Для меня лично Тургеневские герои – это идеалы изобразительности. Он по сути пишет так, как видит, и поэтому простота и в то же время изящность, являются достоинством его творчества. Роман «Накануне» был особенным из тех, в котором я полностью убедлся, что жизнь, не смотря на её «сюрпризы» , прекрасна и стоит того, что бы ощутить её в полной мере. Сдесь собраны герои в которых влюбляешься , с которыми не хочешь расставаться, с которомы видно наконец истинное лицо автора. И я совершенно не согласен с одним предыдущим комментарием: разве можно считать банальностью чистое и прямое созерцание с автором? Разве можно относить туда и истины , которые видны невооружённым глазом? И сколько бы мне ни было, я с удовольствием буду перечитывать это совершеннейшее и чистейщее произведение.
Прекрасное произведение, эмоциональное, бдоражущее душу. Оно заставляет задуматься, поразмыслить над жизнью. Оно о прекрасной русской душе во многих её проявлениях и людях.
Да ну что тут ( в отзыв ) напишешь ? Русская классика .
Глубоко, волнительно, умно.
Иногда приходит мысль: «А зачем ещё что-то писать если уже есть такие произведения?»
Вот и закончил чтение «Накануне» И.С. Тургенева. Роман тематически напомнил мне несколько иное произведение, а именно «Господа Головлёвы» Салтыкова-Щедрина. С той лишь разницей, что Тургенев демонстрирует нам наличие свежего ветра перемен, который витает в дворянских умах, а Михаил Евграфович завершает свой труд серым тленом безысходности, сырости и гнили. В любом случае это два достойных друг друга труда.
Можно часто услышать в адрес Ивана Сергеевича, что это политизированный писатель. Я, скорее, соглашусь с этим высказыванием, но только отчасти. Да, в его сочинениях действительно проскальзывают горячие темы политической обстановки в мире. Скажите мне, а какого другого писателя нельзя обвинить в этом? Тургенев занимался подобным ни больше ни меньше остальных. Лично для меня, он не стал писателем хуже на ряду других авторов по этой причине.
«Накануне» является очередным произведением Ивана Сергеевича в моей библиотеке, которое позволило вновь окунуться в круговорот пламенных чувств, любовных истязаний, лирических трагедий и проч. Конечно, субъективно, оно не сравнится с повестью «Ася», образ которой буквально пленил меня. Эх… Где же сыскать такие интриги?
Название романа подталкивает читателя задуматься, а накануне, собственно говоря, чего? Заглавие носит символический подтекст, указывает на временной промежуток, создаёт интригу. После прочтения ни у кого не остаётся сомнений, что события происходят накануне больших перемен в обществе. Жизнь главных героев постоянно находится как бы на пороге чего-то грядущего. Старые, зашоренные обычаи уступают новым, прогрессивным взглядам молодежи.
Кстати говоря, о прогрессивных взглядах. Иван Тургенев, через образ Елены, затрагивает проблему женской эмансипации. Демонстрирует все трудности и преграды борьбы женщин за равные права, свободу выбора и т.д. На тот момент вопрос находился ещё в зачатке. Публика скептически рассматривала феминизм.
Требуется необходимость отказаться от таких догм, как если девушка выбирает себе мужа, значит она выбирает себе судьбу. По трагическому концу книги можно заметить всю неправильность этой позиции.
Нельзя не затронуть личность Инсарова. Автор неслучайно вводит в роман образ свободолюбивого борца. Он искренне надеется, что когда-нибудь в России появятся такие же болгары, которые направят могучую страну в нужное русло. Станут ее попутным ветром. Иронично, что, после прочтения мной книги, через пару часов в аэропорту задерживают Алексея Навального. Ну и как тут не уйти в политику и философию?
Осилить «Накануне» мне помог Фабрицио Патерлини. Его музыка замечательно создаёт нужный настрой для чтения.
Думаю, Елена Стахова -главная героиня романа – лучшая из Тургеневских девушек. Понимаю женщин, мечтающих быть похожей на неё. Видимо, сам автор желал такую женщину в своей жизни. Образ получился исключительно замечательным.
Очень понравилась, больше даже, чем Отцы и дети. Особенно в конце, всё так закрутилось. Непредсказуемая концовка. Тургенев на все времена. Люблю классику.
Есть такие мгновения в жизни, такие чувства... На них можно только указать - и пройти мимо
Множество книг не дают вам спать ночью, потому что невозможно оторваться от них, пока не дочитаешь, пока не проглотишь их, не прожевывая; и лишь несколько книг за всю жизнь не дают вам спать уже после прочтения: лежишь, уставившись в темноту, не можешь с собой справиться, откуда-то ком в горле, глаза жжет, мысли покоя не дают. "Дворянское гнездо" - именно такая книга, после которой невозможно отойти, которая берёт читателя за самую душу, трясёт его, как ветер осиновые листья, добирается до того места, в котором все чувства зарождаются. И вот весь ободранный, оголенный, не можешь прийти в себя, как будто первую книгу в жизни довелось прочитать; и неясно, то ли сердце щемит, то ли душа болит.
