Kitobni o'qish: «Автограф президента. Роман-воспоминание»

Shrift:

От автора

Потомки, историки, которые будут определять место двадцатого столетия в истории человечества, наверняка будут испытывать немалые затруднения в выборе события или явления, которое могло бы претендовать на доминанту этого удивительного и бурного века и дать ему свое название. И наверняка предложат различные варианты: век великих социальных потрясений, самых разрушительных и кровопролитных в истории человечества войн, век ядерной энергии, космоса и кибернетики, век информации, человеконенавистнических теорий и осознания единства человечества.

Возможно, я пристрастен, но мне кажется, что кто-нибудь предложит назвать двадцатый век веком специальных служб, признав тем самым их роль и значение в политике, экономике, идеологии. Во всяком случае, если так случится, я совсем не удивлюсь: конечно, история минувшего столетия не сводится лишь к истории борьбы разведок и контрразведок, но, право же, первая без последней теряет слишком много! И в самом деле, что такое век информации без разведки?!

Словом, объективный, всесторонний, глубокий и (хотелось бы!) профессиональный разговор о спецслужбах, их деятельности, роли и месте в современном политическом устройстве мира, обеспечении государственного суверенитета – это реальная потребность мирового сообщества. А профессиональный разговор без профессионалов – все равно, что свадьба без жениха.

Я уверен, ни у кого не вызывает сомнения, что в разговоре о спецслужбах никак не обойти Комитет госбезопасности СССР, который, независимо от отношения к нему, бесспорно, являлся одним из самых могущественных и авторитетных ведомств и в течение многих лет оказывал определяющее влияние на расстановку сил в мире специальных служб.

За годы, прошедшие после распада СССР, о советских органах государственной безопасности как в России, так и за рубежом написано и сказано столько, сколько не было написано и сказано за всю их предшествующую историю. Возникает законный вопрос: а можно ли сегодня сказать что-то новое, после того как на протяжении многих лет тема КГБ не сходила со страниц газет и журналов, а телевизионная передача без очередной «сенсации», связанной с КГБ, выглядела, как обед без десерта?

Но если непредвзято проанализировать все эти публикации и передачи, то сразу бросается в глаза, что в них отсутствовал «взгляд изнутри», которым обладают только настоящие профессионалы, поскольку авторами подавляющего большинства из них являлись люди, как правило, весьма далекие от понимания специфики и проблем спецслужбы, наивно полагавшие, будто бы о разведке и контрразведке может судить каждый, кто прочитал хотя бы парочку «шпионских» романов.

В числе же авторов, которых можно отнести к профессионалам, к сожалению, попадались и такие, кто отнюдь не являлся гордостью и украшением КГБ, поскольку покинули они это ведомство не по своему желанию, а по причинам дискредитирующего и иного, не заслуживающего уважения характера. Жгучая обида за испорченную карьеру или неудовлетворенные амбиции застилают глаза и совесть таким авторам, где уж тут рассчитывать на их объективность и честность!

Вот такие соображения и навели меня на мысль сесть за письменный стол и рассказать о том, чему довелось быть свидетелем или участником за тридцатилетнюю службу сначала в контрразведке, а затем в разведке КГБ.

Конечно, в моей ситуации следовало бы писать, опираясь на подлинные события и реальных действующих лиц. Но по многим соображениям, в том числе из-за отсутствия согласия моих коллег и других ныне здравствующих людей быть упомянутыми в моем повествовании, а также до истечения «срока давности» я был вынужден отказаться от соблазнительной возможности обратиться к документальным материалам разведки и выбрать форму художественного повествования, придумав всех действующих лиц и изменив место и время действия, чтобы невозможно было провести исторические аналогии, а заодно использовав предоставленное автору право на художественны вымысел, хотя я искренне старался этим правом не злоупотреблять.

Да и не было необходимости напрягать воображение: за тридцать лет службы в КГБ произошло столько всего примечательного, что главная проблема для меня состояла в том, какой факт удостоить внимания, а какой нет.

