Kitobni o'qish: «Элита. Взгляд свысока»

Shrift:

Серия «Все люди – разные»

Оформление – Элина Кунтыш

Глава 1

В кармане припадочно затрясся телефон. Настя только-только уснула, спала беспокойно, поскуливала во сне, хмурилась… Ее сейчас не следовало бы оставлять одну. Но Хозяйке говорить об этом бесполезно, Хозяйка вряд ли помнит, что у нее есть дочь. Это даже и хорошо, по крайней мере, ребенок огражден от влияния этой идиотки. Почти огражден. Во всяком случае, что касается Александры, то уж она-то делает все возможное, чтобы ребенок с матерью встречался как можно реже. Но время от времени в тараканьих мозгах Хозяйки что-то перемыкало, и тогда она вдруг решала, что пора заняться воспитанием дочери. Или – чаще – ее гардеробом. Или – реже – ее здоровьем. Тогда Хозяйка звонила Александре и приказывала привести Настю. Почти всегда звонила именно тогда, когда Настя спала, обедала, занималась уроками или болела. Среди ночи тоже звонила. Хозяйка не очень понимала разницу между ночью и днем. В самом начале Александра сдуру два раза выполняла Хозяйкины приказы. Потом – сдуру же – пыталась что-то объяснять. Потом научилась эти приказы аккуратно обходить. Или даже не очень аккуратно. Выбор метода зависел от того, что Хозяйка в тот момент предпочла: обкуриться, нанюхаться или нализаться какой-нибудь дряни. Из огромного количества всякой дряни, хранившейся в ее личном баре, Хозяйка предпочитала виски с кока-колой.

Александра вышла из детской, прикрыла дверь и вынула из кармана припадочный телефон.

– Александра, зайдите ко мне. Я в своем кабинете, – светским голосом сказала Хозяйка и отключилась.

Хозяйкин светский голос поразил Александру в первую же встречу. Он вообще почти всех поражал. После замужества Хозяйка стала брать уроки дикции. Или сценической речи? В общем, преподаватель из какой-то фирмы, специализирующейся на обучении тараканих, набежавших на запах денег и блеск бомонда откуда-нибудь из-под райцентра с поэтичным названием Заподлюкино, в свое время объяснил Хозяйке, что говорить «хто», «ды прям» и «шо такое» не следует. И матом ругаться в обществе не следует, особенно в обществе людей, от которых зависит бизнес мужа. Еще не следует слишком широко открывать рот, когда ешь, говоришь и смеешься. А то заметны железные зубы. Могут не понять. И тараторить взахлеб, брызгая слюной, тоже не следует.

Может быть, преподаватель объяснил и то, что делать следует, но вряд ли Хозяйка могла запомнить сразу такой объем информации. А то, что запоминала, применяла на практике не всегда. Но когда применяла – вот тогда и поражала всех своим светским голосом: говорила, сжав зубы, странно артикулируя одной нижней губой, в самых неожиданных местах фразы понижая и повышая голос, и при этом время от времени цыкала зубом. Правда, железные зубы она заменила фарфоровыми. Хотела заменить и остальные, но сначала все как-то некогда было, а потом решила, что и так ничего. А что немножко желтые и слегка кривые – так это почти незаметно, если рот не очень широко открывать. Главное – не болят пока, так что зачем без пользы деньги тратить?

Хозяйка не любила тратить деньги без пользы. Хозяин из-за каких-то пустяков время от времени блокировал ее счет, и ей приходилось страшно экономить буквально на всем, чтобы денег хватало на полезные траты. Даже был случай, когда она почти неделю не покупала себе ни одежды, ни обуви, ни украшений, потому что опять осталась на мели, с какой-то незначительной мелочью наличными. Мелочи едва хватало на самое необходимое – на кокаин и на визажиста. Хозяин целую неделю держал ее на голодном пайке. Хозяйка даже собралась уже желтый бриллиант своей Дашке продавать. Но обошлось. Хозяин ее вовремя простил.

