Kitobni o'qish: «Чумная крыса», sahifa 3
– Возможно, не знаю… Я видел его лишь однажды, больше мы никогда не…
– Постарайтесь вспомнить.
– Послушайте, я устал, ничего не ел с самого полудня. Мы здесь уже несколько часов и, простите меня за прямоту, прямо сейчас мне бы хотелось отлить, – Поуп сверлил ее взглядом, прекрасно понимая, насколько шатким было положение.
Проявление чувств категории А подразумевает немедленное заключение под стражу до самого суда. Категория Б имеет больше послаблений, а значит он сможет вернуться домой, отправить сообщение родственникам, друзьям, коллегам, попрощаться со всеми, с кем посчитает нужным, прежде чем за ним вернутся полисмены и конвоируют в камеру. Вне зависимости от того, каким будет вердикт капитана, его судьба предрешена. Вина запротоколирована, доказательства, сопутствующие обстоятельства, свидетельства очевидцев. Очевидцев! Как же нелепо звучит. Полицейские соглядатаи, стукачи – вот более приемлемые синонимы, нежели очевидцы, думал он.
Мелоди Сприн нажала на кнопку вызова и склонилась к микрофону:
– Сержант Мезерсгуд, сопроводите мистера Поупа в уборную и принесите пончики в комнату для допросов, – произнесла она, в очередной раз вызывая недоумение Поупа. – А, и два кофе, будьте так любезны.
К тому времени, как он вернулся, на столе уже стояли два бумажных стаканчика кофе и картонная коробка с пончиками. Капитан Мезерсгуд, крепкий бритоголовый полисмен в серой форме переложил свои обязанности по доставке на пышнотелую латиноамериканку в едва сходившейся на груди серой форме. Сам же конвоир ни на миг не выпускал мужчину из поля зрения, даже кабинку туалета мягко, но настойчиво придержал, попросив оставить открытой. Как будто Поуп планировал бежать. Словно он мог это сделать, находясь в гипсокартонной коробке, напрочь лишенной окон.
Капитан Сприн запихнула половину пончика, а они были пышные и полые, как бублики, в рот и промакнула губы салфеткой, чтобы убрать жирные следы и сахарную пудру. Сопровождавший мужчину сержант так же бесшумно вышел и закрыл за собой дверь, оставив их наедине.
– Холестерин и сахар, вот что это такое, – заговорила Сприн, указывая ему на стул. – Бомба замедленного действия для сердца и талии, но мы же здесь не отдел продаж и не биржевые маклеры. Мы копы, пусть даже наша работа заключается в таких вот, запутанных делах, – снова эта странная насмешливая ухмылка, совсем не вяжущаяся с пустотой в глазах. – Ешьте пончики, мистер Поуп. Считайте это небольшой передышкой. Потом мы продолжим.
Мужчина хотел отказаться. Он и без того достаточно времени провел в участке, куда разумнее покончить с допросом поскорее и покинуть его. Только желудок имел на этот счет иное мнение, и Поуп вынужден был с ним согласиться. Еще не хватало, чтобы он начал подавать сигналы во время беседы с капитаном Сприн.
Пока он заталкивал в себя два оставшихся пончика, один за другим, и запивал их горчащим, слишком сладким для него кофе, женщина не проявляла никакого интереса, целиком погруженная в свой телефон. Судя по движению пальцев, листала ленту новостей на каком-нибудь сайте. «Не нужно было туда идти» – запоздало вертелось в мыслях. Прошлое невозможно изменить, так уж устроен мир, с этим приходится считаться, а значит, Поупу оставалось лишь стиснуть зубы и принять последствия содеянного.
– Я готов продолжать, – произнес он, отставив в сторону пустой стаканчик.
– Хорошо.
Сприн небрежно бросила телефон в один из выдвижных шкафчиков, сдвинула пустую коробку из-под пончиков на край стола, а на ее место вернула папку с делом обвиняемого.
– Итак, мистер Поуп, вы сказали, что не помните, как выглядел тот человек. Сможете опознать его по фотографии?
– Может быть, – кивнул Поуп.
Еще стоя у писсуара, он взвешивал варианты, как поступить. Рациональное «я» не сомневалось – назвать все приметы и точка. Он солгал, говоря, что не помнил его. Память Поупа хранила все детали этой короткой встречи, как если бы он сфотографировал незнакомца, а затем изучал долгими вечерами. И все же этот человек не сделал ему ничего, вся его вина – организация подпольных кинотеатров, не принесших, по сути, никому физического вреда.
