Kitobni o'qish: «Стремление к счастью. С комментариями и объяснениями», sahifa 4

Введение

Глава первая
Общая сущность человека

Религия основана на существенном различии между человеком и животным: у животных нет религии. Хотя старинные некритические зоографы и приписывали слону религиозность наряду с другими похвальными качествами, тем не менее религия слона относится к области вымысла. Кювье, один из величайших знатоков животного мира, на основании личных наблюдений ставит слона на одну ступень развития с собакой.

 Строго говоря, латинское religio (от relego – перечитывание, почитание, внимание, этимология от religo – связывание заново, популярная в наших религиоведческих книгах, менее вероятна) может означать не только сознательную веру, но и вообще почтительное поведение, благоговение, внимание, уважение, и в этом специфическом смысле допустимо сказать, к примеру, что собака «религиозна» перед своим хозяином. Но Фейербах с самого начала хочет брать слова лишь в наиболее распространенном, терминологическом, а значит, и в значительной степени антропологическом смысле.

Зоографы – приверженцы описательной зоологии, древнейшие зоологи, не владевшие еще научным методом. Термин не общеупотребителен, образован по аналогии с «географы» или «биографы». В древнегреческом есть только слово «зограф» – живописец, художник, умеющий изображать человека и животных.

Жорж Леопольд Кювье (1769–1832) – французский естествоиспытатель, создатель сравнительной анатомии (сравнительного изучения организмов различных животных).

В чем же заключается существенное отличие человека от животного? Самый простой и самый общий ответ на этот вопрос: в сознании, в строгом смысле слова; ибо сознание в смысле самоощущения, силы чувственного различия и даже распознавания внешних вещей по определенным признакам свойственно и животным. Сознание в самом строгом смысле имеет место лишь там, где субъект способен понять свой род, свою сущность. Животное сознает себя как индивид, – отсюда самоощущение, – а не как род, так как для этого ему недостает сознания, происходящего от слова «знание». Сознание нераздельно со способностью к науке. Наука – это сознание рода. В жизни мы имеем дело с индивидами, в науке – с родом. Только то существо, предметом познания которого является его род, его сущность, может познавать сущность и природу других предметов и существ.

 Сознание – один из важнейших терминов новоевропейской философии, в классической философии не было распространено, там предпочитали слова «ум», «разум» и другие. Но для новоевропейских мыслителей правильное познание начинается с осознания себя и своей способности познавать, поэтому сознание предшествует любому систематическому знанию. Фейербах подчеркивает, что животные обладают самоощущением, то есть способностью как-либо себя чувствовать (радоваться, грустить, быть бодрыми и т. д.). Но у них нет сознания, иначе говоря, понимания, что есть общие законы мышления.

Поэтому животное живет единой, простой, а человек двойственной жизнью. Внутренняя жизнь животного нераздельна с внешней; а человек живет и внешней и внутренней жизнью. Внутренняя жизнь человека тесно связана с его родом, с его сущностью. Человек мыслит, т. е. говорит с самим собой. Животное не может отправлять функций рода без другого индивида, а человек отправляет функции мышления и слова – ибо мышление и слово суть функции рода – без помощи другого. Человек является одновременно первым и вторым лицом; он может стать на место другого именно и потому, что объектом его сознания служит не только его индивидуальность, но и его род, его сущность.

 Понимание мышления как разговора без слов, разговора с собой, появилось еще в древности, в частности, у Аврелия Августина. Окончательную форму оно приняло в романтической мысли, к примеру, у В. фон Гумбольдта, где речь и слово понимаются как действие мышления и одновременно его факт: человек мыслит слова и мыслит словами.

Сущность человека в отличие от животного составляет не только основу, но и предмет религии. Но религия есть сознание бесконечного, и поэтому человек сознает в ней свою, не конечную и ограниченную, а бесконечную сущность. Действительно конечное существо не может иметь о бесконечном существе ни малейшего представления, не говоря уже о сознании, потому что предел существа является одновременно пределом сознания. Сознание гусеницы, жизнь и сущность которой ограничиваются известным растением, не простирается за пределы этой ограниченной сферы. Она отличает это растение от других растений, и только. Такое ограниченное и именно, вследствие этой ограниченности, непоколебимое, безошибочное сознание мы называем не сознанием, а инстинктом. Сознание в строгом или собственном смысле слова и сознание бесконечного – одно и то же; ограниченное сознание не есть сознание, ибо сознание бесконечно по своей природе. Сознание бесконечного есть не что иное, как сознание бесконечности сознания. Иначе говоря, сознание бесконечного нераздельно с сознанием бесконечности собственного существа.

