Kitobni o'qish: «Участник Великого Сибирского Ледяного похода. Биографические записки», sahifa 5
От Колтубанки до Грачёвки
Составы по железной дороге, ведущей в Оренбург, проследовали станцию Кинель и встали на станции Колтубанка. Дивизия высадилась. Следующей ночью батальон, в котором служил Алексей, получил приказ провести разведку боем, двинулся в сторону красных и столкнулся с их конным подразделением, не выславшим вперёд дозоры.
Стрелки, заслышав конский топот, успели залечь, в темноте прижались к земле и с расстояния не более десяти шагов открыли огонь из винтовок. Выстрелы слились в сплошной грохот, падали лошади, всадники. Алексею впервые довелось метнуть бутылочную гранату, она называлась гранатой Рдултовского, на её жестяной корпус была надета металлическая рубашка, добавляющая количество осколков.
Стрельба продолжалась ещё некоторое время, красные ушли. От тех, кто остался без лошади и попал в плен, стрелки узнали, что на них движется 24-я Симбирская дивизия, гордо называемая красными Железной.
Общая обстановка складывалась в пользу красных, Народная Армия продолжала отступать. Изо дня в день 5-й Сызранский полк, образуя фронт перед противником, вытягивался в длинную цепь, залегал, встречал наступавшую цепь неприятеля ружейным и пулемётным огнём. Красные ложились, и длилась ожесточённая перестрелка. Затем красные сосредотачивались у полка на фланге, оголённом из-за нехватки сил, начинали его охват, и полк отступал. Каждый раз рядом с Алексеем кого-нибудь убивало, ранило.
Однажды командир батальона, передвигаясь ползком вдоль цепи, залёг с биноклем вблизи Алексея, в это время пуля попала в одного из стрелков, он забился в агонии, из раны хлестала кровь. Тут подполз молоденький солдатик, посланный командиром полка, и, глянув в ужасе на умирающего, обратился к штабс-капитану: приказано-де доложить, как у вас? Штабс-капитан ответил невозмутимо: «Держу оборону, несу потери!» Мой отец сказал мне, что это стало для него образцом поведения командира, которое вселяет в солдат уверенность. В любой миг в командира могла попасть пуля, и он сам забился бы в агонии, однако он держал себя так, будто это исключено. Он показывал, будто находиться под огнём – обычное простое дело.
У села Палимовка неприятель не предпринимал обход с фланга, и полк цепью пошёл в контратаку, не имея за собой резервов. Красные начали обстрел атакующих из трёхдюймовых пушек, над стрелками рвались снаряды, осыпая их шрапнелью.
Неприятель в конце концов всё же предпринял охват левого фланга, и дело закончилось отходом полка севернее Бузулука, занятого красными, на восток к селу Новая Тепловка.
Здесь сосредоточилась вся 2-я стрелковая дивизия, один день она держала оборону перед селом. Алексей был в цепи, залёгшей между скирдами ржи. Несколько раз красные, атакуя, оказывались менее чем в ста метрах, но под огнём пулемёта и винтовок откатывались. Время от времени принималась бить батарея противника. Алексей прижимался к земле вблизи скирды, когда в неё угодил снаряд. Скирду разметало, и около Алексея упали окровавленные внутренности добровольца, стрелявшего из-за неё в красных.
К вечеру неприятель усилил артиллерийский огонь. Дивизия, отходя, повернула на север к селу Грачёвка, с тем чтобы неприятель, считая, что она отступает на восток, прошёл в том направлении. Тогда ударом с севера, из Грачёвки, можно было бы отсечь его передовые части от тылов. Расчёт строился на том, что он не узнает о манёвре.
Придя в Грачёвку, дивизия запаслась продовольствием. Алексей и друзья, благодаря Витьку Горохову, который показал «свойственность» хозяевам, наелись, помимо «казённых» обеда и ужина, печёных тыкв.
