Kitobni o'qish: «Держите огонь зажженным»

© И. Дегтярёва

© ИП Воробьёв В.А.

© ООО ИД «СОЮЗ»

* * *

Басир Азар умел устраиваться. В самые жаркие часы в Багдаде, когда в парикмахерскую не совались ни постоянные, ни случайные клиенты, он сам садился в старое кресло, где брили и стригли, оно слегка напоминало зубоврачебное и происхождение свое вело еще со времен Фейсала¹, пережило все военные перипетии, выглядело потрепанным от немилосердной эксплуатации, но все еще монументальным, особенно по сравнению со вторым креслом, современным и казавшимся куцым на фоне этого троноподобного седалища.

Ноги в драных пыльных шлепках Басир ставил на металлическую приступку, отполированную подошвами клиентов до зеркального блеска, на широкий подлокотник водружал стаканчик с чаем и шуршал газетой «Аль-Машрик».

Под высоким потолком вращал кривоватыми лопастями вентилятор. Распахнутая дверь и открытое окно в подсобной комнате должны были создавать сквозняк, но нагоняли внутрь пыль с улицы и запахи приправ с близкого рынка.

Кабир Салим, которого в России зовут Петр Горюнов, изнывал от сорокаградусной жары и безделья. Он лежал на половике на полу в соседней с парикмахерским залом комнате. Во-первых, таким образом пытался охладиться, хотя кафельный пол не источал прохлады, а во-вторых, после контузии, полученной Петром несколько месяцев назад в Сирии, болела спина, и боль отступала только после лежания на ровной и твердой поверхности. Продавленная оттоманка времен все того же Фейсала, стоящая в комнате, никак не обладала этими характеристиками – поверхность ее была кочковатая и пахла давно вытравленными клопами.

Басир читал передовицу на последней странице. Глядя на это, Горюнов невольно вспомнил, как при подготовке в командировку в Ирак, много лет назад, его учили брать газету или книгу как положено – задней обложкой кверху. И листать от последней (для европейцев) страницы к началу. В какой-то момент, когда Петр ехал в московском метро, поймал себя на том, что пытается читать газету не только с конца, но и справа налево, ничего не понимая в получившейся абракадабре. Он вживался в обычаи и манеру поведения долго и мучительно, словно его заставили надеть правый ботинок на левую ногу и так ходить. Однако со временем привык. А приехав впервые в Багдад, завидовал каждому встречному сопливому мальчишке, который с детства впитал обычаи арабского мира – с материнским молоком, со жгучим иракским солнцем и пылью городских и деревенских улиц.

Петр дотянулся до медного блюда, наполненного желтыми сливами, взял одну и метко пульнул ее в Басира. Слива пробила «Аль-Машрик» и вызвала брань иракца.

– Что ты?! Как мальчишка, Кабир! У меня сын был… – Басир вздохнул. – Вы похожи.

– Был? – тихо спросил Горюнов, будто не хотел, чтобы его вопрос услышали.

Напарник не ответил и снова зашуршал газетой. А Петр начал со стоном подниматься. Когда все же встал, поймал на себе сочувствующий взгляд друга.

– Может, тебя растереть? – Басир сложил газету, выбрался из кресла и потянулся. – Впрочем, от контузии мази и растирки не помогают. Я же тебя предупреждал насчет ИГИЛ². Чего тебя туда понесло? Ты вроде не мусульманин. Что головой качаешь? – щелкая шлепанцами по кафельному полу, он приблизился и встал на пороге служебной комнаты. – Ну, пусть и мусульманин, но я не замечал тебя за усердными салятами.

– Твоих коллег из иракской армии я встречал в Сирии предостаточно, – Петр сел на низкий топчан, покрытый серо-бежевым, потертым и не очень чистым ковром, и прислонился к прохладной каменной стене. Он перебирал старые четки из оливы со стертыми бусинами.

– Бывших коллег, – уточнил Басир и засмеялся, показав крупные белоснежные зубы. – Дожили. Не прошло и трех лет с нашего знакомства, и я чувствую, ты вдруг возжаждал откровений.