Что тут скажешь, от "Дворянского гнезда" внутри меня какой-то переворот случился. И даже не пойму, как это получилось. Мне уже давно казалось, что для испытания подобных чувств мне нужно пару сотен страниц с издевательствами над детьми с котятами (дюжинами) на фоне ВОВ в окрестностях концлагеря... А оказалось, что хватило простой человеческой драмы в окружении почти сельской идиллии, драмы, вся суть которой сводится к давно известному и банальному "а счастье было так возможно, так близко..."
Тургенев очень сдержан в описании чувств и мыслей главных героев; скуп в выводах и итогах; очень точен в характеристиках: одного абзаца хватает, чтоб читатель понял, что из себя представляет персонаж. И вместе с тем автор далёк от осуждения и порицания (если такие чувства и возникают во время прочтения, то это всё наши, читательские, реакции), словно истинный православный прозорливец, Тургенев видит суть человеческой природы, не обвиняя её, но и не оправдывая, придерживаясь авторского нейтралитета. Глубина понимания жизни так велика, что она не укладывается в рамки простого жизненного опыта, не объясняется обычной наблюдательностью. Как, ну как, скажите мне, можно так понимать человека и так об этом писать?
Как же грустно, порой, осознавать, что счастье не подвластно исключительно нашему желанию быть счастливыми. Наличие же его или отсутствие в решающей мере определяется различными внешними факторами, будь то нравственные принципы, предрассудки, общественные устои. Вот и Фёдор Лаврецкий, к тридцати пяти годам своим испытавший и горькие страдания, и мрачные душевные муки, и горечь человеческого несовершенства, мог быть счастлив со своей милой Лизой. Он человек много размышляющий, умеющий управлять своим внутренним миром, натура чуткая и любознательная. Несмотря на горечь разочарования, связанного с изменой любимой жены, он не поддался апатии и отчуждению, но лишь перестал уповать на возможность дальнейшего счастья и взаимной любви. И когда счастье всё же случилось - он принял его в себя со светлой радостью, верой в будущее, во взаимность, с наслаждением помолодевшего сердца. Встреча с молодой и трогательной Лизой Калитиной, дальней родственницей Лаврецкого, вылечила его израненную душу. Трогательная, женственная, полная грации душевных движений, обладающая природным умом и врождённой проницательностью, она искренне полюбила Лаврецкого. Однако тихому совместному счастью суждено было закончиться, едва успев начаться. Возвращение блудной жены Федора Ивановича исключило возможность соединения двух любящих сердец. И ведь не злой рок тому виной, если рассудить, а лишь нормы морали дворянского общества того века, принуждение к чувству долга, социальные догмы. Решение Лизы уйти в монастырь не удивительно. Чистая, покорная душа, она не обладает орудием против несчастья. Воспитанная необразованной, но религиозной нянькой, она увидела в своём решении единственный выход из сложившейся ситуации. Мысль выйти замуж за нелюбимого Паршина, поверхностного и себялюбивого молодого человека, ей претит; а сознание того, что Лаврецкий никогда не бросит нелюбимую жену и дочь, потому что он человек долга и совести и обязан покориться судьбе с мужественным достоинством, подводит к непростому решению отойти от всего мирского. Выбрав прослушать произведение в исполнении Семёна Ярмолинеца, я сделала правильный выбор. Его техника чтения и голосовой тембр подходят именно к чтению классики. Пожалуй, другой жанр ему бы удался меньше.
И снова произведение русской классической литературы затрагивает самые глубокие струны моей души. Иван Сергеевич Тургенев — один из моих любимых писателей. Каждое его произведение находит отклик в моём сердце. Иногда узнаёшь себя в созданных им героях, иногда просто наблюдаешь со стороны. Но одно могу сказать точно: не было ещё такой повести или романа Тургенева, которые бы оставили меня равнодушной. Вот и "Дворянское гнездо" вызвало такую щемящую тоску на сердце... Сложно выразить все чувства, которые я испытывала во время чтения. Таким оно оказалось для меня близким, знакомым, родным... Как будто не только сейчас знакомлюсь с героями и сюжетом, а перечитываю любимую книгу в очередной раз.
В центре сюжета этого романа, конечно, любовь, такая печальная, чистая, светлая и несбывшаяся. Да и был ли шанс у главных героев? Лаврецкий — мужчина взрослый, уже так глубоко раненый, несчастный, разуверившийся в людях и любви. Лиза Калитина — чистая, невинная девушка, немного наивная, но такая искренняя. В её мыслях и намерениях нет подвоха, она открыта и добра с людьми. Даже плохим людям она желает только лучшего. Зная о разрушившемся браке Лаврецкого, о поступке его жены, она всё равно просит его простить ту женщину. Не ради неё, ради его собственного мира на душе и отношений с Богом.
