Kitobni o'qish: «Кощеева гора», sahifa 2

Мысли разбегались, зато нарастала жестокая досада. Как они все вчера были потрясены гибелью Улеба – а это была только половина худых вестей! Прияна знала Улеба – первоначально он и назначался ей в мужья, хотя она не сама выбирала. В другое время она оплакала бы его смерть, но сейчас оскорбление, нанесенное и ей самой, и ее сыну, заслонило в ее глазах чужое горе и другую вину Святослава. Торлейв же теперь видел обе части этой вины, и морозом продирало по спине. В противостоянии с Улебом Святослав толкнул сводного брата к гибели, но и сам не удержал того, ради чего они соперничали. Не пожелав отдать Хольмгард брату, отдал его малолетнему незаконному сыну. Может быть, ему такое решение казалось лучшим. Но теперь стала ясна цена этого «лучше» – в придачу к брату, Святослав терял и жену. В глазах Прияны была тоска и боль, на лице горела яростная решимость, кулаки сжимались. Торлейв никогда не видел в таком состоянии ни ее, ни еще кого-то из знатных женщин. Подумал: нынче утром она сбежала с Олеговой горы, чтобы вдали от чужих глаз излить свою ярость, как змеиха – поток яда, чтобы не отравил ее саму.

Торлейв отчаянно пытался ухватить хоть какую-нибудь мысль, но не находил ни одного, самого завалящего утешения. Прияна бранилась, а он боялся, что она вновь разрыдается. Как крайнее средство подумалось: может, поцеловать ее? Но нет, сейчас ей не до того. Укусит в ответ. Любовь Прияны к Святославу была стойкой и претерпела немало испытаний. Но похоже, сейчас переломилась пополам, как березка под ударом бури, и рухнула кудрявой головой к сырой земле. Не подняться ей больше… И это еще одно, самое тайное горе Прияны.

И что теперь будет с Киевом? Князь уходил на север, будучи со всеми в ладу, а вернулся злейшим врагом всем – Мстиславу Свенельдичу, собственной жене, а возможно, и родной матери. Эльга очень любила Улеба – и как сына своей сестры, и как самого доброго человека во всей многочисленной родне. За последние шесть лет он перенес немало бед, только и порадовались год назад его удачной женитьбе… Правена – уже вдова! В голову нейдет. Может, Святослав сумеет хотя бы мать убедить в своей невиновности. Но этим мало что получится исправить.

– Я уеду.

Это слово пробилось сквозь шумный поток мыслей, заглушивший было речи разгневанной Прияны.

Она хочет уехать? Опять в Свинческ? Еще чего не хватало! Между Торлейвом и Прияной не случалось пока ничего такого, что позорило бы честь Святослава как ее мужа, но Торлейв знал, что Прияна доверяет ему, как родному брату, и потерять ее совсем не хотел.

Красивый, рослый парень, знающий четыре языка и две грамоты, побывавший и в Царьграде, и в Тевтонском королевстве, любимый племянник княгини Эльги и воспитанник Мистины, что в немалой мере заменил Торлейву отца, он мог бы выбрать в Киеве любую невесту. Даже если бы посватался к дочери какого-нибудь князя или конунга, это не сочли бы дерзостью. Прияну он узнал семь лет назад, когда она, шестнадцатилетняя княжна смолянская, только вышла за Святослава, а сам Торлейв еще был отроком пятнадцати лет. Четыре года он видел в ней только княгиню молодую и совсем о ней не думал. Что-то изменилось в ту зиму, когда Эльга отправила его в Свинческ, где Прияна прожила полтора года, не желая делить мужа с Горяной Олеговной. Торлейв привез ей счастливую весть, что соперница удалена из Киева навсегда, и доставил ее обратно. С той зимы она сохранила к нему благодарную, теплую привязанность, но только год назад он сам осознал, что смотрит на нее как мужчина. Всякий назвал бы Прияну красивой – высокая, крепкая, с крупными чертами лица, темными бровями-стрелами, приподнятыми к вискам, она воплощала здоровье и женскую силу, но для Торлейва не это было важно. Он почти не замечал ее внешней красоты, его взор пронзал эту оболочку и устремлялся к ее внутренней силе. Отпечаток этой силы на лице, решительный, твердый, неустрашимый нрав Прияны и делал ее красивой в его глазах.