– Если до сих пор откровений не последовало, то чего уж, – пожал плечами Горюнов, уставившись на муху на стене. Она была довольно упитанная, и Петр справедливо опасался, что муха выжидает удобный момент, чтобы атаковать блюдо со сливами. Они источали довольно сильный аромат, который то и дело наплывал вместе с очередным витком потолочного дребезжащего вентилятора. – Хотя, заметь, я не стал от тебя скрывать, что эти месяцы провел не во Франции у родственников, а в Эр-Ракке, в самом центре чертова халифата.

– Ая-яй, Кабир, дорогой, я бы поостерегся кидаться такими словами. В Багдаде полно вербовщиков и сторонников ИГИЛ.

– Ну ты же меня не выдашь. – Петр с удивительной меткостью запустил сливой в муху и попал. – Ты ведь игиловцев не любишь, хоть и суннит… Ты старый, опытный лис. Тебе сколько? Около пятидесяти?

Басир потер лоб, словно пытался разгладить лесенку морщин. Смуглый, он выглядел бы довольно молодо, если бы не эти морщины и седина на плоской макушке, которую обычно скрывала гутра.

«Около пятидесяти» – словно эхом отдалось в мозгу Петра. Он все эти месяцы не вспоминал о прохождении полиграфа в Москве, пока выполнял задания еще в России, инициированные ИГИЛ на объекте Марадыковский в Кировской области и MIT в Ханты-Мансийском округе, пока перебирался на прежнее место службы в Багдад…

Полиграфологу тоже было около пятидесяти. Дотошный товарищ попался, с седоватым ежиком волос, сквозь который просвечивала розовая кожа. Он пытался подловить Петра на лжи. Делал это скучно, рутинно. И вот только теперь, спустя время, Горюнов, изнывая от иракской жары, испытал досаду. Она засела в подсознании, как небольшое пятно, оставшееся на бледно-желтой стене от уничтоженной мухи. Горюнова должны, обязаны были проверить в любом случае по возвращении из Сирии, а уж тем более после сообщения о том, что его завербовала турецкая спецслужба MIT. И все же недоверие задевало.

Полковник Горюнов получил от турок псевдоним «Sadakatli», и стал двойным агентом. Российский Центр, не мешкая, начал этим пользоваться, понимая, что игра опасная и как долго она продлится, спрогнозировать крайне затруднительно.

Первые плоды работа Горюнова принесла еще в Москве, когда он подсветил для контрразведчиков советника по культуре и туризму из посольства Турции в России. Турка довели до офиса на Тверской-Ямской, и своим «выходом в свет» на контакт с новоиспеченным агентом Садакатли советник обеспечил себе особенно пристальное внимание наружного наблюдения контрразведчиков. Но им придется действовать в отношении турецкого разведчика в Москве виртуозно, чтобы никоим образом не вызвать подозрений и не подставить Горюнова…

– А ведь надо будет определяться, с кем ты, – Петр мельком взглянул на Басира. Нашарил босыми ногами потертые сандалии под журнальным столиком и всунул в них ступни.

– Ты о чем? – Басир прищурил темно-зеленые глаза, но не от удивления, а от дыма сигареты, которую закурил. Он снова уселся в кресло.

Иракцы вообще курят много. Горюнов пристрастился к сигаретам, живя в Багдаде, где повсюду ощутим запах крепкого табака. Курят даже в парламенте, в кинотеатрах, в больницах и в школах…

Басир потрогал круглый шрам от пулевого ранения на внешней стороне ладони между большим и указательным пальцем правой руки. Терпеливо ожидал продолжения.

– Вот ты газетки почитываешь, – Петр застегивал просторную белую рубашку навыпуск – под ней легко удавалось за поясом скрыть иракский ТТ. – Человек, так сказать, просвещенный, не только ножницами щелкать умеешь. Однако дверь плотника перекошена³. – Он усмехнулся, покосившись на усы друга, которые вот уже несколько дней были предметом его шуток. Басир так криво подстриг свои почти саддамовские усы, что выглядел моложе и задорнее.