Лиза — полная противоположность жены Фёдора Ивановича. Варвара Павловна — очень яркая, красивая женщина. Она пользовалась успехов в обществе, мужчины восхищались ей, и однажды это обернулось трагедией. Её красота лишь внешняя, в сердце же женщины и её голове была абсолютная пустота. Какой контраст с умной, честной, искренней Лизой! Неудивительно, что Лаврецкий обратил внимание на девушку.
Но в этом романе, как и в реальной жизни, не бывает всё слишком хорошо. Когда, казалось бы, счастье уже близко, оно начинает ускользать. Ты понимаешь, что всё закономерно, да и не ждёшь иного финала. И всё же так грустно думать о той любви, которая так и не случилась.
Однажды, Велимир Хлебников, странный поэт, - похожий на грустную птицу без гнезда, равно чуждой небу и земле, словно из японской легенды про птицу без ног, всю жизнь летающей и дремлющей в синеве, лишь раз в жизни касающейся земли и цветов.. чтобы умереть, - пришёл к своему знакомому московскому художнику и застал его за странным занятием: в его руках была маленькая картина, похожая на сон влюблённого Тургенева (не то пейзаж, не то нежная греза женщины, не то ангел уснувший в цветах), которую он прикладывал к белой стене, но картина постоянно падала, не хотела держаться на стене. Хлебников спросил друга: что ты делаешь? На стене ведь нет даже гвоздика. Картину не за что повесить. Тебе помочь?
- Не надо, спасибо — был робкий ответ спины и словно бы грустно улыбнувшихся плечей художника. Просто.. я хотел создать картину, которая бы висела на стене, одной силой своей красоты, вне законов неба и земли.
У меня есть чудесный карий томик Тургенева с Дворянским гнездом, похожий цветом на глаза и волосы моей возлюбленной — ах, как сладостно было засыпать с ним, прижав его к груди! Просыпался я без томика. Его даже не было в постели: любимая часто подшучивает надо мной, слегка ревнуя, что я часто.. сплю с тургеневскими девушками.. не говоря уже о Тургеневе.
Читаю я медленно, наслаждаясь каждой страницей, как благородным вином или картиной Боттичелли: странно было бы пройти мимо картины Боттичелли, задержавшись у бессмертной красоты, всего на секунду, а тут ещё и с бокальчиком вина прохожу.. (потому я и не понимаю аудиокниг). И почему в музей не пускают с бокалом вина? В этом смысле мне больше нравится читать Тургенева. Итак. Четыре ночи подряд я засыпал с томиком Тургенева на груди, а просыпался без него. Иногда я просыпался посреди ночи от беспричинного ощущения счастья, равно заменявшего сон: я мог в ночи проснуться от простого прикосновения к плечу любимой, и это было бы не менее блаженным счастьем, равное счастью во сне.. Но я чуточку лукавлю: я иногда нарочно просыпаюсь среди ночи, просто чтобы коснуться каштановых, милых волос любимой, коснуться её милых ног или поцеловать в плечо: просто удостовериться, что это не сон, и она, счастье моё, в моей постели..
И вот, проснувшись среди ночи, я как-то крылато, блаженно, думал о красоте романа Тургенева, и о любимой моей, и мне одинаково сладостно было нежно прильнуть губами к сонному плечу любимой, и к карему томику Тургенева на столике рядом с постелью. Я нежно гладил то любимую, то книгу, радуясь как ребёнок в раю, что настанет утро, и мне даруется новое блаженство: целовать любимую в её карие глаза и снова читать Тургенева, нежно поглаживая томик с золотым абрисом силуэта женщины на обложке, лаская самую красоту строк, словно наматывая на палец, тёмный локон прекрасного. Боже.. я и не думал, что можно среди ночи проснуться и заплакать от счастья соприкосновения с чистой красотой, касаясь любимой моей, её улыбающегося тепла руки в моей руке, и смотря на томик Тургенева, так что синестетически, смещённо кажется, что я касаюсь чистой красоты. Я сплю с гением чистой красоты..
Но иногда, просыпаясь, я не видел томика Тургенева на столике возле постели, и тогда, нежно сжимая руку спящей любимой моей и жмурясь с улыбкой от счастья, как от солнца в ночи, я представлял, что томик Тургенева невесомо парит где-то надо мной, или в соседней комнате, словно лунатик: его красота не подвластна ни земным законам, ни небесным, как и любовь. Томик Тургенева обрёл гнездо… свой дом, в моей спальне. И утром, проснувшись рано-рано, я поцелую смуглое бедро любимой моей и пойду на кухню, и нежно замру с улыбкой на устах: томик Тургенева висит в воздухе, возле засиневшего окна и.. словно бы ждёт меня, милый, ждёт совсем как женщина после ссоры, почти обнажённая и прекрасная. Я подхожу к томику Тургенева, висящего в воздухе и целую в затылочек, в чудесные, карие, чуточку вьющиеся волоски строк на затылке. Мои губы шепчут сами собой, как лунатики: Лиза… И в этот миг входит моя любимая.
