Kitobni o'qish: «Девья яма», sahifa 3

– Ныряем! – скомандовал тот, закинул за спину пакет и припустил со всех ног – в парк, к Яме.

Глава 3

1

Наконец его отпустило.

Чем ближе подходили к пещере, тем больше колотило. Колотило, пока шли через парк. Коля выбрал обходной путь, не по центральной аллее, где висели камеры на фонарях, – Ник это заметил. А у самого ледника вообще в кусты свернул, так что к двери они продирались, как какие-нибудь медведи.

Коля молчал, от вяза не проронил ни слова, и от этого колотило ещё сильнее. Они были как бандиты, как будто не дома, не возле дедушкиного музея, где Ник с младенчества бывал, – а в чужом, опасном месте. Или Коля чего-то выдумал, или это такие правила игры? Но он выглядел слишком серьёзным, слишком сосредоточенным. Даже между бровей лежала морщина, которой раньше Ник у него не замечал. Вообще стоило признать, что Коля не только вырос за год, но и повзрослел. Он-то, наивный, представлял, как приедет этакий умудрённый жизнью, хлебнувший лиха в переездах, будет рассказывать как бы нехотя, каково это – привыкать к жизни в мегаполисе. А оказалось, Коле даже не интересно. Это было обидно. Но в то же время сразу потеряло ценность в глазах самого Ника, так что и обидеться-то по-настоящему не получалось. По всему было видно, что у Коли стряслось что-то серьёзное, а что именно – не говорит. И это было во много раз обиднее. И в то же время нельзя было надуться и не разговаривать. Это было бы ребячество. Рядом с Колиной проблемой – детский сад, штаны на лямках. От всего этого Ника трясло, как будто он шёл не в пещеру, а на экзамен.

А когда они подобрались к двери и на ней оказалось объявление «Доступ в ледник и пещеру закрыт по распоряжению администрации музея», а Коля при этом с хозяйским видом достал ключ и вставил в замок, – Ника чуть не затошнило от страха.

– Ты чего! – Он схватил Колю за руку, зашептал сдавленно: – Дед прибьёт!

– Мы туда и обратно. Никто не заметит.

– С ума сошёл! Откуда у тебя ключ?

– Фролыч копию сделал, давно уже.

– Фролыч тоже не пошёл бы, если написано «Закрыто»!

– Да они не имеют права! Пока это не музей, пещера им не принадлежит! Поэтому – не имеют права закрывать. Понятно?! – Коля почти кричал, смотрел со злостью.

А ведь он прав, мелькнуло в голове. И чего же дед? Он же не может таких простых вещей не понимать.

– Наверное, есть причина, раз закрыли. Не ты один такой умный. Вдруг там опасно?

– Ни фига там не опасно. Это потому что… Короче: ты идёшь?

– А ничего, что там камеры? – Никита кивнул на ледник. – И сейчас Семиглав будет здесь.

– Не будет. Во-первых, у них там сейчас как раз пересменка с ночным охранником, никто на мониторы не пялится. А во-вторых, мы свет включать не будем.

«Он и это предусмотрел», – успел подумать Ник и отпустил Колину руку.

Щёлкнул замок. Коля отпер дверь, проскользнул внутрь, втянув Ника за собой, и тут же её захлопнул. Шагнул вдоль стены, Ник – за ним.

Тут оба замерли.

Нику стало тяжело дышать, как будто он был под водой, как будто его куда-то засасывало.

– Три шага прямо, потом шаг вправо, – прошептал Коля в самое ухо. – Камера смотрит на дверь. Мы в слепой зоне.

Ник кивнул, хотя в этой кромешной темноте Коля не мог его видеть. Он тоже помнил, как пройти ко входу в Яму, но вдруг тут что-то за год изменилось. Проверять не хотелось. Если дед готовится передать пещеру музею, он и сигнализацию мог уже установить. У Ника аж горло перехватило от этой мысли – попасться собственному деду не хотелось, это дома он – добрый деда Лёша, а как директора краеведческого музея его боялись даже в администрации. Никита это прекрасно знал.

Коля не двигался – видимо, ждал, когда глаза привыкнут к темноте. Ник ждал тоже. Наконец ощущение, что на голову надели мешок из чёрного бархата, стало проходить. Очертания предметов не проступили, свет в ледник не проникал, но стал виден красный глазок камеры на стене напротив. Дверь в пещеру была прямо под ней, Ник знал. Видимо, Коля тоже начал её видеть, потому что слегка потянул его за руку – и пошёл туда.