 Это рассуждение Фейербаха восходит к Декарту, который также утверждал, что идея бесконечного не может следовать из нашего опыта и наблюдений, потому что мы сталкиваемся лишь с конечными вещами и собственной ограниченностью. Но эта идея уже существует в нашем уме, следовательно, она необходима нашему сознанию, чтобы оно работало, и, соответственно, не может быть отвергнута или оспорена.

Но в чем же заключается сущность человека, сознаваемая им? Каковы отличительные признаки человеческой природы? Разум, воля и сердце. Совершенный человек обладает силой мышления, силой воли и силой чувства. Сила мышления есть свет познания, сила воли – энергия характера, сила чувства – любовь. Разум, любовь и сила воли – это абсолютные преимущества человека. В воле, мышлении и чувстве заключается высшая, абсолютная сущность человека как такового и цель его существования. Человек существует, чтобы познавать, любить и желать.

 Разделение человеческих способностей на ум, чувство и волю окончательно утверждается в сентиментализме, в классической философии чувство считалось одной из функций тела или ума и не выделялось как самостоятельная способность. Важно, что Фейербах отождествляет чувство не с «душой», а с «сердцем», имея в виду христианскую библейскую символику сердца. В античной философии с ним связывались мужество и стойкость, тогда как сочувствие в ту эпоху не поощрялось, как слишком инстинктивный, неблагородный порыв: сердечный человек должен блюсти свое достоинство, конечно, всем помогать, проявлять великодушие и щедрость, но не сочувствовать. Тогда как в библейском мире сочувствие, «утробное чувство», чувство матери к вынашиваемому или родившемуся младенцу считается основой нравственности. Если сердце в античном мире понималось как сердцевина, самое твердое в человеке, то в библейском мире оно сопоставляется с материнской утробой: у мужчин нет утробы, но есть сердце, выполняющее ту же функцию.

Но какова цель разума? Разум. Любви? Любовь. Воли? Свобода воли. Мы познаем, чтобы познавать, любим, чтобы любить, хотим, чтобы хотеть, т. е. быть свободными. Истинное существо мыслит, любит и желает. Истинно, совершенно, божественно только то, что существует ради себя самого. Таковы любовь, разум и воля. Божественная «троица» проявляется в человеке и даже над индивидуальным человеком в виде единства разума, любви и воли. Разум (воображение, фантазия, представление, мнение), воля и любовь не только принадлежат человеку, ибо он ничто без них, и то, что он есть, он есть только благодаря им. Они являются не зависящими от него, основными элементами, божественными, абсолютными, одушевляющими и определяющими его силами, которым он не может противиться.

 Выведение христианского догмата о Троице из трехчастного строения разум-чувство-воля – новация Фейербаха. В традиционном богословии Троица иногда выводилась из человеческих способностей, но обычно это были «ум, слово (разум) и воля» (отцы Церкви в ранней Византии) или «любящий, любимый и любовь» (Августин). Параллели можно найти разве что в романтическом богословии, где Бог-Отец постигается умом, а Бог-Сын – чувством, раз он воплотился и стал чувственно воспринимаем.

Как мог бы чувствующий человек противиться чувству, любящий – любви, разумный – разуму? Кто не испытал чарующей силы звуков? А что такое сила звуков, как не сила чувства. Музыка – язык чувства; звук – это громко выраженное чувство, которое сообщается другим. Кто не испытывал силы любви или, по крайней мере, не слыхал о ней? Кто сильнее? Любовь или индивидуальный человек? Человек ли владеет любовью или, напротив, любовь человеком? Что заставляет человека с радостью идти на смерть ради любимого существа, его собственная индивидуальная сила или сила любви?