– Барабан уже привык к ударам, – ответил Басир поговоркой – знал их огромное количество и приохотил Кабира к народной мудрости. Стряхнув пепел с подлокотника кресла, он пригладил усы, пряча улыбку. – Продолжай…

– Иностранцы бегут из Багдада, – Горюнов у зеркала надел белую гутру и придавил ее шерстяным жгутом. – Население пакует чемоданы…

– Шииты, – не без язвительности уточнил Басир и наткнулся на укоряющий взгляд собеседника. – Так в чем я должен определиться? Остаться здесь и примкнуть к надвигающейся ИГИЛ, благо я соответствую их параметрам – бывший офицер иракской армии и суннит? Разве что это не вписывается в их мораль… – Он продемонстрировал окурок и раздавил его в пепельнице. – Ты же там завязывал с куревом?.. Либо бежать и стать человеком без Родины. Я однажды уже бежал. Ты помнишь тот день. Если бы не ты и не песчаная буря… Мой опыт убедил меня бесповоротно, что в человека убегающего всегда стреляют. Раз улепетывает – совесть не чиста. Азарт охотничий просыпается.

– У меня никогда не возникало желания стрелять в спину, – дернул плечом Петр. – Но ты забыл один маленький нюанс. Ты не примкнул к «Аль-Каиде» сразу же после свержения Саддама. А игиловцы не преминут тебе это напомнить. Сечешь? За Киркук идут бои, за Самарру и Баакубу. Так почему ты не штурмуешь сейчас с ними Киркук? А?

– Обиды не застилают мне глаза настолько, чтобы не понимать, какой игиловцы сброд и кто ими манипулирует.

– Кто же? – «наивно» поинтересовался Горюнов.

– За ними нет будущего, – напарник проигнорировал его вопрос.

– Да ты оптимист!

Горюнов поежился, вспомнив черные знамена на стенах домов в Эр-Ракке, развевающиеся на машинах. Раздутые черные трупы, связанные по рукам и ногам в домах, захваченных игиловцами. Мальчишек, обмотанных пулеметными лентами, как причудливым коконом, – что вызреет в этих коконах?

– Ты не считаешь, что они возьмут Багдад? – Петр и сам в это не верил, но все-таки бои шли уже в окрестностях столицы.

– Вряд ли… Пускай курдов потреплют. – Басир сердито чиркнул несколько раз зажигалкой, потряс ее и наконец закурил. – Курды из шкуры вон лезли, когда заискивали перед американцами, зазывали их, пальчиком указывали на Хусейна-сайида. Пока мы тут барахтались в крови под бомбежками, они суетливо возводили свое «государство». Активно качали нефть в Киркуке. А теперь, когда американцы, почуяв неладное, свалили отсюда, оставив свои базы, их выкормыши из «Аль-Каиды» вцепились в горло курдам и шиитам.

– Не любишь ты курдов, – поцокал языком Петр, засовывая пистолет за пояс просторных светло-бежевых брюк.

– Чего ты боишься? Зачем тебе ствол? – вдруг поинтересовался Басир.

– Когда я просил тебя его достать, ты не спрашивал. Знаешь ведь, в городе неспокойно.

Горюнова на самом деле не волновали беспорядки в городе, но интуиция тревожно сигнализировала об опасности. Быть задержанным с оружием чревато последствиями, однако он понимал, что его задержание не станет случайностью и лучше быть готовым обороняться… И в любом случае живым не даваться.

Прифронтовой город, каким стал Багдад, особенно привлекал внимание разведок мира. Американцы за несколько лет присутствия здесь обросли агентами и сетью осведомителей. Работать Горюнову приходилось с большой осторожностью.

– Вот скажи, зачем ты привез сюда курдянку?

Этот вопрос Басира застал Петра, когда он уже выходил из служебной комнаты.

– С чего ты взял, что она курдянка?

– Ты на меня сейчас так посмотрел, – рассмеялся Басир, – как на ту муху, перед тем как метнуть в нее сливу… Зарифа и не скрывала. Она вообще болтлива не в меру. Поучил бы, чтобы не трепала языком. Так ты не ответил… К тому же жена-то ведь она тебе ненастоящая.

– А ты не переходишь границы? – строго спросил Петр.