Три шага прямо, один – вправо.

Пахло погребом. Собственно, ледник – это и есть что-то типа погреба, только не под землёй, а в боку горы. Стены обшиты досками, полки от потолка до пола. На полках – банки, коробки, бочоночки. За пыльным стеклом различимы ягоды, мочёные яблоки, солёные помидоры. На этикетках – стилизованные надписи «Малиновое варенье», «Огурцы солёные», «Капуста квашеная». Всё ненастоящее, бутафория. Только полки и обшивка – прежние. Хотя Ник, когда был мелкий, верил, что и банки, и еда – всё на самом деле. Что до сих пор хранят здесь заготовки на зиму, из гигантской бочки в углу, из-под холодного влажного плоского голыша размером с голову можно достать мочёных яблок и даже целый арбуз. А у дальней, самой холодной стены, в тазике со льдом, в красивой металлической баночке с плотной крышкой стоит только что сделанное, принесённое с кухни вкусное и сладкое мороженое.

Про мороженое – что оно было когда-то настоящее – он знал точно. Потому что здесь же, посреди помещения стоял стенд с фотографиями и текстом о том, как использовали ледник раньше, почему здесь ничего не портится и даже летом не тает лёд, который сюда клали с зимы. Ник учился читать на этих музейных текстах, поэтому всё помнил наизусть. Как и фотографии. Там были в основном люди со странными, застывшими лицами, так не похожие на современных. А на центральной – веранда дворянского дома, в смысле музея, в смысле усадьбы Лебедевых-Сокольских. Правда, сейчас этой веранды с видом на реку уже нет, дед говорил, она не сохранилась. Там, на фото, за столом с белой скатертью разместилась большая семья, все в белых одеждах, залитые солнцем и потому почти неразличимые, стёртые временем и светом, похожие на ангелов. Сидят и кушают серебряными ложечками мороженое. Среди взрослых – двое детей. Подпись – о том, что мороженое было излюбленным лакомством, как его делали и всякое такое.

Ник прекрасно помнил эту фотографию, кто где, в какой позе, как на кого падает свет. Столько раз силился различить в затёртых фигурах Сашу. Даже казалось, что различал, что Саша сидит на углу, в профиль, на голове – модная тогда бескозырка, а рядом, с длинными волосами, спиной к фотографу – его сестрица Марго. Но всё это – смутно, приблизительно, как сам засвеченный временем снимок.

И ледник, и мороженое в нём стали возможны благодаря вечной мерзлоте – промёрзшему брюху горы, пещере, которая начинается прямо тут, за обшивкой стены. Поэтому и пахнет здесь сыростью, погребом. Но ещё не Ямой. Яма пахнет иначе, не перепутать ни с чем. С закрытыми глазами, в темноте сразу поймёшь, где ты находишься – уже там или ещё тут. Потому что ледник – преддверие, предчувствие Ямы. А всё настоящее, подземное, с нутряным мраком и холодом, со сталактитами и сталагмитами, с серебряной изморозью и паром изо рта, и даже с духом Белой Девы и другими спелеологическими байками – всё это дальше, за дверью.

Коля отпер её вторым ключом так же быстро, как входную, открыл и втянул Ника за собой.

Дверь захлопнулась, отрезая их от мира.

Пять крутых ступенек в узком и низком проходе – и они в Яме.

Коля врубил фонарик, осветил себя снизу.

– Добро пожаловать домой, – прорычал жутким голосом.

В жёлтом свете его лицо было счастливым и безумным – но совершенно своим.

Тут-то Ника и отпустило.

2

С фонариком Коля, конечно, придуривался: в первой галерее свет был. И не просто свет, а настоящая профессиональная подсветка: светодиодная лента вдоль тропы, разноцветные прожекторы, выхватывающие самые красивые сталактиты и рисунки мерзлоты на стенах. Галерея огромная, высокая, как какой-нибудь старинный храм. Ник и чувствовал себя здесь схоже – как в древнем, величественном сооружении. Только круче, потому что человек к нему руку не приложил. Почти не приложил: вот ступеньки при входе и сам вход – это да, это пришлось вырубить. Потому что изначально вход в пещеру был просто провалом, который открылся в далёком девяносто восьмом году при реконструкции ледника, когда деревянная обшивка стены сгнила и обвалилась. Ник сто раз слышал эту историю, и от Фролыча, и от деда, и она его всегда завораживала: только представить, что во всё это великолепие вела обычная дыра! А когда самый смелый сунулся туда, то попал в настоящий храм. От этой мысли у Никиты голова кружилась.

