнениям), будто как раз там, в доме Антонии, Калигула и предложил Друзилле поиграть в Гиппократа. И что вроде бы так они заигрались, что сестра потеряла девственность, а баба Тоня застукала их во время очередных совместных ее поисков. А еще поговаривают (особенно те, кто сильно на Калигулу батончик крошил по политическим соображениям), будто в эту игру с юношей и две другие сестренки играли. Да-да, все трое с ним одновременно! – кивали самые ангажированные. Вот, мол, какой он был негодяй еще с младых ногтей. Ну не знаю, свечку не держал, да и опытного некроманта сейчас трудно сыскать. Но если для Рима такой инцест был возмутителен и неприемлем, то для того же Египта в те времена – дело обычное, хоть и нечастое. А на Восток будущий император будет посматривать чем дальше, тем чаще. Хотя, подозреваю, в его семнадцать-восемнадцать его взгляд дальше выпуклостей и впуклостей Друзиллы так и не просквозил.

Ну а пока юный Гай Юлий Цезарь Август Германик под присмотром бабы Тони изучал науки (кстати, был он учеником много более прилежным, нежели его впоследствии хотели показать) и по ее же недосмотру практиковался отдельно в штудировании женской анатомии, матушке его и старшим братьям в заточении было откровенно кисло. В ссылке на острове Пандатерия Нерон (не тот, а который Юлий Цезарь Германик) покончил с собой в 31 году и даже не был погребен; Випсания Агриппина пережила его на пару лет, терпя нужду, голод и побои (однажды римский центурион выбил ей глаз), и в итоге умерла от истощения; Друз Юлий Цезарь Германик умер в один год с матерью в одной из камер в подвале Палатинского дворца – поговаривают, будто Тиберий Август дал приказ уморить его голодом и приказ был исполнен.

При этом к самому Калигуле у Тиберия ни особых вопросов, ни особых претензий не возникало. Более того, в 31 году он велит парню перебраться из-под крылышка Антонии к нему на виллу Юпитера, что на Капри: Антония нашептала императору на ушко, что-де Сеян, паршивец этакий, уже заточил на императора много-много острых кинжалов. И на наследников (а Калигула как раз входил в их число) тоже. Юноше провели обряд инициации и нарядили в тогу взрослого гражданина. Сеяна казнили от греха подальше, а тело сбросили с Гемонийской лестницы, и толпа разобрала его на сувениры. С прочими разобрались как положено и прирезали кого попало.

Думая о том, кто же станет императором после него, Тиберий успел себе всю голову сломать. Калигула – он, конечно, паренек перспективный. Но резкий. И про сестер его тут слухи ходят нехорошие. Внучок, который Тиберий Гемелл, – малолетний и… ну никакой. Племяш Клавдий? Не смешите мои сандалии, он никчемушник, дурачок и пьяница. А, чего там гадать – пусть будет дуумвират: завещаю империю одновременно Калигуле и Гемеллу! А там сами разберутся. А пока пусть потомок Германика административный опыт набирает, квестором империи и ему, Тиберию, послужит. Ну и что, что на дворе 33 год и парню всего двадцать один, а по законам империи в квесторы с двадцати семи берут? Император я или penis caninus? Заодно отвлечется от обстоятельств зверского самоубийства матери и братьев.

Калигула действительно отвлекся: его ждали дела в Африке, Испании, Галлии. Как там пелось? «Нам дал приказ Тиберий Август, нам дал приказ Тиберий Август, и лохи выполнят его!»¹ Отвлекся, но не забыл. А между тем близился 37 год – последний год правления и жизни Тиберия Августа.

Итак, в начале 37 года Тиберий Август пожаловался близким и особо доверенным лицам, что Гай Октавий умер, Октавиан Август умер и ему самому чего-то как-то нездоровится. Обитатели виллы Юпитера тут же наперебой стали уверять, что это все местный климат, холодное (зима же!) Тирренское море, все дела… Возраст? Да что там семьдесят семь лет для такого мужчины! Главное, чтобы не подумал, что его отравить втихаря решили, – иначе, по старой привычке, прикажет всех со скалы в море покидать, а оно, напомню, холодное. Тиберий, он и так всегда параноидным был, а после раскрытия заговора Сеяна так и вовсе отрастил эту свою паранойю… отрастил, в общем. Даже в Риме перестал появляться, так и жил эти годы на вилле затворником. Квинт Невий Корд Суторий Макрон, префект преторианской гвардии, сменивший на этом посту казненного в 31 году Сеяна, тут же прокачал ситуацию (дружить надо с Хариклом, врачом императора, тогда и врачебная тайна не такой уж тайной окажется) и подсуетился: дескать, сейчас мы, мил-дружок Сапожок, подготовим тебе правильное настроение в гвардии и прочих легионах! И разослал нужных людей с визитами к командирам тех легионов и к наместникам провинций: вы, мол, как услышите, что Тиберий все, не теряйте время на «ой», а сразу «виват Калигула!» кричите – и будет вам счастье.

