Kitobni o'qish: «Царевич. Обреченный на смерть», sahifa 2
Глава 3
– Ты все записал, что царевич в бреду говорил?!
Голос принадлежал пожилому человеку, властному, привыкшему приказывать, пожившему изрядно на веку. Видел очень многое на свете, ничему не удивится, такой человек не только для врага опасный – своего, случись нужда какая, без жалости раздавит.
– Все сделал, кормилец, третью ночь без сна, – слугу Алексей узнал сразу по дрожащему голосу. – Как усну, а царевич метаться начнет, то Гришка его слова пишет и меня будит тотчас.
– Смотри, пес, что упустите – кожу сдерут. Государь Петр Алексеевич на царевича гневен сильно – он измену учинил, сам знаешь! Бегун окаянный! Ишь, удумал – у цезаря войско просить и на отца ратью идти!
– Сам слышал, благодетель, те его речи воровские, все написал в точности, как ты велел. Ефросиньи слова тож, якобы и у Карла свейского помощи просил, и посланца к нему отправил – офицера Дарю, на французской службе обретающегося. Изменник он, кормилец!
– Судить царевича токмо сам Петр Алексеевич будет, а мы, холопы его верные, обязаны все в точности сообщить, в Петербурх нарочного с листами отправим. Ты ведь не зря слугой при нем два года обретался, доверие получил, как и девка… Кхе-кхе…
Слова оборвались покашливанием, словно говоривший вовремя сообразил, что сказал нечто лишнее, о чем даже доверенным слугам знать непозволительно.
«Все, мне конец!
Как вовремя я очнулся – узнал, наконец, в какой сказке я обретаюсь. Со страшным концом сказочка будет – под пытками умру, а то и удавят подушками в одночасье. Такой вот старикашка придет с обломами, и выполнят волю царскую, задушат.
Пропал я!»
Алексей очнулся совершенно случайно; лежа на топчане с закрытыми глазами, он подслушал разговор двоих – его собственных тюремщиков и конвоиров. И понял все, осознал, кто он и какова его участь – все же не зря учебник по истории в седьмом классе читал и картину видел, где Петр Великий допрашивает своего блудного сына.
«Вляпался по полной норме, на расстрел с повешением через четвертование. Я оказался в теле царевича Алексея Петровича, сына императора Петра Первого, причем при самом плохом варианте – уже в роли изменника, что желал смерти своему отцу и просил помощи войском и деньгами у австрийского цезаря.
Однозначное предательство без всякого снисхождения!
Девка Ефросинья, на которой этот дурак, то есть сейчас сам я, жениться хотел, на очной ставке то подтвердила, полностью слила царевича, стерва, а он ведь ее искренне любил. Как же, видел старый фильм, там этот момент хорошо обыгран!
Ой, как хреново!
Неужто со шведами тоже шашни закрутил?!
Похоже на то, потому отец его собственноручно пытал, суду предал и приказал казнить. Собственный слуга и любовница сдали – судя по всему, их к нему приставил кто-то из вельмож, а не сам царь.
Кто?!
Откуда мне знать? Чужой памяти в мозгу нет, начнут пытать, а я и ответить не смогу царю. А потому не поверят, начнут терзать еще сильнее. Скажу правду – бес вселился, – а такое костром попахивает.
Что делать?! Что?!»
Отчаяние заполнило теплотой прежде холодное тело, придало сил, и Алексей непроизвольно дернулся, застонал.
– Царевич!
– Алексей Петрович! К жизни возвернулся!
В голосах присутствующих прозвучала такая искренняя радость, что можно было бы умилиться, если бы он не слышал их разговора раньше. Их счастье, впрочем, объяснимо: не выполнить царское поручение и привезти в Петербург хладный труп вместо живого царевича – одно «спортлото» сплошное, где отсутствие выигрыша означает неминуемую казнь для каждого игрока, причем мучительную.
– Помогло соборование со Святыми Тайнами с причастием! Отмолили царевича!
– Заткнись! Гришка, лекаря сюда живо! Алексей Петрович, царевич, открой очи, моргни – ты хоть мои слова слышишь?!