Но его строгость отскочила от Басира, как каучуковый мяч от каменной стены. Напарник слишком хорошо изучил Кабира и улыбался, зажав сигарету зубами, на удивление белыми для курильщика.

Горюнов довольно долго жил в Ираке, чтобы научиться невозмутимости иракцев. Они сдержанны, доброжелательны. Воспламенить их смогут разве что вопросы, касающиеся религии, и поведение, не соответствующее восточному этикету, что тоже имеет под собой религиозную подоплеку. Правда, если уж арабы вспыхивают, то становятся грозными и шумными. На улицах в разговор на повышенных тонах сразу вмешиваются полицейские, если оказываются поблизости. Петр до сих пор не всегда улавливал тот пусковой момент, когда от штилевого спокойствия багдадцы переходили к внезапной повышенной эмоциональности.

– У друзей понятие «граница» растяжимо. – Басир выдохнул облачко табачного дыма к потолку, запрокинув голову. – Ты расширил границы в тот день, когда не побоялся открыть дверь под выстрелами, в песчаную бурю, и впустил меня сюда, спрятал под этим топчаном… Если бы ты хоть иногда чистил дрянной ковер, которым он накрыт, я бы и вовсе был счастлив. Тогда я едва не задохнулся от пыли.

– Не помер ведь, – проворчал Горюнов. Он решил именно сейчас для себя, что уже назрел момент и необходимо получить разрешение Центра на большие откровения с Басиром. Сейчас, когда ИГИЛ уже на подступах к Багдаду, может понадобиться помощь. Придется быть откровенным до какой-то степени. В случае захвата игиловцами Багдада Горюнов намеревался задействовать связи Басира, наработанные им за годы военной службы.

Готовясь к худшему развитию сценария под названием «оккупированный Багдад», Петр все-таки рассчитывал убраться из города до того, как сюда прорвутся игиловцы.

– Она ведь турецкая курдянка, – настойчиво гнул свое Басир.

– А, ну да, ты же рьяный баасист, – Петр намекал на национализм, присущий представителям БААС⁴. – Зара – моя жена. Тебе еще что-то надо знать? К чему эти вопросы?

Басир поднял в примирительном жесте ладони вверх. В правой руке между пальцев торчал дымившийся окурок, и Горюнов отвернулся, чтобы скрыть улыбку. Напарник умел валять дурака с невозмутимым лицом, а Петр не мог похвастаться тем же.

– За старшего остаешься. – Он сунул в карман бумажник, ощущая невнятное беспокойство от разговора с Басиром.

– Слушаюсь, хозяин, Салим-сайид.

– Вот так-то лучше, – похвалил Петр и вышел из парикмахерской.

Духота, царившая в ней, показалась животворной прохладой по сравнению с жарой на улице. Было около сорока градусов.

Вдохнув раскаленный воздух, он подумал, что это еще только «приятное» весеннее тепло, а настоящее лето впереди, когда температура подойдет к отметке в пятьдесят градусов и почти четыре месяца практически не будет дождей.

Но жаркие месяцы Горюнов переносил легче, чем время дождей. Затопленные улицы и дома – ливневая канализация никогда не справлялась с потоками дождевой воды, смешанной с пылью и песком из пустыни, который накапливался у тротуаров и вдоль домов после песчаных и пыльных бурь. Сырость, резиновые лодки на узких затопленных улочках, дети, купающиеся прямо на дороге. А затем наступали довольно прохладные дни и особенно ночи, когда в каменных неотапливаемых домах Багдада становилось стыло и неуютно.

…Нервозность Горюнова не отпускала. Неспроста Басир начал задавать вопросы насчет Зарифы и оружия. За три года их знакомства от подавленности, в результате краха всей его жизни, бывший офицер иракской армии перешел к затаенному, тщательно замаскированному эмоциональному подъему. И, вернувшись три месяца назад в Багдад, после своего «хождения в ИГИЛ» в Сирию, Петр присматриваясь к другу, видел изменения, но не понимал, в чем их причина.