 Тезис «музыка – язык чувства» – совершенно романтический. В античности музыка скорее была предметом разумного созерцания гармонии, а слово «язык» как универсальная метафора для любой системы выражения стало употребляться лишь в романтизме, до этого говорили «речь». Также самопожертвование в классической философии никогда не выводили из чувства, но только из воли и ума, понимания того, что человеку очень плохо и надо помочь любыми средствами.

Кто из мыслящих людей не испытал на себе силы мышления, тихой, бесшумной силы мышления? Когда ты погружаешься в глубокое раздумье, забывая о себе самом, об окружающем, ты ли владеешь тогда разумом, или разум владеет тобой и поглощает тебя? Разве стремление к науке не есть величайшая победа разума над человеком? Разве жажда знания не есть непреодолимая, всепобеждающая сила? А когда ты подавляешь свою страсть, отказываешься от своих привычек, одним словом, одерживаешь победу над самим собой, является ли это результатом твоей лично силы или силы воли, силы нравственности, которая овладевает тобой помимо твоего желания и наполняет тебя негодованием против тебя самого и твоих слабостей.

 Борьбу со страстями Фейербах понимает вполне в духе античной психологии (стоической школы) и христианской аскетики, как победу над самим собой, отказ даже от, казалось бы, невинных привычек. Это нельзя осуществить лишь своими силами без помощи «благодати», особой одаренности свыше, которая дается человеку не за заслуги, а как бы за особое доверие и решимость.

Человек ничто без объекта. Великие, образцовые люди, раскрывшие пред нами сущность человека, подтверждают это своею жизнью. Они знали только одну преобладающую страсть, стремление к цели, которая была главным объектом их деятельности. Но всякий предмет, к которому субъект относится по существу, в силу необходимости, есть не что иное, как собственная, объективная сущность этого субъекта. Общий объект нескольких одинаковых по роду, но различных по характеру индивидов является их собственной объективной сущностью.

 Понимание стремления к цели как «страсти» совершенно принадлежит новоевропейской философии, в классической философии есть телеология – учение о том, что вещам естественно достигать своей цели и дополнительного импульса для этого не требуется; хотя у разумных существ может быть искажена направленность воли, и это надо исправлять.

Так, например, Солнце есть общий объект всех планет, но оно не одинаково для Меркурия, Сатурна, Венеры, Урана и Земли. Каждая планета имеет свое собственное Солнце… Солнце, поскольку оно освещает и согревает Уран, имеет для Земли не физическое, а лишь астрономическое, научное значение. На Уране Солнце не только кажется, но и действительно является иным, чем на Земле. В отношении Земли к Солнцу обнаруживается ее отношение к самой себе и к своей собственной сущности, ибо размер, величина и сила света Солнца, в качестве объекта Земли, обусловливаются размерами расстояния Земли от Солнца, от всего этого зависят особенности нашей планеты. Каждая планета видит в своем Солнце отражение своей сущности.

 Утверждение Фейербаха, что освещение Солнцем других планет имеет для жителей Земли лишь теоретический научный смысл, но не практический, спорно с точки зрения многих направлений философии ХХ века. Учение о «жизненном мире», философия жизни, феноменология, экзистенциализм исходят из того, что явления оказываются связаны внутри общей жизни. Если допустить, что жизнь Земли связана с жизнью Урана не только как предмет научного изучения, но как части того же мироздания, то и освещение Урана Солнцем не есть для землян просто картинка в учебнике, но и факт существования, пусть не самый существенный.

И человек познает самого себя из объекта. Сознание объекта есть самосознание человека. По объекту мы можем узнать человека и его сущность. Объект обнаруживает сущность человека, его истинное объективное «я». Это относится не только к умственным, но и к чувственным объектам. Наиболее отдаленные от человека объекты являются откровениями его человеческой сущности, поскольку они являются его объектами. Луна, Солнце и звезды взывают к человеку: познай самого себя. То, что он в них видит, свидетельствует о его сущности. На животное производят впечатление только непосредственно чувствуемые лучи солнца, на человека сияние далеких, равнодушных звезд. Только человеку доступны чистые и интеллектуальные, бескорыстные радости и аффекты; только человек наслаждается миросозерцанием теоретически. Взор, обращенный к звездному небу, смотрит на бесполезные и безвредные светила и видит в сиянии их свою собственную сущность, свое собственное происхождение. Поэтому человек возвышается над землей только благодаря зрению, поэтому теория начинается там, где взор обращается к небу. Первые философы были астрономами. Небо напоминает человеку о его назначении, о том, что он создан не только для суеты, но и для созерцания.

