Kitobni o'qish: «Кое-что по секрету», sahifa 5

Хуже того, в определенный момент, когда они больше не смогут это откладывать, им с Гарри придется начать разговор, принять какое-то решение. Гарри скажет ей, как он намерен поступить с ней, а Джини придется в ответ рассказать о своих чувствах. Неделей раньше она заявила: «Она или я», – а Джини не из тех, кто отступает от своих слов. Что, если Гарри выбрал ее, эту его новую дочку? Что, если скажет, что все это время любил Кэти? Их брак никогда не оправится от такого удара.

От такой перспективы в голове Джини зазвучали минорные ноты. Все это было настолько ужасно, что не выразить словами.

Повернувшись на другой бок и уютно устроившись среди мягких удобных подушек, Джини закрыла глаза, не желая больше думать ни о Гарри, ни о его предательстве. «Если бы я только могла остаться здесь, – с тоской подумала она. – Остаться здесь и никогда больше не возвращаться…»

Глава восьмая

«Мать не выходила на связь всю последнюю неделю, и это было очень странно», – думала Пола, паркуя машину на стоянке аэропорта в воскресенье. Они с Джини всегда были близки, каждый день не раз говорили по телефону или обменивались сообщениями, а то и встречались. Когда Пола в первый раз стала мамой, Джини была для нее путеводной звездой в первые недели материнства. Она часами катала коляску с крошечным Льюком, мучившимся от колик, давая дочери возможность хоть немного поспать. Разумеется, Пола всегда любила мать, но, только увидев, с какой нежностью и с каким терпением Джини обращается с внуками, она по-настоящему поняла, насколько крепкими могут быть семейные узы и какой сильной может быть любовь между поколениями. Но в последние семь дней мать не прислала ни одного жизнерадостного сообщения, не позвонила, не выложила никаких забавных фото в семейную группу в Ватсапе. Без Джини в жизни Полы образовалась дыра.

И не только Пола попала в зону молчания. Никому из семьи мать не писала и не звонила. Пола сначала отправляла ей сообщения, текстовые и голосовые, чтобы поддержать, но они оставались без ответа. Потом она начала волноваться, что ее мама сбежала в самоволку во время пересадки или произошло что-то плохое. Спустя два дня Пола в панике позвонила в отель, так как ее мучило дурное предчувствие: А что, если?… Если с мамой что-то случилось, когда она была одна, Пола убила бы папу за это. Убила бы собственными руками. Но… «Ваша мать в отеле и говорит, что с ней все в полном порядке, – заверил ее менеджер на очаровательном неуклюжем английском. – Она прекрасно проводит отпуск, но не хочет ни с кем говорить».

Вот оно как. В конце концов, можно было понять, если Джини захотелось ненадолго отключиться от реального мира. Но только… ее мама была гордой женщиной, и путешествия в одиночестве были совершенно не в ее характере. Пола догадывалась, что Джини, должно быть, рыдает в белоснежную гостиничную подушку, отчаянно одинокая, испытывающая неловкость оттого, что ей все приходится делать одной. «Скажите им, что со мной все в порядке». Пола представила, как мама с заплаканным лицом шмыгает носом, когда к ней в номер стучится менеджер. (Что подумает персонал отеля о семье Мортимер, которая допустила подобное? По мнению Полы, Гарри следовало бы лететь на Мадейру следующим же рейсом, умолять ее о прощении. Но вместо этого он вернулся в Йорк и гостил в доме Дэйва в Клементоре, потому что не мог оставаться один. «Хоть об этом бы подумал, когда изменял маме», – сердито сказала себе Пола.)

– Я отвезу папу в аэропорт, – предложила Пола Дэйву накануне вечером. Средний брат был ей ближе всех по возрасту, и она любила его сильнее остальных братьев за доброту и серьезность. Джон, самый старший, всегда бросался вперед и первым все делал. Стивен, самый младший, был бунтарем, постоянно замышлял всевозможные шалости. Дэйв и Пола были средними в семье, послушными детьми, уравновешивавшими ситуацию. – Я просто хочу сама встретить маму, понимаешь, о чем я? Я по-настоящему без нее скучала.