Отирая пот со лба под гутрой, Петр углубился в старый город аль-Кяхр. Цирюльня находилась на выходе из этого района. А Горюнов шел все дальше и дальше от современного Багдада по узким вонючим улицам, где до сих пор можно было вступить в ослиный навоз, а то и натолкнуться на самого ослика, навьюченного пластами выделанной окрашенной кожи или строительными материалами. Народ все еще ремонтировал дома после бомбежек, те, кто не собирались бежать. А наверное, большинство бежать не хотели. Устали да и некуда…

Ему встретился сумасшедший в сером рваном дишдаше⁵. Он жил тут, ночевал на улицах. Его не гнали, поскольку он отличался спокойным нравом, но в дома не пускали – местные сторонились безумцев, о помешавшихся родственниках никому не рассказывали и прятали их от соседей, так как душевнобольные считались позором семьи.

Этого парня Петр часто подкармливал. В холодные зимние дни покупал ему пару порций леблеби⁶ – суп варили прямо на улице, тут же разливали по небольшим плошкам и продавали.

Горюнов знал от клиентов своей парикмахерской, что сумасшедший – это Али Абед – офицер иракской армии, участник ирано-иракской войны. С контузией и тяжелым ранением его эвакуировали в багдадский госпиталь аль-Васити. Едва оклемавшись, он пришел домой. А соседи уже растащили последние камни его разбомбленного дома, на крыше которого погибли жена и дочь Абеда. Иракцы часто спят на крышах домов жаркими ночами…

Вот и бродил с тех пор Али Абед по улицам старого города. Здоровье оказалось крепким, Аллах его не забирал вот уже четверть века.

Мужчина иногда в моменты проблесков сознания даже подрабатывал у торговцев грузчиком.

Петр, увидев Али, каждый раз испытывал тоскливое чувство жалости не только к этому потерянному человеку, но и к самому себе. Служил парень государству, а потом случилась с ним беда, и тут же забыли о нем все. Родственники отказались, жена с дочерью погибли…

– Али, – Петр тронул безумца за плечо. Тот вздрогнул и перевел на него мутный взгляд со стены дома, куда уставился так, словно там не пыльные камни, а увлекательное кино показывали. – Ты меня помнишь? Я – Кабир.

В черных глазах, остекленевших от многолетнего помешательства, мелькнуло слабое узнавание. Али замычал, оскалившись в страшноватой, почти беззубой улыбке.

– Зайди завтра, я тебя постригу. Слышишь? И покормлю.

Али покивал и подергал Горюнова за рукав. Петр подумал, что война с Ираном, затяжная, ни к чему не приведшая, принесла горе простым арабам и персам, да и курдам, которых Иран подпитывал деньгами и оружием, что, собственно, и стало камнем преткновения и одним из поводов к началу восьмилетней войны.

По реке Шатт-эль-Араб проходила часть границы Ирака и Ирана – восемьдесят километров перед впадением реки в Персидский залив. К концу войны Шатт-эль-Араб стала несудоходной из-за кораблей, там затонувших. А границы так и остались прежними. Только теперь Али Абед, обезумевший от страха, горя и тяжелого ранения головы, слонялся по улицам – живой мертвец.

Петр несколько раз стриг и брил Али, избавляя его от шевелюры и вшей, кишмя кишевших в густых, с сильной проседью волосах. Голову Абеда пересекали грубые уродливые рубцы и вмятины.

Пока Горюнов толковал с Али, он вдруг заметил боковым зрением чью-то фигуру, торопливо шагнувшую в тень дома. Здесь, на узких улицах, хватало теней даже в самые жаркие дни. Человек суетливо спрятался и до сих пор не вышел из тени. Это наводило на определенные мысли.

«А мы-то на явочную квартирку собрались», – подумал о себе Петр во множественном числе, от растерянности пытаясь взбодриться иронией.

В Багдаде за ним еще никогда не ходила наружка. Да и чьей бы ей тут быть? Первое, что шло на ум, – MIT. Во всяком случае, это хотя бы логично.

Петр похлопал Али по плечу и пошел по улице медленно, прогуливаясь. «При недавней встрече со связным из MIT, Галибом, и намека на недоверие не было. Зачем им следить? Они бы должны демонстрировать доверие, чтобы Садакатли, то бишь я, работал спокойно. Нет, что-то тут не то…»

Он не показывал, что обнаружил «хвост». Хотел рассмотреть следившего за ним человека, прежде чем аккуратно уйти из-под наблюдения, не вызвав подозрений.

