Kitobni o'qish: «В паутине», sahifa 4

В последующие годы кувшин, определенный в маслодельню, хранил в себе сливки, снятые с молока, разлитого по широким золотисто-коричневым глиняным горшкам.

На смертном одре Сара передала кувшин своей дочери Рейчел, которая вышла замуж за Томаса Дарка. Рейчел Дарк оставила его сыну Теодору. К тому времени кувшин превратился в семейное наследие и более не использовался для примитивных нужд.

Тетя Бекки хранила реликвию в своем буфете, кувшином любовались, его историю рассказывали на семейных сборищах. Говорили, будто некий коллекционер предлагал за него тете Бекки баснословную сумму. Но ни Дарки, ни Пенхоллоу никогда не думали о продаже фамильной святыни. Без сомнения, вещь должна оставаться в семье.

Кому же тетя Бекки завещает семейное достояние? Этот вопрос молча задавали себе все присутствующие, но лишь тетя Бекки знала ответ и, очевидно, не спешила его озвучить. Сегодня был ее последний прием, ей так много предстояло сделать, а еще больше – сказать, прежде чем наступит очередь кувшина.

Тетя Бекки намеревалась сполна воспользоваться моментом, чтобы доставить себе удовольствие. Она хорошо знала, что задуманное перессорит всех, но лишь сожалела, что ей не суждено полюбоваться на последствия. Вы только поглядите на всех этих коров, не сводящих своих умильных глаз с кувшина! Тетя Бекки покатилась со смеху и хохотала до тех пор, пока кровать под ней не начала качаться.

– Думаю, – наконец сказала она, вытирая выступившие от смеха слезы, – что столь торжественное собрание следует начать молитвой.

Это заявление имело эффект разорвавшегося снаряда. Молитва? Кто угодно мог подумать о таком, но только не тетя Бекки! Присутствующие воззрились друг на друга, а затем перевели взгляды на Дэвида Дарка, единственного в клане, кто умел с чувством возносить молитвы. Обычно он был к этому готов, но только не сегодня.

– Дэвид, – обратилась к нему непреклонная тетя Бекки, – мне жаль, что сей клан не прославил себя подвигами благочестия, сбивая колени в молитвах. Придется тебе сделать это так, как подобает.

Жена Дэвида взглянула на него умоляюще. Она гордилась умением мужа произносить прекрасные молитвы. За это она прощала ему все – даже то, что он заставлял всю семью рано ложиться спать ради экономии керосина, а еще имел ужасную привычку облизывать пальцы после фруктового пирога. Молитвы Дэвида стали для нее единственным притязанием на известность, и сейчас она боялась, что муж откажется.

Бедолага Дэвид не имел намерения отказываться, как бы ни смущало его предложение. Отказаться – значило обидеть тетю Бекки и потерять всякие шансы получить кувшин. Он прочистил горло и поднялся на ноги. Все склонили голову. На веранде оба Сэма, поняв, что происходит, когда звучный голос Дэвида достиг их ушей, вынули трубки изо рта.

Молитва Дэвида была не из лучших, как признала в глубине души его жена, но вполне красноречива и уместна, и он почувствовал себя обиженным, когда после «аминь» тетя Бекки сказала:

– Известить Господа о том, что происходит, не значит помолиться, Дэвид. Надо было оставить что-нибудь для Его воображения. Но, полагаю, ты сделал все, что мог. Спасибо. Кстати, помнишь ли ты, как сорок лет назад завел старого барана Аарона Дарка в церковный подвал?

Дэвид выглядел глупо, а миссис Дэвид была возмущена. У тети Бекки, определенно, имелась отвратительная привычка вытаскивать на свет божий все, что люди более всего хотели забыть. Но такой уж она была. И не следовало возмущаться, если имеешь виды на кувшин. Дэвид и его жена выдавили из себя слабую улыбку.

«А Ноэль, – думала Гая, – сейчас выходит из банка».

– Любопытно, – задумчиво произнесла тетя Бекки, – кто был первым человеком, произнесшим молитву. О чем он молился? Сколько молитв прозвучало с тех пор?

– И на многие ли из них получен ответ, – добавила Наоми Дарк с неожиданной горечью.