– Я тоже скучал, – сказал Дэйв, потом понизил голос: – Что касается папы… Честно говоря, он без нее совершенно потерянный. Не знает, что ему с собой делать. Он ни разу за всю неделю не приготовил себе ланч, пока мы с Банни были на работе. Говорит, что не хочет позволять себе вольности.

– Скорее, он не умеет включать тостер, – отреагировала Пола, закатив глаза. Ее папа принадлежал к «старой школе» мужей, которые считают кухню и все находящееся в ней территорией жены. «Но ему следовало бы хотя бы попытаться и что-нибудь себе приготовить, а не сидеть весь день голодным», – с досадой подумала Пола.

Как бы там ни было, теперь Пола и Гарри вместе шли через терминал. Обоим не терпелось встретить Джини.

– Зал прибытия вон там, – сказала Пола, указывая вперед. – Ну, что ты чувствуешь перед встречей с мамой? – поинтересовалась она, с болью в сердце вспоминая, как дрожала нижняя губа мамы в последний раз, когда они собирались вместе. – Ты уже подумал о том, что ей скажешь?

Гарри смотрел в пол, пока они шли, и Пола гадала, не вспоминает ли он сцену недельной давности и то, как поступила Джини.

– Ну, я уже миллион раз это говорил, – ответил он. – Мне искренне жаль, и я люблю ее. И я надеюсь, что она сможет простить меня. – На его лице появилось выражение испуга. – Но, если нужно, я повторю все это снова, как только ее увижу. И я буду повторять эти слова до тех пор, пока она не примет мои извинения.

– А что насчет Фрэнки, она с тобой связывалась? – спросила Пола, испытывая странное чувство, как это случалось всегда, стоило ей подумать об этой неизвестной сестре, загадочной гостье на празднике. Поле не удалось даже взглянуть на нее, но она почему-то все время представляла разгневанную молодую женщину, жаждущую мести. – Тебе удалось ее разыскать?

– Разыскать ее? – Они остановились перед экраном с расписанием прилетов и вылетов, и Гарри уставился на него невидящими глазами. – Ой, я даже не думал… То есть…

– Ты можешь поискать ее на Фейсбуке или загуглить ее фамилию, если знаешь, – продолжала Пола, до конца не понимая, почему она помогает отцу, хотя сама даже не знает, нужна ли ей сводная сестра.

– На Фейсбуке, – повторил Гарри, как будто это была какая-то страна, о которой он слышал, но никогда там не бывал. – Думаю, я мог бы попытаться, если ты считаешь, что это хорошая идея, – неуверенно добавил он. Тут его лицо просияло, и Гарри указал на экран. – Ее самолет приземлился! – воскликнул он. – Она вернулась. Она вернулась!

Гарри выглядел таким по-детски взволнованным, но при этом настолько нервным и уязвимым, что Поле впервые стало его немного жалко. Без мамы папа действительно был беспомощным. Если бы Дэйв и Банни не взяли его к себе, он бы, вероятно, всю неделю питался кое-как. Этим утром Пола заехала вместе с ним в родительский дом и обнаружила, что почта так и валяется кучкой на коврике у двери, комнатные растения поникли, а сливочное масло, оставленное на блюдце с предыдущих выходных, протухло.

– Папа, нельзя допустить, чтобы мама вернулась в такой дом, – сурово сказала она отцу, открыв дверцу холодильника и обнаружив, что он практически пуст. Пола отправила Гарри за продуктами, а сама принялась за уборку, удивляясь его беспомощности. Ничего удивительного в том, что ему хочется, чтобы все вернулось на круги своя. Возможно, после этого он будет ценить Джини чуть больше.

– Нам придется немного подождать, папа. Ей еще надо забрать чемодан и пройти паспортный контроль, – предупредила Пола, но Гарри уже торопливо шел к воротам.