Мне остается только напомнить, что все, о чем я написал, происходило в те не столь давние времена, когда в нашей стране действовали другие законы и были совсем иные условия, и обе стороны, противоборствовавшие в «холодной» войне, отдавали предпочтению «образу врага», а об «образе друга» никто и думать не смел. И хотя с тех пор в стратегии и тактике «тайной войны», которая, несмотря на раздающиеся иногда фальшивые призывы к миролюбию, не только не прекращается ни на один день, но с каждым днем все более обостряется, практически ничего не изменилось, я допускаю, что отдельные эпизоды нашего недавнего прошлого будут неоднозначно восприняты определенной частью читателей.

Найдутся, наверняка, и такие, чье отношение к описанным событиям разойдется со взглядами автора. Ну что ж, это закономерно! Действительно, многое из того, о чем я написал, как говорится, не для слабонервных, многие мои рассуждения, безусловно, далеко не бесспорны. Но я не стал ничего приукрашивать, памятуя, что мир специальных служб жесток и безжалостен по самой своей природе и далеко не каждый согласится и сможет в них работать прежде всего по своим нравственным убеждениям.

Но правда и то, что во всем мире на работу в спецслужбы принимают исключительно на добровольной основе и предлагают эту нелегкую и неблагодарную работу далеко не каждому!

Все что я написал и еще напишу в своей жизни, я посвящаю моим товарищам по оружию, честно выполнявшим свой долг, – живым и павшим..

1989–2021 гг.

Глава 1

В действительности все было совсем не так, как на самом деле.
Станислав Ежи Лец

Звонок в дверь квартиры раздался в тот момент, когда я стоял под душем. Упругая струя прохладной воды массировала мое тело, снимая накопившиеся за день усталость и раздражение, и я испытывал непередаваемое блаженство.

Десять минут назад я вернулся домой после того, как провел в генконсульстве душевную беседу с двумя моряками советского торгового флота.

Я подцепил их довольно далеко от морского порта. Надо заметить, что я никогда не кичился своим положением дипломата, охотно подвозил соотечественников и оказывал им другие услуги, выходящие за рамки моих служебных обязанностей.

Этих двоих я заметил, еще стоя у светофора, и сразу определил в них советских моряков. Я научился этому за многие годы пребывания за границей и, подобно местным торговцам, практически никогда не ошибался. Впрочем, это было не слишком сложно. Они могли напялить на себя самые модные заграничные тряпки, вести себя предельно раскованно и даже нагловато, изображая иностранцев, но все равно было видно, что еще совсем недавно они бегали босиком где-нибудь по Нечерноземью или по Левобережной Украине.

Конечно, командный состав наших судов загранплавания по своему внешнему виду соответствовал международным стандартам, и мне приходилось встречать таких офицеров, которые практически ничем не отличались от настоящих иностранцев. Но офицеры большей частью выходили в город в форме или во главе групп, составленных из тех же бывших сельских жителей, и эта компания сразу выдавала их с головой.

Перед моими глазами мельтешили «дворники», но все равно эти двое привлекли мое внимание, может быть, именно потому, что были не в группе, а вдвоем. Бедняги мокли под противным февральским дождичком на проезжей части улицы, чего никогда себе не позволят уважающие себя граждане даже какой-нибудь развивающейся страны, и ловили такси или попутного «левака», подобно тому, как они это делали в любом из советских городов. Проносившиеся мимо лимузины обдавали их водяной пылью, и мне стало жалко этих простодушных ребят, явно обалдевших от западной цивилизации. Я решил помочь им, а заодно и выяснить, почему они оторвались от своей группы. Когда я лихо тормознул, не доехав до них нескольких футов, они радостно загоготали, потом тот, что был в лыжной шапочке и красной куртке с надписью «Феррари» на обоих рукавах, на малопонятном мне языке произнес какую-то фразу, из которой я понял только слово «плиз» и то, что им нужно в центр города. А там, между прочим, были расположены не только магазины и те заведения, что называются злачными местами, но и управление полиции, американское посольство и много других не менее интересных учреждений.

Переспрашивать морячка я не стал – их намерения про ехать в центр города были мне и так понятны. Пребывая в отличном расположении духа, вызванном только что удачно прошедшим разговором с одним очень интересным иностранцем, я решил не только выполнить их невнятную просьбу, но и немножко их разыграть. Я произнес в ответ изысканную и любезную фразу, из которой, я в этом ни секунды не сомневался, они тоже, как и я, но совсем по другой причине уловили только слово «плиз», и открыл им заднюю дверцу.