– Может быть, Уильям И. способен пролить на это какой-то свет, – недобро хихикнул дядя Пиппин. – Как я понимаю, он систематически записывает все свои молитвы: и услышанные, и те, что остались без ответа. Ну и как с этим обстоят дела, Уильям И.?

– В среднем пятьдесят на пятьдесят, – важно изрек Уильям И., искренне недоумевая, отчего кое-кто из присутствующих захихикал. – Но должен заметить, – добавил он, – что некоторые ответы были особыми.

Что касается Амброзин Уинкворт, то в ее лице Дэвид нажил врага на всю жизнь, помянув в молитве «престарелую служанку». Амброзин ошпарила его злобным взглядом.

– «Престарелая, престарелая», – мятежно пробормотала она. – С чего бы это? Мне только семьдесят два, и я помоложе некоторых здесь, помоложе.

– Тихо, Амброзин! – властно осадила ее тетя Бекки. – Давно прошло то время, когда ты была молодой. Подложи-ка мне под голову еще одну подушку. Спасибо. Я намерена развлечься, читая свое завещание. Как уже повеселилась, сочиняя собственный некролог. Он будет напечатан точно таким, как я его написала. Камилла поклялась проследить за этим. Боже правый, что за некрологи я, бывало, читала! А теперь послушайте мой!

Тетя Бекки достала из-под подушки свернутый лист бумаги.

– «Скорбь не охватила жителей Индиан-Спрингс, Трех Холмов, Роуз-Ривер и Серебряной бухты при известии о том, что миссис Теодор Дарк, чаще именуемая тетей Бекки – более по привычке, чем из привязанности, – умерла такого-то числа такого-то года в возрасте восьмидесяти пяти лет». Заметьте, – добавила тетя Бекки, прерывая саму себя, – что я сказала «умерла». Я не «скончаюсь», не «завершу свой путь», не «заплачу свой долг природе» или «покину эту жизнь», а также не «отправлюсь в лучший мир» и не «буду призвана в могилу». Я намерена просто и одиноко умереть.

Затем она продолжила чтение:

– «Все сошлись во мнении, что пожилая леди умерла как раз вовремя. Она достойно и даже блестяще прожила долгую жизнь, испытала все, что может испытать порядочная женщина, пережила своего мужа, детей и всех, кто питал к ней какие-либо чувства. Нет ни смысла, ни причины, ни нужды притворяться скорбящими или опечаленными. Похоронная процессия двинулась такого-то числа от дома мисс Камиллы Джексон в Индиан-Спрингс. Согласно настойчиво выраженному желанию тети Бекки это были веселые похороны, организованные мистером Генри Трентом, гробовщиком из Роуз-Ривер». Генри никогда не простит мне, что я не назвала его владельцем похоронного бюро, – сказала тетя Бекки. – Владелец! Хм! Но Генри – гений по части организации похорон, и я выбрала его, чтобы он устроил мои. «Церемония возложения цветов была пропущена по требованию…» Никаких кошмарных похоронных венков, не забудьте! Никаких арендованных арф, подушек и крестов. Но если кто-то захочет принести букет из своего сада, я не возражаю. «Отпевание прошло под руководством преподобного мистера Трекли из Роуз-Ривер. Гроб несли Хью Дарк, Роберт Дарк…» Надеюсь, ты не споткнешься, Дэнди, как на похоронах Селины Дарк? Что за встряску ты устроил бедняжке! «…Палмер Дарк, Гомер Пенхоллоу…» Поставьте их по разные стороны гроба, чтобы они не подрались. «…Мюррей Дарк, Роджер Пенхоллоу, Дэвид Дарк и Джон Пенхоллоу…» Утопленник, прошу, никаких глупостей в Серебряной бухте! «…который умудрился ни разу не выругаться в течение всего представления, в отличие от похорон его отца».