Из-за двери кабинета доносились невнятные стуки и шорохи и внятный мат. Светским голосом. И запах из-под двери шел какой-то странный. Скорее всего – нализалась. А потом опрокинула несколько бутылок разной дряни из своего личного бара. А потом от расстройства распотрошила свой НЗ и еще и накурилась. После той страшной недели жесткой экономии у Хозяйки появилась привычка всегда держать в доме стратегические запасы травки. А может быть, воскресла старая привычка к запасам. Кухарка говорила, что в первые месяцы замужества Хозяйка сама закупала продукты – всё больше консервы, макароны и крупу – и требовала, чтобы к зиме насолили огурцов, наквасили капусты и наварили варенья. Все это стояло в подвале два года, прокисло, зацвело и засахарилось, а потом Хозяйка приказала отдать запасы в детский дом.

Александра звонко постучала кольцом по бронзовой ручке двери и стала ждать. Она всегда ждала, когда ей разрешат войти. Хозяйка эту ее привычку ненавидела. Но это было по правилам – входить только после разрешения. Против правил Хозяйка ничего поделать не могла. Александра этим время от времени пользовалась. Любую Хозяйкину дурь, направленную на ребенка, можно было без особого труда дезактивировать заявлением «нет, это будет нарушением этикета». Больше всего в жизни Хозяйка боялась нарушить этикет. Все остальное нарушала не задумываясь. Вернее – даже не замечая.

Телефон в кармане опять затрясся в припадке служебного рвения. Александра неторопливо вынула его и какое-то время смотрела на экран: ХОЗЯЙКА-1. На экране этого телефона ничего другого никогда не появлялось. Служебный. У всех в доме были такие телефоны. По ним никто не имел права никуда звонить. По ним только отвечали. Хозяйке-1.

– Ксения Леонардовна, я здесь – суховато сказала Александра в трубку.

– Александра, вы можете войти, дверь отпёртая, – светским голосом ответила трубка.

Отбой. Мат за дверью. Всё-таки, скорее всего, нализалась. Когда нанюхивается – поет или смеется. Впрочем, неизвестно, что хуже. Все хуже.

Александра толкнула дверь, переступила порог и остановилась, не решаясь ни дверь за собой прикрыть, ни еще хоть один шаг сделать. В комнате стояла плотная удушливая вонь. Похоже, Хозяйка вылила на ковер все запасы духов, дезодорантов, лосьонов и лака для волос. Запасы у нее были колоссальные. На столе, на диване и на полу валялось десятка три флаконов, флакончиков и флаконищ. Хозяйка предпочитала покупать пол-литровые бутылки дорогих духов. Ее Дашка как-то подсчитала, что большая бутылка обходится дешевле, чем двадцать маленьких. Почти на семь долларов. Количество товара одно, а цена разная. С тех пор Хозяйка экономила по семь долларов на каждом поллитре духов. На десяти литрах – почти полторы сотни. Хозяйка любила экономить. Наверное, сейчас она избавлялась от старых запасов, чтобы закупить новые десять литров. Еще почти полторы сотни сэкономить.

Хозяйка сидела на диване и сосредоточенно разглядывала обложку какого-то глянцевого журнала. Хмурилась. Глянула исподлобья, подвигала нижней губой, сказала светским голосом:

– Входите, входите. Я вас жду. Дверь закройте. И сядьте. Я не намерена все время голову задирать.

Не намерена… Новое слово в лексиконе. Наверное, в журнале вычитала. Все новые слова Хозяйка вычитывала в глянцевых журналах.

– Ксения Леонардовна, здесь чрезвычайно душно, – брезгливо заметила Александра. – Боюсь, при закрытой двери я не сумею дышать. Сначала следовало бы открыть окно.

Ее брезгливость, чопорность, холодную отстраненность и некоторую надменность Хозяйка очень ценила. Считала это признаком аристократизма. В глубине души побаивалась и иногда пробовала подражать. Для поддержания сложившегося имиджа Александра время от времени слегка надменничала или элегантно хамила. Аристократизм по определению исключал хамство, даже самое элегантное. Но Хозяйка об этом не догадывалась. Она считала, что если хамят – то имеют на это право. Сама хамила по праву Хозяйки-1. А за Александрой признавала это право по факту происхождения. Гостям рассказывала: «У меня одна княгиня работает. Такая стерва, настоящая аристократка».