«Ах ты лиса хитрая, проверку решил устроить?! Ты меня за дурака не держи, я ведь книг много прочитал. Так что буду лежать бездыханно – не слышал я ваши беседы ни одним ухом».
– Батюшка, ты хоть пошевелись! – Крепкие пальцы схватили ладонь, и, к удивлению Алексея, руку стали целовать, причем истово. – Очнись, ваше высочество! Заклинаю, приди в себя!
Перед глазами Алексея всплыло злорадно ухмыляющееся лицо генсека, на блестящей лысине отсвечивало большое родимое пятно. От кошмарного видения Алексей почувствовал, как сердце в груди стало останавливаться и удары стали редкими, замедляясь.
– Лекарь! Удавлю! Ты где?! Отходит царевич!
От этих слов Алексею стало страшно, он сам почувствовал, что умирает, но самый ненавистный человек продолжал его мучить, склонившись – «клякса» расползалась по черепу.
Не в силах пошевелиться, чувствуя, как замирает сердце, он стал звать на помощь, еле шевеля губами, почти беззвучно. Но склонивший ухо к его рту мужчина обладал каким-то невероятным слухом и успел не только разобрать бессвязный шепот, но и сделать определенные выводы:
– Горбатый колдун тебя мучит?! С пятном диавольским на голове?! Так ведь, царевич?! Он рядом?! Прогнать надо?!
Видя перед собой ухмыляющуюся морду, искаженную расползшимся по лицу пятном, Алексей попытался сказать, но не смог. Но его затравленный хриплый призыв был услышан.
– Ты пришел, Александр Иванович?! Это колдун, порчу он навел! Капитан, его изловить надобно, рядом чародей проклятый!
– От нас не уйдет! Поручик! Ловить всех горбатых и под караул брать строгий! По всей округе на полсотни верст! Потом разберемся, кто таковы! Сейчас всех хватать надобно! Драгунам в седла!
– Постой, капитан! У колдуна метка диавольская на черепе есть, по ней искать надобно, могут под париками скрывать! Это он царевича зельем своим опоил!
– Найдем, теперь знаем, кто лиходей! По коням!
Голос военного хриплый и грубый – капитан был лет сорока, что удивило Алексея, ведь в таком возрасте столь невысокое звание говорило о никчемности офицера: либо горький пьяница, либо «залетчик» – встречал раньше таких «вечных» капитанов.
– А вот и ты явился, дохтур! Царевича колдун душит, порчу на него навел! Видимо, кто-то сильно не хочет, чтобы он до отца доехал. Да, а ну, парик снимай! Горбатый не горбатый, а метка есть!
– Затцем мой парик? Тфой плох?
– Снимай! Помнишь, что по артикулу воинскому с колдунами, ведьмами да ворожеями всякими делать приказано?! Или напомнить?!
– Профосы толжны казнить с отсечением компфа! А там сжечь на костре то пепла! Вот мой парик.
– А вот мой – у нас пятен нет! А потому всех проверить, кто с накладными волосами! Соль царевичу давай!
«Придурки! Какие колдуны с ведьмами?!
С дуба рухнули?! Чушь собачья – в поповские бредни верят!
Не думал, что Петр Первый до таких глупостей опустится, во всякую чертовщину поверит. Да еще в устав воинский вписывать! Кому рассказать в наше время – помрут со смеху!»
Все происходящее казалось Алексею дурным театром, в который почему-то все верили и играли положенные роли, согласно замыслу обезумевшего режиссера.
И тут под нос что-то сунули – то был не нашатырный спирт, но мерзость первостатейная, описать которую было невозможно. Алексею показалось, что его заставляют нюхать выпаренную мочу. Запах был стойкий, острый и застарелый – именно такой царит в привокзальных уличных сортирах, особенно в провинциальной глубинке.
– Апчхи! Апчхи!!!
В первую секунду показалось, что фугасом взорвался мозг, – настолько сильно он чихнул два раза подряд. Глаза неожиданно раскрылись – в них хлынул яркий дневной свет. Моргнув несколько раз, Алексей увидел склонившегося перед ним старика небольшого роста, с коротко остриженными седыми волосами. Красный мундир был расшит золотыми позументами, на боку шпага, в одной руке зажат пышный парик с длинными локонами. А вот взгляд не понравился – умный, цепкий, подозрительный.