– Я не ругался! – злобно заорал Утопленник, вскакивая на ноги. – Вы не осмелитесь обнародовать эту клевету обо мне в своем чертовом некрологе. Вы… вы…

– Сядь, Джон, сядь! Этих слов, по правде говоря, в некрологе нет. Я их придумала сейчас, чтобы встряхнуть тебя. Садись! Может быть, это произошло на похоронах твоей матери. Пожалуйста, больше не прерывай меня. Вежливость ничего нам не стоит, как говорят шотландцы. Зато дорого ценится. «Тетя Бекки родилась, жила и умерла пресвитерианкой. Ее мужа, Теодора Дарка, было нелегко ублажить, но она стала для него хорошей женой, насколько он того заслуживал. Она была хорошей соседкой, какой положено, и затевала ссоры не чаще всех прочих в семье. Она умела лишать людей самоуверенности, что мало способствовало ее популярности. Она редко страдала молча. Она имела вполне умеренный нрав, не хуже и не лучше прочих, и не стала мягче с годами. Она всегда соблюдала приличия, хотя часто было бы проще пренебречь ими. Она всегда говорила правду, не важно, к добру или к худу, но могла соврать безо всяких угрызений совести, если люди спрашивали о том, что их не касалось. Иногда, в порыве волнения, она употребляла бранные слова и способна была выслушать пикантную историю, не побледнев от подробностей, но бесстыдство никогда не занимало ее. Она платила долги, чтила Господа, считала сплетни занимательными, любила первой узнавать новости и особо интересовалась делами, которые ее не касались. Она могла смотреть на младенца, не выказывая желания его съесть, но была хорошей матерью для своих детей. Как и большинство женщин, она мечтала о свободе, но всегда понимала, что в нашем мире невозможно быть по-настоящему свободной и счастливы те, кто может выбрать себе хозяина, поэтому никогда не делала ошибочных и бесполезных попыток изменить свой путь. Иногда она бывала подлой, нечестной и жадной. Иногда – благородной, честной и щедрой. Короче говоря, она была обычным человеком, прожившим столько, сколько следует». Вот так, – сказала тетя Бекки, пряча некролог под подушку, вполне довольная общей растерянностью. – Как видите, я не назвала себя ни «покойной миссис Дарк», ни «усопшей леди», ни «вдовой». На этом все.

– Боже правый, слышали ли вы что-либо подобное? – тихо прошептал дядя Пиппин.

Остальные молчали, охваченные гневным ужасом. Разумеется, этот отвратительный некролог никогда не будет опубликован. Он не должен быть опубликован, если этому можно помешать, не прибегая к убийству Камиллы Джексон. Иначе посторонние посчитают, что он написан кем-то из оставшихся в живых членов клана.

Но тетя Бекки достала другой документ, и все Дарки и Пенхоллоу временно закупорили свое негодование и откупорили уши. Кто же получит кувшин? Пока не прояснится этот вопрос, некролог может подождать.

Тетя Бекки развернула завещание и водрузила на крючковатый нос очки с круглыми линзами, делавшими ее похожей на сову.

– Я оставляю все свои небольшие деньги в распоряжении Камиллы до конца ее дней, – объявила она. – После ее смерти они отойдут больнице в Шарлоттауне.

Тетя Бекки внимательно осмотрела собравшихся, но не заметила особого разочарования. К чести Дарков и Пенхоллоу, они не были жадны до денег. Никто не посягал на права Камиллы Джексон. Деньги – это то, что каждый должен заработать сам, но семейная реликвия, овеянная чувствами умерших, былыми упованиями и страхами поколений, совсем другое дело. Что, если тетя Бекки оставит кувшин какому-нибудь чужаку? Или завещает музею? Она на это вполне способна. Уильям И. Пенхоллоу мысленно поклялся, что в этом случае обратится к своему адвокату.

– Все мои долги надлежит выплатить, – продолжала тетя Бекки, – а моя могила должна быть высокой, а не плоской. Я настаиваю. Запиши это, Артемас.

Артемас Дарк недовольно кивнул. Он был смотрителем кладбища Роуз-Ривер и знал, что кладбищенский комитет будет раздосадован. Кроме того, высокую могилу чрезвычайно сложно окашивать. Тетя Бекки, вероятно прочитав его мысли, заметила:

– Не хочу рядом с собой выкошенной лужайки. Ты можешь преспокойно подстригать траву на моей могиле ножницами. Я оставила также указания по поводу могильной плиты. Хочу такую же большую, как у всех. И еще – лежать в гробу завернутой в свою кружевную шаль. Это единственная вещь, которую я желаю взять с собой. Теодор подарил мне ее после рождения Рональда. Были времена, когда Теодор умел, подобно всем прочим, совершать любезные поступки. Она совсем как новенькая. Я храню шаль завернутой в серебряную бумагу на дне третьего ящика комода. Не забудь, Камилла!