А Мелоди Сприн извлекла из папки фотографию, положила перед ним и постучала пальцем по изображению.
– Это был он, так?
Сомнений не осталось. Худощавый мужчина смотрел на Поупа тем же участливым взглядом, разве что не улыбался ему, а длинные каштановые волосы были собраны в хвост.
– Да.
Он вспомнил, где прежде видел это лицо. Ну, конечно! Эта фотография – исходник, а вот листовки с надписью крупным шрифтом «Разыскивается! Особо опасен!» висели тут и там на остановках, станциях метро, жилых и офисных зданиях, да везде, где их еще не успели сорвать вандалы или не заклеили рекламой.
– Уверены? – Мелоди ждала подтверждения, буравя его взглядом и не меняя позы.
– Да, это он, – упавшим голосом повторил Поуп, испытывая сомнительные со стороны логики и закона ощущения.
Вполне вероятно, его ООС, сконструированная и запрограммированная до конечной Реформации общества, идентифицировала бы их как предательство по отношению к лицу, не заслужившему этого.
– Они зовут его Мессия. Считают, что этот человек способен привести их к новому витку истории, а если быть точнее, вернуть нас на шаг назад. Можете себе это представить?
– Они? – Поуп не совсем понимал, о ком идет речь, тщетно ища ответ в памяти.
– Террористическая группировка, стремящаяся подорвать устои правопорядка и ввергнуть общество в хаос. Мессия и приближенные к нему члены этой группировки куда опаснее, чем могут показаться с первого взгляда. Вы оказались не в том месте, не в то время, это я понимаю. Но только представьте, жизни скольких граждан эти чумные крысы способны искалечить подобным образом.
– Этот… Мессия, – Поуп кивком указал на фото. – Вы называете его террористом за то, что он собирает уличные кинотеатры и показывает им фантастику?
– Он использует запрещенное видео с целью расшатывания моральных устоев общества. Подрывает авторитет государства и потворствует нарушению закона, – более чем твердо произнесла Сприн, не отрывая от него взгляда.
– Это всего лишь видео. Каждый сам вправе решать, смотреть его или уйти. В конце концов, просмотр еще не означает проявление запрещенных эмоций, никто не…
– Это создание заведомо противоправной ситуации, мистер Поуп. Наша страна добилась небывалых высот и процветания, отказавших от рудиментов прошлого.
Нечто незримое, невещественное, ворочалось под ребрами, несогласное со словами женщины напротив. Чудовищный дискомфорт и жестокое нарушение, еще одно к тому, что привело его сюда. Мужчине казалось, что вокруг вдруг возникла клетка, сдавившая легкие и живот, стало трудно дышать. Неумелые попытки сдержать это внутри лишь усиливали сравнение. Он хотел вернуть все назад, оказаться как можно дальше от этого места и капитана с красивым именем Мелоди Сприн, но больше не мог. Не хотел прятаться и молчать. Что-то внутри толкало его высказаться.
– А что если Реформация была ошибкой? Что если мы живем, уничтожая в себе самое лучшее, искреннее? Что если там, в этих фильмах, люди живут настоящей жизнью, от которой мы сами отказались? Мы считаем их фантастикой и с интересом подглядываем за тем, как они влюбляются, заходятся в истерике, пытаясь отстоять свою правду, или безмолвно оплакивают умерших близких. Вы можете себе представить, что кто-либо из них заболел неизлечимой болезнью, и все, что в ваших силах, это поддерживать в них видимость существования и надеяться. У меня двое сыновей, они уже совсем большие парни, их ждет прекрасное будущее, карьерный рост и все материальные блага, каких они добьются, но там, на крыше… там я вдруг представил, что мог точно так же потерять кого-то из них, как потерял Лорелин. Это иррационально, я знаю, и от этих мыслей мне стало не по себе, – он говорил, уже не в силах сдерживаться.
– Вы не принимали тиморакс несколько дней. Это естественная реакция на ваше безрассудство, не более, – отозвалась Мелоди, поджав губы.
Она потянулась к пачке сигарет, оставленной на столе открытой.
– У вас есть дети, мисс… капитан Сприн?
Поуп не собирался переходить на личные вопросы и тут же пожалел, сказав это.
Женщина на какой-то миг замерла, передумав курить, и вместо этого задумчиво постучала по пачке.
– Нет, мистер Поуп. К чему эти вопросы?