И он брякнул совершенно искренне первое, что пришло в голову:
– А вы кто, дедушка?
Глава 4
Лицо старика приняло неописуемое выражение – жуткая смесь удивления, озадаченности, животного страха и в то же время непонятной радости. Он даже отшатнулся от топчана, впившись взглядом в Алексея.
– Как кто, царевич?! Дык я Петр Андреевич Толстой, ты меня уйму лет знаешь!
– Воспитатель мой, что ли? Да я тебя первый раз вижу, товарищ, что ты мне гонишь?! Старый ты уже, чтобы пургу гнать!
«Блин горелый, я что-то не то сказал или у него припадок начался – перекорежило личико. Последняя стадия удивления – это полное охренение! А ведь терять мне нечего – о местных реалиях я ни сном, ни духом, ни нюхом. Интересно, и кто ты таков, Петр Андреевич? Не тот ли самый, что царевича и его девку отыскал в Австрии и Италии, как помнится, и уговорил к отцу вернуться, обещая прощение.
Старая сволочь – хитрая и расчетливая!
А я тебя правдой тогда брать буду – в нее ты никогда не поверишь. Такие люди, как ты, по жизни всегда лгут и поверить в то, что другим это занятие без надобности, никогда не смогут».
– Царевич, милостивец ты мой, я ведь дела многие, что государем Петром Алексеевичем поручены были, с тобой вершил.
Показалось или нет, но у старика на лице капли пота выступили, и глаза как-то странно забегали по сторонам.
– А куда мы едем?!
– В Петербург, ваше величество, как и велено было. Царь-батюшка тебе на Ефросинье жениться позволяет, что от тебя в тягости пребывает. А если захочешь в монастырь уйти от мирской жизни, то препон в том никаких нет – твой младший единокровный брат Петр Петрович скипетр и державу отцовскую примет!
Алексей непроизвольно дернулся всем телом, громко застонал, попытался подняться с топчана. Сил не хватало, а в голове неожиданно щелкнуло – он вспомнил роман одного писателя, типа рассказов о Петре Великом, что прочитал в последний год перестройки, тогда многое печатать начали, что раньше рукописями в издательствах держали.
«Я все вспомнил, и Пикуль вроде тоже намекал. Жаль, на морды я тут никого не знаю, а то можно стравить тут их всех. Они как пауки в банке, вроде ЦК нашего в последний год после партконференции.
Или стоит рискнуть?!
А что я теряю?!
Этот старикашка меня на смерть фактически везет. Судя по повадкам и глазам, сволочь он первостатейная!
А, была не была, надо до конца бороться! Выжил обугленный там – и здесь попытаться надо. Тело молодое и здоровое, не то что было, – зачем его под пытки подставлять?
Сейчас ты у меня зубами защелкаешь и блох начнешь пастью ловить!»
– Помоги мне подняться, Петр Андреевич, – попросил Алексей старика, отнюдь не играя, силенок действительно было маловато, да и голова кружилась немного, перед глазами плыло.
– Сейчас, царевич.
У старика неожиданно оказались очень крепкие руки, он обхватил и легко приподнял Алексея. А тот воспользовался тем, что ухо Толстого оказалось перед его губами, и зашептал:
– Мачеха ведь от Монса царевича Петра прижила, кхе-кхе. А ты, борода многогрешная, знаешь о том и государю не говоришь. Может, тебе напомнить, как ты Федьке Шакловитому обещал батюшку извести, стрельцов призывал бунтовать, а взамен боярскую шапку получить?! А я многое сейчас вспомнил и отцу о том поведаю. Выслужиться хочешь перед ним, да не с той фигуры ход делаешь! Ты не меня на смерть везешь, ты свою голову на плахе со мной положишь – я о том позабочусь! Многое про тебя расскажу, а что не знаю или не вспомню, то от души добавлю и выдумаю!
Вовремя в память пришел роман «Петр Первый», и, судя по тому, что внезапно побледневший Петр Андреевич разжал руки за его спиной, многое в нем было верно написано. Так что, упав на подушку, Алексей чуть не рассмеялся, глядя на ошарашенное лицо Толстого.