Даже мысленно Торлейв не задавал вопроса, может ли Прияна его полюбить – слишком привык к мысли, что она любит Святослава, а делить свою любовь на кусочки, как пирог, не станет, не такой она души женщина. Но всякий знак ее привязанности и доверия был ему дорог. То, что сейчас она пришла к нему, было отличием дороже гривны золотой. И это снова что-то поменяло – как будто под ногами образовалась еще одна ступенька вверх.

– Уехать? Куда ты собралась? – так строго спросил Торлейв, как если бы имел власть ей запретить.

– Как Эльга – в Вышгород, – сердито ответила Прияна.

У Торлейва несколько отлегло от сердца. Вышгород – близко, на лодье – день пути, а верхом еще того быстрее. Даже подумалось, и к лучшему бы ей уехать – пока остынет.

Но ее беда не из тех, которые лечит время. Даже измену можно пережить и простить, но сын Малуши так и останется владыкой Северной Руси, отнявшим у Ярика половину его законного наследства.

Однако уехать Прияне и правда стоит, чтобы не наломать дров сгоряча. Хоть она и права в своем возмущении, у Святослава рука тяжелая, и чужая правота еще ни разу не сделала ее легче.

– Ты ему все высказала?

– Ну а как же, – мрачно ответила Прияна. – Но еще мало. Я как вчера услышала, меня чуть не́ум не взял². Думала, сердце лопнет, так и помру прямо в гриднице. Ушла оттуда в Малфридину избу, там и ночевала. Нынче встала раньше девок, оделась и пошла в коровник. Так и не видела его. Пошла сюда. Боюсь, увижу его… или я его убью, или он меня.

– Тогда посиди еще.

Торлейв взял Прияну за руку, усадил на скамью и обнял за плечи. Она припала головой к его груди, но он ощущал, что она вся напряжена. Она тоже понимает, что ее потеря не уменьшится со временем. Даже боль погибшей любви сильная душа переживет, полегчает не через год, так через два. Но Ярик, рожденный стать единым владыкой Руси от Варяжского моря до Греческого, как его отец, всегда теперь будет владеть лишь половиной. Если… если не решится, когда вырастет, поправить дело, как мужчина.

– За что он Улеба сгубил, то и своим сыновьям устроил… – пробормотал Торлейв.

– Что? – глухо спросила Прияна, не поднимая головы.

– Он Улеба сгубил, чтобы одному на Руси в князьях остаться. А сына своего заставил поделиться. Сделал за него то, чего не хотел сделать для себя.

– Мы еще посмотрим. – Прияна немного повернулась, чтобы освободить лицо. – Кто он такой, этот хорнунг, «сын угла»³! Кто он такой перед Яриком! А ты знаешь, как он его нарек? – Прияна выпрямилась, чтобы взглянуть в лицо Торлейву. – Владимир! Вроде у Малуши в дедах какой-то болгарский князь был с таким именем. Еще благо, что не Олег!

– Олег у него уже есть.

– О боги! – Прияна уткнулась лицом в ладони, вспомнив, что уже однажды была предана мужем таким же точно образом. – Судьба моя горькая! Видно, напрасно меня бабка из Кощеева царства воротила – не будет мне в белом свете счастья-доли, а теперь из-за меня и чадо мое обездолено!

– Ты себя не вини! – Торлейв опять обнял ее и властно привлек к себе. – Не твоя тут злая доля. А чада… Сколько тому мальцу? Третье лето? Сама знаешь – до возраста едва половина доживает. Может, еще он не вырастет.

Прияна промолчала. Она не была настолько злобной, чтобы желать смерти чужому ребенку, даже если он обездолил ее собственного. Но мысль о том, что Малушин Владимир и правда может умереть в любую зиму или весну, вернув Ярику законное наследство, несла некоторое облегчение.

– И знаешь, я бы на твоем месте… воевать с ним сейчас не стал, – ненавязчиво продолжал Торлейв. – Дело сделано, бранью его не исправить. Ему теперь и с Эльгой объясняться, и со Свенельдичами – забот хватит. Если ты еще будешь ему печень выгрызать, как бы он того… еще пуще беды не наделал.