– Возможно, вы поняли бы, что я хотел сказать, – мужчина откинулся на спинку, коснулся век у переносицы и крепко зажмурился, словно это могло перенести его в свою квартиру безо всех проблем. – Я долго вспоминал, как же это называется. Многие слова пришли в негодность, правда? Мы многое просто вычеркнули из школьной и университетской программы, чтобы ни у кого не возникало нелепых вопросов «а что это?». Нет такого слова, нет вопроса, нет необходимости объяснять то, что, по сути, незаконно, верно? Воображение! Я вспомнил. Воображение заставляло людей ставить себя на место других, думать о том, что могло бы быть, если бы то и это. Оно помогало творить, создавать прекрасные произведения искусства. Музеи все еще хранят отголоски прошлого, все эти скульптуры, картины… Результаты работ древнейших архитекторов, которые со скудным инвентарем оставляли след в истории на многие века вперед. Сейчас 4-д принтер без нашего участия способен сделать все, что угодно. А литература? Не то, что можно сейчас найти, все эти бесчисленные инструкции, многотомные пояснения к Конституции, информативные сводки новостей, перечни рекордов среди производственных отраслей и выдающихся деятелей. Все, что считалось классикой в начале двадцатого века – Герман Мелвилл, Филлип Дик, Достоевский…
– Только не говорите, что читали Достоевского, – скептически хмыкнула Сприн.
– Нет, я… а к черту. Я натыкался в сети на краткие обзоры.
Конечно же, нет. Подобная литература обрела статус запрещенной и была ликвидирована, как в бумажном, так и в электронном виде еще до его рождения. Библиотеки в сети оскудели, резко лишившись большей части своей базы данных. Каждый год к ним прибавляется новая, разрешенная продукция, но этот прирост не достиг и пяти процентов от прежнего объема. Книги в бумажном переплете просто жгли. Миллионы гигантских курганов из книг, заживо съедаемых пламенем. Ходили слухи, что в год конечной Реформации вся страна на долгие месяцы превратилась в пепелище, став кошмаром Бредбери наяву. Черный дождь из воды и пепла лил с неба, вынуждая людей больше времени проводить в бетонных стенах жилищ и рабочих мест. Поуп прежде слыхал о том, как некие безумцы организовывали тайные перевозки – фуры, битком набитые книгами, поезда, машинисты которых ушли в самоволку с компанией таких же сочувствующих граждан. Всё, только чтобы переправить их к морю, где ждали суда, следующие в Европу и Южную Америку, Африку, Россию – туда, где никто не голосовал за отказ от эмоций. Туда, где и по сей день проживал не homo rationalis, а homo sapiens. Единственное, что осталось от былого литературного наследия, – краткие пересказы, но и их можно было найти лишь в обход системы национальной безопасности, державшей под контролем всю сеть СШСА. То же случилось и с индустрией кино. Голливуд из процветающего района Лос-Анджелеса превратился в последний оплот защитников прежнего режима, а впоследствии претерпел крупнейший отток жителей и финансов. Среди коллег Поупа поговаривали, что там и поныне существует некое гетто голосовавших против обеих Реформаций.
Капитан Сприн захлопнула папку и, набрав в грудь побольше воздуха, шумно выдохнула его через нос.
Какое-то время она молчала. Возможно, ждала, что еще скажет допрашиваемый.
Поуп молчал, потому что произнес вслух то, что ставило жирный крест на его дальнейшей жизни, и вопреки всякой логике, что скребло внутри все это время, все долгие дни, начиная с двенадцатого октября, обрело покой. Он озвучил свои сомнения и был услышан. «Теперь легко, – думал мужчина. – Теперь гораздо легче».
– Время 7:15. Допрос окончен, – произнесла Мелоди Сприн, склонившись над диктофоном, и выключила его. – Идите домой, мистер Поуп. Попрощайтесь с родственниками, если хотите, возьмите выпивки и парочку сочных чизбургеров, или что вы предпочитаете. Время подготовить и подписать необходимые документы у вас еще будет. Завтра утром, с восьми до девяти вас заберут, так что советую не покидать в это время дом. Судебный процесс займет неделю-две, в лучшем случае месяц, если ваш адвокат знает свое дело на зубок, но, полагаю, на приговор это никак не повлияет.
Другими словами, он мог нанять самого лучшего адвоката, чтобы продлить тяжбы на какое-то время, или распорядиться сэкономленными деньгами в пользу наследников. Поуп понимал, о чем она.
– Скажите, мисс Сприн, – произнес он вдруг.
– Капитан Сприн, – поправила его Мелоди, отбросив медную челку назад кивком головы.