Смелым оказался, разумеется, Фролыч. Тогда ему было, как Нику сейчас, тринадцать, он помогал отцу-реставратору на работе во время летних каникул. Так он в Яме и застрял, как мама шутила. Она имела право так шутить – они с Фролычем были одноклассники.

В общем, свет в первой галерее был не яркий, а мягкий, таинственный, он подчёркивал размеры пещеры, но не убивал её загадочности и глубины. Однако сейчас они, конечно, всю эту красоту включать не стали. Им хватило дежурной лампочки у входа. Она выхватывала из мрака ступеньки и площадку перед ними, её называли сенями. Тут стоял стул, на который обычно садился смотритель, если в пещеру спускалась экскурсия, а подальше – большой железный шкаф-пенал, в котором хранилось всякое нужное: аптечка, спаснабор, тряпки и веник, электрический чайник на пол-литра и даже никогда не мытый, в коричневых чайных разводах стакан с идиотским рисунком и надписью «Зайка моя».

Вот там-то Коля и сложил необходимые для спуска вещи.

Ник присвистнул, когда увидел, насколько тот хорошо подготовился. Тут было два набора термобелья, тёплая флисовая куртка, комбез – его Коля явно свистнул в секции, ему тыща лет, – две каски с фонарями и огромный мешок с железом – обвязки, карабины. Моток верёвки лежал отдельно. Даже тёплая шапка и флисовые перчатки, тоже две пары, были тут же, Коля и про них не забыл, хотя часто в секции ребята забывали – и тогда Фролыч мог снять с маршрута и не пустить в Яму («Отморозитесь, а мне отвечай!»).

– Одевайся, а то дуба дадим, – кинул Коля сухо.

Это было правдой – после улицы они уже успели порядком остыть в леднике, где обычно плюс пять, а здесь, в пещере, ещё холодней – стабильные в любое время года минус три градуса в первой галерее. Дальше теплее, но здесь – холодильник.

– Сам смотри, что тебе подойдёт, тут один набор побольше, другой поменьше, я же не знал, насколько ты вырос, – говорил Коля, пока Ник разворачивал и прикидывал термуху. Сам же приставил к шкафу стул, залез и снял оттуда набитый доверху рюкзак с его собственной, проверенной и подогнанной снарягой. Снаружи к рюкзаку была прикручена каска.

– А я уж подумал, что мы ещё кого-то ждём, – пошутил Ник. – Комбез у меня дома, кстати, свой лежит. Ты бы сказал.

– Если бы я сказал, ты бы мне весь мозг выел: куда да зачем. И так попытался уже. – Коля усмехнулся, быстро натягивая комбинезон прямо поверх спортивных штанов, в которых пришёл. Он уже стал снова свой, как будто сбросил с себя всё наносное. Ник знал это свойство пещеры: здесь люди становились сами собой. Или просто он их здесь начинал понимать лучше, чем наверху, в шуме города и при дневном свете. Тут всё лишнее отступало, человек становился проще и понятнее, сразу было видно, чего от кого ждать и насколько перед тобой надёжный экземпляр, а с кем лучше в одну связку не становиться.

С Колей они уже не раз были в одной связке, и застревали на стенах, и даже терялись в переходах, было дело – но он был надёжный, понятный. Настоящий друг, короче.

– Ты и сейчас мне ничего не собираешься объяснять? – спросил Ник. Он уже влез в комбез и выбирал каску. Первая ухнула сразу на нос, несмотря на тёплую шапку, которую он надел вниз, вторая села лучше.

– Терпение, только терпение. Остались метры. – Коля застегнул все кнопки и клапаны, подтянул ремешок на шлеме и попрыгал, проверяя снарягу. Сапоги гулко бухали на камнях. – Бери бухту, – он кивнул на верёвку, – а я всё остальное. – Он погрузил в рюкзак пакет с железом. Там звучно отозвалось пластиком. – Вода. Две по пол-литра, тебе и мне. На всякий. А всякий, как известно, бывает разный, – выдал он одну из многочисленных фролычевских присказок. – Всё, погнали. Врубаю дальний.

Развернулся и пошёл по набитой тропе вперёд – ко второму гроту. Луч фонарика прыгал по мерцающим стенам, а потом наглухо утонул в чёрной бархатной пустоте.