Если бы Джейн Остин лежала в голубых цветах в раю и ей снился сон о прекрасной любви на земле, невозможной, как рай и бог на земле, ей бы приснился роман Тургенева — Дворянское гнездо. Быть может, этот роман снится многим в раю.. Тургенев создал какой-то совершенный роман. Чистая красота.. чистая любовь. В романе нет шелухи политики и так называемых «больших идей», за которыми так часто писатели, да и читатели, прячут свою пошлость. Чего греха таить, многие ведь словно бы стыдятся романов о любви, как не совсем интеллектуальных, уступающих романам с «идеями». А разве любовь — не большая идея? Да только на ней одной всё и держится в этом глупом и безумном мире, и те самые «проклятые вопросы» Достоевского, и тайна бога, человека и далёких звёзд. Без любви, все большие идеи, пустота и тлен.
В этом смысле, красота напряжения чувств в романе Тургенева достигает такой силы, что напоминает те самые идеи Платона, где-то за 10000000 световых лет от земли: там, всё настоящее, именно туда, словно слепая трава на ночном ветру, тянутся все религии, политика, искусство… и не могут достигнуть. А тут — это уже сбылось. Роман похож на полупрозрачную и тихо сияющую душу в конце времён, сбросившую с себя всё лишнее. Боже мой.. каким маразмом жизни и скукой, веет после этого романа, от малейшего намёка на политику, войны, революции, в романах других писателей.. Впрочем, гений Тургенева всё же коснулся политики, но как то небесно. мимолётно, словно пролетающий ангел над Землёй, грустно обернувшийся на её тихое и беспричинное безумие и красоту, тоже, беспричинную. Всего на паре страниц, Тургенев очертил дивный и вечный образ.. Блудного Сына.
Тургенев мельком и красочно описывает прелестное и до боли знакомое «существо», которого томит и пустота души и маски добродетели. Потому что… своей добродетели, нет, лишь пустота — своя. Оттого и бессознательная жажда искреннего лакейства перед «большими идеями». Достоевский сказал бы, что это идеальный образ русского либерала, но образ более глубок и вненационален. Англомания отца Лаврецкого (звучит как священник.. нет, это отец нашего чудесного героя), лишь символ слепого преклонения и раболепия перед сытым счастьем чего-то внешнего, и не важно, по сути, истина ли это, или другие страны. Таким людям, томимых пустотой (а часто и государствам, чего уж там), жизненно необходимо что-то ненавидеть, чтобы бежать от себя, не смотреть в тлеющий лик своей гибельной пустоты: ненавидеть соседку ли, книгу, осень, истину и бога, любовь, Россию, несправедливость даже..
Вот и отец Лаврецкого был одержим «благородным порывом» очеловечить жизнь в своей деревне, на английский лад, а в итоге, изуродовал её и детство сына. И, наигравшись в Франкенштейна-либерала, столь же масочно и лживо, как раньше прикипал к «святой загранице», приник ко всему русскому, и ослеп, занемог, и даже былые слова его словно ослепли, и он умер в совершенном одиночестве с заикающимся, изуродованным словом и ядом на устах, умер на балконе.. не видя и не зная уже, что рядом светила весна и ласковый шелест природы, словно мать, прижимала к себе исстрадавшуюся душу своего заблудшего сына. Вот и всё, что можно сказать о таких людях, о политике и «больших идеях» в книгах. И всего на 2 страницах: идеально.. Маленький апокалипсис, на ладошке балкона.
К слову, об этом персонаже, отце Лаврецкого (Лаврецкий.. какая прекрасная и роковая фамилия в контексте романа! Словно сама судьба Лаврецкого, его любовь, находится под сенью лавры церковной и сумерек неземных, ибо и любовь неземная, вспыхнет между ним и Лизой). Тургенев использовал почти.. набоковский приём, в некотором отношении став отцом Фёдора Лаврецкого. Это как пересадить трепетный цветок реальности, в чужеродную почву искусства, сделав её, почву, естественной и чуточку более реальной даже, чем сама реальность. Дело в том, что Тургенев описал в истории отца Лаврецкого — Иване, историю трагической судьбы своей юности. В романе, юный Ваня очаровывается чудными глазами крепостной девушки Маланьи... В реальности, всё было иначе и стоило Тургеневу шрамов на сердце. Это так странно, таинственно: входишь в любовь, словно в Эдемский сад, а выходишь из него, весь исцарапанный, израненный, словно этот сад уже давно одичал и зарос вечностью, тернием звёзд и в нём поселились чудовища.