– Ды прям, душно…

Хозяйка подергала пухленьким носом, слегка свернутым в сторону. Говорят, раньше нос был свернут в сторону гораздо больше. После пластической операции Хозяйка потребовала, чтобы нос подвинули еще ближе к середине, но хирурги объяснили ей, что в таком случае будет очень заметно, что рот тоже на боку. Рот передвинуть к середине лица никак невозможно, потому что вся нижняя челюсть ассиметрична. Можно, конечно, попробовать ее перекроить, но результат не гарантируется. Хозяйка не поверила, поехала в Швейцарию. Там ей сказали то же самое. От операции не отговаривали, но заломили такую сумму, что Хозяйка сказала светским голосом: «Совсем оборзели». Вернувшись домой, неделю обзванивала всех знакомых и с гордостью называла эту сумму, добавляя светским голосом: «Ну, что ж, недорого».

– Ды прям, душно, – сказала Хозяйка, дергая носом. – Но если хотите, можете открыть окно.

Александра стояла неподвижно и смотрела непонимающе. Хозяйка поджала губы, пошарила руками вокруг себя, нашла среди флаконов мобильник и стала долго и неуклюже искать нужный номер. Ногти мешали. Наконец нашла. Ответа ждала три секунды, но успела за это время шепотом сказать: «Падла, сука, шалашовка, уволю, шлюха, блин», – и, без паузы, громко:

– София, зайдите ко мне. Я в своем кабинете.

Почти сразу за спиной Александры тихо зашлепали резиновые подошвы, она, не оглядываясь, посторонилась, и в комнату заглянула Соня:

– Ксения Леонардовна, я пришла. Чего сделать надо?

– Стучаться надо! – рявкнула Хозяйка.

– Извините, – испуганно сказала Соня, вытаращила глаза и старательно постучала по косяку костяшками пальцев. – Дверь-то открытая, вот я и забыла…

– София, у вас склероз? – светским голосом осведомилась Хозяйка. Еще и светское лицо сделала. Тяжелое зрелище. – Откройте окно.

– Сию минутку!

Соня заспешила к окну, ловко переступая через валявшиеся на полу банки и флаконы, раздвинула тяжелые темно-зеленые шторы и оглянулась на Хозяйку. Та сидела, опять уткнувшись в глянцевый журнал, и на Соню не смотрела. Она не любила смотреть на молоденьких и хорошеньких девушек.

– Настежь открой, – негромко подсказала Александра холодным голосом и подмигнула Соне. – Обе створки. Пошире.

– Сию минутку! – Соня подмигнула Александре и распахнула окно. – Ксения Леонардовна, пустую посуду вынести? Из-под одеколона-то?

– Ничего не трогайте! – Хозяйка подняла кривоватый нос от журнала, щуря глаза от ломившегося в комнату солнца. – Одеколон! София, вы в своем уме?.. Можете быть свободны. Закройте за собой дверь.

– Сию минутку! – Соня, старательно обходя пустую посуду, пошла к выходу. Поравнявшись с Александрой, скроила смешную физиономию, вышла и закрыла дверь.

– Деревня, – сказала Хозяйка, с ненавистью глядя на дверь, и потерла пальцами виски. Лакированные волосы довольно громко скрипели под лакированными ногтями. – Лимита. Понаехало в столицу всякой шушеры…

Соня была коренной москвичкой, из профессорской семьи, все ее предки были коренными москвичами и профессорами – и папа, и мама, и оба дедушки, и одна бабушка, и даже кто-то из прадедов… Соня окончила мединститут и до декрета успела немножко поработать. А теперь писала кандидатскую, потому что с двухлетней Олей сидела бабушка, так что же время терять? У Хозяйки она работала ради денег. Даже простые горничные получали в этом доме раза в два больше, чем в любом другом. Всё это Хозяйка знала, служба безопасности ее мужа тщательно проверяла всех, кто появлялся в доме.

Служба безопасности не знала темы Сониной диссертации, поэтому и Хозяйка ее не знала. А всё остальное знала. Гостям рассказывала: «У меня профессорша одна работает. Такая криворукая, даже пыль как надо не сотрет».

