Kitobni o'qish: «Пока смертные спят», sahifa 2

– А у вас неплохо получается, – признал я. – Не думал, что кто-то, кроме Джорджа, способен управлять ею.

– Нет, я не могу заставить ее выглядеть живой. По крайней мере, так, как Джордж. Это мне никогда не удавалось, даже после тысячи часов упражнений.

– Вы вложили в нее столько времени?

– Конечно. Предполагалось ведь, что именно я буду колесить с ней по стране. Ни к чему не привязанный холостяк без особых перспектив в лаборатории. У Джорджа была жена и большое будущее, ему следовало остаться здесь и развивать науку.

Размышления о превратностях жизни заставили Хониккера шмыгнуть носом.

– Изначально Дженни должна была стать маленькой шуткой в середине его карьеры. Милой электронной диковинкой, которую он придумал со скуки. Просто тешил себя, понемногу опускаясь с небес на землю после медового месяца с Нэнси.

Хониккер еще много рассказал мне о тех днях, когда рождалась Дженни. Иногда он заставлял и ее вставить слово – так, будто она вместе с ним предавалась воспоминаниям. Для Хониккера это было нелегкое время, потому что он тоже полюбил жену Джорджа. И до полусмерти боялся, что может что-то предпринять по этому поводу.

– Я любил ее такой, какой она была. Может, влечение родилось из всей этой ерунды, которую Джордж о ней болтал. Он нес всякий бред и о ней, и о любви вообще, а я видел настоящие причины, за что можно ее любить. Я полюбил человеческое существо – чудесное, неповторимое, своенравное переплетение достоинств и недостатков. Отчасти ребенка, отчасти женщину, отчасти богиню, не более понятную, чем логарифмическая линейка.

– А потом Джордж стал все больше и больше времени проводить со мной, – продолжила Дженни. – Он сидел на работе до последнего, наспех ужинал и возвращался в лабораторию, чтобы корпеть над моими схемами до глубокой ночи. Целыми днями, а иногда и ночами он не снимал этих ботинок, и мы с ним говорили, говорили, говорили…

То, что последовало дальше, Хониккер попытался сопроводить мимикой. Он нажал ту же кнопку, что и Салли Гаррис накануне.

– Я была прекрасной собеседницей, – произнесла Дженни с улыбкой Моны Лизы. – Я ни разу не сказала ничего такого, чего он не хотел бы слышать, и всегда говорила именно то, что ему нужно, в самый нужный момент.

– Вот она! – провозгласил Хониккер, расстегивая крепления на ремнях, чтобы Дженни могла сделать шаг вперед. – Вот она, самая расчетливая женщина. Величайшая на свете исследовательница наивных мужских сердец. У Нэнси не было никаких шансов.

– Вообще, это обычное дело, – говорил Хониккер. – После медового месяца жена уже не представляется чем-то неземным, и надо приступать к сложному, но интересному и необходимому процессу узнавания, на ком же ты, собственно, женился. Однако Джордж нашел себе альтернативу. Все свои безумные мечты о женщине он воплотил в Дженни. И пренебрег несовершенной Нэнси.

– Внезапно Джордж объявил, что я слишком ценный механизм, чтобы доверять меня кому попало, – продолжала Дженни. – Он поставил руководству ультиматум: либо он отправляется со мной в разъезды сам, либо вообще уходит из компании.

– С его свежеобретенной жаждой любви могло сравниться лишь его вопиющее незнание связанных с нею опасностей. Он знал одно: любовь делает его счастливым. А из какого источника ее получать, ему было все равно.

Хониккер отключил Дженни, снял ботинки и снова прилег.

– Джордж выбрал идеальную любовь робота, – сказал он, – предоставив мне делать все возможное, чтобы завоевать любовь брошенной им неидеальной женщины.

– Я… я очень рад, что самочувствие позволяет ей все-таки поговорить с ним…

– Я в любом случае передал бы ему ее слова. – Хониккер протянул мне сложенный листок. – Нэнси надиктовала мне это на случай, если ей будет не суждено сказать все лично.

Я не смог заглянуть в это послание сразу, потому что в дверях фургона возник Джордж. И он больше походил на робота, чем Дженни.