Вышел на более широкую улицу. Тут не так давили стены, зато обжигало солнце. Здесь же находилось маленькое кафе. Хозяин Муртада всегда стригся у Кабира Салима. Заметив цирюльника, выскочил из-под навеса, где сидел на табурете в тенёчке. Пожал ему руку, усадил в тени за столик и принес холодной воды. За это не предполагалось платить.

Горюнов заказал фруктовый щербет и хамуд⁷ и собирался подождать, наслаждаясь холодным лимонадом и мороженым. Вдруг топтуну надоест ждать, и он уйдет.

Высокий парень, по виду обычный багдадец, с короткой черной бородкой, в голубой рубашке и темно-синих джинсах. Лицо он упорно отворачивал, усевшись за дальний столик, и жадно поглощал уже второй стакан кислого молока с солью, разбавленного водой. Петр так и не привык к этому напитку, хотя иногда все же пил. Ля-бан⁸ он воспринимал лучше с бургулем⁹.

Петр ломал голову, откуда ему знакомо лицо топтуна.

– Что слышно об игиловцах? Возьмут они Киркук, как считаешь¹⁰, уважаемый Кабир?

– На все воля Аллаха, но что-то мне подсказывает – и теперь все обойдется… Багдад столько раз бомбили, пытались сравнять с землей, а вот стоит ведь… Думаю, курды зубами вцепятся в то, что получили от американцев. Проклятые империалисты не оставляют нас в покое.

Владелец кафе, довольный ответом, покивал. Он давно знал Кабира и любил с ним разговаривать. Вроде обычный брадобрей, а всегда все так объяснит и рассудит, что на душе спокойнее после общения с ним.

– Да-а, – протянул он, – сколько горя они принесли. При Саддаме мы чувствовали себя хозяевами в своей стране. Шла борьба за политическое влияние между родственниками Хусейна, но нам, обывателям, от этого ни тепло ни холодно. А нас без конца душили санкциями НАТО. Нефть и удобрения мы продавали только контрабандно. Через Турцию или Иран. А ведь могли бы в золоте купаться, как Арабские Эмираты, но мы голодали по милости Запада. Они бомбили, когда им в голову взбредет. А чем мы могли ответить? Оружием массового поражения, которого у нас никогда и не было?

Горюнов выпил лимонад, с удовольствием слушая привычную болтовню Муртады вполуха. Тот все правильно говорил – вот только Саддама уже нет и жизнь до американской оккупации утеряна безвозвратно, как цивилизация шумеров. Засыпана песками пустыни – они здесь как осязаемая стихия времени. Поглощают собой все довольно быстро и неумолимо.

– Это все зятья Саддама! Они сбежали тогда в Иорданию и наплели с три короба американцам, в том числе и про оружие массового поражения. Если бы оно у нас было, то американцы во главе с Клинтоном, Бушем и Обамой уже с шайтаном бы свои пропагандистские речи вели об американской демократии.

Петр рассмеялся, понимая, что Муртада судит поверхностно. Зятьев Саддама Хусейна Камеля аль-Маджида и Саддама Камеля аль-Маджида использовали. Нужен был информационный повод, потому как фактов о том, чего не существует в природе, все равно американцы не получили. Не согласились бы зятья – нашлись бы иные предатели иракского народа.

Но сейчас Горюнова занимало другое – бородатый парень не уходил, отгородился газетой и ждал. У Петра возникло озорное желание выждать и посмотреть, кто кого пересидит, но он решил все же уйти от соглядатая, понимая, что на конспиративную квартиру сегодня уже не пойдет. До выяснения, кто и зачем следит за ним.

Расплатившись с Муртадой, Петр медленно пошел по улице. Заметил, что и наблюдатель свернул газету, торопливо бросил деньги на столик и устремился за объектом.

Сомнений не оставалось, и Горюнов встревожился. Он знал здесь в старом городе каждый закоулок, но не исключал, что и топтун тоже знает все ходы и выходы.