Та кивнула. На лице миссис Клиффорд Пенхоллоу промелькнула первая тень разочарования. Она всем сердцем желала получить кружевную шаль, поскольку боялась, что кувшин ей вряд ли достанется. Утверждали, что Теодор Дарк заплатил за нее двести долларов. Подумать только: закопать две сотни долларов!

Миссис Тойнби Дарк, которая весь день ждала повода пустить слезу, решила, что он нашелся, когда тетя Бекки упомянула младенца, умершего шестьдесят лет назад, и достала носовой платок. Но тетя Бекки опередила ее:

– Еще не настала минута плакать, Алисия. Кстати, не скажешь ли мне одну вещь? Всегда хотелось знать, которого из трех мужей ты любила больше: Мортона Дарка, Эдгара Пенхоллоу или Тойнби Дарка? Давай признайся по-честному.

Миссис Тойнби убрала носовой платочек в сумку и нарочито громко щелкнула замком.

– Я была глубоко привязана ко всем своим супругам, – сказала она.

Тетя Бекки покачала головой:

– Отчего же ты не сказала «ко всем ушедшим супругам»? Ты ведь так подумала, правда? Именно так ты и мыслишь. Алисия, скажи честно, тебе не кажется, что следовало быть менее расточительной? Трое мужей! А бедняжкам Мерси и Маргарет и по одному не досталось.

Мерси с горечью отметила, что, используй она приемы Алисии Дарк, у нее, возможно, мужей было бы достаточно. Маргарет слегка покраснела и загрустила. Зачем, ах, зачем эта старая жестокая тетя Бекки так унижает ее?

– Я поделила свои пожитки между вами, – продолжила тетя Бекки. – Мне невыносима мысль, что смерть лишит меня столь прекрасных вещей. Но поскольку это все равно произойдет, не хочу, чтобы вы перессорились из-за них, прежде чем я остыну в могиле. Здесь все написано, черным по белому. Я распределила их наобум, как в голову взбрело. Сейчас зачитаю список. И позвольте добавить: тот факт, что вы получили какую-то вещь, вовсе не означает, будто у вас нет прав на кувшин. Я доберусь до этого позже.

Тетя Бекки сняла очки, протерла их, снова надела и глотнула воды. Утопленник чуть не застонал от нетерпения. Бог знает, как долго она будет добираться до кувшина. Его не интересовали пустяковые безделушки.

– Миссис Дензил Пенхоллоу получит мои розовые фарфоровые подсвечники, – провозгласила тетя Бекки. – Я знаю, ты будешь рада, Марта, дорогая. Ты столько раз намекала о них.

Миссис Дензил мечтала о красивых георгианских серебряных подсвечниках тети Бекки. А ей вручили пару неописуемых фарфоровых уродцев, малиново-розовых, обвитых неким подобием черных змей. Но она попыталась изобразить удовольствие, дабы не подпортить свои шансы получить кувшин. Дензил насупился, и тетя Бекки это заметила. Надменный старина Дензил! Она справится и с ним.

– Помню, когда Дензилу было лет пять, он как-то пришел ко мне со своей матерью и наш старый индюк погнался за ним. Полагаю, бедная птица посчитала, что никто, кроме нее, не имеет права ходить по двору с таким напыщенным видом. Помнишь, Дензил? Боже, как ты бегал и рыдал! Ты, конечно, подумал, что сам сатана преследует тебя. Знаешь, Дензил, с тех пор я ни разу не видела тебя шествующим по проходу церкви, но не единожды представляла в той роли.

Ладно, такое еще можно пережить. Дензил откашлялся и пережил.

– У меня мало драгоценностей, – тем временем продолжала тетя Бекки. – Пара колец. Одно с опалом. Я отдаю его Вирджинии Пауэлл. Говорят, оно приносит неудачу, но ты, Вирджиния, достаточно современна, чтобы не верить в эти старые предрассудки. Хотя, признаться, с тех пор как я заимела его, мне никогда не везло.

Вирджиния попыталась придать себе радостный вид, хотя нацелилась на китайскую ширму. Удача или неудача, какая разница? Все равно жизнь для нее закончена. Никто не позавидовал ее опалу, но многие навострили уши, когда тетя Бекки упомянула о кольцах. Кому достанется перстень с бриллиантом? Он был прекрасен и стоил несколько сотен долларов.