– Все, – сказал он Хониккеру. – Забирай свой дом и жену.

Мы с Джорджем позавтракали в закусочной, а потом он поехал в комплекс ФДТ и припарковался у исследовательской лаборатории.

– Ну вот, мальчик Джим, теперь беги, занимайся своими делами. Премного тебе благодарен.

Как только я остался один, я развернул листок. И вот что сказала Нэнси Джорджу:

«Посмотри на несовершенное человеческое существо, которое Господь Бог послал тебе в жены. Постарайся найти хоть что-то достойное любви в том, кем я была и кем, даст Бог, остаюсь. А потом, прошу тебя, милый, стань опять несовершенным существом среди таких же несовершенных существ».

Торопясь прочесть это, я даже забыл обменяться с Джорджем рукопожатиями, забыл спросить, что он намерен делать дальше. За этим я и вернулся к фургону.

Дверцы фургона были распахнуты. Внутри тихо переговаривались Джордж и Дженни.

– Теперь я попробую собрать свою жизнь из кусочков… ну, то, что от нее осталось. Может, они согласятся взять меня назад в лабораторию. Попрошусь с протянутой рукой.

– Конечно, тебя возьмут! – воскликнула Дженни. – Да они в восторге будут! – Она и сама была в восторге. – Это самая лучшая новость на свете. Я так давно мечтала это услышать… – Она зевнула и слегка прикрыла глаза. – Извини.

– Тебе нужен кавалер помоложе, – сказал ей Джордж. – Все-таки я старею, а ты вечно юна.

– Мне никогда не найти мужчину такого же пылкого и внимательного, такого же умного и красивого, как ты, – ответила Дженни от всего сердца. Она снова зевнула, и веки ее опустились. – Извини. Удачи тебе, мой ангел. Спокойной ночи, милый.

Она закрыла глаза и уснула. Ее батарея полностью разрядилась.

– Ты увидь меня во сне, – тихо пропел ей Джордж, как Синатра.

Я спрятался, чтобы он меня не заметил. Джордж смахнул слезу и вышел из фургона, чтобы больше не возвращаться.

Эпизоотия²

– Итак, – начал Милликан, – действие правительства номер один!

– Номер один, – эхом откликнулся доктор Эверетт, приготовившись записывать.

– Вытащить болезнь на свет божий! Довольно тайн! – заявил Милликан.

– Чудесно, – проговорил доктор Эверетт. – Немедленно зовите репортеров. Проведем пресс-конференцию, выложим на стол факты и цифры, и уже через пару минут об этом будет знать весь мир. – Он обернулся к престарелому председателю совета директоров. – Современные коммуникации – чудесная штука, не правда ли? Почти такая же чудесная, как страхование жизни. – Доктор Эверетт потянулся к стоящему на длинном столе телефону и снял трубку. – С какой газеты начнем?

Милликан отобрал у него трубку и повесил на рычаг.

Эверетт уставился на него в притворном удивлении.

– Я полагал, это был шаг номер один. И как раз собирался сделать его, чтобы мы могли скорее перейти к шагу номер два.

Милликан закрыл глаза и потер переносицу. Молодому президенту «Американской надежности и беспристрастности» было о чем поразмышлять в сиреневом тумане прикрытых век. После шага номер один, который неизбежно сделает достоянием общественности плачевное состояние страховых компаний, наступит самый страшный финансовый коллапс в истории страны. А что до лечения этой эпизоотии, так обнародование данных просто заставит болезнь убивать еще быстрее, вызовет в течение нескольких недель массу панических смертей, а потом еще и растянется на годы. О более глобальных вещах – о том, что Америка сделается слабой и презираемой, о том, что деньги будут цениться дороже самой жизни, Милликан и не думал. Его заботили вещи сиюминутные и личные. Все остальные последствия эпизоотии бледнели перед ясным фактом: компания вот-вот пойдет ко дну, а вместе с ней и блистательная карьера Милликана.

Телефон на столе зазвонил. Брид ответил, молча выслушал информацию и повесил трубку на рычаг.