– Скажите, при других обстоятельствах нашего знакомства, вы согласились бы со мной на свидание?
– Вы свободны, мистер Поуп. Идите домой.
Кивнув своим мыслям, мужчина поднялся со стула. В другом месте, в другое время он, возможно, застыл бы в замешательстве от вида тонких, изящных пальцев с зажатой в них сигаретой, нахального, безразличного и вместе с тем прекрасного взгляда в обрамлении густого макияжа, горящих огнем в отсветах солнца волосах. Предложил бы угостить ее чем-то покрепче кофе, затем сказал «а ты горячая штучка, Мелоди», и пригласил к себе домой. Никаких разговоров о работе и проблемах в семье, никаких имен, если инкогнито имеет смысл. Только близость разгоряченных после секса тел и что-то еще, что вертелось на языке, но никак не хотело обрести форму.
Эдвард Поуп покинул комнату допроса. Все еще не веря в реальность происходящего, он вызвал такси и через тридцать минут был в своей квартире на Бёрнсет-стрит.
Капитан Сприн неспешно выкурила еще одну сигарету, прежде чем закрыть помещение на ключ и сдать его на вахте. Ее рабочий день, наконец, был окончен.
Часть 2.
Так уж случается, некоторые дела оказываются не так просты, как предполагалось. В работе дознавателя есть свои плюсы и минусы. Плюсы – на некоторые выходки закрываются глаза тех, кто сверху, есть определенная неприкосновенность, доступ к запрещенным материалам в целях исследования и ведения дела, конечно же, ну и зарплата. Ее никто не отменял. Минусы – ты всегда балансируешь на грани закона. Ты здесь на стороне правых, блюдешь нравственность и подпираешь устои, дабы не прогнулись, только оказываясь лицом к лицу с обвиняемым, вытаскивая его доводы наружу, так или иначе сталкиваешься с тем, что способно тебя уничтожить.
Потому Мелоди дымила как печка, словно пришла в этот мир прямиком из шестидесятых позапрошлого столетия. Ее ООС голосом Фредди Меркьюри не забывал напоминать ей об этом дважды в день – когда женщина собирала себя после трудной ночной смены или бурного отдыха и когда возвращалась снова. Мелоди затыкала ее, отправляя пустую смятую пачку в мусорное ведро и сдергивая пленку с новой. Она не боялась рака легких. Если новый мир и создал нечто стоящее за последнюю сотню лет, так это лекарство, способное спасти человечество от самых беспощадных болезней. В основном же, капитан полиции не могла спорить с нынешним «парнем по ту сторону стола».
Парню на вид и по документам было слегка за сорок, лицо и плотно сбитая фигура говорили, что он не злоупотребляет посещением фитнес-центра, при этом Мелоди не могла назвать его толстяком. Месяц на тренажерах и сбалансированное питание – этого достаточно, чтобы избавиться от лишних килограмм и привести себя в форму. Так она думала, вытягивая из него детали совершенного преступления. За девять лет работы в отделе Мелоди научилась разделять мысли на профессиональные и личные, и, наблюдая за поведением Поупа, она отмечала его проколы, волнение, страх, основываясь на визуальном моменте. Другая же часть ее сознания фиксировала, что внешние данные, даже щетина, нисколько не уменьшают его привлекательности.
Все люди, каких приходилось встречать Мелоди, так или иначе оказывались либо безобразны, либо красивы. Спроси ее кто-либо, на чем именно она основывается, делая подобные выводы, женщина вряд ли нашлась бы, что ответить. Разве пластический хирург не способен исправить все мельчайшие недочеты, какие допустила природа, и разве лицо «того парня» не идеально с точки зрения пропорций? Собирая материалы, прорабатывая технику ведения допроса, для каждого индивидуально, ведь она, мать его, профи, Мелоди никогда не знала, кто окажется на этот раз в комнате допросов. Она действовала, словно сапер на минном поле, и если обвиняемый был безобразен, ничто не мешало ей вынести обвинительное заключение. И среди этих чаще оказывались те, кто проявлял эмоции категории А: ненависть, агрессию, панический страх на фоне полного отказа от тиморакса, а бывало и такое. У них словно дамбу прорывает. Оказавшись посреди годами сдерживаемого страха, человек способен сойти с ума. «Чердак подорвало» – хочется написать в заключении, но руки сами выводят предписанную формулировку. И все же, встречаются исключения. Другое дело – категория Б.