Она последовала за ним, и они стали ждать вместе. Сначала прилетевшие выходили поодиночке, потом хлынули толпой, это был поток загорелых людей, жизнерадостных и окрепших после отдыха на Мадейре. Пакеты из дьюти-фри весело позвякивали. Раздувшиеся чемоданы катились на колесиках. Одна семья направилась к парковке. Другую встречали друзья. Мужчина и женщина в темных очках были явно с похмелья, они держались за руки и улыбались друг другу. Пассажиры выходили один за другим, но Джини все не было.

Через полчаса после того, как самолет приземлился, через ворота, тяжело шаркая ногами, вышел пожилой мужчина с ходунками. За ним ворота закрылись. Казалось, можно было услышать, как бурлит возбуждение Гарри: ворота оставались закрытыми. Он нахмурился и облизнул губы.

– Это странно, – сказал он. – Где же она?

– Мама, должно быть, зашла в дамскую комнату, чтобы подкрасить губы, – предположила Пола. Ведь все знали, что Джини красит ресницы, даже отправляясь работать в саду, а уж эффектные выходы она всегда любила. К тому же если бы сама Пола поссорилась с мужем до такой степени, что в ярости улетела в отпуск одна, она бы уж точно, черт побери, зашла в туалет и проверила прическу и макияж, прежде чем выйти из зоны прилета. А разве большинство женщин поступило бы иначе?

– Возможно, задержка с багажом, – предположил Гарри, глядя на свои часы. – Они же перевозят чемоданы в таких больших тележках, да? Никогда не знаешь, а вдруг одна из таких тележек застряла или… – Его голос прервался.

– Мама появится через минуту, – попыталась подбодрить отца Пола. Но прошла и эта минута, и следующая, и еще одна, и они оба начали сомневаться в этом.

«Все в порядке, мама?» – Пола отправила сообщение матери, пока Гарри шел к стойке информации, надеясь выяснить местонахождение жены. Через несколько секунд телефон Полы пискнул, оповещая о входящем сообщении. Пола прочла его и ахнула.

– Ой… Папа! – позвала она, моргая и снова перечитывая текст, проверяя, не сошла ли она с ума. – Тебе лучше подойти сюда и прочитать это…

– Не может быть! – изумленно выдохнула Робин, когда Джон передал ей последние новости о Джини. – Ее не было в самолете?

– А с ней все в порядке? – с тревогой спросила Банни, когда Дэйв сообщил новость ей. – Что ж… А когда она вернется?

«Какого черта???» – Это было сообщение Стивена. – Нужно ли нам вмешаться?»

– Черт подери, – выпалил Мэтт. Он сидел в шезлонге в патио, когда Пола вернулась домой, все еще не придя в себя от шока, и рассказала ему о самых последних событиях. – И что теперь?

Пола рухнула в кресло рядом с ним. Она никак не могла поверить в то, какое сообщение ей прислала мама. «Я решила остаться здесь еще на некоторое время, – говорилось в нем. Его простота граничила с грубостью. – Отлично провожу время. Не знаю, когда вернусь».

– Что теперь… – повторила Пола, массируя висок, чувствуя, как подступает головная боль. – Папе нужно каким-то образом убедить ее вернуться. Иначе… – она пожала плечами, мрачная, не в силах отойти от потрясения, – иначе ты не хуже меня знаешь, что из этого выйдет.

Глава девятая

«Я помню, ты говорила, что не хочешь об этом знать, – писала Кэти, мать Фрэнки, – но на случай, если передумаешь, вот факты». Письмо было засунуто в альбом с детскими фотографиями, который Гэрет убрал в коробку, когда разбирал вещи в их с Кэти доме вскоре после ее смерти. Фрэнки могла бы не найти это письмо еще в течение многих лет, возможно, вообще никогда, если бы однажды промозглым зимним днем Фергюс не начал оспаривать тот факт, что она и Крэйг тоже когда-то были младенцами. «Нет, – твердо заявил мальчик и замотал головой, отчего густые темные кудряшки пустились в пляс. – Вы мои мамуля и папочка. Не младенцы». Крэйг рассмеялся и нашел свой старый снимок-доказательство, когда он был новорожденным, моргал и не мог даже держать голову. От Фрэнки потребовали тоже найти такой снимок. Письмо, от которого все еще знакомо пахло мамиными духами, выскользнуло из фотоальбома. И с оглушительным треском ящик Пандоры открылся.