– Так что мне – пойти его поцеловать?

Прияна возмущенно хотела оттолкнуть Торлейва, но он не позволил. То, что она прибежала со своей смертельной раной именно к нему, пренебрегая опасностью для чести, укрепило его уверенность в своей власти, и теперь хотелось ее почувствовать. Это ощущение внезапно окрепшей в руках узды пьянило и даже отчасти разгоняло мрак в душе.

– Лучше меня, – решительно заявил Торлейв и наклонился к лицу Прияны.

И замер, ожидая новой вспышки возмущения. Ясно же, что ей не до нежностей. Но Прияна не шевелилась и молчала. Торлейв еще наклонился и медленно поцеловал ее – неторопливым, глубоким поцелуем, так что и сам забыл обо всем, что к этому привело. Такого он еще никогда себе с ней не позволял. Прияна не отвечала ему, но и не противилась – расслабилась и раскрылась. Даже удивительна была такая покорность в женщине с железной волей, способной на большие жертвы, лишь бы не уронить свою княжескую честь.

Но эта покорность Торлейва мало обрадовала. Сейчас Прияна была не в силах любить никого, и его тоже, просто весь пыл ее душевных сил ушел на Святослава. На него, Торлейва, она сейчас не могла даже рассердиться.

Он выпрямился и выпустил ее. Встретил ее взгляд, содрогаясь от чего-то похожего на страх, – что будет в этом взгляде? Презрение? Равнодушие? Знал ведь, что если она и питает к нему какую-то привязанность, то сейчас для нее совсем не время.

Взгляд Прияны был отсутствующим – она не видела Торлейва и едва ли осознала его поцелуй. У него вырвался тяжкий вздох, горькая насмешка над собой – нет, не соперник он князю-соколу, Перуну молодому. Даже ненависть к нему значит для Прияны так много, что не оставляет места для любви к кому-то еще.

Но хотя бы яростный огонь в ее голубых глазах погас. Она собиралась с силами – пока не для борьбы. Пока только для терпения, чтобы не разнести вдребезги свой дом и сохранить хотя бы остатки достоинства.

– Не знаю, как домой идти, – проговорила она. – Иду, мне мнится, последняя девка с поварни на меня усмехается. Пока он меня ждал… пока я из Свинческа сюда собиралась, счастливая такая, он тут с рабыней забавлялся! И все они знали!

– Да нет же! – Торлейв успокоительно тронул ее плечо. – Он Малфу подобрал в гощении. С собой возил где-то с месяц по городкам. Сюда привез в самый Карачун, и чуть ли не на другой день я приехал, а потом и ты. Она здесь едва одну ночь и провела. Гриди знали, а челядь и не поняла ничего. Это Эльги заслуга – она постаралась поскорее ее отсюда убрать. О твоей чести и радела.

– А гриди? Эти-то все видели!

– А гридям, знаешь ли, плевать с высокого дуба, с кем спит князь, пока жены дома нет, – прямо сказал Торлейв. – Девкой больше, девкой меньше. Они и сами о ней не вспоминали небось, пока в Хольмгарде снова на нее не наткнулись.

– Какой встрешный бес ее туда принес!

– Я у Вальги вызнаю. Он там был, все видел.

– Вызнай, а? – Прияна схватила его за руку.

При всем ее презрении к былой сопернице она хотела знать о той как можно больше.

Торлейв опустил веки, молча подтверждая обещание. Потом встал, давая понять, что пора заканчивать. Он не хотел расставаться с Прияной, нарушать это уединение, хоть и отравленное, но такое ценное для него. Даже на людях они виделись не так часто, а наедине – и вовсе никогда. Но ее отсутствие могут заметить, а если Святослав узнает, что среди всей этой замятни его жена проводит время наедине с молодым мужчиной на чужом дворе…

Прияна тоже встала. Торлейв поднял с лавки и накинул ей на голову сброшенный с волосника убрус. Держа его за два конца, подтянул Прияну к себе, но целовать больше не стал, а только взглянул в упор ей в лицо, подтверждая: я здесь, рядом. Потом выпустил и вышел первым – проверить, свободен ли путь.