 Представление о том, что звездное небо – предмет чистого созерцания, без практической заинтересованности, распространено в философии, достаточно указать на самый известный афоризм Канта про звездное небо и нравственный закон. В таком случае это небо представляет собой объективный закон, с которым надо что-то делать, и, соответственно, как-то иначе, с другой стороны, посмотреть на наше собственное сознание. Но в классической философии, конечно, астрономия и астрология применялись в практических целях, а предметом созерцания был «космос», общая упорядоченность всего мироздания. Одним из первых, кто стал говорить о звездном небе и о нем как о предмете чистого созерцания, был Цицерон, близкий школе стоиков. Он утверждал, что ассирийцы изобрели гадание по птицам, потому что на плоскогорье небо лучше всего видно. Так как судьбы ассирийцев Цицерона не интересовали, то он явно говорил о созерцательном отношении к небу, а не о его практическом применении. Затем любование звездным небом перешло к христианским мыслителям, отвергавшим астрологию, но именно поэтому пытавшимся увидеть в небесах не отдельные законы судьбы, а общий закон сотворенного мира.

Собственная сущность человека есть его абсолютная сущность, и, следовательно, влияние на него объекта есть влияние его собственной сущности. Поэтому влияние объекта чувства есть влияние чувства, влияние объекта разума – влияние самого разума, и, наконец, влияние объекта воли – влияние воли. Человек, сущность которого определяется звуком, находится во власти чувства, отражающегося в звуке. Но на чувство действует не всякий звук, а только звук, полный содержания, смысла и чувства. Чувство определяется только самим собой, своей собственной сущностью. То же можно сказать и о воле и, еще в большей степени, о разуме. Какой бы объект мы ни познавали, мы познаём в нем нашу собственную сущность, которая выражается в том, как мы реагируем на внешний мир.

 Абсолютная сущность – сущность, полностью реализуемая в данный момент: человек всегда человек, что бы он ни делал. Поэтому, например, слушая музыку, он познаёт свою способность слушать ее, себя как музыкального человека, а принимая решение, чувствует свою способность делать это. Фейербах исходит из того, что все действительные чувства, мысли и решения человека разумны – неразумные решения просто не действуют в нем, а оказываются помехой существованию и самореализации.

Воля, чувство, мышление суть реально существующие совершенства, и поэтому мы, обладая разумом, чувством и волей, не можем считать эти факторы ограниченной, конечной, т. е. ничтожной силой. Конечность и ничтожество – понятия тожественные. Конечность есть только эвфемизм для ничтожества. Конечность есть метафизическое, теоретическое выражение; ничтожество – выражение патологическое, практическое. Что конечно для разума, то ничтожно для сердца.

 Слово «ничтожный» Фейербах понимает буквально, как «способный быть уничтоженным», «обреченный на гибель». Поэтому если для разума что-то конечно, к примеру, удовольствие, то мы не можем не почувствовать, что это удовольствие призрачно, мнимо, скоро от него ничего не останется. И это чувствует сердце прежде разума.

Но мы не можем считать волю, разум и сердце конечными силами, потому что всякое совершенство, всякая сила и сущность непосредственно доказывает и утверждает самоё себя. Нельзя любить, хотеть и мыслить, не считая этих факторов совершенствами, нельзя сознавать себя любящим, желающим и мыслящим существом, не испытывая при этом бесконечной радости. В силу сознания человек относится к себе как к объекту; сознание нераздельно с сознающим себя существом, иначе это существо не могло бы сознавать себя. Поэтому нельзя несовершенством сознавать совершенство, нельзя чувство чувствовать ограниченным и мышлению ставить пределы.