Письмо? Ей? Разумеется, Фрэнки сразу же вскрыла его, забыв о фотографиях, и у нее в груди стала, как пузырь, набухать радость. Последний сюрприз от матери, последнее письмо, которого она не ждала! «Какой подарок, какое счастье», – с удовольствием подумала она тогда. Но потом она увидела первые предупреждающие строки, сразу перечитала их, и радость сменилась тревогой, а сердце пустилось в тяжелый, беспокойный галоп. Она в смятении отложила письмо в сторону, но почувствовала, как оно притягивает ее. Так водитель смотрит на аварию на противоположной полосе шоссе. Не хочется смотреть. Хочется увидеть. Не хочется знать. Но насколько все действительно плохо?

Фрэнки осталась сидеть с письмом на коленях. Она подняла глаза на окно спальни, как будто искала подсказку. Ты впервые оказалась права, мама. Я не хотела знать. Я была счастлива с тобой, а потом с тобой и Гэретом, и мне этого было достаточно.

Но кто из людей смог бы не прочитать последнее письмо матери? Кто бы отказался от возможности в последний раз увидеть этот наклонный почерк, услышать слова, произнесенные маминым голосом? Взгляд Фрэнки снова упал на бумагу, и она продолжила читать, зная, что у нее не будет пути назад:

«Что ж, он был красив, а я была молода – и намного красивее, чем сейчас! А еще он был добрым, веселым и… Ну, ты знаешь. История стара, как мир: я в него влюбилась. Да, я знала, что он женат. Становлюсь ли я от этого плохим человеком? Вероятно, Фрэнки, но уже было слишком поздно. И потом, как это могло быть плохим решением, когда ты стала восхитительным продолжением нашего романа?!

Боюсь, он о тебе не знает. У него уже было четверо детей, и когда я узнала, что беременна, я понимала, что он не оставит их и жену ради меня. Это был конец учебного года, моя работа в школе тоже подошла к концу, поэтому я сбежала, пока ситуация еще больше не усложнилась. С тех пор я его больше не видела.

К черту! Так я подумала. Я могу справиться одна. Я хотела тебя. Понимаешь, я очень сильно тебя хотела. «С нами все будет в порядке», – сказала я себе (и тебе) и отправилась автостопом в Лондон с последним зарплатным чеком в кармане. Я потратила эти деньги на самую красивую белую кроватку для тебя и новое зимнее пальто для меня, а потом появилась на пороге твоей бабушки с вопросом, поможет ли она мне. И мы справились, правда? Мы не купались в роскоши, но ты никогда ни в чем не нуждалась. Ты всегда была окружена моей любовью, Фрэнки, и я надеюсь, что ты это ощущала, как только твое сверкающее поле силы, потому что я изо всех сил старалась окружить тебя им каждый божий день.

Твоего отца, моя дорогая, зовут Гарри Мортимер, он живет в ближайшем пригороде Йорка. Возможно, он давно переехал или умер, или у него уже семнадцатая жена к этому моменту, кто знает? Но если тебе захочется встретиться с ним, то вот его адрес: Бишопторп, Пенни-стрит, 12. Это около пяти миль от города. Даже если он уехал, четверо его детей выросли – они примерно твоего возраста! – так что ты могла бы встретиться с ними. У тебя наконец будут три брата и сестра. Ты всегда хотела иметь брата или сестру, верно? Мне жаль, что я не могла подарить тебе их сама.

Я сожалею, если шокировала тебя. Уверена, так оно и есть. Я могу представить, как ты читаешь письмо и замираешь, пытаясь переварить все это. И у меня щемит сердце, оттого что меня нет рядом, чтобы обнять тебя, попросить прощения за этот удар. Знаешь, я бы предпочла сама рассказать тебе обо всем. Мы бы с тобой поболтали как обычно. Надеюсь, ты не возненавидишь меня за то, что я вот так рассказала тебе обо всем. Я просто подумала: я не могу умереть и ничего тебе не сказать. Я не могу отбросить коньки и оставить тебя ни с чем: ни имени, ни намека. Теперь ты знаешь. Кстати, ты на него похожа. Разумеется, ты красивее, но это благодаря мне.