Он вообще продуманный был товарищ, этот Макрон. Настолько тонко чуял момент и умел им воспользоваться, что, говорят, Фортуна боялась к нему задом повернуться. Он, по слухам (а их недоброжелатели много наплодили), еще в 34 году жену свою, Эннию, уговорил пред Калигулой прелестями активнее покачивать – шире взмах, резче амплитуда, паренек по жизни гиперсексуален, к тому же жена молодая у него недавно родами померла, так пусть будущий император старается в нужном направлении. В целях, так сказать, укрепления дружбы и взаимопонимания. А вот как на трон взойдет – глядишь, и для нас рядом пара скамеечек отыщется. Ну а там можно будет и его подвинуть при случае. «Чего не сделаешь ради Рима!» – закивала Энния и пошла походкой от бедра в указанном направлении.

Ну а 16 марта 37 года все заинтересованные лица собрались на вилле Юпитера. Император был откровенно плох, и вот он уже захрипел, закатил глаза и выпал из общей беседы. Макрон тут же бросился поздравлять Калигулу с новой должностью, да и прочие присутствующие не стали медлить, и тут (если верить Тациту) Тиберий вдруг очнулся и вроде как не понял такого вот финта ушами. «Нет уж, умерла так умерла!» – возопил Макрон и, приказав накинуть на невовремя воскресшего ворох одежды, придушил его. Или приказал придушить. Или Калигула этим занялся. Или они и вовсе не придушили, а отравили дедушку. Или голодом уморили – тут Тацит со Светонием расходятся, да и сам Светоний путается (последователен он лишь в том, каков негодяй этот Калигула). Во всяком случае, помер Тиберий Август крайне вовремя: следующим днем он планировал провести Гемеллу, второму кандидату, обряд инициации, после чего официально объявить его вторым наследником – а там что хотите, то и делайте с дуумвиратом.

Первыми, буквально в день смерти Тиберия, бурно обрадовались и принесли присягу новому императору весь Мизенский флот (а это, на минуточку, едва ли не самый важный-мощный флот империи на то время) и сухопутные войска Мизенской гавани. Двумя днями позже, 18 марта 37 года, Сенат на внеочередном и очень срочном собрании постановил: таки признать Гая Юлия Цезаря Августа Германика императором всея Римской империи и авансом – тех, до кого имперские шаловливые ручки еще не дотянулись. А позже и в отдаленных провинциях, и на границах империи наместники и легионы хором подтверждали: да, Калигула – реально наш выбор! Также Сенат (и снова не обошлось без волосатой руки вездесущего Макрона) проголосовал в большинстве своем за то, чтобы завещание Тиберия признать ничтожным и не делить его наследство императора на всех потомков и рядом стоявших, а выдать Калигуле в одно лицо. Такой вот прогиб с подвохом: Тиберий-то обещался, что после его смерти довольно крупную сумму раздадут легионерам и жителям Рима. Впрочем, Калигула документы читать умел и обещание Тиберия вниманием не обошел: дескать, слово императора, даже мертвого, тверже гороха, мы должны – мы отдадим!

Впрочем, с официальным и торжественным въездом в Рим новый император не спешил: аж целых полторы недели двигалась процессия с телом Тиберия по Аппиевой дороге. Тут и символизм ситуации (Октавиана Августа тоже везли в последний путь медленно и печально), и необходимость заручиться загодя всем, чем только можно заручиться, да и граждане Вечного города должны хорошенько помариноваться (впрочем, не слишком долго) и обрести должный градус нетерпения и обожания.

1.Отсылка к песне «Орел Шестого легиона», написанной в 1970-х. Текст Й. Томана в переводе И. Холодовой, а также А. Козлова, музыка В. Колмогорова.