– Еще два самолета разбились. Один в Джорджии, на борту было пятьдесят три человека, один в Индиане – там двадцать девять.

– Кто-то выжил? – спросил доктор Эверетт.

– Ни единой души, – сказал Брид. – В этом месяце уже одиннадцать авиакатастроф – пока…

– Хорошо, хорошо, хорошо! – Милликан встал. – Действие правительства номер один: посадить все самолеты. Больше никаких полетов!

– Отлично! – кивнул Эверетт. – А еще нужно установить решетки на все окна выше первого этажа, убрать все водоемы подальше от населенных пунктов, запретить продажу огнестрельного оружия, веревок, ядов, бритвенных лезвий, ножей, автомобилей и лодок.

Милликан рухнул обратно в кресло, извлек из бумажника фотографию своего семейства и апатично уставился на нее. На фотографии на заднем плане виднелся его расположенный на береговой линии стотысячедолларовый дом, а чуть дальше стояла на якоре сорокавосьмифутовая прогулочная яхта.

– Скажите мне, – поинтересовался Брид у молодого доктора Эвереттта, – вы женаты?

– Нет, – ответил Эверетт, – правительство теперь запрещает женатым мужчинам работать над исследованием эпизоотии.

– Правда? – удивился Брид.

– Выяснилось, что женатые мужчины, работающие над вопросом эпизоотии, как правило, умирают до того, как предоставят свой первый отчет, – сообщил доктор Эверетт. Он потряс головой. – Я просто не понимаю… просто не понимаю. Иногда вроде понимаю, а потом снова не понимаю.

– Покойные обязательно должны быть женаты, чтобы вы отнесли их смерть к эпизоотии? – спросил Брид.

– У них должны быть жена и дети, – сказал доктор Эверетт. – Это классическая схема. Что любопытно, жена и один ребенок тут не срабатывают. – Он пожал плечами. – Хотя, полагаю, некоторые случаи, когда мужчина был необыкновенно предан матери, или другому родственнику, или даже своему колледжу, технически можно было бы квалифицировать как случаи эпизоотии – но статистически их количество ничтожно. Для эпидемиолога, который имеет дело только с основными показателями, эпизоотии подвержены в основном успешные, амбициозные женатые мужчины, имеющие более чем одного ребенка.

Милликан не проявлял никакого интереса к их разговору. С неуместной величественностью он положил фотографию своего семейства перед двумя холостяками. Фотография запечатлела совершено обыкновенную мать с совершенно обыкновенными детьми. Детей было трое, один из них младенец.

– Посмотрите в глаза этим чудесным людям! – резко проговорил Милликан.

Брид и доктор Эверетт обменялись потрясенными взглядами, затем сделали то, о чем попросил их Милликан. Они с тоской смотрели на фото – оба поняли, что Милликан смертельно болен.

– Посмотрите в глаза этим чудесным людям! – проговорил Милликан гробовым голосом, словно Старый Моряк из поэмы Кольриджа. – Раньше я всегда мог сделать это – но не теперь!

Брид и доктор Эверетт продолжали смотреть в совершенно неинтересные им глаза на фото, предпочитая их глазам человека, который очень скоро должен был умереть.

– Посмотрите на Роберта! – скомандовал Милликан, имея в виду своего старшего сына. – Мне придется сказать этому чудесному мальчику, что ему нельзя учиться в колледже Андовер, и с сегодняшнего дня он будет ходить в бесплатную среднюю школу… Взгляните на Нэнси! – приказал он, говоря о своей единственной дочери. – Больше никаких лошадей, никаких яхт, никаких посиделок в элитном загородном клубе. А малыш Марвин на руках у своей дорогой мамочки! Представьте, что вы приводите ребенка в этот мир – и не в состоянии дать ему вообще никаких преимуществ! – Голос Милликана дрогнул от угрызений совести. – Бедному малышу придется самому дюйм за дюймом пробиваться в жизни! Всем им придется. Когда «Американская надежность и беспристрастность» разорится, их отец больше ничего не сможет для них сделать. Будут насмерть биться за место под солнцем! – вскричал он.

От ужаса голос Милликана сел. Он пригласил обоих холостяков полюбоваться его женой – к слову сказать, ленивой, но ласковой пышечкой.