Моя самая любимая девочка, мой самый лучший человек, знай, что это было написано из любви к тебе. Когда бы ты ни прочла это письмо, я целую тебя издалека, желаю тебе всего самого наилучшего и всего счастья в мире.

С любовью, мама».

Одно письмо, один листок бумаги, и почва оказалась выбита из-под ног Фрэнки. Сначала она рассердилась: ее обманом заставили выслушать то, о чем она знать не хотела и всегда настаивала на этом. Потом она загрустила, оплакивая потерю любимой матери, чьим голосом, юмором и любовью были наполнены написанные ею от руки слова. Но в конце концов Фрэнки почувствовала, что сходит с ума от любопытства и ошеломлена новой информацией. Во-первых, три сводных брата и сводная сестра. Во-вторых, она похожа на своего отца. И в-третьих, она теперь знает его имя!

Одно-единственное письмо оказалось взрывоопасным, как динамитная шашка. Фрэнки тогда подумала: как она может написать этому Гарри Мортимеру и не ощущать, что ее письмо станет таким же оружием? Но злополучная поездка на север убедила ее, что письмо, вероятно, было бы лучшим вариантом знакомства. Фрэнки решила, что попытается еще раз, сделает удачную попытку, извинится, если испортила его праздник. И если он ей не ответит, значит, так тому и быть. По крайней мере, она попыталась.

И все же каждый раз, когда Фрэнки собиралась написать идеальное письмо, оказывалось, что ей не удается найти правильный тон, и она беспокоилась о том, как она себя преподносит. Ей хотелось произвести хорошее первое впечатление – второе впечатление, если быть честной, – но это было нелегко. Первое письмо вышло слишком жестким, она как будто защищалась. Следующее получилось излишне робким и извиняющимся, третье – чересчур дружелюбным, она выложила слишком много деталей о своей жизни; четвертое – отчаянным, почти умоляющим, пятое – сочетанием всех предыдущих. В конце концов Фрэнки отшвырнула от себя ручку и бумагу. Идеального письма просто не существовало.

И ее выводило из себя не только собственное неумение написать письмо. С того неприятного и незапланированного визита Джулии в прошлый четверг в квартире воцарилась атмосфера подавленности, как будто все они получили отсрочку в ожидании следующего драматического эпизода. Фрэнки чувствовала себя беспомощной перед лицом матери Фергюса и перед законом тоже. До этого она тешила себя надеждой, что со временем сможет усыновить Фергюса или хотя бы подать прошение об опекунстве. Но они с Крэйгом были вместе всего лишь три года. Ей не хотелось забегать вперед и слишком рано касаться этой темы. Теперь она сожалела о том, что не была более активной, и в сложившейся ситуации у Джулии было больше силы.

– Не волнуйся, – успокоил ее Крэйг. – Вся эта чушь о священных материнских правах… Сейчас все совсем не так, что бы они ни сказали ей в этом Совете граждан – если она вообще туда ходила, – держу пари, что она не рассказала им всю историю. Потому что никто в здравом уме не решит, что ее права на Фергюса перевешивают мои.

– Нам, наверное, следовало бы дать ей шанс, – неохотно ответила Фрэнки. Не потому, что ей понравилась Джулия или что-то в этом духе, а потому, что ей это казалось единственным достойным развитием событий. Джулия родила Фергюса. Он вырос в ее теле. Не говоря уже о том, что отказ Джулии от материнства стал счастьем для Фрэнки. Она была перед ней в долгу, правда.

– Это будет нехорошо для Фергюса, – без выражения ответил Крэйг. – Джулия – воплощение хаоса. И она его совсем не знает.

– Но она сказала, что чувствует себя лучше, – напомнила ему Фрэнки. На это он только фыркнул.

– Одни разговоры, – пробормотал Крэйг. – Подожди, все еще изменится. Не забывай, я ее знаю.