В юности Тургенева было три увлечения горничными, которые так или иначе отразились в данном образе Маланьи из романа. Первое — самое таинственное, сиреническое. Это было после болезненной влюблённости 16-него Вани в более взрослую Катерину Шаховскую (Первая любовь), в которую был влюблён и отец. Мама Тургенева, чтобы залечить рану дитятки, подослала к нему, горничную. Женщина, словно нежный ангел, подошла в весеннем саду к юноше сзади, коснулась волос и тихо прошептала на ушко: пойдём со мной.. Тургенев до конца жизни помнил это прикосновение к волосам и этот тёплый, женский шёпот.. в самое сердце. По воспоминаниям Тургенева, это случилось в «эротический дождливый и солнечный день». Ах.. если бы так ко мне подошла моя любимая (боже, какие удивительные у неё глаза, цвета крыла ласточки! Такие и в раю будут снится!), и прошептала: пойдём со мной.. Пошёл бы на край света. На коленях. На луну бы пошёл. Тоже, на коленях. Лишь бы за ней, за ней одной.. Господи.. ну что за сердце у мужчин? За что? Пишу эти строчки утром. Ночью приснилось.. что я — Тургенев, и меня в саду совращает горничная и я.. покорно иду за ней, робко смотря на ласточек в небе. Почему мне не приснилась любимая? Хотя.. я нежно называю любимую — Тургенев. Значит я был с любимой во сне. Я был любимой! Я чист и невинен, как, как.. ласточки в синеве. Молодец, Саша, выкрутился. Как же стыдно… Может любимая в прошлой жизни была горничной в 19 веке и совратила Тургенева? И меня.. Мысленно вижу Тургенева. Он качает головой и грустно смотрит на меня.
Второе любовное приключение у Тургенева было с некой Лушей, которую родители, после «приключения», хотели сбагрить в дальнее село, но Тургенев вступился за девушку и спрятал её в амбар, и, словно Дубровский, защищал её чуть ли не с пистолетом, угрожая всем, кто подходил. В город было послано письмо о «буйном помещике Мценского уезда». Чем не сюжет для повести Лескова?
И, наконец, третья девушка, Дуняша: в романе её звали — Маланья. Это образ самой красоты и любви на земле, никому не нужной и одинокой. В реальности, Дуняшу, беременную от Вани, спровадили в город, выдали замуж, а родившуюся дочку — Пелагею, мать Тургенева, взяла к себе в горничные, где над ней издевались дворовые и дразнили «барыней». Тургенев потом забрал её во Францию и она воспитывалась у Полины Виардо. Этот трагический образ, дивно и странно, тоже проник на страницы романа, правда, с «чёрного входа». Маленькую, нежную и исхудавшую девочку Сашу, подобрала на улице одна из кузин Лаврецкого. Саша — эдакий домашний дух, озорной и ласковый.
Ах.. к чёрту, к чёрту художественный приём. Чисто по человечески жалко Тургенева и с болью в сердце понимаешь его желание, эту девочку в романе, удочерить всей тёплой красотой романа, дать её озябшему детству, с которым он был разлучён, всю отцовскую ласку.. И в этом плане, просто поразителен эпизод (хотя большинство читателей пройдут мимо него, как это бывает и в жизни с настоящим чудом, которое замечают лишь влюблённые с разбитым сердцем, дети или безумцы), когда Лаврецкий, вернувшийся из чистилища заграничной жизни и толком не оправившийся от трагедии любви, входит в сумрачную и уютную комнатку своей кузины: спрятавшись за шкафчик, на Лаврецкого любуется маленькая Саша.
Фактически, сын Тургенева, в парадигме творческого пространства (сын, о котором мечтал Тургенев, но которого у него не было), Лаврецкий, пересекается с реальной дочкой Тургенева. Разве это не чудо? Боже.. многое бы я отдал, чтобы из-за шкафчика в комнате Тургенева в его Спасском, посмотреть на счастливое, с блеском слёз на глазах, выражение лица Ивана Сергеевича, описывающую эту, по сути, трансцендентную и райскую сцену. Кстати, о райской сцене, или — апокалиптической (всегда путаю это написание слова: апокалиптическое или апокалипсическое? Впрочем.. для разбитого сердца это одно и тоже). Ведь если любовь невозможна, это локальный апокалипсис? Всё равно что мир и бог и жизнь и свет далёких ласковых звёзд — везде возможны, даже в глубине океана, в тёмном лесу и в безмолвных пространствах космоса. Везде.. кроме твоего сердца, где без любимого человека — пустота и ты не нужен никому. Тургенев словно бы создал роман о вселенском апокалипсисе любви.. в богом забытом уезде, в глубинке России.
Читая роман, на сердце пришло стихотворение Бунина: у зверя есть нора, у птицы есть гнездо, обыгрывающее строчку из Нового завета: и лишь Сыну человеческому негде преклонить свою голову.. Боже! Как бессмысленна, безумна и печальна жизнь без любви! Кажется, в мире всё молится о любви и страждет её: и травинка в поле и звезда в глубинах вселенной. В романе Тургенева — всё изнывает от любви, и все, все лишены своего «гнезда» — тотальная бесприютность всего и вся в романе, от людей, животных даже, и до неодушевлённых вещей, что делает роман почти невесомым и спиритуалистичным, словно красота поджала свои колени и воспарила с улыбкой над миром. Романы Тургенева вообще удивительны тем, что в них красота — кротко улыбается, как ребёнок в раю, или ангел, уснувший в цветах и что-то вспомнивший.