– Мой бриллиантовый перстень получит Амброзин Уинкворт, – сказала тетя Бекки.

Половина присутствующих не сумели подавить неодобрительный вздох, выразив таким образом общее мнение. «Абсурд, – подумали вздохнувшие, – чистой воды абсурд. Амброзин Уинкворт не имеет права на перстень. И зачем он дряхлой служанке? У тети Бекки явно размягчились мозги».

– Вот он, – произнесла тетя Бекки, сняв перстень с костлявого пальца и вручив дрожащей Амброзин. – Отдам его тебе прямо сейчас, чтобы потом не случилось ошибки. Надень его!

Амброзин подчинилась. Ее морщинистое лицо осветилось радостью, потому что вдруг, нежданно-негаданно сбылась ее давняя мечта. Хотя всю свою жизнь, безрадостную и тусклую, Амброзин Уинкворт мыкалась на чужих кухнях, она всегда жаждала иметь бриллиантовый перстень. Бедняжка не надеялась его получить, но вот он, у нее на пальце, прекрасная, блистательная вещица, сияющая в июньском свете, что льется через окно. Для Амброзин в этот миг свершились все мечтания. Она более ничего не ждала от судьбы.

Возможно, тетя Бекки догадывалась о тайном желании старушки. Или же отдала Амброзин перстень, чтобы подразнить клан. В последнем она, безусловно, преуспела. Больше всех разозлилась Нэн Пенхоллоу. Это она должна была получить перстень. Негодовала и Текла Пенхоллоу, еще одна претендентка на бриллиант. Джоселин, когда-то владевшая похожим украшением, Донна, у которой оно имелось до сих пор, и Гая, надеявшаяся им вскоре обзавестись, лишь равнодушно пожали плечами.

Хихикнув про себя, тетя Бекки вернулась к завещанию, согласно которому миссис Клиффорд Пенхоллоу получала китайскую ширму. «Как будто мне нужна ее старая китайская ширма», – чуть не плача, подумала та.

Единственной, кому никто не позавидовал, была Маргарет Пенхоллоу. Она стала обладательницей «Путешествия Пилигрима»¹⁶, старой, потрепанной книги с подшитым переплетом и страницами, пожелтевшими от старости. До книги было страшно дотрагиваться: того и гляди рассыплется на части. Этот изношенный, старый том по неясным причинам высоко ценил Теодор Дарк. После его смерти тетя Бекки хранила книгу в старой коробке на чердаке, где та изрядно запылилась и даже заплесневела. Но Маргарет не была разочарована. Она ведь ничего не ждала.

– Мое блюдо для солений в виде зеленого листа достанется Рейчел Пенхоллоу, – сказала тетя Бекки.

Длинное лицо Рейчел вытянулось еще больше. Она-то хотела апостольские ложки¹⁷. Но их получила Гая Пенхоллоу, к своему удивлению и удовольствию. Ложки были оригинальны, милы и прекрасно вписывались в убранство уютного маленького домика мечты, который смутно рисовался ее воображению.

Тетя Бекки взглянула на сияющее лицо Гаи чуть мягче обычного и продолжила, объявив, что ее столовый сервиз получит миссис Говард Пенхоллоу, которая втайне положила глаз на чиппендейловский шкаф.

– Это мой свадебный сервиз, – пояснила тетя Бекки. – Разбился только один предмет. Теодор как-то стукнул кулаком по крышке супницы, когда вышел из себя за обедом. Но я выиграла тот спор – по крайней мере, настояла на своем, пусть и пострадала супница. Эмили, а тебе достанется кровать.

Миссис Эмили Фрост, урожденная Дарк, тоже томилась по апостольским ложкам, однако сделала вид, будто рада кровати, великоватой для ее крохотных комнат. А миссис Альфеус Пенхоллоу, мечтавшей о кровати, пришлось довольствоваться чиппендейловским шкафом.

Донна Дарк получила старое блюдо для яиц в виде веселой разноцветной китайской курицы, сидящей на желтом китайском гнезде, и осталась довольна, потому что ей с детства нравилась эта старинная вещь.