Они плюхнулись сзади, прижав к груди небольшие черные сумочки с наклеенными на них британскими и французскими флажками, и мы поехали. Освоившись на кожаном сиденье, морячок, который первым вступил со мной в переговоры, на вполне доступном моему пониманию диалекте, состоявшем из невообразимо очаровательной смеси русских и украинских слов, стал обсуждать волновавшую их обоих проблему.

Прошла еще минута, и я четко уяснил, что они едут в одно хорошо знакомое мне место, чтобы совершить там меновую сделку, причем речь шла не о какой-то там «школе», что на языке моряков торгового флота означало радиотехнику, шмотки и прочие предметы ширпотреба, а об обмене на твердую валюту кое-каких ценностей, добытых ими в родных краях, незаконно вывезенных за границу и, по-видимому, находившихся в данный момент в их черных сумочках с иностранными флажками.

В самый разгар этой беседы второй морячок, тоже в лыжной шапочке, но в сине-белой куртке со множеством фирменных надписей, спохватился и, кивнув в мою сторону (мне это хорошо было видно в зеркало заднего вида), намекнул на то, что они поступают неосмотрительно, доверяя свои коммерческие секреты третьему лицу.

Его товарищ беззаботно рассмеялся и сказал:

– Да брось ты, Гриша, все равно этот козел ни черта не понимает по-русски! – и они продолжили свой разговор.

Я спокойно отнесся к тому, что меня так незаслуженно оскорбили в ответ на мою любезность. В том, что эти любители поживиться за счет непреодолимых различий в валютно-финансовых системах загнивающего капитализма и развитого социализма приняли меня за иностранца, не было ничего удивительного. Я ехал на автомашине марки «Вольво» и, как полагается, был одет во все иностранное. Правда, я не носил лыжных шапочек и фирменных курток невероятных расцветок. На мне было скромное кожаное пальто с погончиками на плечах, из-под которого виднелась белая сорочка и шелковый галстук. И все же, думаю, главная причина состояла в том, что я ответил им на весьма приличном английском языке: прежде чем оказаться за границей, я прошел довольно длительную подготовку в одном малоизвестном мировой, да и советской общественности учебном заведении закрытого типа, где преподают не только иностранные языки, но и многое другое, что и вынудило сделать его закрытым.

…Судьба моя, правда, сложилась несколько иначе, чем планировалось вначале, но совсем не потому, что я был нерадивым учеником и не оправдал надежд моих наставников, о которых я постараюсь позднее рассказать. Во время прохождения нелегальной стажировки в одной уютной европейской стране произошла одна из тех неожиданностей, которые, к сожалению, довольно часто и совсем некстати нарушают наши жизненные планы.

Мне предстояло совершить небольшую ознакомительную «экскурсию» в страну моей будущей работы и немного там «акклиматизироваться». Однако курьер, которому было поручено доставить мне все необходимые документы для этой поездки, попал в автомобильную катастрофу. Вины его в том никакой не было, на него налетел грузовик с одной из расположенных в Европе американских военных баз, за рулем которого находился пьяный сержант.

Сержант отделался легким испугом, потому что у грузовика, сработанного на заводах Форда, был крепкий бампер, а вот легковушка нашего курьера такого бампера не имела, но, даже несмотря на существенные различия в конструкции столкнувшихся автомобилей, все бы, наверное, обошлось, если бы легковушка не вспыхнула.

Люди, пытавшиеся вытащить находившегося в полубессознательном состоянии курьера из покореженной машины, отступили, и он на их глазах сгорел. Это было потом во всех подробностях расписано в газетах. Вместе с курьером сгорели его документы, и его личность так и не была установлена.

Для меня эта трагическая история, как я уже намекнул, кончилась тем, что мне пришлось срочно возвращаться в Москву. Дело в том, что мой паспорт, с которым я собирался отправиться на «экскурсию» и в котором, естественно, была наклеена моя фотография, находился в несгораемом ящичке, вмонтированном в кузов машины, и сгореть поэтому не мог. Было не известно, насколько тщательно полиция осмотрела обгоревшие останки машины, чтобы выяснить все же, кем был ее водитель, нашла ли этот ящичек и извлекла ли из него мой паспорт, или после составления соответствующего протокола машина была сразу же отправлена на свалку.