Достоевский, в своей пушкинской речи, назвал вслед за Татьяной Лариной — Лизу Калитину, главным идеалом русской женщины, правда, слово о Лизе почти никто не расслышал, от рукоплесканий (хотя тут бы я поспорил с Достоевским: странные идеалы.. безусловно, изумительные по своей душевной чистоте, но.. трагически-похожие: и та и та, словно оказались в плену: нежеланного брака и храма, словно мотылёк в тюрьме. Вот бы этому идеалу не подрезать крылья, дать им дышать и дать женщине.. возможность жить и ошибаться, а не просто возвести её на недосягаемую и холодную высоту и оставить там в совершенном одиночестве.. восхищаясь ею. Это жестоко, Фёдор Михайлович. Ваши идеальные женщины, похожи на мучениц любви в храме русской литературы. Если бы вы пожили нежным призраком рядом с Таней и Лизой хотя бы месяц, вы бы тихо заплакали, Фёдор Михайлович, от ада их жизни и тоски по распятой любви, опустились бы на колени перед ними и обняли и попросили прощения). Хотелось бы иметь этих же героинь как идеал, но счастливых. Чтобы сбылось их женское счастье). Лиза томится по чистой, небесной красоте, и не случайно, Лаврецкий, почти впав в любовный транс, ощутив прилив вдохновения, стал слагать стихи, где сравнивал звёзды небесные, с Лизой: вдохновение отступило, как волна, а чувство осталось.
На самом деле, эта сцена похожа на чудо любви, только акцент смещён и не очевиден. Вы только представьте, что обычный школьник, двоечник, или простая взрослая женщина — влюбились (не в друг друга, разумеется), и, оказавшись возле рояля (разумеется, в разное время), стали бы наигрывать ни с того ни с сего, первые аккорды Лунной сонаты. А играть они не умеют. Это было бы чудо, не так ли? Но такое же чудо свершается в груди влюблённых, но мы этого не замечаем. А Тургенев, смог робко подметить это чудо любви. Да, всё томится по любви в романе, начиная от заброшенного, сонного дома, куда вошёл Лаврецкий после приезда в Россию и впустил в него свет окон, и сонные мушки в сумерках спальни, с побелкой на спинках, словно невесты крылатые: ожили и протянулись к счастью, и образ бабушки Лаврецкого, изумителен в этом плане: в 70 лет вышла замуж за афериста, бывшего аббата, отписав ему всё имущество. Она умирала в совершенном одиночестве, с табакеркой (его подарок?) на своей груди. Боже! И в 6 лет, и в 20, и в 70, хочется любить! А значит — жить! Декарт… ты не ошибался, прости. Вот так должна звучать твоя цитата: люблю — следовательно, существую. А мыслить может и дрожащий тростник, а может и звёзды..
И даже Варвара, прелестная жена Лаврецкого, изменившая ему и потом пошедшая по наклонной, любя то того, то другого, убив этим, сердце Лаврецкого, вовсе не чудовище, как многие быть может думают. Это сложный и трагический образ в романе, почти зримый образ.. кровотечения любви: если бы страница в книге на миг стала запястьем и изогнулась, оно бы кровоточило чувствами этой женщины. Может потому я и поцеловал пару раз страницы романа.. Томление и боль нелюбви и тотального одиночества, рождает порыв, хоть и искажённый, надломленный — любить всех. По сути, во многом христианский порыв, но трагически смещённый. И трагически ощущается в романе, некая таинственная гравитация жизни, придавливающая любовь — к Земле, словно тела существуют на земле, а души, на таинственной и мрачной планете, и потому столь пронзителен, до слёз, образ Лизы, всем своим существом стремящейся к прекрасному, вечному: к красоте ли вечерней молитвы в храме, к стихам ли Пушкина, или к тёплому ощущению своей руки,в руке любимого.
И не случайно, ухаживающий за Лизой, очаровательный прохвост — Паншин (чудесная, фавнова фамилия), внутренне, фальшив, при всей своей игре в прекрасное, сочиняя прелестно-пошленькие романсы и играя на рояле, спустя рукава и.. крылья. Все мы чуточку играем: кто в жизнь, кто в искусство, кто в любовь… Кто-то назвал музыку — небом искусства (не помню, может даже это был я), и лейтмотив музыки в романе — как живое напоминание о вечной любви, которую мы все когда-то утратили и наши сердца стали бесприютными. Это так таинственно… полюбить. Словно вдруг разом вспоминаешь, что утрачен Эдем, распят бог и вновь воскрес, и Древо Жизни вновь зацвело, как яблоня по весне, и весь этот космос сосредоточен в любимом человеке и вокруг него. Читая Тургенева, это как-то обострённо понимаешь. А смотря на чудесное фото моей любимой в зелёной футболочке.. падаешь на колени перед ней, словно в храме опустевшем и заросшем травой и целуешь, целуешь его...