Ранним утром другого дня разведка сообщила, что красные подходят с запада к речке Ток, на левом (восточном) берегу которой располагалось село. Добровольцы 5-го Сызранского полка, в их рядах Алексей, залегли вдоль левого берега речки. На другой стороне в утреннем тумане показались красные. Витёк шепнул: «Идёте! А мы вот они!» – и, улыбаясь, прицелился. По подошедшим дали залп, затем повели беглый огонь. Они отхлынули.
Тут пришёл приказ спешно занять оборону к югу от села – красные не пошли на восток, как предполагалось, а двинулись на Грачёвку. 5-й Сызранский и 6-й Сызранский полки встретили их цепи огнём, отличились пулемётчики. По команде Алексей вместе с однополчанами поднялся в контратаку.
Как только отогнали красных, наступавших с юга, оказалось, что противник опять подошёл с запада к речке Ток. Алексей, другие добровольцы бегом вернулись на восточный берег речки, плотным огнём вынудили красных отступить. После этого пришлось, оставив здесь полуроту для прикрытия, вновь отбивать атаку неприятеля, наседающего с юга.
За день противник предпринял пять атак с юга и три попытки переправиться через Ток, наступая с запада. Атаки проводились не одновременно, и добровольцы успевали сосредоточиться то против одной части красных, то против другой. День был не летний, но Алексей до того вспотел, что гимнастёрку хоть выжми. Двое пареньков-кузнечан, вместе с которыми он вступил в Народную Армию КОМУЧа, в этот день были тяжело ранены. Ранило в живот Костю Ташлинцева по прозвищу Ле Кок. Когда его несли к санитарной двуколке, санитар шепнул: «Боль страшная, а ни стона тебе!»
К ночи выяснилось, что севернее 2-й стрелковой дивизии нет вблизи ни частей Народной Армии, ни казаков, и дивизия покинула Грачёвку, двигаясь на юго-восток. Она должна была остановить противника у села Покровка.
Оренбургские казаки
Октябрьский день выдался солнечный, тёплый. На гребне невысокой возвышенности вырыли расположенные в линию с юга на север индивидуальные ячейки, несколько ячеек вырыли для станковых пулемётов.
Красные подтягивали резервы, не спешили атаковать. В атаку пошли перед полуднем, без артиллерийской подготовки: снарядов и у них недоставало.
Стрельба продолжалась часа три, у Алексея в глазах рябило от струек пыли, поднимаемой ударами пуль в землю возле него. Ствол станкового пулемёта, установленного в ячейке неподалёку, перегревался – испарялась вода в кожухе, – и пулемётчик звал: «А ну – отливайте!» Алексей и другие стрелки подползали к нему, мочились в кожух, для чего приходилось приподниматься, подставляя себя под прицел красных. Их цепь остановили шагах в ста пятидесяти.
Красные прибегли к неизменному манёвру – обходу с севера, с правого фланга, но здесь их поджидали укрывшиеся за стогами сена и на околице Покровки, за изгородью поскотины, казаки. Под их ружейным и пулемётным огнём красные побежали назад, и казаки, вскочив на коней, преследуя, многих порубили.
Ночью стало известно, что части неприятеля движутся с юго-запада, от села Верхняя Вязовка, стремясь зайти в тыл дивизии, и она отступила.
Брата больше нет
Вскоре Алексей узнал о гибели брата Павла, который командовал конной разведкой дивизии. Сплошной линии фронта не было, Павел и тридцать разведчиков в очередной раз проехали в тыл красных, заночевали в не занятом ими селе Голубовка. Павел, единственный, расседлал свою лошадь. Красные, однако, были в деревне неподалёку, им сообщили о ночёвке конной разведки, и они вошли в Голубовку с разных сторон. Разведчики вскочили на лошадей, успели ускакать, а Павел, седлая кобылу, задержался.