– Ну, шо ж теперь, – сказала Хозяйка и цыкнула зубом. – Хто-то должен и горшки мыть… Александра, сядьте уже куда-нибудь. Хоть вон на то кресло. Я хотела с вами… посоветоваться.

Посоветоваться. Что-то новенькое. Хозяйка никогда ни с кем не советовалась, кроме своей Дашки.

Александра, отодвигая ногами с пути флаконы, прошла к креслу, вынула из него и поставила на стол еще три полупустых флакона, села, выпрямив спину и положив сцепленные руки на колени, и внимательно уставилась на Хозяйку. Нет, кажется, Хозяйка сегодня еще не успела нализаться. Возможно, даже и не курила. И не нюхала – это совершенно точно. Сегодня гостей пока не было, а в одиночестве Хозяйка никогда не нюхала. Она считала, что в одиночестве нюхают только наркоманы. А она не наркоманка, она просто за компанию… Вчера – то есть сегодня ночью – была хорошая компания, ее Дашка с двумя новыми модельками. Потому Хозяйка до сих пор и шмыгает кривоватым носом и щурится на солнечный свет.

– Александра, вы как душитесь?

– Я не пользуюсь духами, – сдержанно ответила Александра, шевельнула кистями рук и мельком глянула на часы. Без всякой демонстрации, практически незаметно.

Хозяйка заметила. Глубоко задумалась. Решала, что сделать – спросить светским голосом, куда Александра спешит, или продолжать советоваться. Решила продолжать. Цыкнула зубом, дернула носом, раздраженно полистала журнал:

– Сами не знают, чего пишут. Кто чего… В прошлый раз писали, что на себя брызгать нельзя, только мимо. А потом в облаке ходить. А перед этим писали, что надо на руки и за ушами… А теперь вот пишут, что надо в туфли брызгать. Кто хоть в этих журналах работает? Вообще информацию не проверяют. У нас бы за такую брехню живо премии лишили. Никаких профессионалов нигде не осталось.

Хозяйке в молодости довелось почти полгода поработать корреспонденткой какой-то ведомственной многотиражки. Своим славным журналистским прошлым она очень гордилась.

Александра молча слегка склонила голову. Да, мол, согласна. Не осталось профессионалов.

А как они могли уцелеть? Остались только профессиональные убийцы, воры и шлюхи. Во всех остальных видах деятельности профессионализм не востребован.

– Вы посмотрите на эту рожу! Это модель?! – Хозяйка потрясла журналом и протянула его Александре.

Александра не шевельнулась. Хозяйка поднялась, подошла, отпихивая тапками пустую посуду из-под одеколона, бросила журнал на шахматный столик, стоящий рядом с креслом, и, обессиленная такой физической нагрузкой, тяжело свалилась в кресло, стоящее с другой стороны столика. Александра слегка повернула голову и без интереса взглянула на обложку журнала. Модель как модель. Не хуже других. Вернее – точно такая же, как все остальные модели. Стандартное личико, загримированное под куклу Барби. Пустенькие глазки, жиденькие волосики, ничего не выражающая улыбка. Лет шестнадцать, наверное. К двадцати – сопьется. Или снаркоманится.

– Надо делать журнал, – совсем уж светским голосом заявила Хозяйка. И лицо сделала совсем уж светское. Господи помилуй… – Надо делать свой журнал. Для настоящих… для настоящих… э-э… для настоящей элиты. Для нашего круга. Его будут делать профессионалы. Чтобы никакой лажи, только проверенная информация. И никаких неизвестных мочалок на обложке. Только самые известные! Только суперстар! Журнал будет дорогой. Самый дорогой из всех. Не каждому по карману. Никаких демократических цен. Недоступность – вот наш девиз… то есть слоган. В общем, чтобы всякое чмо не хватало. И тираж совсем маленький, тысячи три, только для самой верхушки. А прибыль – за счет рекламы. У нас будет самая дорогая реклама. Квадратный сантиметр – пятьсот долларов! Или даже тысяча… Надо потом обдумать как следует, это вопрос принципиальный. Как вам идея?

– Я в этом ничего не понимаю, – равнодушно сказала Александра.