У Тургенева в романах есть скрытые и довольно плохо загримированные ангелы. Один из них — очаровательный учитель музыки, старый уже, лишённый своей родины (Германии), и чуточку влюблённый в Лизу: он чувствует её небесную природу. Романы Тургенева изумительны тем, что герои, в любовных страданиях, претерпевают превращения, похлеще чем в повести Кафки, только с той разницей, что они внутренне светятся и, кажется, в любовной муке они вот-вот сбросят своё тело, словно ненужную одежду, к своим ногам и ногам любимого человека, и превратятся в ангелов.
Если бы Ромео и Джульетта родились в России, то их любовь могла повторить бы трагедию героев Дворянского гнезда (если бы Пушкин не приволокнулся за Джульеттой и потом не стрелялся с Ромео. Потом бы Лермонтов приволокнулся. Потом, Тургенев.. Бедная Джульетта в России! Бедная и счастливая. Она бы написала изумительные мемуары..). Мне кажется, когда Шекспир умирал, он бредил именно о сюжете Тургенева, бредил на русском языке, и потому его служанка не понимала его и тихонько крестилась, и тень о веточки клёна на стене, словно бы тоже, крестилась.. Если бы был чуточку поумнее, эдаким интеллектуалом, я бы, заложив ногу на ногу и слегка прищурившись, затянувшись сигарой, рассказал бы о дивной пушкинской ноте в романе, о сквозной и крылатой теме игры на рояле и в карты, о Лизе, живущей под крылышком у старушки,об игре жизни и.. «Пиковой даме».
Умершая жена Лаврецкого, в которого влюблена Лиза, напомнила мне что-то из древнегреческого мотива. Это даже не la femme fatale, быть может даже что-то Шекспировское и Эмили-Бронтовское: фурия, призрак прошлого, с ребёнком на руках, с символичным именем — Ада. Тема сиротства в романе вообще, пронзительна. Ни Лаврецкий, ни Лиза (ни инфернальная жена Лаврецкого) не знали по сути родительской любви. Их души были искалечены, и, как комнатный цветок, прижавшийся бледным челом к синеве окна, потом, даже когда его выставить на свободу, он печально оставляет свою кривизну. И в этом плане, изувеченные души Лизы и Лаврецкого, похожи на две прямые, в геометрии Лобачевского: устремляясь в бесконечность, они всё же пересекаются, и.. навечно, безумно, трагично, отклоняются друг от друга, удаляясь в глубины вселенной.
Какая судьба ожидает Аду? (дочку Лаврецкого и его жены). Лиза это понимала. А Лаврецкий? Это милый, милый, тургеневский «Левин», не понимал ничего и постепенно превращался в грустного призрака (занимая место ложно-умершей жены: пожалуй, это самый трансцендентный и спиритуалистичный роман Тургенева). Вот, кстати, прелестное название для романа Тургенева: Призраки. И звёзды в ночи и ветер, в сумрачных и одиноких переулках, и цветы у окна и письмо от любимой, подхваченное ветром… всё, всё призраки. Боже! Это же чистое безумие! От этого хочется разрыдаться, упав на колени, выронив томик Тургенева: два человека, созданные быть вместе, две бессмертные души, чья любовь была словно бы задумана на небесах.. не могут быть вместе. Словно вечность распинается и рвётся на части, на большие и меньшие вечности, и т.д. Где возможно такое, там возможна и гибель бога, окончательная: невозможность любви на земле, как мучительная невозможность бытия бога на земле, а может и не только на земле.
Сначала Лиза показалась мне эдаким милых комнатным растением, ангелом-ребёнком, не знающей жизни и судящих всех, по своему чистому сердечку: наивно и прекрасно. Как цветы на ветру.. Если душа не будет верна себе, своим высшим порывам, даже.. ошибочным, мир сорвётся во тьму, станет безобразным — без образа: утратит до конца, образ и подобие бога. В этом смысле, пронзителен крылатый эпизод в романе, когда Лаврецкий, перед Лизой и её щеголеватым ухажёром — Паниным, говорил о смирении перед правдой народной, земной. У Лизы — смирение перед правдой небесной. В тот миг, словно бы вышло замирение двух правд, словно кто-то незримый в том вечернем саду, пропел аллилуйя, любви. А может кто-то и правда, пропел? Буквально? Милый старик, учитель музыки — Лемм (заметьте, все на Л.: Лаврецкий, Лиза, Лемм: это всё ангелы бесприютные). Каким-то евангельским светом веет от страниц, где Лемм сочиняет свою осанну любви (в одиночестве на вечернем чердачке: лишь музыка, словно крыло ангела сияет в окне), а в этот миг, Лаврецкий и Лиза, сближаются душами, телами, судьбами, надеждами на будущее.. и самые звёзды, шелест листвы, словно бы тоже соучаствуют в этом единении счастья, как и музыка. Кажется, ещё чуть-чуть, и в мире станет возможен бог..
Сердце Лизы.. сердце влюблённой женщины, похоже на поплавок, с блаженным и сладостным натяжением, ушедшим на глубину, в звёзды и вечность (я не люблю рыбалки — рыбы, как и все животные, мои друзья, но я люблю смотреть как поплавок уходит на глубину: я просто цепляю вместо крючка, гладкую железочку с кормом, и вечером иду с любимой на реку, садимся на берегу, и, как нежные лунатики-сумасшедшие на свидании, говорим о любви, Тургеневе, жизни на далёких звёздах, и сердца наши уходят на глубину, как и поплавки. Вот бы и в любви не было таких крючков и боли!!).