«Ты ведь стольником тогда служил и стрельцов по наущению боярина Милославского на бунт поднял. И предал Софью в момент нужный, потому что вовремя предать – предвидеть!
Вот только служба на нее в глазах Петра как клеймо, вот ты из кожи и лезешь, чтобы выслужиться. Только не на моей смерти, ты со мной “прицепом” по уголовному делу пойдешь – про тебя такое скажу, что на дыбе рядом повиснешь и канарейкой петь станешь!»
– Прости, царевич, старый стал, недоглядел и сил не хватило. Сейчас я тебя усажу, благодетель.
Надо отдать должное старику – в руки себя взял мгновенно. Только его бегающие и нестерпимо горящие глаза выдавали, что удар достиг своей цели. Этот старый лис мгновенно оценил опасность угрозы и счел ее вполне реальной и неотвратимой по последствиям. Но Толстой собрался с духом и повел себя так, будто слов не слышал.
– Дохтур, помоги! Сейчас, царевич, мы тебя усадим – исхудал ты сильно в болезни своей долгой. То порчу на тебя сильную навели, оттого ты людей верных не узнаешь и ничего не помнишь.
Старик бросил косой взгляд, и Алексей его понял – спасает свою шкуру Толстой, «прицепом» идти по делу не хочет категорически. И совет дает – на колдуна и порчу все валить, ведь свидетелей в комнате пятеро. Их он хорошо разглядел: лекарь, что соль давал нюхать, слуга, тот еще шельмец и предатель, и двое военных лет тридцати, в зеленом и синем мундирах, в треуголках, со шпагами у бедра.
– Апчхи!
Алексей продышался – перед глазами все поплыло. Он только сейчас ощутил всю нестерпимую вонь, что царила в комнате. Стол был заставлен десятками баночек и скляночек, исписанные листы бумаги и гусиные перья с чернильницей, количество свечей возросло на порядок. На постели подушек изрядно добавлено – ими его обложили со всех сторон, да и печь натоплена так, что тело взмокло в нательной рубашке.
А каково в их мундирах в такой комнате находиться?
– Ослаб я…
– Дохтур тебе порченую кровь отворял два раза, вот и силенок у тебя, благодетель, мало. Бледный ты весь, царевич, душа болит от вида твоего! Но соборование и причастие Святыми Дарами помогли излечению. Порчу колдун сильную наслал, и зелье тебе нутряную кровь отворило – юшка изо рта прямо текла. Мы возле тебя денно и нощно сидели, и я, и Людвиг – пеклись о твоем здоровье. Плох ты был, думали, уже отходишь!
– О я-я! Чаротей страшный – я такого зелья не фстречал еще. Отрафа нагофоренная, кровь разжижает, смерть несет.
– Смыть ее нужно, она как кокон. – Алексей передернул плечами, ему показалось, что вонь липким покрывалом обволокла его тело. И тут перед глазами всплыло лицо ехидно ухмылявшегося генсека, что как птица сидел на ветке. И от неожиданности бредового зрелища он отпрянул за спины Толстого и лекаря, что поддерживали его руками за плечи, и заорал: – Лови горбатого! Тут он! На дерево влез!
Реакция военных его поразила – вместо того чтобы вязать сумасшедшего (сам бы так решил), они разом выбежали из комнаты. Старик вскочил с кровати и обнажил шпагу. Клинок сверкнул в свете.
И тут за стеной громко хлопнул выстрел, затем еще один – послышались крики и заполошное карканье. Не прошло и полминуты, как в комнату ввалился военный в синем мундире, в одной руке еще дымящийся пистоль, а в другой – черное перо с белым отливом.
А вот голос задрожал от сказанных слов:
– Ворон был, седой весь. Человеческим голосом каркал; попали в крыло – улетел за деревья!
– Стрелять во все воронье, как увидите! Не опасайся царевич, беречь тебя будем, а колдуна найдем!
И вроде голос прозвучал заботливо, вот только взгляд старика на мгновение полыхнул такой ненавистью, что Алексей мгновенно осознал, что, не будь в комнате посторонних, его бы закололи шпагой без раздумий.