– Зато я понимаю, – с законной гордостью ответила Хозяйка. – У меня есть опыт работы в средствах массовой информации. Редакторство я беру на себя. Но мне будут нужны подходящие кадры. Александра, я вам предлагаю должность консультанта в моем журнале.

Нет, всё-таки накурилась, наверное.

– У меня другая профессия, – напомнила Александра. – И у меня уже есть работа.

– Ой, ну прям – профессия! – Хозяйка спохватилась, замолчала, подергала носом и примирительно сказала почти человеческим голосом: – Я и не говорю, чтоб работу бросать… Консультант – это так, как бы между делом. И деньги будут дополнительные… Много. Примерно столько же.

– Я не представляю, в какой области могу быть консультантом.

Александра опять мельком глянула на часы. Через полчаса Настя, наверное, проснется. Конечно, Нина Максимовна проследит, чтобы все было в порядке, но Нину Максимовну Настя не очень-то слушала. Даже когда здоровая была – и то начинала капризничать по любому поводу. А когда болела – вообще не подпускала няню близко и начинала плакать. Это было странно, потому что Нина Максимовна относилась к девочке хорошо. Даже очень хорошо, если сравнивать с двумя предыдущими нянями. Александра никак не могла понять, в чем тут дело. Надо бы наконец-то заняться этой загадкой вплотную. Может быть, никакой особой загадки и нет. Может быть, Насте не нравится запах новой няни. У Насти удивительная реакция на запахи, большинство из них действуют на нее неопосредованно – какие-то вызывают головную боль, какие-то улучшают настроение, какие-то раздражают, какие-то даже пугают…Александра не сразу это поняла, а когда все-таки поняла – тут же стала искать врачей, которые могли бы этот феномен объяснить. Оказалось, что это не такой уж и феномен. На многих людей запахи действуют так же. Просто с разной силой. Некоторые вообще не замечают разницы между «Кензо» и ацетоном, но, тем не менее, не различаемые ими запахи и на них действуют по-разному…

Может быть, это концентрированная смесь ароматов нескольких десятков разных духов на Хозяйку так подействовала? Или все-таки накурилась? Или цитирует что-то из своих любимых глянцевых журналов? Странные вещи говорит.

– Женщина должна быть независимой! – вдохновенно говорила Хозяйка. – Прежде всего – в финансовом смысле… плане… то есть не ждать, когда муж кость кинет, а самой зарабатывать, самой! Чтобы свои деньги были! И тратить их… как хочется! Безо всякого контроля, твою мать! Женщина должна быть свободной! А не чтобы каждый тут чеки проверял! Две тыщи – дорого! А кто говорил, чтобы на рынках не брала?! Блин! Да у моей Дашки ни одной тряпки дешевле двух тыщ! Потому что сама зарабатывает! Никому отчет не дает!

Хозяйка разволновалась, вылезла из кресла, принялась метаться по комнате, пиная грязными тапками с зачуханными помпонами попадающиеся на пути флаконы и машинально вытирая ладони о несколько уменьшившиеся после прошлой липосакции бока. Старая линялая футболка на боках стала уже заметно темнее… Ну, понятно – Хозяин опять задавал бестактные вопросы по поводу не подтвержденных чеками покупок. Хозяйку мучает призрак недели жесткой экономии.

– И вообще я соскучилась по настоящей работе, – заявила Хозяйка, села на диван, выпрямила спину, положила сцепленные замком руки на колени и пошевелила нижней губой. Успокоилась. – Я свое дело знаю. Я все-таки профессионалка. И людей я понимаю. Да, да, я понимаю людей. И умею выбирать именно тех, кто мне нужен! Ведь вы со мной согласны?

Александра опять молча слегка наклонила голову: согласна, мол. Почему бы и не быть согласной с очевидными вещами? Хозяйка действительно выбирала тех, кто был ей нужен. В мужья она выбрала Хозяина, в лучшие подруги – свою Дашку, в визажисты – Вову-дорогого, в горничные – профессорскую дочку, в бонны для дочери – княгиню. Якобы. Который час? Скоро проснется Настя.