 Понятие о радости как итоге самопознания восходит к призывам апостола Павла «Всегда радуйтесь». Из осознания себя как существа, способного знать и любить бесконечное, следует радость. Она тоже не кончается, поскольку прямо проистекает из самих свойств бесконечного, которое никуда не уйдет, которое дано как дар, но при этом продолжает быть познаваемым – а познание дает не столько счастье, сколько радость.

Сознание – это самоосуществление, самоутверждение, это любовь к себе самому, наслаждение собственным совершенством. Сознание есть отличительный признак совершенного существа. Доказательством этого служит тщеславие. Человек смотрит в зеркало и испытывает удовольствие, созерцая свою фигуру. Это удовольствие является необходимым, непроизвольным следствием совершенства и красоты человека. Красивая форма довольна собой и естественно радуется этому, она отражается в себе самой. Тщеславен только тот, кто восхищается своей личной красотой, а не человеческой красотой вообще. Человеческой наружностью нельзя не восхищаться, в мире нет ничего более прекрасного и величественного. Каждый человек любит и должен любить себя и свое бытие. Бытие есть благо. «Все, – говорит Бэкон, – что достойно бытия, достойно и знания». Все существующее ценно, знаменательно и поэтому утверждает себя. Сознание – это высшая форма самоутверждения, – совершенство, счастье, благо.

 Тщеславие (нем. Eitelkeit, лат. vanitas) – это слово употреблялось в отрицательном смысле, даже после того как сентиментализм и романтизм научили понимать в положительном ключе слова, прежде обозначавшие пороки, например, «лень» и «сладострастие». Достаточно вспомнить название знаменитого романа У. Теккерея «Ярмарка тщеславия» (Vanity Fair, 1847). Фейербах несколько провокационно говорит, что даже в нашем самолюбовании проявляется склонность к созерцанию бесконечного в конечном.

Всякое ограничение разума и вообще человеческой сущности вытекает из обмана, из заблуждения. Разумеется, человек может и даже должен считать себя существом ограниченным – этим он отличается от животного; но он может сознавать свою конечность, свою ограниченность только в том случае, если его объектом является бесконечность рода, независимо от того, будет ли то объект чувства, совести или мыслящего сознания. Если человек приписывает свою ограниченность целому роду, то он заблуждается. Непосредственное отождествление себя с родом объясняется заблуждением, которое тесно связано с любовью к покою, леностью, тщеславием и эгоизмом. Ограниченность, которую я приписываю исключительно себе, обескураживает, смущает и беспокоит меня. Чтобы освободиться от чувства стыда и беспокойства, я приписываю свою личную ограниченность человеческому существу вообще; что непонятно для меня, непонятно и для других, чего же мне смущаться? Это не моя вина; это зависит не от моего рассудка, а от ограниченности рассудка рода.

 Наш философ выступает против того, чтобы видеть ограниченность родовой сущностью человека, поскольку это перекладывает ответственность каждого на других. При этом Фейербах не совпадает до конца и с прогрессистами, считающими родовой сущностью человека возможность бесконечно совершенствоваться, так что человечество идет по пути прогресса, тогда как индивид остается ограниченным – у каждого свои пристрастия и предрассудки. Фейербах полагает, что все же каждый под свою ответственность должен освободиться от предрассудков.

Но это смешное и преступное заблуждение. На свойства человеческой натуры, на сущность рода, т. е. на абсолютную сущность индивида нельзя смотреть как на нечто конечное, ограниченное. Каждое существо довлеет самому себе. Ни одно существо не может отрицать себя, т. е. свою сущность, и считать себя ограниченным. Напротив, каждое существо бесконечно само по себе и заключает в себе своего Бога, свою высшую сущность. Всякая ограниченность того или иного существа заметна только для существа другого, высшего рода. Жизнь насекомых несравненно короче жизни животных, но эта кратковременная жизнь кажется им самим не менее длинной, чем долголетняя жизнь – животным. Листик, по которому ползет гусеница, представляется ей необъятным, неограниченным миром.