– Представьте, что обладаете такой женщиной, настоящей подругой, плечом к плечу стоящей рядом с вами в горе и в радости, той, кто родила ваших детей и окружила их заботой. Представьте, – продолжил Милликан после долгой паузы, – что смогли стать для нее героем, смогли дать ей все то, о чем она мечтала! А теперь представьте, что вы всего этого лишились, – шепотом закончил он.

Милликан всхлипнул, бросился из зала заседаний совета директоров в свой кабинет и вытащил из ящика стола заряженный револьвер. В то самое мгновение, когда Брид и доктор Эверетт ворвались в кабинет вслед за ним, Милликан вышиб себе мозги, таким образом введя в действие страховой полис стоимостью в целый миллион.

Так закончился еще один случай эпизоотии – эпидемии самоубийств с целью улучшить финансовое положение.

– Знаете, – сказал председатель совета директоров, – я все думаю, что же случилось с американцами вроде него, с поколением блестящих умниц, которые решили, что жизнь состоит в том, чтобы делать семью все богаче и богаче, а иначе это не жизнь. Мне всегда было интересно, что станет с ними, когда вернутся тяжелые времена и все эти блестящие молодые люди вдруг поймут, что их капиталы тают. – Брид ткнул пальцем в пол. Потом показал на потолок. – А вовсе не растут.

Тяжелые времена наступили примерно за четыре месяца до начала эпизоотии.

– Однонаправленные люди, – проговорил Брид. – Созданные только для движения вверх.

– И их однонаправленные жены и однонаправленные дети, – проговорил доктор Эверетт. – Боже правый, – он подошел к окну и бросил взгляд на зимний Хартфорд, – главная движущая сила страны умирает ради средств к существованию.

Сто долларов за поцелуй³

Д: Вы осознаете, что ваши слова записывает стенографист?

О: Да, сэр.

Д: И все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде?

О: Осознаю.

Д: Назовите ваше имя, возраст и адрес.

О: Генри Джордж Лоуэлл-младший, тридцать три года. Живу в городе Индианаполис, штат Индиана, по адресу Норт-Пенсильвания-стрит, 4121.

Д: Кто вы по профессии?

О: Примерно до двух часов сего дня я работал заведующим отделом учета индианапольского филиала Огайского общества взаимного страхования Игла.

Д: Офис которого находится в здании «Серкл-тауэр»?

О: Верно.

Д: Вы знаете, кто я такой?

О: Да, вы – сержант уголовной полиции Индианаполиса.

Д: Вы даете показания по собственной воле? Никто не угрожал вам или иным образом не склонял к даче показаний?

О: Нет.

Д: Правда ли, что около двух часов сего дня вы осуществили нападение на человека по имени Верн Петри, используя в качестве оружия телефонный аппарат?

О: Я ударил его той штукой, в которую говорят.

Д: Сколько ударов вы нанесли?

О: Один. Зато какой!

Д: Как вы относитесь к Верну Петри?

О: Верн Петри для меня – воплощение всего, что неладно с этим миром.

Д: Я имел в виду ваши рабочие отношения.

О: Да нет никаких отношений. Мы оба – руководители среднего звена. Работаем в разных отделах. Я ему не подчиняюсь, он мне тоже.

Д: За повышение не бились?

О: Нет. Говорю же, у нас совершенно разные сферы деятельности.

Д: Будьте добры, опишите Верна Петри.

О: В красках или для протокола?

Д: Как вам будет угодно.

О: Верн Петри – высоченный жирдяй лет тридцати пяти. У него сальная рыжая шевелюра, красные щеки и передние зубы как у бобра. Он носит красный жилет, непрерывно курит эдакие коротенькие сигарки и тратит около пятнадцати долларов в месяц на журналы с девчатами.

Д: Журналы с девчатами?

О: «Свой». «Бык». «Мужская сила». «Мужские ценности». Ну, вы поняли.

Д: Значит, Верн Петри тратит пятнадцать долларов в месяц на подобные журналы?

О: По меньшей мере. Они стоят около пятидесяти центов за штуку. Возвращаясь с обеда, Верн приносит минимум один, а то и три.