Джоселин Дарк обрела столик красного дерева с ножками в виде когтистых лап, на который нацелилась миссис Палмер Дарк, а Роджер Дарк – георгианские подсвечники и вечную ненависть миссис Дензил.

Красивый старинный книжный шкаф эпохи королевы Анны¹⁸ отправился к Мюррею Дарку, никогда не читавшему книг, а Хью Дарк стал обладателем песочных часов восемнадцатого века и с горечью подумал, какой в них прок человеку, время для которого остановилось десять лет назад. Он знал, как долог бывает всего один час и какие разрушительные последствия может принести.

– Кросби, ты возьмешь мой старый хрустальный графин для виски, – сказала тетя Бекки. – К сожалению, в нем давным-давно не бывало спиртного. Ты можешь наливать туда воду, что всегда пьешь ночью. Я слышала, как ты однажды восхищался им.

Старый Кросби Пенхоллоу, кивая, проснулся с довольным видом. Он не ожидал ничего такого. Как любезно со стороны Бекки вспомнить о нем! У них была общая молодость.

Тетя Бекки смотрела на него – на его гладкую, сияющую лысину, запавшие голубые глаза, беззубый рот. Старина Кросби никогда не вставлял зубы. Но все же Кросби Дарк не казался больным стариком, отнюдь.

– Я хотела сказать тебе кое-что, Кросби, – проговорила тетя Бекки. – Ты не знал этого – и никто не знал, – но ты был единственным мужчиной, которого я любила.

Объявление произвело сенсацию. Эта изношенная страсть выглядела столь нелепой, что многие рассмеялись бы, если бы посмели. Кросби болезненно покраснел всем своим морщинистым лицом. Черт побери, зачем эта старуха Бекки смеется над ним? Правда это или нет, но как она осмелилась вот так выставить его на посмешище перед кланом?

– Я сходила с ума по тебе, – задумчиво продолжила тетя Бекки. – Почему? Не знаю. Шестьдесят лет назад ты был так красив, слишком красив для мужчины, но мозгов у тебя сроду не водилось. Но все равно ты был создан для меня. И никогда не смотрел в мою сторону. Ты женился на Аннет Дарк, а я вышла замуж за Теодора. Никто не знает, как я ненавидела его. Но через некоторое время мы с ним поладили. Такова жизнь, ты же знаешь, хотя три молодые романтичные гусыни, Гая, Донна и Вирджиния, что здесь сидят, уверены, будто я несу чушь. Прошло время, и я справилась с чувством к тебе, хотя даже спустя годы мое сердце начинало бешено стучать, когда я видела, как ты идешь по проходу церкви, а безропотная пигалица Аннет семенит следом. Благодаря тебе, Кросби, мне выпало немало поводов для приятного волнения – намного больше, несомненно, чем если бы я вышла за тебя. Теодор стал для меня лучшим мужем, чем был бы ты, – у него имелось чувство юмора. Но теперь не важно, каким он был, – я даже не жалею больше, что ты не любил меня тогда, хотя долгие годы желала этого. Боже, я не спала ночами, думая о тебе, а Теодор храпел рядом. Но все это осталось в прошлом. Так или иначе, но я всегда хотела, чтобы ты знал об этом, и наконец-то осмелилась признаться.

Старый Кросби промокнул носовым платком пот с бровей. Эразм еще долго будет ему припоминать нынешние откровения – не устанет потешаться. А если это попадет в газеты? Представь он раньше, что здесь произойдет нечто подобное, никогда бы не притащился на прием. Он мрачно взглянул на кувшин. Все эта чертова посудина, чтоб ее!

– Интересно, многие ли узнаю́т такое при жизни? – сказал Стэнтон Гранди дяде Пиппину.

А тетя Бекки обратилась к Пенни Дарку, «осчастливив» его бутылкой воды из Иордана. «Скажите на милость, на что мне эта вода?» – досадовал про себя Пенни. Возможно, мысль эта слишком явственно отразилась на его физиономии, потому что тетя Бекки вдруг ехидно захихикала:

– Помнишь, Пенни, как ты принес благодарность Робу Дафферину в связи со смертью его жены?