Это было не слишком большим утешением. Потому что Фрэнки ее не знала и не догадывалась, на что та способна. Поэтому, даже если ей хотелось быть справедливой по отношению к Джулии и не вычеркивать ее из своей жизни, Фрэнки поймала себя на том, что держится поближе к Фергюсу на празднике у его подруги Прины. Обычно она пила кофе в ближайшем кафе, подальше от разбушевавшихся малышей. Но не в этот раз.

– Вот с этим нам, мамам, приходится мириться, да? – со смехом сказала ей одна из женщин, пока они ползли по блестящему красному туннелю, чтобы вытащить застрявшего малыша. И эти слова вонзились во Фрэнки, словно кинжалы. Она уныло подумала о том, что перестанет быть мамой, если Джулия заберет Фергюса. За один вечер этот мир закроется для нее, резко опустятся металлические жалюзи, оставляя ее за его пределами. Мысль об этом была невыносимой. Фергюс стал самым замечательным подарком, бонусом, который шел в придачу к Крэйгу. Фрэнки одновременно влюбилась в них обоих, и ей безумно нравилось учиться тому, как быть мамой для Фергюса. «Как ты думаешь, вы могли бы завести общего ребенка? То есть еще одного ребенка». Об этом подруги время от времени спрашивали Фрэнки, и она всегда мучилась с ответом. Да, разумеется, она была бы рада родить ребенка от Крэйга, но она уже так беззаветно обожала Фергюса. Осталось ли вообще место в ее сердце для другого малыша?

Фрэнки считала само собой разумеющимся, что он навсегда останется ее сыном, а она – его мамочкой, вот в чем дело. Но она не была его матерью, так ведь? А теперь она оказалась в опасности: Фергюса – и ощущение материнства – могли увести у нее из-под носа.

– Ну разве нам не повезло? – ответила она матери, заговорившей с ней, выдавив из себя смешок. Но в глубине души она чувствовала, что готова вцепиться в Фергюса и никогда его не отпускать. Порой не понимаешь, насколько ты счастлив, пока не столкнешься с угрозой все потерять.

Наступил понедельник, и Фрэнки, первым делом отправив Фергюса в детский сад, смогла вернуться мыслями к работе, которой она планировала заниматься следующие несколько часов. Она успела пообщаться с возможным новым клиентом, руководителем отдела искусств в достойной компании, выпускавшей поздравительные открытки, и тот попросил ее предложить идеи для нового дизайна. Теперь она обдумывала идею линейки открыток с семейством драконов и за выходные сделала несколько набросков в блокноте: покрытые чешуей хвосты, округлые животы, величественные крылья и пышущие огнем ноздри. Ведь все любят драконов, верно? Особенно таких толстеньких и забавных, какими она их видела. Теперь ей требовалось перенести свои мысли, смелые и яркие, на бумагу в надежде, что они понравятся клиенту.

Должно быть, почтальон приходил, пока ее не было дома, потому что на коврике у двери лежал конверт, адресованный Крэйгу. Было в его толщине и ощущении от как будто накрахмаленной дорогой бумаги нечто такое, что заставило Фрэнки еще раз посмотреть на него, пока она шла в кухню. На почтовом штемпеле был код восточного Лондона и название компании, которое она не узнала: «Харгривс и Уинтер». Звучало как название юридической фирмы, с тревогой подумала Фрэнки, кладя конверт на стол перед Крэйгом.

– Это тебе, – сказала она.

Он, хмурясь, сидел перед ноутбуком и пытался придумать начальные фразы для обзора на книгу, который он писал для культурного раздела газеты.

– Ага, – пробормотал он, уставившись в экран, а потом сощурился и снова начал печатать.

Фрэнки замялась. Большой альбом для набросков и цветные карандаши звали ее, но она не удержалась и снова посмотрела на конверт. У нее появилось плохое предчувствие.

– Может быть, тебе стоит открыть конверт, – предложила она. – Похоже, в нем что-то важное. Не могу отделаться от тревоги… – Фрэнки не договорила, не желая испытывать судьбу, произнося слова вслух. Возможно, она слишком много думала о сложившейся ситуации и сделала неверный вывод. Так ведь?