Д: Вам не нравятся женщины?

О: Нравятся, конечно. У меня жена красавица и две дочки.

Д: Тогда почему вы осуждаете Верна за любовь к подобным журналам?

О: Я не осуждаю. Просто мне его любовь кажется нездоровой.

Д: Нездоровой?

О: Эти картинки для него как наркотик, ей-богу. Не грех иногда поглазеть на симпатичных девчат, но у Верна таких журналов целые кипы. Горы. Он тратит на них огромные деньги и принимает все за чистую монету. Если под фотографией какой-нибудь девицы написано «Заходи, пошалим» или еще что в таком роде, он верит! Думает, девица и впрямь ему это говорит.

Д: Он женат?

О: Да, причем жена у него что надо. Хорошенькая, ласковая – чудо! Короче говоря, обета безбрачия он не давал.

Д: Разве в подобных журналах больше нечего посмотреть и почитать?

О: Да нет, там куча всего. Вы что, ни разу не читали?

Д: Я бы хотел услышать ответ от вас.

О: Ну, они все на один лад. В середке обычно большой плакат с голой девицей. Ради него журнал и покупают. Есть еще статьи про дорогие машины, интерьеры холостяцких пентхаусов, проституцию в Гонконге или про то, как выбрать акустическую систему. Но Верну нужны только девчата. Он на них глазеет – и думает, что на свидания с ними ходит. А, еще про кушаки.

Д: Простите, как вы сказали?

О: Кушаки. В этих журналах часто пишут про кушаки для смокингов.

Д: Вы, похоже, и сами собаку съели на подобном чтиве.

О: Так я же сижу прямо напротив Верна! У него все рабочее место завалено этими журналами. И каждый раз, принося новый номер, он буквально носом меня в него тычет.

Д: Носом тычет?

О: Практически. И всегда говорит одно и то же.

Д: Что именно?

О: Неловко повторять перед стенографисткой…

Д: Ну, выразитесь иначе.

О: Верн открывает журнал на плакате с девицей и, выражаясь иначе, говорит: «Эх, я б сто долларов отдал, чтобы поцеловать такую куколку! А ты?»

Д: Вам это не нравится?

О: Спустя два года начало порядком доставать.

Д: Почему?

О: Получается, что у малого совсем туго с жизненными ценностями.

Д: А вы кто, Господь всемогущий – можете указывать людям, что следует ценить, а что нет?

О: Конечно, я не Господь. Меня даже хорошим христианином не назвать.

Д: Расскажите, пожалуйста, что случилось сегодня после обеда.

О: Я пришел и увидел, как Верн Петри сидит за столом со свежим номером «Мужской силы» и рассматривает плакат с девушкой по имени Петти Ли Майнот – она была в одном целлофановом халатике на голое тело. Верн держал возле уха телефонную трубку, прикрывая ее ладонью, и смотрел на девицу. Он подмигнул мне с таким видом, словно в трубке происходило нечто удивительное, и жестом предложил послушать, показав три пальца – мол, переключись на третью линию.

Д: На третью линию?

О: Да, у нас в конторе три телефонные линии. Я огляделся по сторонам и заметил, что за каждым телефоном кто-нибудь да сидит. И все на третьей линии. Я тоже стал слушать: в трубке шли гудки.

Д: Кто-то звонил Петти Ли Майнот – в Нью-Йорк?

О: Верно. Я тогда еще этого не знал, но так оно и было. Верн попытался жестами объяснить, что происходит: показал на фотографию Петти Ли Майнот в журнале и на стол мисс Хакльман.

Д: При чем тут стол мисс Хакльман?

О: Мисс Хакльман заболела и осталась дома, а за ее столом сидел один из уборщиков. Он-то и звонил по межгороду, а все остальные подслушивали.

Д: Вы с ним знакомы?

О: Нет, но я его часто видел на работе и знаю его имя, оно вышито на спине спецовки. Парня зовут Гарри. Потом я и фамилию узнал: Баркер. Гарри Баркер.

Д: Опишите его.