Грянул хор смешков разного тембра, среди которых уханье Утопленника прозвучало как гул землетрясения. Пенни не имел тогда в виду ничего плохо. Ну перепутал соболезнование с благодарностью. Почему об этой вызванной волнением небольшой оговорке ему вечно должны напоминать? И кто? Тетя Бекки, старая скандальная кляча, которая призналась, что почти всю жизнь сохла по человеку, не бывшему ее мужем.

Мерси Пенхоллоу вздохнула. Чего бы она не отдала за воду из Иордана… Святая вода имелась у Рейчел Пенхоллоу, и Мерси всегда ей завидовала. Любой дом благословен, если в нем есть бутылка с иорданской водой. Тетя Бекки услышала вздох и взглянула на страдалицу.

– Мерси, – сказала она ни с того ни с сего, – помнишь ужин по случаю серебряной свадьбы Стэнли Пенхоллоу? Ты тогда позабыла подать пирог. Выставила его, когда все уже закончили есть.

Но Мерси не боялась тетю Бекки. У Мерси тоже имелся характер.

– Да, помню. А ты помнишь, тетя Бекки, как, выскочив замуж, впервые зарезала курицу, а выпотрошить не догадалась? Так и зажарила непотрошеную, а потом еще на стол подала.

Никто не осмелился засмеяться, но все были довольны, что Мерси выказала храбрость. Тетя Бекки спокойно кивнула:

– Да, помню. Как она воняла! А мы ведь были не одни за столом. Не думаю, что Теодор простил меня, даже за давностью лет. А я-то считала, все давным-давно забыто. Но разве что-либо забывается? Могут ли люди с течением времени загладить свою вину? Мое почтение тебе, Мерси, но я должна разобраться еще кое с кем. Юний Пенхоллоу, а ты помнишь – раз уж Мерси начала копаться в прошлом, – как напился на собственной свадьбе?

Юний Пенхоллоу побагровел, но не мог отрицать правду. Какой смысл оправдываться, сидя рядом с миссис Юний? Признаться, что был слишком перепуган, чтобы пойти под венец, не напившись? С тех пор он капли в рот не брал, и теперь ему, церковному старосте, проповедующему трезвость, нелегко было вспоминать тот день.

– Я не единственный здесь, кому случалось перебрать, – осмелился пробормотать он.

– Разумеется, нет. Возьмем хотя бы Артемаса. Помнишь тот вечер, Артемас, когда ты явился в церковь в ночной рубашке?

Артемас, высокий, костлявый, рыжеволосый, хватил тогда такого лишку, что не помнил решительно ничего, но всегда хохотал, когда ему напоминали о той выходке. Он считал это лучшей в мире шуткой.

– Пусть скажут спасибо, что на мне хоть что-то было, – с усмешкой парировал он.

Миссис Артемас готова была провалиться сквозь землю. То, что Артемас почитал забавной проделкой, для нее стало трагедией. Она не забыла – не могла забыть – унижения того неописуемого вечера. Ей удалось найти в себе силы, чтобы простить Артемасу отступления от брачного обета, о которых все знали, но только не эпизод с ночной рубашкой. Этого она не простила и никогда не простит. Добро бы еще на нем была пижама… Но в те времена о пижамах слыхом не слыхивали.

Тетя Бекки нацелилась на миссис Конрад Дарк:

– Я отдаю тебе свои серебряные солонки. Мать Алека Дарка подарила их мне на свадьбу. Помнишь те времена, когда ты сцепилась с миссис Клиффорд из-за Алека Дарка и она отвесила тебе пощечину? Ни одна из вас так и не получила Алека. Ладно-ладно, не станем будить призраков. Все отболело и умерло, как мой роман с Кросби.

«Как будто был какой-то роман», – с досадой подумал Кросби.

– Пиппин получит часы моего деда. Миссис Дигби Дарк считает, что они должны перейти ей, потому что их мне подарил ее отец. Но нет. Ты помнишь, Фанни, как однажды вложила нравоучительную брошюру в книгу, что дала мне почитать? Знаешь, что я сделала с брошюрой? Пользовалась ею как закладкой. Никогда не прощу тебе такого унижения. Брошюра… подумать только. Зачем мне брошюры?

– Ты… не бывала в церкви, – чуть не плача, сказала миссис Дигби.