Хозяйка опять заметила, как Александра глянула на часы. Беспокойно поёрзала, дернула носом, цыкнула зубом. Видимым усилием задавила в себе раздражение, сказала светским голосом:

– Мой выбор не случаен. Кто лучше вас знает этикет и… и все остальное? Вы будете прекрасным консультантом, Александра, я совершенно уверена в этом. Подумайте над моим предложением, серьезно подумайте.

– Хорошо, я подумаю. Я не уверена в своих… возможностях в качестве консультанта, но в любом случае спасибо за предложение. Я расцениваю это как знак доверия.

Александра поднялась, опять слегка кивнула и направилась к двери, брезгливо обходя флаконы, как комья грязи. У самой двери услышала невнятное бормотанье за спиной, обернулась, подняла брови и сделала внимательное лицо.

– А почему это вы не душитесь… не пользуетесь духами? – спросила Хозяйка со странным выражением – с подозрением и надеждой одновременно. – Для вас это дорого… э-э… вы не можете себе позволить, да? Конечно, всякой дешевкой вы бы не стали… А такие – это пятьсот баксов… э-э… долларов. Тут еще почти половина осталась. Возьмите, чего там. Вам понравится. Такой гламурненький запах… Моя Дашка говорит, что это хит сезона. Все жены олигархов ими душатся… э-э… пользуются.

– К сожалению, я не могу принять ваш подарок, – бесстрастно сказала Александра. – Я действительно не могу позволить себе духи. Анастасия остро реагирует на посторонние запахи.

– Да? – удивилась Хозяйка. – А-а… Ну, тогда конечно… А что она сейчас делает?

– Спит. – Александра посмотрела на часы уже демонстративно. – Через несколько минут должна проснуться.

– Чего это она так долго спит? – еще больше удивилась Хозяйка. – Ложится поздно?

Кажется, она всерьез думает, что ребенок может так поздно ложиться, что потом спит до половины четвертого. Безумие.

– Анастасия соблюдает режим, – совсем уж бесстрастно доложила Александра. – Вовремя ложится и вовремя встает. После обеда спит обычно полтора часа. Если болеет – несколько дольше.

Хозяйка покивала, подергала носом, пошевелила нижней губой и не очень уверенно спросила:

– Ну, как она сейчас?.. И вообще?..

Интересно, что она имела в виду? Может быть, просто забыла, как выглядит дочь, и теперь ждет, что ей тут словесный портрет начнут составлять?

– Спасибо, хорошо, – поблагодарила Александра. – Анастасия уже выздоравливает.

– Так она болела, что ли?! – Хозяйка всполошилась, вскочила с дивана, попятилась подальше от двери и даже руки к груди прижала. Вон как переживает, подумать только… Допятилась до письменного стола, наткнулась на него шедевром липосакции и испуганно сказала: – Так надо же врача вызвать!

– Врач был. Вчера и сегодня. Определил аллергию.

– Это заразно?

Вот в чем дело-то… Заразиться боится – вот и все ее переживания.

– Нет, – едва скрывая внезапно возникшее чувство сожаления, сказала Александра. – Аллергия на запах цветущего кактуса. Цветок пахнет гниющим мясом. Пришлось его срезать и сжечь.

Она пару секунд ждала реакции, потом отвернулась, взялась за ручку двери и только тогда услышала за спиной:

– Можете быть свободны, Александра.

Можете быть свободны! Ох, если бы она могла быть свободна… Когда-то давно, целую жизнь тому назад, она говорила почти те же слова матери: «Ты ведь можешь быть свободна! Просто уйди – и всё!» Мать смотрела на нее спокойным взглядом и говорила спокойным голосом: «Вряд ли ты сейчас сумеешь меня понять, Александра. Было бы славно, если бы ты так никогда и не сумела меня понять. Бог даст, получишь диплом – и будет у тебя другая работа».

Диплом Александра получила, да толку-то от этого диплома… У нее оказалась та же работа, что была у мамы. И у бабушки. И у прабабушки. В разное время их называли по-разному – учительницей, няней, гувернанткой… Александру Хозяйка назвала бонной. Такое гламурненькое слово. Всегда можно небрежно упомянуть в обществе: «У меня бонна – княгиня. Четыре языка знает. И музыку, и рисует, и танцы, и хорошие манеры… Профессионалка».