Моему отцу рассказали то, что стало известно от селян. Когда Павел поскакал со двора, под ним убили лошадь. Он бросился в ближние ворота, взобрался на гумно, стрелял из пистолета, нескольких нападавших ранил. В него, вероятно, тоже попали. Патроны у него кончились, он выхватил саблю из ножен, спрыгнул с гумна, встал, шатаясь. Красные были перед ним. Они кричали: «Бросай шашку!» Он не бросил, замахивался, и его застрелили.
Мой отец участвовал в контрнаступлении, когда Народная Армия ненадолго заняла Голубовку. Ему показали место, где погребли Павла. Отец рассказывал мне, до чего больно было сознавать, что брата больше нет. В том, как тот, бывало, скакал на жеребце Ханбеке, катался на велосипеде, грёб на лодке, бегал на лыжах, сквозила небрежность необычайно уверенного в себе человека. Он никого не боялся, и ему нравилось, если что-то ему угрожало. Для моего отца казалось несомненным, что никто никогда не сумеет Павла побить. В нём кипело столько жизни, что она не позволяла поверить в смерть. Он своим обликом, поведением словно бы внушал, что неубиваем. Между прочим, такие, что давно известно, и погибают в первую очередь.
Гибель Павла стала сюжетообразующим началом в моей повести «Грозная птица галка».
Ранение, госпиталь
Рота добровольцев, в их числе Алексей и его кузнецкие друзья, блестяще отразила атаку полка, наспех сформированного коммунистами из рабочих Самары. Меж тем другие неприятельские части обходили 2-ю стрелковую дивизию с севера, и вновь пришлось отступать. В тылу появились отряды красных, и часто приходилось с боем, неся потери, прокладывать себе дорогу к Оренбургу.
В одном из сёл, к которому приближался 5-й Сызранский полк, оказалось довольно много красных, часть их пошла во фронтальную атаку, другие стали заходить за левый фланг полка, по ним был открыт огонь из пулемёта «льюис». Полурота, в которой был Алексей, получила приказ занять горку на юге у правого фланга, на случай, если красные предпримут обход и там.
Стрелки с винтовками наперевес бежали на горку по отлогому склону, когда на неё с другой стороны стали выезжать красные кавалеристы, они понеслись лавой на белых. Стрелками командовал опытный пехотинец, он выказал образцовое хладнокровие перед мчавшимися с шашками наголо всадниками, приказал стрелкам встать тесно в ряд, открыть огонь. Много конников было убито, остальные рассеялись, ускакали.
В таких почти каждодневных боях продолжался отход к Оренбургу. У села Ново-Сергиевка 5-й Сызранский полк, развернувшись в поле цепью с юга на север, встретил огнём наступавших с запада красных. Алексей, сидя на жухлой траве, перезаряжал винтовку, и тут пуля пробила ему левую руку ниже локтя, а затем правую ногу выше колена, не задев, к счастью, кости ни руки, ни ноги. Санитары дотащили раненого до повозки. Фельдшер, осматривая раны, сказал, указывая на ногу: «Здорово тебе повезло! Пуля прошла на волосок от вены сафены – если бы её задела, истёк бы кровью».
Ранен был и Алексей Витун. Его и моего отца с другими ранеными отправили в госпиталь в Оренбург. Когда отец начал ходить, то узнал, что в госпиталь привезли Рогова, раненного в ногу. «Рана не тяжёлая, – сказал тот, – одно страшно – гангреной заразиться». Он сообщил, что личный состав полка сократился, из-за чего произошло переформирование. Санёк, Витёк Горохов, некоторые другие солдаты переданы в другой батальон. И нашего, мол, командира, сказал с сожалением Рогов, перевели другими командовать. «Жалко! Отточенный командир!»
По поводу того, что провозглашена диктаторская власть Колчака, Рогов заметил: «Мы вступали в Народную Армию, а теперь мы в Белой армии. Не знаю: может, оно лучше».
28 ноября белогвардейцу Алексею исполнилось шестнадцать лет.