Перед дверью хлебни прямо на земле, скрестив ноги, сидел крепкий мужчина лет сорока с чем-то, смуглый, с косичками в длинных густых волосах и бороде. На скрип двери он обернулся, упругим движением поднимаясь. Незнакомый человек испугался бы его лица – отмеченного шрамами и с кожаной повязкой на правом глазу.

– Агнер? Ты что здесь делаешь?

– Хасананаан, хабиби!⁴ – заверил тот в ответ и знаком показал: можешь на меня положиться.

Торлейв невольно усмехнулся. Агнер Одноглазый был надежен, как топор: если уж молодому господину вздумалось запереться в клети с женой самого князя, его задача – следить, чтобы никто не мешал. Все прочее – дело господина.

– Посмотри, нет ли кого там. – Торлейв кивнул на ворота.

– Там у нас Илисар. Если что, он свиснет.

Агнер и об этом позаботился. А Торлейв отметил про себя две вещи. Первое: в изумлении от появления Прияны он не подумал о дозоре. И второе: когда у тебя есть толковые люди, необязательно обо всем думать самому.

– Давай я тебя провожу, – предложил Торлейв.

И сам понимал, что ему идти с Прияной – неосторожно, но отпустить ее назад к княжеским коровникам, где она все это время якобы пребывала, одну со служанкой было боязно.

– Нет, хабиби! – возразил Агнер, не давая Прияне ответить. – Госпожа пойдет со своей служанкой, а я пойду в двадцати шагах за ней. Я буду сам по себе, но если что, мигом окажусь рядом. Ты согласна, госпожа?

– Да, это разумно, – обронила Прияна.

За последний год она много раз видела Агнера, обычно сопровождавшего Торлейва, и не боялась его.

Во дворе они уже не могли целоваться, да и Прияна прикрывала лицо краем убруса, поэтому на прощание они с Торлейвом лишь переглянулись. Но этот взгляд возместил ему ее внешнее безразличие. В нем была и тревога, и благодарность, и надежда, и призыв о помощи. Торлейв не знал, чем сможет ей помочь, и Прияна не знала, но именно в нем искала себе новую опору. У кого еще она могла найти ее в этом городе, таком далеком от ее смолянской родины?

Прияна ушла со своей служанкой и Агнером, который был «сам по себе», но стоил троих вооруженных провожатых. Торлейв еще какое-то время стоял, глядя на ворота. Поерошил волосы. Надо приводить себя в порядок, одеваться. Дождаться Агнера назад и ехать к Эльге на Святую гору – туда сегодня придет Святослав, чтобы рассказать матери и боярам новости из Хольмгарда. И это будет нелегким испытанием для всех.

Когда Торлейв вернулся в хозяйскую избу, мать, Фастрид, уже встала и разбирала одежду в большом ларе.

– Какой кафтан тебе дать? – Она обернулась.

Торлейв тяжело вздохнул.

– А белый для «печали» у меня есть?

Глава 3

– Тови! Ты «в печали»? – Княгиня Эльга в изумлении окинула взглядом рослую фигуру любимого племянника. – Почему?

При полной неожиданности вести, которую без слов принес ей белый кафтан Торлейва, это походило на внезапное вторжение снежной зимы во владения теплого лета.

– Что случилось? Пестрян…

Тут она заметила рядом Фастрид-Пестрянку – живую и здоровую, и тоже в «печальном» платье.

В белом кафтане тонкой шерсти, с серебряным позументом, нашитым частыми полосками поперек груди, поверх узких лент белого шелка, Торлейв был прекрасен, как солнце среди летних облаков. Белизна кафтана подчеркивала стройный стан, широкий в плечах и узкий в поясе, золото полудлинных волос, ясные, правильные, довольно тонкие черты лица и даже высвечивала легкий зеленоватый отлив светло-серых глаз. В нетерпении узнать, как все пойдет, он явился на Святую гору одним из первых, пока княгиня Эльга еще не вышла в гридницу и служанки бегали туда-сюда между поварней и погребами. Торлейва, как любимого племянника, сразу от коновязи проводили вместе с матерью в жилую избу госпожи, где Эльга с Браниславой, дочерью, собиралась выйти. И внезапно Торлейв обнаружил, что ему выпадает сомнительная честь стать для Эльги злым вестником. Кто другой мог бы этому и обрадоваться, но Торлейв, стоя перед теткой-княгиней, проклял свою поспешность.