Александра вовсе не была княгиней. Княгиней была ее прабабушка, Александра Павловна Комиссарова, первая из рода потомственных гувернанток детей новой элиты. Главным образом – партийной элиты. И военной. Иногда попадались какие-то литераторы или ученые, но они тоже были из новых. И фамилия у Александры Павловны была вовсе не Комиссарова, у княгини была какая-то нормальная княжеская фамилия, которую правнучка не знала. Внучка и дочка наверняка тоже не знали. Знали бы – не уцелели бы. Фамилию Комиссарова княгине дал ее первый хозяин, уголовник Федя Клейменый. Сначала он застрелил князя, мужа Александры Павловны, потом выбрал из княжеского добра то, что и самому пригодится, потом прихватил и девятнадцатилетнюю княгиню – эта уж точно пригодится, вон какая барынька, прямо картина писаная, даже и жалко такую красотулю сразу в расход, – а потом погрузил добычу на телеги, а княжескую усадьбу поджег. Потом уголовника Федю Клейменого назначили комиссаром, он вышел в большие люди, в «высшие эшелоны власти», стал бриться каждый день, хотя бы раз в неделю – мыться, привык проверять, застёгнуты ли штаны, даже читать научился… Присмотрел хорошую квартиру, пристрелил хозяина, старого врача, – наверняка буржуев лечил, контра, – поселился в этой квартире, пользуясь только кухней, а княгиню Александру Павловну поселил в кабинете с зарешеченным окном. Держал под замком. Убежать было невозможно. Из прежней квартиры – полуподвальной комнатки с застекленной щелью вместо окна под самым потолком – тоже невозможно было убежать. Уходя, комиссар закрывал комнату на замок. Оставлял ведро воды и полбуханки хлеба. На всякий случай, вдруг у него заседание какое-нибудь на пару суток или опять ответственная командировка с заданием «красный террор». Контры-то много еще осталось, разве за один день всех перестреляешь… Да если даже и за два дня не управится, так и ничего, не помрет княгиня с голоду. Красный пролетариат до революции всю жизнь под гнетом кровопийц страдал, так вот пусть теперь и княгиня пострадает. Будет знать, как угнетать народные рабоче-крестьянские массы. Александра Павловна всю свою девятнадцатилетнюю жизнь провела за границей, по-русски говорила с акцентом, вышла замуж в Париже, и перед самой февральской революцией молодой муж повез ее в Россию кружным путем, в обход всех фронтов, – позвал старый князь, собрался умирать, хотел попрощаться. Старого князя молодые в живых уже не застали, зато застали самое начало бунта – того самого, бессмысленного и беспощадного. Александра Павловна всё удивлялась, почему полиция в конце концов не наведет порядок. Она ничего не понимала про народные рабоче-крестьянские массы, и типичного их представителя Федю Клейменого искренне считала буйнопомешанным, сбежавшим из сумасшедшего дома.

Однажды, оставшись в полуподвале одна, попробовала позвать кого-нибудь на помощь. Влезла на шаткие дощатые козлы, заменявшие стол, ручкой поварешки – ножи Федя ей не оставлял – с трудом отковыряла окаменевшую в щелях замазку, срывая ногти и в кровь обдирая руки, вынула узкую продолговатую раму, закрывающую узкое продолговатое окно – и чуть не потеряла сознание от холодного сырого воздуха, обрушившегося на нее внезапно и тяжело, как водопад. Воздух пахнул весной. В нем было много запахов, и довольно противных тоже, но в нем был кислород. Воздух пах жизнью, а княгиня в этом полуподвале уже забыла, как пахнет жизнь. Этот запах внушал надежду. Те, кто живет на свободе, в этом воздухе, в этом запахе, – они, конечно, все нормальные! Они обязательно помогут ей, спасут ее от буйнопомешанного комиссара, позовут полицию, взломают дверь, выведут ее из этой ямы на белый свет, на чистый воздух, на этот пахнущий жизнью воздух…

Княгиня отдышалась, пристроила вынутую раму на козлах, вытянулась изо всех сил к узкой щели окна и, цепляясь ободранными пальцами за щербатый край проема, отчаянно закричала:

– Помогите! На помощь! Кто-нибудь! Пожалуйста, господа, помогите мне!