Атаман Дутов
В Рождество раненых в госпитале навестил Александр Ильич Дутов. Перед его приездом для всех нажарили беляшей с бараниной, раздавали урюк. Дутов обходил палаты, вошёл в ту, где был мой отец. Впоследствии он описал мне атамана: «Невысокий, плотного сложения, покатые плечи, лысеющий, редкие волосы коротко острижены. Лицо простое округлое, усики треугольником посреди верхней губы, тёплый взгляд тёмных умных глаз».
Дутов был во френче, на погонах – по три звёздочки генерал-лейтенанта. Каждому раненому он дал коробку папирос, дал и Алексею. Папиросы фабрики Серебрякова, находившейся в Омске, на коробке – красочная картинка: на ложе с красной подушкой возлежит восточная красавица, держа на отлёте руку с папиросой, из которой вьётся дымок.
Атаман обратился к раненым, спокойно и просто сказал примерно следующее: «Желаю всем возвратиться в строй и участвовать в разгроме большевиков. Всё больше людей понимают, что они губят страну, мы их разобьём».
Алексей, следуя совету Рогова, – правда, лишь отчасти, – выкурил две папиросы, остальные обменял на сахар.
Лучистые звёзды
В начале января 1919 года моего отца выписали из госпиталя, он возвратился в свой 5-й Сызранский полк. Красные наступали на Оренбург с запада, а также с юга: их так называемая Туркестанская армия двигалась по железной дороге Актюбинск – Оренбург и вдоль неё. Ползли поезда с войсками, тянулись сотни саней, а по сторонам простиралась покрытая глубоким снегом равнина. У станций, занятых белыми, неприятель останавливался, начинал артиллерийский обстрел, атаковал в лоб, предпринимал на санях обходы, грозя перерезать железную дорогу позади белых. И они отходили.
Таким образом Туркестанская армия достигла Соль-Илецка. Ещё таких дней пять, и она вступит в Оренбург. Батальон, рядовым которого был Алексей, 12 января направили из Оренбурга по железной дороге на юг – с задачей остановить передовую часть красных.
Хозяин флигеля, где накануне ночевал Алексей, предложил ему свои валенки взамен полученных при выходе из госпиталя ботинок, а также посоветовал обернуть бумагой ступни под шерстяными носками и торс под нательной рубашкой. Кроме того, дал оренбургский пуховый платок – обмотать себя под гимнастёркой.
Некомплектный батальон, проехав поездом станцию Донгузскую, высадился в заснеженной степи. Среди стрелков, кроме Алексея, были его кузнецкие друзья: Вячеслав Билетов, Пётр Осокин по прозвищу Сипай, Юрий Зверев по прозвищу Джек Потрошитель и Александр Цветков, которого звали просто Сашей. Они слушались своего земляка Георгия Паштанова, которому уже исполнилось восемнадцать. Сын столяра-краснодеревщика, Георгий, когда на подводу грузили буфет, один брался за одну его сторону, тогда как за другую брались два грузчика. Паштанов до записи в Народную Армию успел выступить в цирке гиревиком, а затем бросить на лопатки известного борца.
Добровольцы при свирепом морозе принялись создавать линию обороны в степи, разгребали лопатками глубокий снег, добираясь до окаменевшей земли, с невероятным трудом рыли в ней ячейки.
Подошёл неприятельский поезд, красные вышли из вагонов, атаковали залёгших белых цепями, обстреливали из орудия. Бой длился весь январский день, красные вынуждены были отступить.
А белые стрелки оказались насмерть замёрзшими. В живых остался один Алексей – благодаря советам хозяина флигеля, где был на постое.
Опираясь на рассказанное отцом, я написал повесть «Птенчики в окопах». Отец говорил, что, когда бой утих, он увидел на небе звёзды. Я взялся за повесть через много лет, и меня осенило: мой герой, глядя на лучистые звёзды на ночном морозном небе, понял, что это ребята, которые только что были рядом. Теперь они – вечно живые в столь близкой вечной выси!