«А ведь он меня убьет, опасен я своим оговором. Убьет или отравит, и оправдание себе придумает. Впрочем, зачем ему выдумывать – свалить все на колдуна, что моим бредом является. Всего дел – и концы зачищены. Ой как плохо – не довезут меня до Петербурга, порешат вскорости!»
Глава 5
Свинцовые воды Балтики накатывали на берег, разбиваясь о камни белой пеной, которая тут же смывалась очередным темно-синим валом. Поздняя осень, когда облетели все листья с деревьев, нравилась королю Карлу, весьма далекому от сентиментальности суровому воину.
Этот, уже не молодой, но еще отнюдь не пожилого возраста, сухощавый тридцатипятилетний монарх был воителем по своей внутренней сути, посвятившим всю свою жизнь служению богу войны Марсу. Вернее, свирепому и кровожадному скандинавскому Одину, которому поклонялись все викинги, отправляясь на своих драккарах в грабительские набеги.
Король вздохнул – ровно полжизни тому назад он направился в свой первый поход на Копенгаген, взяв датскую столицу на шпагу. Король Фредерик капитулировал, выплатив контрибуцию за сохранение своего главного города. И с этого дня Карл стал любимцем фортуны, которым восторгались европейцы. Юный шведский король сразу после первой виктории направился в Эстляндию, где московиты осадили крепость Нарву. И ранним декабрьским утром, имея втрое меньше войск, стремительно атаковал русских – в плен попало восемь десятков генералов и офицеров вместе с главнокомандующим, австрийским герцогом де Круа.
Откинув московитов в глубину их варварской Тартарии, король после годичной передышки быстрыми маршами повел свою победоносную армию на Ригу, осажденную армией польского короля и саксонского курфюрста Августа Сильного. Свое прозвище сей сластолюбивый монарх, которого Карл презирал, получил за многочисленные победы над женщинами, от которых он понаделал сотню бастардов.
Саксонская инфантерия, что славилась на всю Европу своей выучкой, получила жестокую трепку и обратилась в бегство. Карл занял польскую столицу, провозгласив новым королем Станислава Лещинского. Казалось, он добился полного успеха, победив сильную коалицию, так называемый Северный союз из Дании, Саксонии, Речи Посполитой и Московии – фортуна в который раз показала ему свое благоволение.
Затем началось непонятное – Август не прекратил сопротивления, потому что польское панство, вечно пьяное и кичливое, не признало навязанного им шведами короля Стаса. А литовские паны вообще передрались между собой, ополчившись на влиятельный род Сапег. Карлу казалось, что, поймай он Августа, и все закончится. Однако мот и транжира, сластолюбец саксонский каждый раз ухитрялся сбежать от настигавших его драгун в синих мундирах с желтыми обшлагами.
Шведы увязли в Польше на пять лет!
В это время русский царь уже реорганизовал свою армию по шведскому образу, введя рекрутский набор как аналог индельты. И вот эта уже правильно набранная армия нанесла ряд чувствительных поражений шведскому корпусу генерала Шлиппенбаха, утвердившись в Ингрии, где она овладела крепостями Нетеборг и Нюенсканс, которые русскими назывались Нотебургом и Ниеншанцем. Затем вторглись в Эстляндию и Лифляндию, взяв штурмом Нарву и Дерпт, а также множество старинных рыцарских замков, многие из которых сдались, устрашившись участи сопротивлявшихся.
Угроза захвата Риги и Выборга стала осязаемой как никогда – теперь нужно было быстро решать, что предпринять, чтобы разгромить резко усилившиеся войска царя Петра. И тут Карлу попал на глаза ходивший по европейским странам памфлет, где все воюющие между собой монархи изображались на рисунке, а их мысли были написаны рядом. Французский король Людовик, глядя в карты, гадал, выиграет он или проиграет, а английский «брат» Георг был уверен, что имеет отличные карты при хорошей игре. Задело изображение, посвященное лично Карлу, – он там размышлял, почему все время выигрывает, а прибыли никакой. Карл заскрипел зубами – действительно, погоня за неуловимым Августом приводила к победам, но шведы уже настолько разорили Польшу, что начались проблемы с фуражом и продовольствием. Их приходилось доставлять из Швеции, взвалив на королевство тяжкое бремя войны. И деньги растаяли, а германским наемникам требовалось платить регулярно, это шведы, воюющие за славу, могли потерпеть.