Как же вышло, что она ничего не знает? Вчера в Киев вернулась целая тысяча человек – и никто не донес до старшей княгини важнейшие новости? На Эльге была далматика узорного синего шелка – как вдова, она уже почти пятнадцать лет носила «печальные» цвета, – но четырнадцатилетняя Браня была в красном, как подобает девице в расцвете юности, и тоже таращила на двоюродного брата удивленные глаза.

Оттягивая время, Торлейв подошел поцеловать Эльгу. Кроме Святослава и Брани, он был ее ближайшим кровным родичем: Хельги Красный, его отец, приходился ей сводным братом. Из прочих ее родных братьев и сестер никого уже не осталось в живых, а их потомство обитало не в Киеве. Торлейв снова отметил, что для поцелуя ему приходится к ней наклоняться. Эльга была рослой женщиной, но он уродился в своего отца и уже лет пять превосходил ее более чем на полголовы, однако всякий раз этому удивлялся – на Эльгу трудно было смотреть сверху вниз.

– Тебе не передавали?

– Нет. Тови, что случилось? – Эльга взяла его за руку, не давая отойти.

Если она ничего не знает, ее стоит пожалеть – ей еще лишь предстоит узнать. Но после утренней встречи с Прияной у Торлейва не было охоты принимать на себя бурю гнева, горя и возмущения еще одной княгини. Он-то думал, что Эльге передаст новости Мистина… И тут он вспомнил, что вчера Мистина сказал об этом.

– Скоро князь приедет – сам тебе все поведает, – мягко сказал Торлейв. – Мне его опережать не годится.

– У нас в семье кто-то умер? – Эльга и не подумала его отпустить. – Сванхейд?

Первым делом все думали на ту, что давно уже превзошла обычный людской век.

– Сколько мне известно, – сдержанно ответил Торлейв, – госпожа Сванхейд была здорова, когда войско уходило из Хольмгарда.

– Тови! – строго сказала Эльга, глядя снизу и ловя его взгляд. – Не мути! Что случилось?

Торлейв вздохнул: Эльга обладала сильной волей, и противиться ей было необычайно трудно.

– Нас, родичей, стало на одного больше и на одного меньше. Но больше я тебе ничего не скажу – прости, но я не виноват и не хочу злым вестником служить.

Эльга выпустила его руку и отвела глаза: она поняла его чувства, а заодно и то, что принуждать его было бы несправедливо.

– Так мне надеть «печаль»? – спросила Браня.

Торлейв согнул рот скобкой: дескать, это было бы уместно, но как хочешь.

– Нет, – ответила дочери Эльга. – Если у дурных вестей есть виновники, пусть они изопьют свою чашу от начала и до конца. Пусть не думают, что кто-то уже сделал это за них.

Выйдя в гридницу, Эльга без единого слова убедилась, что и правда стоит ждать беды: весь Свенельдов род уже был здесь, и все – в «печальном».

– Ты мне скажешь, что случилось? – сразу обратилась она к Мистине, когда он подошел к ней поздороваться.

– Нет, – спокойно и твердо ответил он.

Метнув взгляд на Торлейва и его белый кафтан, Мистина быстро мигнул одобрительно: племянник сумел смолчать, хотя его, вошедшего следом за Эльгой, явно уже расспрашивали. Мистина не просто любил Торлейва, которому с шести лет отчасти заменял погибшего отца, но и видел в нем преемника, которому рано или поздно придется уступить место у ступеней престола, и потому пристально следил за его решениями и поступками. Торлейву пока недоставало умения владеть своим лицом: весь их с Эльгой разговор по его чертам – с выражением досады, сожаления и решимости – Мистина видел так ясно, как если бы при нем присутствовал.

Сам Мистина был каменно-спокоен. Прошло пять лет с тех пор, как Святослав обвинил Улеба в попытке отнять киевский стол и изгнал сводного брата из Киева. За это время Мистина видел Улеба лишь раз и привык к разлуке. Но, чем меньше душевных сил уходило на семейную скорбь, тем больше их оставалось на мысли о мести. От нее Мистина не собирался отказываться ни в коем случае. И то, что теперь он молчал под пристальным взглядом Эльги, уже было началом. Святослав оказался в ужасном положении перед всей семьей, и Мистина не собирался ему помогать.