Петр давно подготовил пути ухода от слежки, еще когда впервые прибыл в Багдад. И теперь воспользовался одним из них. Улица делала несколько крутых поворотов и утыкалась в лавку сапожника, тут же раздваиваясь на два тесных проулка. Правый из них был настолько узким, что широкоплечему мужчине пришлось бы двигаться боком.

Однако Петр и не собирался ни в один из этих проулков. Перед тем как улица начала петлять, он ускорил шаг, словно заторопился на встречу с кем-то или спешил уйти с палящего солнца. У него возникла фора, и он скрылся на несколько мгновений из виду преследователя. Этого хватило, чтобы исчезнуть…

Через лавку сапожника – облако запахов кожи, клея и табака – Горюнов прошел на другую улицу. Сапожник Хусам разрешал ему проходить через свой дом, к которому прилепилась мастерская. Он даже не отвлекся от работы, когда Петр, сказав: «Ас-саляму алейка», проскочил мимо него.

Вообще, это считалось неуважением – не остановиться, не справиться о здоровье, детях… Но Хусам не обижался. Кабир стриг полрайона, цены не задирал, когда всем вокруг финансово тяжко было, стриг бесплатно, особенно детей, соглашался на бартер: ты – мне, я – тебе. Кабира Салима знали и любили.

Хусам только проворчал вслед:

– Все торопится куда-то. Молодежь…

Ему нравилось, когда Кабир угощал сигареткой и внимательно выслушивал все его малограмотные суждения о политике, ценах, о курдах. Для себя Хусам решил, что никуда из Багдада не поедет. А обувь чинить нужно всем, даже военным джихадистам. Они-то на пути Аллаха (а в случае с игиловцами – на пути беспредельщиков) тоже стаптывают башмаки. Однако, торгуя нефтью и жизнями своих противников-заложников, они обладают достаточными суммами, чтобы не латать ботинки, а купить новые. На одно надеялся старый сапожник Хусам – что его профессия не вызовет агрессии со стороны головорезов ИГИЛ.

Петр, оказавшись на соседней улице, быстро прошел до поворота и теперь уже окончательно стал недосягаем для наружного наблюдения. Вышел к берегу Тигра, вытирая пот, струившийся по вискам и путавшийся в короткой жесткой бороде.

Тусклые пальмы на берегу, безоблачное небо, отсутствие ветра… И все же на бетонированном склоне белую пыль то и дело вздувало в легкие облачка неизвестно откуда взявшимся сквозняком, будто тут ходил кто-то невидимый.

Горюнов спустился к самой реке, зачерпнул воды и ополоснул лицо. Вода в Тигре снова стала солоноватой.

Саддам Хусейн в конце восьмидесятых пытался осушить болота, находившиеся к северу от Басры. Там сходились Тигр и Евфрат. «Болотные арабы» трудились на полях, жили в зарослях тростников и прятали дезертиров из иракской армии, что стало косвенной причиной желания Саддама провести мелиорационные мероприятия. На местных полях конденсировались минеральные соли, и они не уходили в Персидский залив, а задерживались в болотах и подсаливали воду в реках Ирака, что грозило экологической катастрофой.

Часть работ при Саддаме провели, но после вторжения американцев в 2003 году разгромили мелиоративные сооружения, и Тигр стал заметно солонеть.

Петр глядел на желтоватую воду задумчиво. Он вспомнил, где видел преследователя, и ему не понравилось то, что он припомнил.

Темно-коричневые водоросли в мутной желтоватой воде Тигра течением наклоняло к берегу, они были тенями в воде – словно руки утопленников тянулись. В подсознание Петра толкнулась непрошеная мысль о Дилар, забитой насмерть и сброшенной в Босфор.

Последнее время мысли о ней приходили все чаще и беспокоили все больше. Он чувствовал себя виноватым хотя бы в том, что тогда так легкомысленно увлекся ею. Теперь есть сын Мансур. О нем Горюнов узнал спустя много лет и навесил Мансура на свою молодую жену Александру. «Вот они сейчас в Москве «общаются»! Мансур по-турецки или по-курдски, а Саша по-русски и еле-еле по-английски. – Петр снова ополоснул лицо речной водой. – Как они справляются?»