Она долго кричала. Почти совсем охрипла и очень замерзла. С трудом слезла с козел, сняла с деревянных нар грязное колючее одеяло, завернулась в него, стараясь не дышать, – от одеяла несло вонью буйнопомешанного комиссара Феди Клейменого, – и опять полезла на козлы, уже не надеясь, что ее кто-нибудь услышит. Но хоть подышать немножко запахом жизни… Мимо окна по тротуару застучали шаги – твердые, уверенные, широкие шаги молодого, сильного мужчины. Может быть, военный? Военные всегда приходят на помощь тем, кто попал в беду.

– Помогите! – закричала она из последних сил, цепляясь окоченевшими пальцами за проем окна. – Умоляю вас! Сударь, помогите, пожалуйста! Я умираю…

Шаги смолкли, в проем окна посыпался какой-то мусор, на плечо ей шлепнулся ком сырого грязного снега, и молодой, веселый, слегка гнусавый голос – близко, наверное, говоривший к самому окну наклонился, – спросил:

– А шо ета, а? Баба или ишшо хто? Или кошонок мявчить? Ей, кошонок! Ты шо мявчишь? Свалилси? А вот не лазь в чужуя фатеру! Кысь – кысь – кысь… Ихде ты тама?

На княгиню посыпался еще какой-то мусор и комья сырого снега, а потом в проеме показалась рука – широкая мужская рука с растопыренными пальцами. Княгиня вцепилась в эту руку обеими своими руками и отчаянно заговорила, захрипела сорванным голосом, стараясь только не разрыдаться:

– Это я! Это не котенок, это я… Пожалуйста, спасите меня… я умираю! Меня держат взаперти… Ах, боже мой, я так давно не видела неба… Сударь, вы добрый человек, я это чувствую, вы готовы даже котенку помочь… Помогите же мне! Этот сумасшедший закрывает меня здесь на замок, иногда даже хлеба не оставляет, я голодаю, а ведь у меня будет ребенок! Боже мой, разве так можно с живыми людьми…

Она не сразу заметила, что рука исчезла, а она опять цепляется за выщербленный проем окна. И говорит, говорит, говорит что-то неизвестно кому… И неизвестно на каком языке. Вот только что, кажется, что-то сказала по-французски.

– Та-а-ак… – протянул голос за окном. – Значица вона шо… Эт-та же ж… Аха. Эт-та ты хто ж такая? Эт-та же ж ты шпиёнка немецкая, а?!

– Нет, нет, что вы! – испугалась княгиня. – Я русская! И предки у меня все русские! И муж русский… был. Но этот сумасшедший его убил… А меня здесь запер. Помогите мне! Я взываю к вашему великодушию… Надо сообщить в полицию… Вы благородный человек, сударь, я же чувствую…

– Хто блаародный? – Этот, за окном, почему-то рассердился. – Ах ты, контра! Ах ты, контра недобитая! Ах ты, шмара немецкая! Полицию ей позвать!!! Я те покажу полицию!!!

На голову княгини опять посыпалась какая-то грязь, она невольно отшатнулась в сторону, отцепила сведенные судорогой пальцы от оконного проема и наклонилась, пытаясь стряхнуть с себя мокрую и холодную мерзость.

И это ее спасло.

Прямо над ее головой один за другим раздались два выстрела, оконная рама, лежавшая на козлах, подпрыгнула и с грохотом свалилась на пол, осколки стекла со звоном брызнули в разные стороны, а поварешка, как живая, шарахнулась в угол, под топчан.

Княгиня, согнувшись и закрыв голову руками, стояла на козлах, прижимаясь к стене и стараясь не шевелиться и даже не дышать.

Сверху опять что-то посыпалось.

– Ну шо, а? Хошь полицию? – злорадно спросил голос опять очень близко, прямо в оконный проем. – Эй, контра! Сдохла? Вот так! Аха. Я ваших, поди, уже сотню в расход пустил. Как ихде встрену – так и шлепну. Уй, беда – бомбы нет… Бомбу бы ей туды – и усё, именем революции! Аха.