– Ута? – шепнула Эльга, видя, что дети Мистины тоже в «печали».

Княгиня побледнела: у нее не было такой родни, чья смерть могла бы порадовать. При мысли о смерти Уты, ее двоюродной сестры и матери этих детей, на сердце веяло холодом. Ута была с ней во всех испытаниях юности, Эльга и в вынужденной разлуке думала о ней, как о лучшей части собственной души. Если это ее больше нет…

Мистине было жаль Эльгу – в ней растет скорбь, ощущение надвигающегося горя, но в середине его – белое пятно вместо знакомого лица. Сейчас она видит в нем Уту…

– Сидит внука нянчит, – так же шепотом ответил Мистина. – Мальчик. Ростислав.

– О! – На лице княгини мелькнула радостная улыбка. – Правена отличилась?

– Она самая. Со снохой я не ошибся. Она нам делает честь…

На этом Мистина остановился, чтобы не сказать лишнего, но понадеялся, что эта добрая весть – чуть ли не единственная добрая весть, привезенная Лютом с севера, – подбодрит Эльгу и поможет вынести остальное.

В гриднице уже все скамьи были заняты: и та, что для бояр, и та, что для дружины, и короткая женская скамья позади возвышения, где белел Эльгин тронос резного мрамора, с узорами зеленого и красного камня. Шесть лет назад его подарил Эльге молодой Роман-цесарь, тогдашний соправитель своего отца, Константина, когда она пребывала в Греческом царстве. Роман был почти вдвое моложе Эльги и женат, однако этот случай породил целое сказание: мол, цесарь греческий к нашей княгине сватался, предлагал царствовать вместе, вот, и тронос преподнес…

Шум на широком дворе дал знать: явился князь киевский. Когда Святослав вошел впереди своих приближенных – Асмунда с сыновьями, Вуефастом с двумя сыновьями, Хрольва Стрелка с зятьями, – Эльга уже сидела на троносе. В синем узорном платье, на белом мраморе, она испускала сияние, будто полная луна на шелковом небосклоне.

А Святослав… Единственный сын сегодня составлял ей отличную пару – в белом кафтане с отделкой черного и белого серебристого шелка он был точь-в-точь ясный месяц, а его решительное, суровое лицо темнила тучей тяжкая забота. Увидев его, Эльга невольно выпрямилась, потянулась вперед. Вот она пришла – та скорбная весть… Сердце сильно застучало. Не так уж много родни у нее оставалось на севере: Ута с сыном, двоюродный брат Кетиль с потомством да Сванхейд с внуком Бером, которого Эльга видела лишь раз. Случись что-то с Бером, Тороддом или детьми Кетиля, родичи одели бы «в печаль» только тела, а не души и лица. Но эти лица людей, уже все знающих, говорили ей: пришедшая беда не заканчивается с чьей-то смертью, а только с нее начинается.

Святослав прошел по длинному проходу между двумя рядами резных столбов, подпиравших кровлю, и встал в двух шагах перед Эльгой. Он мог бы подняться на возвышение и поцеловать ее – но не стал. Его голубые глаза из-под густых светлых бровей смотрели с вызовом.

Произнося слова приветствия, Эльга сделала знак Бране – та подала брату рог с медом и поцеловала его. Святослав принял рог и ответил на поцелуй, передал Асмунду. Тот поверх рога бросил на Эльгу хорошо знакомый взгляд. «Прости, ничего не могу поделать!» – говорили ей глаза двоюродного брата, который хоть и воспитал Святослава, уже давно не управлял им.

Оглядев ближиков сына, Эльга заметила, что не только Асмунд с сыновьями, но и Хрольв Стрелок «в печали»! Хрольв, давнейший соратник еще Ингвара, сделался им сватом, когда год назад отправил свою младшую дочь Правену замуж за Улеба. Если Хрольв по кому-то скорбит… Правена? «Мальчик. Ростислав». Ута нянчит внука… Правена не пережила родов? От этой мысли Эльга широко раскрыла глаза и снова подалась вперед. Каждая третья-четвертая женщина падает в смертную бездну, когда раскрывает ее, чтобы впустить в мир нового человека. Это бывает и с теми юными, цветущими женами, что стали ими менее года назад. Вспомнилась Правена – сероглазая русоволосая красавица, не родовитая, но достойная даже княжеского сына.