Но больше всего поразил рисунок с царем Петром и запись его мыслей: «Играй, брат Август, я за тебя еще поставлю!»
Действительно, русский царь отправлял в Польшу полки, которые подкрепляли силой поляков Августа и били союзников короля Станислава, а под Калишем победили даже шведов. И московское серебро текло полноводной рекой – саксонский гуляка его транжирил. И Карл решил нанести Августу смертельный удар, чего раньше не делал – через пять лет «погони» выступил с войском на Саксонию и занял ее.
Под угрозой разорения родовых владений польский король снова стал саксонским курфюрстом, вымолил пощаду, выплатил контрибуцию, отказался от короны Пястов в пользу Лещинского. И с нескрываемым позором отдал свою шпагу, которую ему подарил московский царь.
Теперь можно было разрешить московитскую проблему, и царь Петр о том стал догадываться. Через герцога Мальборо, которому обещал дать денег и рубин такой необыкновенной величины, каких просто нет на свете, предложил мир на следующих условиях: Петр отдает все захваченные земли, за исключением небольшого куска Ингрии с рекой Невой, в устье которой поставил город, названный своим именем, и выплачивает приличные деньги, замаскированные под выкуп той землицы.
Все советники и фельдмаршалы убеждали короля принять те условия – он тогда отказался, уверенный в своей победе, и сейчас впервые в жизни жалел о той роковой ошибке.
Вторжение в Московию не заладилось с самого начала – под Смоленском русские дали сражение, и хотя он победил их, но понял: с ним бились уже совсем иные московиты. А затем гетман Мазепа предложил сдать королю все украинские земли, обещая выставить против царя пятидесятитысячную армию и встретить шведов в Батурине, гетманской столице, где им были собраны большие запасы продовольствия и фуража.
Обманул, отродье Локи, привел три тысячи своих сердюков, а Батурин успели взять штурмом русские и сжечь город вместе с припасами. Когда Карл подоспел с армией, пепелище еще дымилось. Поэтому зимовка на украинских землях вышла голодной, шведы стали осаждать Полтаву, где имелось продовольствие. И дождались нужного момента – в конце мая сюда пришла московская армия Петра.
Теперь можно было не сомневаться, что, разгромив московитов в генеральном сражении, он навяжет плененному царю свои условия мира. И в этот решающий момент фортуна отвернулась от Карла – за день до сражения, во время рекогносцировки, он получил пулю в пятку.
Пришлось командовать сражением с носилок – доблестные шведы атаковали рано утром, они рвались к победе. Однако порох закончился, в бой пошли всего лишь с четырьмя пушками, в патронных сумках солдаты имели по два десятка выстрелов. Уверенный в победе король оставил в лагере гетмана с его воинством, способным ловить курей, и подошедших запорожцев – несколько тысяч пестро одетых разбойников могли только грабить окрестные селения, но не воевать.
К полудню все было кончено, но совсем не так, как рассчитывал король: его победоносная армия оказалась наголову разбитой. Напрасно он призывал бегущих солдат остановиться, встав у них на пути. Его просто опрокинули вместе с носилками и продолжили паническое бегство на юг, к спасительным переправам. Ведь дороги потом шли в Крымское ханство, которое враждебно Москве.
Только верные драбанты сохранили хладнокровие – посадили Карла на коня, и он устремился к Переволочне. Каково же было удивление короля, когда он увидел, что все лодки угнаны и перевезти тысячи шведов на правый берег Днепра невозможно. Казаки и сердюки сразу бежали дальше, страшась расправы русских драгун. Частью они ухитрились все же перебраться через реку вместе со своим лживым гетманом. Мазепа еще прихватил с собой несколько бочонков золота и молодую девицу, которую старый похотливый сатир растлил.
Оставленные им лодки дали шанс на спасение – несколько сотен шведов и верные драбанты силой усадили короля в лодку. И тогда, глядя на голубую днепровскую воду, Карл надеялся, что не все еще потеряно, ему удастся вскоре переломить ситуацию в свою пользу…