Однако, подумав, я не стал такое писать, боясь, что оно прозвучит фальшиво.
От Оренбурга к Троицку
Подошёл поезд белых с подкреплением, Алексею помогли подняться из окопчика, отвели в санитарный вагон, а потом в вагон с кухней. Мой отец съел две порции горячего заправленного жареным салом супа из пшена.
Прибывшие белые в бой не вступили: Алексей вернулся с эшелоном в Оренбург. Спустя день или два в 5-й Сызранский полк возвратился выписанный из госпиталя Александр Рогов. Мой отец рассказал ему о гибели ребят. Рогов был удручён, проговорил с тоской: «Плохо». Помолчав, добавил: «Раз ты из всей артели один оставлен, жить тебе долго».
В начале двадцатых чисел января 1919 года белые под натиском красных ушли из города, остатки 5-го Сызранского полка в составе 2-й стрелковой дивизии отступали на восток вдоль железной дороги Оренбург – Орск, стремясь закрепиться на каждом полустанке, на каждом разъезде. Алексей участвовал во всех этих ожесточённых боях.
Не удалось приостановить отступление и в Орске, 2-я стрелковая дивизия отходила к Троицку.
Поступавшее пополнение
В конце февраля дивизия заняла оборону на линии от станицы Кизильской на юг, ближайшим крупным городом в тылу был Челябинск. 5-й Сызранский полк, бывший полком только по названию, начали пополнять мобилизованными сибирскими крестьянами. Добровольцы, служившие в полку с лета восемнадцатого года, носили заячьи шапки с длинными ушами, на концах у которых были пуховые шарики (в советское время шапки такого типа, но вязаные, носили дети). На мобилизованных были папахи или деревенские шапки – отличие от добровольцев бросалось в глаза. Но если бы оно состояло только в этом. Крестьяне были из тех мест, где не успела показать себя большевицкая продразвёрстка, необходимость воевать перед ними не стояла, и они возненавидели белых за мобилизацию, уклонение от которой каралось расстрелом.
Полк расположился в деревне, в сторону неприятеля выдвигались секреты, позади них располагались полевые караулы. Когда красные приближались, Алексей и другие стрелки выбегали из изб, шли по снежному полю в контратаку, противник отходил.
Командовать полком был назначен пожилой приземистый подполковник, страдавший болью в ногах. Он их парил в избе, погрузив в таз с водой. Рогов и Алексей часто находились при нём. Добровольцев он называл «мои орёлики», а мобилизованных – «ребятушки» с ударением на «я». По его вызову они набивались в избу, и он, паря ноги, обращался к ним, вздыхая: «Знаю я, что вы воевать не хотите, думаете – пересидеть бы дома, а там будем мирно, спокойно жить. Не будет этого, ребятушки мои дорогие, не получится». И объяснял, что коммунисты – это образованные лжецы, всех, кто за ними пошёл, они обманут. Во-первых, мол, они объявляют себя партией рабочих, а вы кто? Вы крестьяне, и, если они пока не успели у вас хлеб забрать, заберут, когда мы отступим, а там и землю отнимут.
Подполковник вздыхал и продолжал: поглядим, дескать, что во-вторых. Они якобы борются за рабочих, а что сделали с рабочими Ижевска и Воткинска? Заработки понизили, безработицу развели. Были у рабочих огороды подспорьем, так запретили с них овощ продавать. И рабочие восстали, ушли за Каму и семьи на подводах увезли, воюют с красными непримиримо севернее нас под началом нашего Верховного. Ижевская бригада, Воткинская дивизия – лучшие у нас.
Вы думаете, говорил подполковник мобилизованным, я вас агитирую из-за своего интереса? Я, мол, богатый и потому хочу, чтобы красных разбили? Нет у меня клочка земли, и, если победим, буду жить на пенсию. Вот и вся моя надежда.
Голос у него был звучный, с сипотцой. Вы, говорил пожилой офицер, с умом думайте о себе. Не победим – что вас ждёт? Будете батраками на земле государства. Вот и надо воевать, пока не поздно.