Эльга взглянула на Мистину, стоявшего в ряду нарочитых мужей киевских ближе всех к возвышению. Мистина кивнул, и она вспомнила: надо что-то сказать.

– Расскажи нам, княже, как прошел ваш поход? – В твердом голосе княгини натянутой струной звенело напряжение. – Удалось ли тебе покарать мятежников, восстановить мир в Северной Руси?

– Мир в Северной Руси восстановлен, – ровным голосом ответил Святослав. – Мне не пришлось ни с кем сражаться. Еще до моего прихода Сванхейд вызвала Сигвата на поединок в Перыни, и он проиграл.

– Сванхейд? Уж не хочешь ли ты сказать, что она сама взялась за меч? – Эльга едва сдержала беспокойный смех. – Сила ее духа всем ведома, но женщина на восьмом десятке…

– Она выбрала бойцом Велебрана из Люботеша, ты его знаешь.

– О! – Велебрана из Люботеша Эльга знала очень хорошо. – Что ж, это достойный человек. На него можно положиться и в бою, и в совете.

Лицо Святослава еще сильнее омрачилось. Уже двенадцать лет у него имелась причина недолюбливать Велебрана, и если вина в том была его собственная, неприязнь от этого только усиливалась.

– Стало быть, Хольмгард остался под нашей рукой и в нем все благополучно? – От этих слов у самой Эльги посветлело на душе.

– Хольмгард под нашей рукой… но у него теперь есть собственный князь.

По гриднице пробежал изумленный возглас множества голосов.

– Собственный князь? – Эльга наклонилась к сыну. – Но кто?

Мелькнулп мысль о Бериславе – кроме него, на севере просто не осталось потомков Олава, имеющих права на его стол. Но имя, прозвучавшее в ответ, княгиня Эльга и вся русь киевская услышали сейчас впервые в жизни.

– Мой сын Владимир.

На это ответила тишина: каждый спрашивал себя, не ослышался ли.

– Чей… сын? – нарушила ее Эльга. – Владимир? Кто это?

Слова «мой сын» в устах Святослава никак не вязались с незнакомым именем.

– Мой сын, – упрямо повторил Святослав. – Мой младший… третий сын. Его мать – Малуша… Мальфрид… ведомая тебе. Ему идет третье лето. Русь и словене в Хольмгарде желали иметь собственного князя. Теперь он у них есть. Я им его дал.

– Малуша… – мертвея от изумления, пробормотала Эльга. По жилам хлынул холод, сердце защемило болью, руки задрожали. – Откуда… как она взялась… как попала… у нее сын?

Отправляя Малушу из Киева на север, Эльга знала, что та понесла дитя. Для того ее и увезли так далеко, чтобы скрыть это от киян. Они с Мистиной привезли Малушу в Выбуты, где жили ее мать и отчим, хотели там выдать замуж… Но почти сразу Малуша ушла в лес спрашивать о своей судьбе Буру-бабу… и не вернулась. Канула в Навь, будто камень в воду. Неведомо было, когда ее отпустят – если отпустят, – и Эльга вернулась в Киев. Почти забыла о Малуше – хотела забыть. А та вынырнула, и это казалось так же невероятно, как если камень, брошенный в воду, сам выпрыгнул бы со дна.

– Уже два лета Малуша у Сванхейд живет, – заговорил Асмунд, приходя на помощь воспитаннику. – Сванхейд сама за нею посылала внука, Берислав Тороддович ездил, из леса ее добыл с дитем и в Выбуты привез, а потом в Хольмгард забрал. Сванхейд ее у себя жить оставила, хотела замуж выдать. Теперь уж выдала, поди. А дитя у нее княжье. И как объявили тамошние мужи, что надобен им князь Ингварова рода и на том будут стоять, то и решил князь дать им своего сына. Княжеским именем его нарек – Владимир. На руки дал⁵ Дедомилу, Требогостеву сыну, отчиму его, нарочитому мужу из Словенска.