Боже мой! Как мне хотелось, чтобы Тургенев.. сошёл с ума, при написании романа, когда над деревьями ночного сада, где на лавочке, у ног Ви.. Лизы, на коленях стоял Лаврецкий: вдруг, просиял бы свет над садом и.. приземлились бы инопланетяне и забрали бы несчастных влюблённых на далёкую, сиреневую планету, оставив их там для любви вечного счастья. Боже! Ну невозможно же со спокойным сердце — оно у меня и так, разбито! — и без слёз, читать о том, какой ад уготован их любви! Иногда я не понимаю тех романтиков, которые просто плачут при чтении книг или просмотра фильмов. Им становится легче, и даже как-то.. приятнее на сердце. Если бы после просмотра фильмов «Мелочи жизни» (Клод Соте), «Воспоминание о прекрасном» (Брайтмана), или после прочтения Дворянского гнезда, у меня под рукой был револьвер — я бы не думая, приставил дуло к груди и выстрелил. Рядом было только телефон. Набрал номер любимой.. гудки, словно крутится «барабан». Приложил сначала к виску, как положено, а потом — к сердцу. Трубку не взяли и я зачем-то остался жить.. А жить без любимой, это порой хуже чем смерть, правда, Иван Сергеевич? Правда, Лиза?
Не знаю.. если существует ад любви, то в нём бесплатно, на входе, раздают этот роман Тургенева. И как же потрясающе Тургенев использует нравственную акустику ада, в доме Лизы, куда Лаврецкий сошёл, словно Орфей: тётушка хочет примирить его с женой.
- Я желаю, чтобы вы меня простили — проговорила Варвара Павловна.
- Она желает, чтобы вы её простили — повторила Марья Дитриевна.
- И не для себя, для Ады — кротко прошептала Варвара Дмитриевна.
- Не для неё, для вашей Ады — повторила Марья Дмитриевна.
Для нас, свободных людей 21 века уже во многом не понятны тем муки и непреодолимые стены обстоятельств, о которые разбивались в романе, сердца. А для людей 26 века, покажутся безумием и нелепостью — наши «свободы» и то, как мы глумимся над любовью, как порой дети глумятся над милыми животными, ангелами, посланными нам, людям, для красоты и милосердия. Есть лишь любовь в этом мире, а всё прочее — призраки и суета. Любовь - божий дар, и она даётся лишь раз в жизни, и то, не всем. И если сердце не отдаётся любви полностью, оглядываясь на что либо, словно Орфей, она становится призраком и утрачивает мир и себя и.. любимого человека.
Пожалуй, это самый экзистенциальный и трагичный роман Тургенева, со спиритуалистическим самоубийством: невозможность счастья и любви на земле, почти равна невозможности бога на земле: всё равно что приставить тёмный холодок револьвера, к виску неба: путь Лаврецкого. А Лиза? С одной стороны (…… тут должен был быть чудесный и умный абзац. Но его нет, простите. Просто я пишу рецензии от руки, в тетради. Сейчас стал переписывать в ноут и.. не смог разобрать свой почерк. Когда мне очень грустно, он странно меняется и словно бы пятится куда-то в «тёмный лес»). С другой стороны, эта тропка Лизы к покаянию и богу, словно бы заросла тернием звёзд. Лиза стала Карениной наоборот: бросилась бессмертной любовью, под несущийся поездом — храм. Интересно.. сознавал ли она, что её поступок станет цепной реакцией, к гибели многих людей? Потому что убить любовь, отречься от любви — ещё более тяжкий грех, чем убить человека: потому что любовь — бессмертна, а душу мы не убиваем в убийстве. По сути, выбор Лизы, был такой же нравственной ложью, как и у Лаврецкого: мог ли он уйти в монастырь вслед за любимой? Мог. Я бы ушёл. За любимой, хоть на край света, хоть на луну. Мягко говоря.. странный бы из меня вышел монах. Быть может меня и любимую, выгнали бы из монастыря.. А могла ли Лиза иначе? Со стороны то всё кажется лёгким. Это была её «маленькая смерть», т.к. она не могла жить без любимого.
Интересно, что снилось Лизе по ночам? Как её тело, тихо приподымается над постелью в своей маленькой келье, залитой лунным светом. Перед Лизой, расступается потолок, становясь блаженно-прозрачным, и ночной ветерок ласково целует её лицо, тихий свет звёзд, целует её бледные руки на груди.. Сама любовь покидает этот безумный мир, в котором любовь не нужна. Если бы Боттичелли жил в 19 веке в России, он бы написал нечто подобное, и это было бы ещё более величественно и прекрасно, чем Афродита, выходящая из пены морской.
«Накануне» kitobiga sharhlar, 104 izohlar