Крэйг с удивлением посмотрел на нее, но согласился. Он сломал печать и достал бумагу, лежавшую внутри. Он быстро просмотрел текст и резко вздохнул.

– Я, черт подери, так не думаю, – сказал Крэйг, и его лицо потемнело. Он через стол пододвинул письмо к Фрэнки, из его горла вырвалось рычание. – Вот дерьмо! Мне стоило догадаться, что она попытается сделать нечто подобное.

Интуиция не обманула Фрэнки. Письмо было из адвокатской конторы. Коротко и по делу: в связи с изменившимися обстоятельствами их клиентка, мисс Джулия Атанас, выдвигает иск об определении места жительства ее сына, Фергюса Джейкобса, сначала под совместной опекой, чтобы в конце концов он все время жил с ней. Адвокаты надеялись, что мистер Джейкобс согласится с этим. В противном случае они будут рекомендовать посреднические встречи для разрешения ситуации.

Слова насмешливо танцевали перед ней на странице, и Фрэнки услышала свой собственный стон боли, как будто ее кто-то по-настоящему ударил.

– Определение места жительства, – вслух прочла она, не веря своим глазам. Ее руки дернулись от желания немедленно обнять вертлявое теплое тельце Фергюса, уткнуться лицом в его кудрявые волосы и окунуться в исходящее от него добро. Разве она этого не знала заранее? Разве ее страх не был оправданным?

– Джулия хочет, чтобы он у нее жил, – мрачно сказал Крэйг. – Жил у нее, когда он ее совсем не знает. Что ж, только через мой труп. Этого не будет.

Сердце Фрэнки тяжело стучало, боль отдавалась в ребрах при страшной, невыносимой мысли о том, что Фергюс больше не будет жить с ними. Что она не сможет укладывать его спать, не будет смотреть на его красивое спящее личико, не услышит его хихиканья, песен и изображаемых им звуков железной дороги… О боже! Нет. Об этом даже думать было страшно.

– Они не могут… То есть никто не мог подумать, что так лучше для Фергюса, – с ужасом пробормотала Фрэнки. – Он живет здесь, с нами. Мы – его семья!

Все возвращается к семье, думала она в оцепенении, пока Крэйг ходил по кухне и крыл последними словами свою бывшую. Неужели с семьей нужно быть связанным кровью и генетикой, чтобы она имела значение? Потому что их маленькая семья из трех человек, частью которой она стала, строилась на любви. Но внезапно это оказалось невероятно хрупким. Фрэнки росла единственным ребенком, ее мама уже умерла, а отчим уехал из страны, поэтому Крэйг и Фергюс были ее единственной семьей, если не считать Гарри Мортимера и его клана, а их она не считала. Ей казалось смешным, что технически, Гарри и четверо других его детей могли с большим правом считаться семьей Фрэнки, чем два человека, которых она любила больше всего на свете.

– Мы будем за него бороться, – решительно объявил Крэйг. – Мы пройдем весь путь до конца, если потребуется. Она не победит. Ни за что на свете. Джулия не отберет его у нас.

– Не отберет, – согласилась Фрэнки, желая чувствовать себя такой же уверенной в этом.

Банни заглушила мотор и отстегнула ремень безопасности, пытаясь собраться с силами после долгой дороги. В выходные казалось, что им придется оставить у себя Гарри еще на неделю, поэтому она с радостью позволила Маргарет, сотруднице пиар-отдела в SlimmerYou, уговорить ее на то, чтобы прочесть лекцию в Глочестершире. В тот момент для Банни это был шанс побыть вечером одной. Разумеется, Гарри был очень милым, и понятно, в какое состояние его привела ссора с Джини, но… Ну, если быть честной, он очень раздражал в повседневной жизни. Постоянно жаловался на ее ужины: недостаточно мяса, слишком мало картошки. Гарри с подозрением отнесся к кускусу и авокадо («В мое время такого не было») и не переносил пищу с приправами. Ему в голову не приходило убрать за собой или помыть посуду. Порой он обращался с Банни словно с идиоткой – советовал, как ухаживать за цветочными клумбами в маленьком саду позади дома, настаивал на том, чтобы подробно объяснить ей несколько раз подряд правила игры в крикет. А ей на самом деле просто было на это наплевать.