Эдвард Поуп, человек, который плакал. Так она называла его про себя, изучая обстоятельства и стряпая дело. Человек, который по-крупному вляпался в дерьмо и раскис, как сказал бы житель третьего уровня.
Отложив написание заключения на завтра, а процедура позволяла ей сделать такое послабление, капитан направила машину на стоянку, а сама неспешным шагом прошлась до ближайшего даун-лифта, выбрав на приборной панели самый низ. Конечно же, конструкция возила людей и вверх, но для жителей первого уровня на сленге существовало только это слово. Для тех, кто обитал у самой земли, в ходу была «лестница в небо». По забавному стечению обстоятельств точно так же называли новый синтетический наркотик, на котором сидела добрая половина низов.
Мелоди употребляла оба понятия.
В просторной кабинке, больше похожей на грузовой лифт, отправлявший тела из операционной прямиком в морг, пахло хлором, сквозь который пробивалось едкое амбре миазмов и блевотины. Вокруг панели с кнопками и в нижних углах краска вздулась. В тех местах, где ее не было (облупилась сама или ободрали пассажиры), металл расцветал ржавыми язвами и крошился. Вся конструкция во время движения издавала стонущие и грохочущие звуки, словно приводилась в движение с помощью рабов. «Или она мчит меня прямиком в преисподнюю» – с усталой ухмылкой подумала Мелоди, коснувшись спиной задней стенки, и запрокинула голову вверх. Оба завета, ветхий и новый, не выдержали обновленной цензуры и были беспощадно переработаны. Религиозные взгляды даже самых упертых фанатиков претерпели большие изменения, однако сама вера каким-то образом избежала стандартизации и включения в число запрещенных эмоций. Убаюкиваемая вибрацией лифта, Мелоди следила за тараканом, шуршащим хитиновыми лапками по поверхности двери. Его вытянутое коричневое брюшко намекало на то, что это самка, готовая в скором времени отложить яйцо с маленьким белесым потомством где-нибудь в укромной нише. Ничто их не убивает. Говорят, случись крупная ядерная катастрофа, на земле останутся одни тараканы. Тараканы и религия, мутирующая, подстраивающаяся под внешние обстоятельства и государственные перевороты вне зависимости от их причин и следствий.
Эта мысль показалась Мелоди смешной. Глупой, да, но все же бодрящей, как глоток свежего воздуха после долгого пребывания в замкнутом пространстве. Лифт встал, сообщая металлическим голосом о прибытии на нулевой этаж первого уровня. Створки одновременно распахнулись в стороны, стряхнув нерасторопного таракана, а медноволосая женщина-дознаватель прошлась по нему тяжелым ботинком, процедив бесцветно «яжежмать». Ее лексикон включал в себя достаточно сальностей и оскорблений низов. При необходимости Мелоди легко могла сойти в этих кругах за свою, но сейчас она шла по улице не для того, чтобы играть в ролевые игры полицейского под прикрытием.
Тусклое освещение галогеновых ламп, развешанных на высоте семи ярдов вдоль дороги, взорвалось яркой вспышкой. Это местный таксист, заметив гостью сверху, спешил перехватить заказ и щедрые чаевые, опередив конкурентов.
Визг тормозов прямо у ее носа. Вот так номер! Эти безумцы, замени хоть весь их устаревший парк автомобилей, игнорируют электронику и водят по старинке.
– Куда нужно, мэм? – полноватый индус с бородой, красиво поседевшей на подбородке, вывалился из окошка и откровенно разглядывал Сприн.
– «Записной святоша», – отозвалась она, поджав губы в презрительной ухмылке. – И без лишней болтовни. Без этого башка не варит.
Презрение, как эмоция, под запретом там и здесь, но как удивительно эта игра мышц лица прекрасно указывает людям на их место.
– Хорошо, хорошо, – будто капитулируя, таксист поднял обе смуглые ладошки вверх.
Мелоди, сдвинув оставленный кем-то пакет из-под сэндвича, села на заднее сидение и захлопнула за собой дверь.
В это время Поуп пытался подобрать слова. В комнате горел лишь экран монитора, сам он сидел, положив локти на стол и закрыв лицо руками. Видео-послание для сыновей, обучающихся в Торонто, должно быть кратким и емким, а также бесстрастным, потому что его могли проверить перед отправкой люди из ОБПЧ. Что бы ни случилось, он не желал им того же. Что если там решат, что Эдвард Поуп, погрязший в преступлении, своим последним письмом пытался заразить отпрысков эмоциональностью?