О: Гарри-то? Ну, он выглядит старше своих лет. На вид ему лет сорок пять, а на самом деле он даже моложе меня. При этом внешность приятная, в юности он явно был неплохим спортсменом. Но теперь быстро лысеет и лицо все в морщинах – нервы, наверное.

Д: Вы тоже стали подслушивать?

О: Да. И случайно чихнул.

Д: Чихнули?

О: Чихнул. Прямо в трубку. Все так и подскочили на месте, а кто-то сказал: «Гезундхайт!» Верн Петри жутко разозлился.

Д: Что он сделал?

О: Весь побагровел и завыл: «Да заткнитесь вы, придурки!» Он выл так, словно толпа идиотов грозила испортить ему все удовольствие. «Эй, вы! Или слушайте тихо, или кладите трубку! Дайте другим послушать!» Вдруг на том конце провода щелкнуло: трубку сняла горничная Петти Ли Майнот. Оператор уточнила номер и отключилась, а Гарри принялся разговаривать с девушкой. Он был взвинчен не на шутку и гримасничал, словно не мог решить, какой тон лучше взять. «Позовите к телефону мисс Мелоди Арлин Пфитцер, пожалуйста», – сказал он. «Кого-кого?». «Мисс Мелоди Арлин Пфитцер», – повторил Гарри. «Здесь таких нет», – ответила горничная. «Разве это не квартира Петти Ли Майнот?» «Верно». «Так вот Мелоди Арлин Пфитцер – ее настоящее имя». А горничная ему: «Я про это знать ничего не знаю».

Д: Кто такая Петти Ли Майнот?

О: Вы разве не в курсе?

Д: Мне нужно занести в протокол ваш ответ.

О: Как я уже говорил, то была девушка в целлофановом халатике из журнала Верна Петри. Девица с плаката. Звезда, если хотите… знаменитость! Она чуть ли не в каждом таком журнале есть, а иногда и в телевизоре мелькает. Раз я ее даже видел в фильме с Бингом Кросби.

Д: Продолжайте.

О: Знаете, как ту фотографию в журнале подписали?

Д: Как?

О: «Небесной красоты чистейший идеал». Так и написали, представьте себе.

Д: Вернемся к телефонному разговору.

О: В общем, Гарри продолжал дурачиться по телефону с горничной. «Вы ее как-нибудь назовите «Мелоди Арлин Пфитцер», посмотрим, как она отреагирует». «Если позволите, я лучше не буду», – процедила горничная. А Гарри и говорит: «Кликните ее к телефону, а? Скажите – звонит Гарри Баркер». «Она вас знает?» «Знает, только сразу может не припомнить». «Где вы познакомились?» «Да еще в школе», – ответил Гарри. «У нее сегодня съемки ТВ-шоу, не стоит ее беспокоить по пустякам, – сказала горничная. – Тем более о школе она вспоминает нечасто». Вдруг Гарри возьми и скажи: «Мы с ней были женаты в старших классах. Это что-нибудь меняет?» И тут Верн мне врезал.

Д: Врезал?

О: Да.

Д: Вы утверждаете, что он первым на вас напал?

О: Хм… любопытная мысль. Если б я нанял ловкача-адвоката, он бы так это и повернул. Нет, Верн на меня не нападал, просто двинул по руке – внимание привлек. Хотя было больно. А потом сунул мне под нос плакат Петти Ли Майнот.

Д: Сунул под нос?

О: Ага, чуть ли не по лицу размазал.

Д: И что сказала горничная на слова Гарри К. Баркера о его браке с ее хозяйкой?

О: «Подождите», – сказала.

Д: Ясно.

О: А потом, когда она ушла, я повторил прямо в трубку: «Подождите», и Верн взорвался.

Д: Не оценил вашу шутку?

О: Я всего-навсего изобразил горничную, а Верн прямо с катушек слетел от злости. Как заорет: «Ну все, идиот, заткни варежку! Я каждый день вынужден слушать твой райский голосок – каждый божий день, из года в год! Сейчас я хочу послушать голос Петти Ли Майнот – а ты будь добр, заткнись! Между прочим, звонок оплачиваю я! Слушай себе на здоровье, но пасть не раскрывай».

Д: За звонок платил Верн?