Солдаты слушали молча, никто не возражал, но не чувствовалось, что подполковнику верят. «Знайте, ребятушки, – напутствовал он их, – что вы воюете не за веру, царя и отечество, не за великую и неделимую, а за ваш кусок земли и собранное зерно, за то, чтобы ваш хлеб был вашим!»
Когда ему требовалось отправиться к начальству, ординарец седлал спокойную низкорослую лошадь. Рассказал добровольцам, что три года служил с ним на турецком фронте. Командир-де такой, что солдатам друг. Всегда добивается, чтобы снабжали получше, чтобы интенданты не так воровали. Если бы, мол, нынче новобранцы ему верили, много пользы было бы.
Подполковник выходил к залёгшей цепи, шёл вдоль неё, слегка пригибаясь, подбадривал новобранцев, пули посвистывали. Рогов решался ему крикнуть: «Да лягте же вы!» Тот иногда опустится на снег, иногда нет. Как-то сказал: дом у него в Казани, где сейчас красные. Жена и дочь в Москве, там муж дочери служит красным. Если белые проиграют, родные не примут его. «И куда мне старику?» Он погиб в цепи от пули при очередной атаке красных.
Переход в наступление
Весной 1919 года белые перешли в наступление, к Оренбургу двигались 1-й, 2-й казачьи корпуса и IV армейский корпус под командованием Бакича. 2-я стрелковая дивизия, где в 5-м Сызранском полку служил Алексей, была в составе корпуса. Красные откатывались. В иные дни они пытались остановить наступавших, тогда батареи белых открывали огонь, снарядов теперь было достаточно.
Командовать ротой, в которой был Алексей, прислали тощего стремительного поручика, солдаты «меж собой» называли его аристократом: говорили, что он из родовой знати и что чин имел повыше поручика, но был понижен за грубость высокому начальству. Ел он вместе с солдатами: когда в избе, то сажал их с собой за стол, когда в поле – садился с ними у костра. Манера говорить у него была странная: стоило его о чём-то спросить, он с раздражением, морщась, резко выкрикивал: «А?» Думали, он плохо слышит – может быть, из-за контузии, однако выяснилось, что слух у него нормальный. Приказ «в атаку!» он выкрикивал с гримасой, о которой Рогов шепнул Алексею: «Будто запах г… ему в ноздри ударил». Вперёд поручик бросался впереди солдат.
Однажды рота вошла в деревню, из которой красные, было видно, ретировались по дороге после артобстрела. Рота потянулась цепочкой вдоль длинного сарая, первыми двигались разведчики, потом поручик. Вдруг разведчик, глянув за угол сарая, кинулся назад: «Там красные! Много!» Поручик страшно гаркнул: «А-а?!», бросился за сарай с винтовкой наперевес, все услышали его команду: «В атаку!» Солдаты, также и Алексей, кинулись за ним, увидели помчавшихся прочь врассыпную красных. Оказалось, не все они ушли из деревни, за сараем притаилось не менее полуроты. Артобстрел они пережили, а голос поручика и сам он, понёсшийся на них с винтовкой, вызвал необъяснимую панику.
Мой отец рассказывал мне: никогда, мол, не забуду – мчащиеся по полю солдаты неприятеля, догоняющий их наш поручик, а за ним мы в старании не отстать.
Пушки белых выпустили несколько снарядов шрапнели, они взорвались впереди над красными, рота встала. К вечеру взяли группу пленных, один из них, коренастый, бывалый по виду, сказал: «Покажите вашего горластого офицера!» Поручик в это время в натопленной избе брился, раздевшись по пояс, отдав гимнастёрку и нижнюю рубаху постирать. Пленный вошёл, смотрит. Его спросили: увидел, дескать? Он в ответ: «Худющий, глядеть не на что» – «А что же вы рванули, сломя голову?» – «И у меня тот же самый вопрос».