Банни не была идиоткой. Более того, она не выносила, когда кто-то, особенно мужчины, составлял о ней такое мнение и обращался с ней соответственно. Ее первый муж привык доминировать и оскорблял ее, и посмотрите, что из этого вышло.

Но все же она сдерживалась, прикусила язык и терпеливо слушала Гарри всякий раз, когда он нагонял на нее скуку разговорами о блокировке мяча ногой и продолжительности иннинга. Банни напоминала себе, что он, вероятно, очень сильно тоскует без Джини и поэтому считает, что искупает свою вину, пытаясь быть полезным. Но, к счастью, Гарри переехал к Джону и Робин, так что он перестал быть проблемой Банни. Теперь, когда он собрал свою сумку и съехал от них, она уже почти пожалела о том, что согласилась проделать весь этот путь до Котсуолда. Банни с удовольствием посидела бы с Дэйвом дома, наслаждаясь тишиной и покоем.

– Я знаю, что ты предпочитаешь не ездить на юг дальше Бирмингема, но организатор предложила ради такого случая собрать три группы. И они готовы заплатить немного больше, только бы ты приехала, – уговаривала ее Маргарет. – И потом, ты же в тех местах родилась, верно? Что ж, им понравится местная история успеха. Идеально!

– Ах, – предчувствуя неприятности, ответила Банни. – Дело в том, что я бы предпочла не афишировать тот факт, что я там родилась, если быть честной. Просто потому… – Она замялась, вспомнив, как местные газеты напечатали статью, пересказывая ее историю с ненужными непристойными деталями, сопроводив текст фотографией Банни. – Это вопрос конфиденциальности.

– Но ты выступишь? – надавила Маргарет. – Я могу сказать им «да»?

С Маргарет непросто было спорить, поэтому, поколебавшись немного, Банни в конце концов сдалась и сказала:

– Хорошо, но только в этот раз. – Итак, она согласилась. Она тайком проберется в графство на один-единственный вечер, а потом снова ускользнет, как будто ее там и не было. Она намеренно разорвала все связи с этим регионом, и ей меньше всего хотелось запутаться в каком-то из обрывков.

И вот теперь она припарковала машину возле средней школы, где должна была состояться встреча худеющих, всего в пятнадцати милях от того места, где она провела самые несчастные и страшные годы своей жизни. Эту часть своего прошлого Банни намеренно блокировала, стоило ее мыслям устремиться в том направлении. И вот теперь, когда она оказалась так близко к тому месту, она почувствовала, что ее осаждают воспоминания. Маленький дом. Запах лосьона после бритья, которым пользовался ее муж. Тот момент, когда она очнулась в больнице, сбитая с толку и дезориентированная…

Банни содрогнулась, сидя за рулем собственного автомобиля, чувствуя себя маленькой, печальной и уязвимой. Она вспомнила, какой сломленной была какое-то время, как она не могла найти путь в темноте. «Фу ты, я все же совершила ошибку. Мне не следовало поддаваться на уговоры и заходить так далеко», – в отчаянии подумала Банни. Почему она позволила Маргарет уговорить себя вместо того, чтобы послушать собственные инстинкты?

Она положила руку на ключ зажигания, гадая, не стоит ли ей снова повернуть его, завести мотор и придумать какую-нибудь отговорку. Она могла бы сослаться на лопнувшее колесо, внезапный кишечный грипп, атаковавший ее уже на автостраде. В прошлом она сказывалась больной и запомнила, что если вдаваться в подробности, то люди просто говорят: «Окей, не беспокойся об этом», – только бы тебя заткнуть.

Но в этот момент на парковке появилась элегантно одетая женщина с большой сумкой в руке. Она направилась к дверям школы, и Банни подумала, что это, должно быть, Сэлли Коулз, руководитель группы худеющих, перед которой ей предстояло выступать. Стоило об этом подумать, как женщина повернулась, увидела Банни, сидевшую в машине, и направилась к ней.