 Выражение «жизнь насекомых» неизбежно напомнит читателю одноименный роман В. Пелевина, в частности, такой эпизод: «Это была фигура в чем-то вроде длинного сияющего плаща – а может быть, так выглядели сложенные светящиеся крылья. <…> Он знал все про эту фигуру – точнее, она знала все про него, но это было одно и то же, потому что это и был он сам. Но не тот, каким он себя знал.

То, что было перед ним, на самом деле не имело ни тела, ни какой-либо определенной формы. Но чтобы можно было смотреть на это, надо было придать ему какую-нибудь форму, что, как Митя понял, он и сделал совершенно автоматически. Ясно было только одно – все лучшее, настоящее, что он считал главным в себе и всю жизнь охранял от других и даже от самого себя, было просто кривым и тусклым отражением того, что находилось сейчас перед ним. <…>

И Митя понял, что он всегда был просто искаженным и неполным отражением этого существа, его слабой и бессильной тенью.

И одновременно он понял, что всегда и был этим существом, а то, что он считал собой раньше, было просто солнечным зайчиком, лучом света, который упал на какую-то поверхность и образовал множество разноцветных пятен, так притянувших к себе его внимание, что то ли он стал думать, что он и есть эти разноцветные движущиеся пятна, то ли пятна стали думать, что они – это он».

Человек становится тем, что он есть, благодаря своему таланту, состоянию, богатству, украшениям. Как же можно считать свое бытие небытием, свое богатство нищетой, свой талант бездарностью? Если бы растения обладали зрением, вкусом и рассудком, то каждое из них считало бы свой цветок наиболее прекрасным, ибо рассудок цветка, его вкус не простирался бы дальше его производительной способности. Высшее проявление этой способности казалось бы растению величайшим произведением в мире. Рассудок, вкус не могут отрицать того, что утверждается самим существом, иначе этот рассудок принадлежал бы не данному, а какому-нибудь иному существу.

 Украшения – речь идет не только о серьгах или кольцах, но обо всем, что «украшает» человека, прежде всего – прекрасный внешний вид, но также одежда, привычки, пластика.

Рассудок – термин Канта, означающий способность соотносить вещи и понятия и тем самым соединять знание и опыт. Рассудок отличается от разума, познающего вещи независимо от накопленного опыта, благодаря определенной интеллектуальной интуиции, проницательности, способности соответствовать самим вещам, а не просто понятиям о них. Разум дает понимание данного явления (например, что солнце восходит и заходит или что Земля кружится вокруг Солнца), а рассудок – понимание связи между двумя явлениями (например, что Солнце греет или что все планеты Солнечной системы вращаются вокруг Солнца). Далее Фейербах нападает на рассудок, выводя из ограниченности понятий живого существа и ограниченность рассудка. Кант считал, что границы есть и у рассудка, и у разума, поэтому такой проблемы не ставил.

Рассудок измеряет вещи меркой существа. Если существо ограничено, то чувство и рассудок также ограничены. Но ограниченный рассудок не есть граница в глазах ограниченного существа; такое существо вполне счастливо и довольно своим рассудком, оно считает его дивной, божественной силой, а ограниченный рассудок ценит и восхваляет в свою очередь то ограниченное существо, которому он принадлежит. Оба как нельзя более подходят друг к другу и потому друг другом довольны.

 Как мы видим, Фейербах вводит в понятие «рассудок» ценностный мотив, которого не было у Канта. Рассудок способен оценить качество понятия при сопоставлении его с вещью, а следовательно, может оценить и своего носителя, показать ему его ценность. А раз рассудок ограничен, он показывает человеку его ограниченность, и лишь поняв ограниченность рассудка, человек осознает, в чем состоит и его собственная ограниченность. По сути, Фейербах опирается на новоевропейское учение о познании как обретении очевидности, исходящее из того, что есть границы даже для абсолютного знания (к примеру, оно не может быть противоречивым, отсюда «мыслю – следовательно, существую» у Декарта: если бы любая мысль опровергала себя, то и существование оборачивалось бы несуществованием), только инструментом познания у него выступает не разум, а рассудок.