Он прошелся по набережной до моста, пытаясь отогнать воспоминания о Дилар и сосредоточиться на анализе сложившейся ситуации. Не хотел горячиться. Поспешность приводит к раскаянию, а осторожность – к благополучию. Петр хорошо усвоил эту поговорку, услышанную от Басира. Но проблема заключалась в том, что именно Басир Азар послал топтуна следом за ним.

Петр действительно уже видел этого долговязого бородатого парня еще прошлым летом, когда тот заглянул в их цирюльню в жаркий июльский день и постучал по стеклу высокого окна. Басир выбежал на улицу и разговаривал с приятелем около получаса. К нему и раньше в парикмахерскую заглядывали знакомые, но он с ними никогда так долго не общался, поэтому Горюнов парня и запомнил.

Пока Петр сидел в кафе Муртады, он отфильтровал в памяти лица, виденные в Ираке и в Сирии за последнее время. Профессиональная привычка запоминать все, что видит и слышит, сработала.

Теперь и утренние заходы Басира на откровенность становились еще более загадочными.

На мосту Горюнов остановился, облокотившись о перила. Где-то тут в Тигре багдадцы затопили два памятника летом 1958 года, когда убили короля Фейсала II и правителя Абделя Илаха¹¹. Толпа скинула в воду памятники Фейсалу I и британскому генералу Моду на коне.

В те дни в Багдаде шла кровавая вакханалия. Полковник Абдель Салам Ареф брал власть в свои руки. По улицам таскали за грузовиком привязанный веревкой труп Илаха, потом его резали на куски прямо на площади. Затем убили семидесятилетнего правительственного чиновника Нури аль-Саида, и его труп таскали по городу до тех пор, пока не остался один лишь ошметок позвоночника.

Да, арабы если чем-то занимались, то истово – люди Востока. Уж если создавать роскошь – то дворцы, которыми восхищается весь мир, если молиться, то самозабвенно, если свергать неугодных правителей, то так, чтобы от них только окровавленные кости в багдадской пыли остались. Так чего уж Саддама, сына своего народа, за усы было тянуть? Петр достал пачку сигарет, но решил потерпеть до дома.

«Воды Тигра уносили и уносят в Персидский залив отражение разных событий, происходивших в Багдаде. Кое-что и мне удалось увидеть…» – вздохнул он и перешел на левый берег.

Петр добрался до дома, чувствуя, как рубашка намокла от пота и пристала к спине. У подъезда десятиэтажного серо-бежевого здания сидел высокий бородач на каменной широкой скамье, обрамлявшей приподнятую клумбу-садик, где росли не только цветы, но и деревья. Растения еще не выглядели высушенными, хотя их листья были запыленными. Через месяц, несмотря на полив, они потускнеют и скукожатся, пережидая жаркие месяцы. А пока деревья давали тень, где и прятался за газетой, изображая заядлого читателя, приятель Басира. Небось на такси сюда прикатил, когда понял, что упустил объект. Решил зафиксировать время возвращения Кабира домой, дабы хоть как-то отработать задание Басира.

Петра подмывало сграбастать этого топтуна-неудачника и затащить в квартиру. Запереть, к примеру, в ванной и вызвать Басира для разбора полетов. Но тот с вероятностью в девяносто пять процентов отопрется. Горюнов не дал бы больше пяти процентов на то, что Басир честно признается. Как он объяснит, зачем направил своего приятеля следить за другом и работодателем?

Пройдя мимо соглядатая, Петр зашел в подъезд. Пешком начал подниматься на шестой. Лестница на каждом витке выходила на открытый балкон. Уже с третьего этажа Горюнов, перегнувшись через горячие каменные, из песчаника, перила, заметил, что бородатый складывает газету. А со своего шестого этажа обнаружил топтуна выходящим из двора.

«Отработал ни шатко ни валко, – подумал о нем Петр, закуривая и глядя на город с высоты. – Не профессионал, и это хорошо».

В холле квартиры напротив входной двери висело панно – резьба по дереву – лошади и пальмы. Горюнов купил эту искусную резьбу, которой славились иракские мастера, в первый год службы в Багдаде.