Мою поездку решили отложить и постараться выяснить, буду ли я объявлен в международный розыск или нет. Но, поскольку прямых доказательств того, что этот паспорт принадлежит разведчику, а не торговцу наркотиками или другому представителю преступного мира, у полиции не было, она вполне могла и не объявлять розыск, а просто поставить меня на учет, как подозрительную личность. Как бы то ни было, опасность провала была вполне реальной, и рисковать не стали.

Меня перевели в управление внешней контрразведки, и с тех пор я стал ездить за границу с дипломатическим паспортом…

Случай с моряками, когда меня приняли за иностранца, был далеко не единственным. Однажды меня спутали с итальянцем, хотя я ни тогда, ни сейчас не говорю по-итальянски. Я думаю, мне не составило бы большого труда выучить и итальянский язык, если учесть, что, кроме английского, я прилично владею еще двумя языками романской группы, но в этом, как у нас говорят, не было оперативной необходимости: за многие годы на мою профессиональную орбиту не забрасывало ни одного итальянца.

Произошло это в одной бывшей французской колонии, где я работал во время первой загранкомандировки. Французы по-прежнему чувствовали там себя вольготно. Только в столице их проживало несколько десятков тысяч. У них был свой культурный центр, спортивный клуб и еще несколько частных клубов, или, как их теперь называют, «клубов по интересам», и мне ужасно захотелось вступить в какой-нибудь из этих клубов, потому что французы, надо отдать им должное, умеют прекрасно организовывать свой досуг, и, кроме того, я всегда испытывал к Франции и ее народу большую симпатию. У меня до сих пор стоит перед глазами незабываемая процедура открытия X зимних Олимпийских игр в Гренобле, на которых мне посчастливилось присутствовать, в моих ушах до сих пор звучит усиленное динамиками биение сердца знаменитого фигуриста Алена Кальма, поднимающегося с факелом к чаше, чтобы зажечь олимпийский огонь, и густой, рокочущий голос президента Франции генерала Шарля де Голля, объявляющего об открытии Олимпиады.

Кроме личных симпатий у меня были и кое-какие деловые соображения. Надеяться на вступление в один из «клубов по интересам» мне было сложно, потому что мои интересы, по правде говоря, несколько выходили за рамки предусмотренных клубным уставом, а вот на вступление в спортивный клуб я вполне мог рассчитывать. В один из воскресных дней, прочитав накануне в газете объявление о том, что спортивный клуб проводит соревнования по пулевой стрельбе, я отправился в городской тир.

Соревнования еще не начались, и я скромно встал в сторонке и стал присматриваться к стрелкам, судьям и зрителям. Поскольку на соревнования по стрельбе ходит вполне определенная категория любителей этого вида спорта и все собравшиеся в этот день в тире знали друг друга, мое появление не осталось незамеченным. Вскоре ко мне подошел плотный пятидесятилетний мужчина с волевым лицом, представился президентом спортклуба и любезно поинтересовался, что привело меня в тир.

Я был не менее любезен и ответил, что приехал в страну пару месяцев назад, у себя на родине увлекался стрельбой, хотя, если быть совсем точным, стрелком я стал после того, как по возрасту вынужден был оставить современное пятиборье.

Президент очень обрадовался, сказал, что в их спортивном клубе культивируется не только стрельба, но и конный спорт и фехтование, поэтому я смогу заниматься почти всеми любимыми мною видами спорта. Он подвел меня к оформленному с чисто французской фантазией щиту, на котором были зафиксированы рекорды стрелкового клуба (надо сказать, что они были и рекордами этой страны, потому что коренное население получило независимость в результате политических манипуляций, без вооруженной борьбы, и поэтому не имело возможности, как в некоторых других колониях, поупражняться в стрельбе), и с гордостью указал на два из них, которые были установлены им лично. Так я узнал его фамилию.