– Сын Малуши… теперь князь в Хольмгарде? – медленно выговорила Эльга.

Сама при этом не верила ни одному из своих слов, как если бы ее заставляли произносить что-то вовсе нелепое.

– Истинно так, – кивнул Асмунд.

Эльга сглотнула. Было чувство, что она падает, с треском проламывая пол гридницы и саму грудь земную. Хольмгард… Родовое гнездо Ингвара и Олава, его отца, старейшее и сильнейшее гнездо руси на славянских землях, которые теперь уже сами зовутся Русской землей – а пошло это имя оттуда, из Хольмгарда и Ладоги-Альдейгьи. Там сама она, Эльга, намеревалась править, когда выходила за Ингвара, но потом удалось сделать больше: объединить Хольмгард и Киев в одних руках. Пришлось приложить усилия, чтобы Хольмгард не ушел младшим детям Сванхейд, но Мистина справился с этим – совсем еще молодой, двадцатитрехлетний. И вот теперь там княжит… сын Малуши? Побочный, позорный сын… На престоле Олава – сын бывшей ключницы Малуши! Да что же такое там случилось, что к этому привело, если Святослав согласился на такой урон чести, на раздел владений, которые получил в целости? Если теперь сообщает об этом как о самом простом деле, которым якобы сам доволен? То, что этот ребенок родился и пока жив, само было довольно плохой новостью. Но чтобы отдать ему престол Олава – это не укладывалось в голове.

Она, Эльга, всю жизнь свою посвятила тому, чтобы сохранить единство Южной и Северной Руси. Пожертвовала ради этого собственным счастьем – чтобы теперь сын взял и бросил это дорогой ценой купленное единство в руки сыну рабыни, как деревянную игрушку?

– Что… случилось… почему… ты это сделал? – с трудом выговорила Эльга. – Почему… решил без меня?

Она откинулась на высокую мраморную спинку троноса – накатила слабость, руки похолодели. Испугалась, что ее сейчас прострел разобьет – что умрет, так и не узнав правды. Глубоко дышала, стараясь успокоиться. Только бы никто не полез к ней раньше, чем все выяснится.

– Русь Хольмгарда и словене Поозерья требовали себе князя, – повторил Святослав. – Я, мол, редко бываю у них, неугодно им без князя жить. Я дал им князя. Но он – мой сын. Будет платить мне дань и людей в войско давать. Прежние договоры сохраняются, как прежде были.

– Но почему этот… Малушин сын? Двухлетний… Ведь есть Берислав… Улеб, наконец.

Эльга было слегка окрепла духом: если уж в Хольмгарде так нужен свой князь, вот был отличный случай воздать Улебу за его потери и восстановить его положение!

– Берислав – не потомок Ингвара, – высокомерно сказал Святослав. – Сама Сванхейд не согласилась бы.

– А Улеб? – Все яснее осознавая, какой неудачный выбор был сделан, Эльга снова подалась вперед. – Надо же было послать за ним в Выбуты! Он – зрелый муж, человек умный, достойный, добрый – его бы все там полюбили! Он тоже сын Ингвара! Из него вышел бы превосходный князь!

– Нету его больше! – резко перебил ее Святослав, не в силах слушать эти восхваления. Его ранило то, как сошлись мысли матери и бабки – и как противились их согласию его собственные желания. – Нету его в живых!

Эльга снова откинулась на спинку – эти слова ударили тяжелым камнем в грудь.

В эту новость она поверила сразу – даже раньше, чем до ума дошло, почему она верит.

Вот и разгадка…

– Улеб умер? – силилась выговорить она, но сама слышала, что голос замирает на губах.

– Брат мой Улеб… был убит.

Святослав произнес эти слова довольно громко и якобы с уверенностью, но Эльга видела его застывший взгляд, устремленный куда-то на ступени под ее троносом. Как будто он пытается разговаривать с ней и одновременно находиться где-то в другом месте.

Это он. Он сам…

Ощущение падения не отпускало и даже усилилось, накатила тошнота. Эльга вцепилась в подлокотники; холод и гладкость мрамора под руками немного отрезвили и поддержали, но головокружение не проходило. Страх умереть на месте оттеснил само потрясение; стало ясно, что сейчас главное – удержаться и самой не рухнуть в бездну.