Рассудок – это кругозор данного существа. Наше существо не простирается за пределы нашего зрения, и наоборот. Зрение животного не простирается дальше его потребностей, а его существо – дальше этих потребностей. И поскольку обширна твоя сущность, постольку неограниченно твое самочувствие, постольку ты – бог. Разлад между рассудком и существом, между силой мыслительной и силой производительной в человеческом сознании является, с одной стороны, разладом личным, не имеющим общего значения, с другой – только кажущимся. Поэт, признающий, что его плохие стихи плохи, менее ограничен в своем познании и, следовательно, в своем существе, чем тот, который считает хорошими свои плохие стихи.

 Самочувствие – следует понимать в буквальном смысле: чувство себя, самопознание, открывающее стремление нашей природы к бесконечности и возможность ее быть бесконечной, возможность бесконечного разума и бесконечного чувства, несмотря на смертность тела.

Следовательно, мысля о бесконечном, ты утверждаешь бесконечность мыслительной способности: чувствуя бесконечное, утверждаешь бесконечность чувствования. Объектом разума является разум, объектом чувства – чувство. Если ты не понимаешь и не чувствуешь музыки, то самая лучшая музыкальная пьеса произведет на тебя такое же впечатление, как шум ветра или журчание ручья. Почему же звуки музыки влияют на тебя? Потому, что ты слышишь в них голос твоего сердца. Чувство обращается непосредственно к чувству и понятно только чувству, ибо объектом чувства является чувство. Музыка – монолог чувства. Философский диалог есть в сущности не что иное, как монолог разума; мысль обращается только к мысли. Блеск кристаллов пленяет наши чувства, но наш разум интересуется только кристаллохимией. Разум служит объектом только разума.

 Сближение музыки и философии как «монологов», возникших из диалогов (в случае музыки – сложной гармонии звуков), могло повлиять на концепцию «полифонического романа» М. М. Бахтина, романа, состоящего из скрытых полноценных диалогов. Этот исследователь мыслил такой роман тоже как музыкальное произведение, со сложным отношением голосов, но в конце концов оказывающийся высказыванием, приобретающим авторитет не от автора или героя, но для автора и героев.

Поэтому все то, что имеет в смысле трансцендентного умозрения и религии лишь значение второстепенного, субъективного или человеческого, средства, органа, имеет в смысле истины значение, первоначального существенного, объективного. Так, например, если чувство существенное орудие религии, то следовательно, сущность Бога есть не что иное, как сущность чувства. Истинный, но скрытый смысл слов: «Чувство есть орган божественный» заключается в том, что чувство есть самое благородное и возвышенное, т. е. божественное в человеке. Ты не мог бы постигать божественное чувством, если бы чувство не было божественного происхождения.

 Орган – здесь в значении музыкальный инструмент и вообще инструмент, имеется в виду, что через чувство передается вдохновение, то есть воля Божия, которую Фейербах понимает как просто стремление к бесконечности самого человека. Можно вспомнить для примера строку Тютчева в стихотворении памяти Пушкина: «Ты был богов орган живой», и в значении музыкального инструмента, и в значении органа как инструмента вообще, как органы человеческого тела.

Божественное познается только посредством божественного. Бог познается только посредством его самого. Божественная сущность, постигаемая чувством, есть не что иное, как очарованная и восхищенная собой сущность чувства, восторженное, блаженное в себе чувство.

Там, где чувство становится орудием бесконечного, субъективной сущностью религии, объект последней теряет свою объективную ценность. С тех пор, как чувство сделалось главной основой религии, люди стали равнодушны к внутреннему содержанию христианства. Если чувство и приписывает объекту некоторую ценность, то это делается только ради самого чувства. Объект чувства ставится безразличным, потому что чувство становится субъективной сущностью религии, становится в то же время и объективной сущностью, хотя это и не признается непосредственно. Непосредственно, говорю я, потому что косвенное признание этого факта заключается в том, что чувство, как таковое, объявляется религиозным, чем уничтожается всякое различие между специфически религиозными и нерелигиозными чувствами – естественное следствие взгляда на чувство как только на орган божественный. Ты считаешь чувство органом бесконечной, божественной сущности и что оно признается абсолютным, божественным? Если чувство возвышенно и религиозно, т. е. священно, божественно само по себе, то разве оно не заключает своего бога в себе самом?