Затем президент спросил, какие результаты в стрельбе показывал я и в каких соревнованиях мне доводилось участвовать. Я честно назвал свои лучшие результаты, и поскольку рекорды стрелкового клуба были на уровне нашего первого разряда, а я стрелял из короткоствольного оружия чуть лучше нормы кандидата в мастера, то мои результаты произвели на президента большое впечатление. Мне даже показалось, что он в какой-то миг пожалел о том, что обратился ко мне, так как почувствовал реальную угрозу установленным им рекордам. Но потом он, видимо, вспомнил, что я пятиборец, и подумал, что меня от стрельбы отвлекут другие виды, входящие в эту спортивную дисциплину. А может, мне это только показалось.

Я также сказал президенту, что однажды участвовал в чемпионате своей страны по стрельбе и занял тридцать восьмое место. Он посмотрел на меня с явным недоверием, причину которого я узнал несколько позже. У меня не было особых поводов хвастать своими спортивными достижениями. Больших высот я в спорте не добился, если не считать высотой мастерский норматив, но никогда к этому особенно и не стремился, поскольку всегда смотрел на спортивные занятия только через призму своей будущей профессиональной деятельности.

Но даже после весьма сдержанного описания моей спортивной карьеры президента так увлекла перспектива заполучить в свой клуб сильного спортсмена, что он с большой настойчивостью стал предлагать мне немедленно вступить в клуб, обещая оказать всяческое содействие и даже позаботиться об обязательных в подобных случаях рекомендациях.

Я тоже этого очень хотел, но, руководствуясь профессиональными соображениями, проявил сдержанность и уклончиво ответил, что не догадался привезти с собой инвентарь и поэтому затрудняюсь сразу дать определенный ответ.

Президент обещал помочь и в этом деле, заявив, что кое-какой инвентарь можно купить в местных магазинах, остальное выписать из Франции.

Я продолжал колебаться, и тогда президент пригласил меня после соревнований отобедать в его компании и продолжить разговор. Эта идея меня увлекла, и я согласился. Он был обрадован и на радостях предложил мне, если я, конечно, не против, принять участие в судействе. К его явному удовольствию, я принял и это предложение и очень быстро доказал, что в обществе «Динамо» мне не зря присвоили судейскую категорию. Квалифицированное судейство еще больше укрепило мою репутацию.

Все было превосходно, если не считать того, что меня несколько смутил энтузиазм, с которым президент предлагал вступить в клуб сотруднику советского посольства. Но потом я решил, что у меня еще будет время все обдумать, а пока надо принимать все как есть. В конце концов я ведь и сам искал возможность вступить в этот клуб.

После соревнований целая кавалькада машин отправилась на виллу президента. Среди приглашенных оказались спортивный директор клуба, казначей, несколько членов правления. Меня, конечно, больше интересовали не их общественные нагрузки, а занимаемое ими служебное положение в государственных и прочих учреждениях, но я не проявлял излишнего любопытства, резонно полагая, что со временем, когда я стану их одноклубником, они сами мне с удовольствием все расскажут.

Пока жены приглашенных помогали хозяйке накрывать на стол, не обращая никакого внимания на собственных детей, придумавших какую-то игру и, совсем как наши ребятишки, с воплями носившихся по дому и прилегающей к нему территории, мужчины уселись в кресла вокруг низенького столика и занялись преприятнейшим делом, которое в «свободном» мире получило название «аперитив».

Эта процедура сопровождается обычно неторопливой светской беседой и весьма заметно отличается от посиделок в каком-нибудь российском городке, потому что в руке у каждого собеседника не граненый стакан с водкой, а тонкий и высокий стакан с нарисованными парусниками или автомобилями в стиле «ретро», наполненный каким-нибудь сильно разбавленным напитком и кусочками льда, а сама беседа называется «дискуссией». Я запомнил это на всю оставшуюся жизнь после того, как однажды знакомый француз поправил меня, когда я предложил ему посидеть в баре и поболтать.

Он сказал так:

– Мишель, никогда не употребляй это слово! Болтать – это женское занятие, а мужчины всегда дискутируют!

Так вот, во время этой дискуссии казначей, оказавшийся, кстати, исполнительным директором крупного банка, спросил меня:

– Месье, а по какому контракту ООН вы здесь работаете?

Его вопрос несколько удивил меня, и я ответил, что я не международный чиновник, а сотрудник посольства.