– Не бывала и до сих пор не бываю. Мы с Теодором так и не решили, в какую церковь ходить. Я предпочитала церковь Роуз-Ривер, а он – Серебряной бухты. А после его смерти было бы неуважением к памяти мужа посещать ту церковь, что мне больше нравилась. К тому же в мои годы это показалось бы смешным. Замужество и выбор церкви должны совершаться в молодости. Но я была такой же доброй христианкой, как и все. Наоми Дарк!

Наоми, которая обмахивала веером Лоусона, подняла глаза в тот момент, когда тетя Бекки назвала ее имя.

– Тебе достанется чайник из веджвудской майолики. Премилая вещица. В виде белой головки цветной капусты в обертке из зеленых листьев, с позолотой. Единственная вещь, которую мне жаль отдавать. Этот чайник мне подарила Летти – купила в городе, на распродаже, на свое первое квартальное жалованье. Помните Летти? Сорок лет прошло с ее смерти. Ей было бы сейчас шестьдесят, будь она жива – как тебе, Фанни. О, я помню, ты не признаёшь, что тебе больше пятидесяти, но вы с Летти родились с промежутком в три недели. Забавно представить, что Летти исполнилось бы шестьдесят. Она всегда была такой юной. Самой юной из всех, кого я знала. Вечно удивлялась, как нам с Теодором удалось произвести на свет такое чудо. Она не могла стать шестидесятилетней, вот почему ей пришлось умереть. Сейчас я думаю, что это к лучшему. Мне больно, что ее нет, но, думаю, еще больнее было бы видеть ее морщинистой, увядшей, седой – мою милую Летти, похожую на розу, лепестками которой играет легкий ветерок. Помните ее золотистые волосы, такие живые? Береги ее чайник, Наоми.

Итак, все ценное, чем я владела, закончилось – все, кроме кувшина. Я немного устала, мне нужно отдохнуть, прежде чем я перейду к нему. У меня есть просьба: посидите молча минут десять в абсолютной тишине и подумайте над вопросом, который я намерена задать сейчас всем, кто старше сорока. Многие ли из вас хотели бы прожить свою жизнь заново, если бы могли?

10

Очередная причуда тети Бекки… Они покорились ей со всем смирением, на какое еще были способны. Иногда десять минут молчания могут показаться веком.

Тетя Бекки как будто безмятежно задремала. Амброзин восторженно разглядывала бриллиантовое кольцо. Хью вспоминал вечер своей свадьбы. Маргарет пыталась слагать стихи. Утопленник заподозрил, что новые ботинки жмут и давят, тревожился о новом помете поросят: ему бы дома сидеть да присматривать за ними.

Дядя Пиппин раздраженно гадал, что это старина Гранди осматривается по сторонам с таким самодовольством. Раздражение его было бы еще сильнее, знай он, что Гранди представляет себя Господом Богом, приводящим в порядок перекрученные жизни присутствующих, и несказанно этим упивается. Мюррей Дарк пожирал глазами Тору, невозмутимо изливавшую свой свет на ближних.

Гая прикидывала, кто из малолетних родственниц понесет корзинки с цветами у нее на свадьбе. Маленькая Джилл Пенхоллоу и крошка Крисси Дарк. Они такие милые. Одеть их в розовый и желтый флёр, и пусть несут корзинки с розовыми и желтыми цветами, розами или хризантемами, в зависимости от времени года.

Палмер Дарк наслаждался, представляя, как пинает Гомера Пенхоллоу. Старик Кросби посапывал, а дряхлый Миллер клевал носом. Мерси Пенхоллоу сидела прямая и недвижная, как стена, сокрушаясь о несовершенствах этого мира.

Многие были уязвлены и разочарованы; нервы натянулись, словно струны, и когда Юний Пенхоллоу кашлянул, это прозвучало кощунством.

«Еще пара минут – и я закину голову и завою», – подумала Донна Дарк. Она вдруг ощутила, что сыта по горло, что ее тошнит от всего вокруг: от этих людей, от своего бесцветного существования. Зачем она живет? Зачем сидит здесь, словно пустое место на стене, которое прежде занимала картина, теперь снятая с гвоздя? Бессмысленная жизнь, глупый круговорот сплетен, ехидства и злых насмешек. Полная комната людей, готовых задушить друг друга из-за старого, треснутого кувшина и прочего ничтожного хлама.