О: Вот именно. Это была его идея. Началось с того, что Верн показал Гарри фотографию Петти Ли Майнот и сказал, что готов выложить сотню баксов за поцелуй этой куколки. Ну, Гарри ему и говорит: «Забавно, я ведь был на ней женат». Верн не поверил, они поспорили на двадцатку, и Гарри решил позвонить.

Д: Когда Верн разозлился, вы не стали защищаться или спорить с ним?

О: Нет, смолчал. Ясно было, что в таком настроении с ним шутки плохи. Я как будто поставил под угрозу его личную жизнь, ей-богу. Можно подумать, он завел интрижку с этой самой Петти Ли Майнот, а я взял и все испортил. В общем, я умолк, и тут как раз к телефону подошла Петти Ли Майнот. «Алло», – сказала она. «Это Гарри Баркер, – сказал Гарри. Он пытался говорить эдак с ленцой, вальяжно, даже сигарку раскурил – Верн ему дал. – Сколько лет, сколько зим, Мелоди!» «Кто это? – переспросила она. – Опять ты дурачишься, Ферд?»

Д: Кто такой Ферд?

О: А я почем знаю? Видно, ее дружок, любитель розыгрышей. Какой-нибудь нью-йоркский хлыщ с отменным чувством юмора. Гарри ответил: «Нет, это и впрямь Гарри. Мы с тобой поженились пятнадцатого октября, одиннадцать лет назад, Мелоди Арлин. Помнишь?» «Если это действительно Гарри, во что я ни капли не верю, с какой стати ты мне звонишь?» «Я подумал, ты захочешь узнать, как дела у нашей дочери, Мелоди Арлин. За все эти годы ты ни разу не звонила, не спрашивала о ней. Вот я и решил, что тебе будет интересно узнать про своего единственного ребенка».

Д: И что она ответила?

О: Несколько секунд молчала, а потом эдаким натянутым, звенящим голосом заговорила: «Кто ты такой? Вздумал меня шантажировать? Если да, то катись к черту, понял?! Вперед, сливай эту историю газетчикам, пусть растрезвонят на весь мир. Я ничего не скрываю. Да, в шестнадцать я вышла за парня по имени Гарри Баркер. Мы оба тогда еще учились в школе, а жениться нам пришлось потому, что я залетела. Валяй, рассказывай кому хочешь…» И тут Гарри ее оборвал: «Наша дочь умерла, Мелоди Арлин. Твоя крошка умерла через два года после того, как ты нас бросила».

Д: Простите?

О: Их ребенок умер. А она этого не знала. И вообще ей было плевать, как дела у дочки. Вот тебе и «чистейший идеал», мечта любого мужчины… Знаете, что она ответила?

Д: Нет.

О: Сержант, эта самая Петти Ли Майнот, чистейший идеал небесной красоты по версии «Мужской силы», сказала: «Я давно стерла из памяти ту пору своей жизни. Извини, но мне совершенно все равно».

Д: Как отреагировал Верн Петри на ее слова?

О: Да в общем никак. Глаза у него блестели, и он мерзко скалился, только зубами не скрежетал. На уме у него явно были пошлости с участием Петти Ли Майнот.

Д: А потом что случилось?

О: Ничего. Она повесила трубку – и дело с концом. Мы тоже повесили трубки, и лица у всех, кроме Верна, были унылые. Гарри встал и покачал головой. «Зря я ей позвонил, о чем я только думал?» «Держи свою двадцатку, Гарри», – сказал Верн. «Нет уж, спасибо, – ответил Гарри. Выглядел он жутко. – Не нужны мне эти деньги. Получается, они как бы от нее. – Он опустил глаза на свои руки. – А я ведь для нее дом построил. Ладный такой домик… Вот этими самыми руками!» Гарри хотел было сказать что-то еще, но потом передумал, так и вышел из конторы, разглядывая свои руки. Полчаса или около того в конторе стояла мертвая тишина, как в морге. Всем было не по себе – кроме Верна. Я посмотрел на него и увидел, что он до сих пор глазеет на плакат с Петти Ли Майнот. Верн поймал мой взгляд и сказал: «Ну и везунчик!»