– Прошу прощения, месье, – в свою очередь удивился казначей, – но почему же я вас тогда не знаю? Я регулярно бываю в вашем посольстве, знаю всех, кто там работает, но вас никогда не видел.

Эти слова не на шутку меня озадачили, и я стал лихорадочно соображать, как это ему удается без ведома офицера безопасности регулярно бывать в нашем посольстве, да еще всех там знать? Не найдя удовлетворительного ответа, я решил уточнить.

– А какое посольство вы имеете в виду?

Теперь снова пришла очередь удивляться казначею. Со свойственной некоторым французам экспансивностью он всплеснул руками и ответил:

– Как это какое? Разумеется – итальянское!

И тут я сообразил, почему президента удивило, что я с почти мастерским результатом занял только тридцать восьмое место в первенстве моей страны. Он-то тоже, видимо, имел в виду Италию, а там с моим результатом я наверняка занял бы более высокое место.

Все на какое-то время отвлеклись от аперитива и прислушивались к нашей беседе. Когда я ответил, что не имею никакого отношения к итальянскому посольству, потому как зовут меня Михаил Вдовин и я являюсь сотрудником Посольства СССР, возникла немая сцена наподобие той, которой кончается спектакль «Ревизор». Причем мои собеседники исполнили ее так, что им могли бы позавидовать не только провинциальные актеры, но и корифеи знаменитого Малого театра.

Спортивный директор оказался наиболее эмоционально устойчивым человеком, за что, очевидно, и был избран на этот высокий пост. Он первым оправился от шока и, посмотрев на ошарашенного президента, который все еще сидел в позе почтмейстера из гоголевской пьесы, спросил:

– Серж, кого ты к нам привел?

Этот вопрос снял всеобщее оцепенение, и все дружно расхохотались. Надо отдать должное французам: они умеют с достоинством выходить из деликатных ситуаций. Во время обеда только и было разговоров об этом «недоразумении», причем все они дружно утверждали, что приняли меня за итальянца, потому что я говорю по-французски с итальянским акцентом. Как это произошло, я и сам не знаю, это целиком на совести преподавателей, которые учили меня иностранным языкам сначала в университете, а потом в упомянутом мной малоизвестном учебном заведении.

Эта небольшая накладка не испортила наших отношений. Президент оказался человеком слова и пробил мое вступление в клуб, хотя это был, конечно, своего рода беспрецедентный случай.

Вскоре я стал довольно популярным человеком среди французов, чему во многом способствовали мои спортивные достижения не только в стрельбе из пистолета, но и по всей программе современного пятиборья. Многие из них стали считать за честь называть меня в числе своих друзей.

Я, однако, был очень разборчив и по-настоящему «подружился» только с одним. На него я обратил внимание еще на обеде у президента, хотя он и не входил в руководство клуба, и не пожалел об этом, потому что он являлся советником в местной контрразведке. Конечно, мы не афишировали нашу дружбу, более того, сделали все от нас зависящее, чтобы о ней никто не знал, но от этого наши редкие встречи не стали менее эффективными. Во всяком случае, он очень дорожил нашей дружбой и, чтобы ей ничто не повредило, оберегал меня от излишней назойливости некоторых моих знакомых, своевременно предупреждая меня о том, кто из них связан с контрразведкой.

Его дружеские советы помогли мне, да и многим моим товарищам избежать крупных неприятностей…

Но вернемся к любителям легкой наживы. Уяснив, как я уже сказал, для себя цель их поездки, я свернул с дороги, ведущей к центру, сделал небольшой крюк и через несколько минут подъехал к зданию Генерального консульства СССР.

Я на всю жизнь запомнил выражение их лиц, когда я остановил машину и на чистейшем русском языке предложил им следовать за мной.

Генеральный консул был на месте. Мы не стали тратить время на воспитательную беседу, резонно полагая, что этим лучше заняться в Советском Союзе, а просто предложили им разгрузить свои сумочки с флажками и показать, что именно они собирались обменять на валюту.

Убедившись, что их намерения не были пустой болтовней, генеральный консул вызвал капитана и вручил ему письменное уведомление о задержании двух членов его экипажа, самовольно вышедших в город с целью совершить незаконную валютную сделку в крупных размерах. Капитан пообещал немедленно сообщить об их проступке в пароходство, не отпускать больше на берег, а по прибытии в первый советский порт списать с судна. Дальнейшая процедура входила в компетенцию соответствующих правоохранительных органов.

Эта мера может показаться чересчур крутой, но мы отдавали себе отчет в том, что, если бы не моя любезность, эти деятели совершили бы тяжкое уголовное преступление и в случае задержания на таможне им пришлось бы надолго сменить корабельную каюту на тюремный барак…

Вообще в моей практике довольно часто случались различного рода происшествия с советскими моряками.

Однажды ночью мне позвонил дежурный по посольству и «обрадовал», сообщив, что два наших моряка арестованы полицией порта за кражу.

А дело это происходило в одной развивающейся стране, которой мы оказывали большую и бескорыстную помощь. В числе самого разнообразного оборудования, поступавшего из СССР, были и самосвалы марки «МАЗ». Не знаю, как сейчас, но в ту пору заботливые минские автомобилестроители устанавливали на бамперах своих самосвалов по две желтые фары. Вот за этими-то фарами, прихватив с собой соответствующий слесарный инструмент, и отправились два члена экипажа судна, доставившего в порт эти самые самосвалы. Приглядели они фары еще во время плавания к берегам развивающейся страны, но снять постеснялись, потому что на разгрузке всегда присутствовал представитель «Автоэкспорта» и чиновники соответствующих местных учреждений.

Стоянка, где после разгрузки находились самосвалы, естественно, охранялась, и похитителей задержали на месте преступления.

Приехав в полицию порта, я выяснил, за что и при каких обстоятельствах были арестованы наши моряки, и потребовал с ними встречи. Независимо от их проступка, они оставались советскими гражданами, и моя прямая обязанность заключалась в том, чтобы защищать их права и интересы.

Привели задержанных. Один из них оказался старшим помощником капитана, второй – механиком теплохода. Это были солидные пятидесятилетние люди. Более того, механик, как потом выяснилось, вообще оказался весьма заслуженным человеком, бывшим подпольщиком, орденоносцем, депутатом и почетным гражданином столицы одной из союзных республик.

Я уже собирался начать переговоры об их освобождении, как полицейский комиссар жестом остановил меня и сам произнес запомнившийся мне на всю жизнь монолог:

– Не волнуйтесь, господин вице-консул! Я отпущу ваших моряков. Мы очень признательны вашей стране за бескорыстную помощь и поэтому не будем предпринимать никаких мер. Но у меня вызывает недоумение одно обстоятельство! Я живу в бедной стране, у нас много проблем, одной из них является преступность. Но когда я задерживаю за кражу местного гражданина, я знаю, что он совершил ее чаще всего потому, что у него нет работы и ему нечем накормить своих детей. Но я не могу понять, почему ваши моряки, плавающие на таком прекрасном корабле, имеющие все, в том числе, наверное, и легковые автомобили, снимают фары с самосвала, который они же нам и привезли?! Вы можете мне это объяснить?

Комиссар оказался прав. Доставив старпома и механика на теплоход, я выяснил, что у обоих действительно есть «Волги», и вот на них как раз и не хватало этих самых желтых фар, за которыми они темной ночью отправились в опасное путешествие по охраняемому полицией порту.

И недоумение комиссара по поводу их «странного» поведения тоже было мне понятно. Он просто представить себе не мог, что в наших магазинах невозможно купить желтые фары, как, впрочем, и многие другие аксессуары и запасные части к автомобилям. Возможно, если бы комиссар лучше знал проблемы нашей автомобильной промышленности, он был бы к нашим морякам еще более снисходительным, а мне не задавал бы таких вопросов.

Но мне от этих рассуждений не стало легче. Я был готов провалиться от стыда из-за проступка моих столь уважаемых соотечественников.

Я посмотрел на задержанных и не заметил на их лицах раскаяния.

И тогда мне стало нестерпимо стыдно за державу, в которой даже почетные граждане занимаются мелкими кражами.

…Вот и после беседы с нечаянно перехваченными мной незадачливыми валютчиками я ощущал какой-то моральный дискомфорт, поэтому решил, пока жена с дочерью смотрят кино в посольском клубе, забежать домой и принять душ.