Kitobni o'qish: «Княгиня Ольга. Невеста из чащи»

Глава 1

Когда умер стрый наш Хельги, нам с Эльгой было по семь лет. Мы его совсем не знали, да и наши отцы, его младшие братья, не виделись с ним уже много лет. Он жил очень далеко на юге, в Киеве, и весть о его смерти до нас дошла только через полгода, когда установился санный путь и торговые гости тронулись в обратную дорогу. Нам привез эту весть Гремята, брат моей матери, что ездил в этот раз с товарами в Киев. И это, несомненно, была правда: в подчиненных руси из Киева землях уже объявили, что дань этой зимы заберут в следующую.

Наши матери оделись в «печаль», и княжий двор в Плескове тоже, хотя не в такую глубокую: князю Судогостю далекий Хельги киевский, которого здесь называли Олегом, по прозвищу Вещий, приходился всего лишь сватом. Но на поминальный пир Судогость, конечно, к нам приехал и привез всех своих сыновей. Из Выбут за рекой прибыли родичи моей матери, пришли многие из окрестных старейшин: просторная изба стрыя Вальграда была полна. Наши матери наварили ячменной каши с медом и без соли, наготовили ржаного и овсяного киселя, напекли блинов. По обычаю плесковичей, на стол поставили миску и ложку для покойного, положили горячей каши, чтобы дух угощался паром. Домолюба Судогостевна, как старшая невестка, поклонилась в закатную сторону и пригласила умершего к столу:

 
Приходи, да родный брателко,
Приходи да меды пити,
Меду пити да поести.
Да пойдешь ты не дороженькой —
Темным лесом да болотом…
 

И тот, кто за долгую свою жизнь овладел многими землями, утвердился на столе старых полянских князей Киевичей, взял добычу из самого Греческого царства, привез из-за моря столько золота, узорочья, дорогих сосудов и цветных паволок, что цветное платье не вмещалось в лодьи и свисало через борта – теперь довольствовался струйкой пара над тремя ложками горячей каши и парой блинов. Правда, лежало угощение на красивом греческом блюде, где по желтому полю нарисованы были две бурые птицы с синими перышками – из Олеговой же царьградской добычи. Он сам когда-то прислал его младшим братьям среди прочих даров.

Детям в поминальном пиру участвовать не полагалось, но отцы разрешили нам остаться в избе.

– Ваш стрый Хельги прославил наш род, – сказал Вальгард, Эльгин отец и старший брат моего отца. – Вам повидать его не довелось, но этот день вы запомните накрепко – будете до старости о нем детям и внукам рассказывать.

Не все из нас к тому времени достаточно подросли, чтобы и впрямь что-то запомнить. Старшей среди нас была тринадцатилетняя Вояна – дочь Домаши от ее первого мужа, а младшим – мой родной брат Кетька: его только той зимой отняли от груди и отдали под мой присмотр. Кроме него, родной брат у меня был один – Аська. Ему исполнилось девять, он еще иногда играл с нами, но чаще поглядывал в сторону хирдманов. Зато у Эльги, кроме Вояны, были еще две младшие сестры – Володейка и Беряша, и двое младших братьев. Я, единственная в нашей семье дочь, сколько себя помню, постоянно бегала к двоюродным сестрам. Особенно близки мы были с Эльгой: мы родились в один год, росли и всему учились вместе и были неразлучны, как две руки одного тела.

И вот мы, все девять голов, лежали на полатях и прислушивались к разговорам внизу. Было боязно: мы слышали, что покойный стрый придет принимать угощение, но не знали, увидим ли мы его и очень ли будет страшно. Повеет ли на нас стужей? Упадет ли на лицо холодная слеза невидимого гостя? Застучит ли лавка, скрипнет ли дверь? Знакомая изба, сплошь увешанная белыми поминальными рушниками, стала новым и неуютным местом; казалось даже, будто все мы ради памяти Олега перенеслись этим вечером в Навь. Наверное, он был колдун; не даром же его там, у полян, прозвали Вещим.

Но пирование за столом из двенадцати блюд шло буднично, разве что хлеб не резали, а ломали. Мой отец и стрый Вальгард рассказывали о юности своего брата, о предках, о походах и подвигах. Он был старше их обоих на много лет, и отчасти они смотрели на него как на отца. Что и говорить: никто иной из нашего рода не достиг столь многого. В его честь Вальгард назвал свою старшую дочь. К тому времени Олег уже давно правил землей полян, и даже старые наши князь и княгиня не возражали, чтобы их внучка получила варяжское имя.

– И кто же теперь будет в Киеве сидеть? – спрашивали старейшины. – У Ельга же сыновей никого не осталось?

Все вопросительно смотрели на наших отцов, а те качали головами. В одном мудрому Олегу изменила удача: ему пришлось пережить своих сыновей. Говорили, их у него было четверо, но к нам ни один ни разу не показывался. Трое погибли в походах, а самый младший, Рагнар, умер от лихорадки. Люди говорили, такова была цена Олеговой удачи. Судьба ведь ничего не дает даром, и если она позволила человеку возвыситься больше, чем он мог ожидать, расплачиваться за это придется его потомству.

– Новым князем кияне Олегова внука признали, от дочери его, – сказал Гремята. – Его тоже Олегом зовут. Он и по отцу княжьего рода – так кому же, как не ему? Киевские бояре за ним поехали в Холм-град.

– Но он же дитя еще? – Судогость посмотрел на нас, будто сравнивал.

– Нет, княже, ты забыл, как быстро время идет, – возразил тестю Вальгард. – Олегова дочь вышла за Предслава, беглеца из земли моравской, лет двадцать назад, и сын их давно взрослый. Может, успел и правнуков брату моему нарожать.

– В Холм-граде его женили, мы слышали? – заметил выбутский старейшина Доброзор, наш с Аськой и Кетькой дед по матери. – Без жены его в Киев не отпустят.

Глядя с полатей на родичей и гостей, на блюда, чаши и рога, слушая разговоры, мы еще мало что понимали. Наш двоюродный племянник – взрослый мужчина, недавно провозглашенный киевским князем, – рисовался нам весьма смутно. В наши головы тогда даже мысли не приходило, что нам суждено когда-нибудь с ним повидаться.

В конце пира Домаша отошла к двери и ответила за покойного, кланяясь из тени:

 
– Я с вами да насиделся,
Да на вас да нагляделся,
Я всего да накушался,
Да спасибо вам за все,
Да живите да не ссорьтесь.
А мне пора да восвояси,
Восвояси, да в темну могилку.
Далека да моя дороженька –
По темному лесу, по болоту…
 

И вот тут нас пробрала дрожь: в голосе Эльгиной матери мы и правда услышали гостя из Нави. Следя за ней, мы затаили дыхание и прижались друг к другу потеснее.

На другой день остатки поминальной стравы опустили в реку, «печальные» рушники убрали со стен, жилье приняло привычный вид. Жизнь пошла по-прежнему, и мы обо всем этом забыли. Казалось, далекий и неведомый Олег Вещий бросил на нас пристальный взгляд из Закрадья и снова скрылся навсегда.

И лишь много времени спустя мы поняли, как прав был Вальгард, когда велел нам получше запомнить этот день.

* * *

До молодого Олега Предславича – того человека, которого смерть Олега Вещего затрагивала сильнее всех, – важная весть добралась еще позже.

Нынешняя зима оказалась щедра на метели. Немало дней миновало, прежде чем киевский обоз дополз до берегов Ильменя. Обогнул замерзшее озеро, миновал несколько поселений и наконец притащился к истоку Волхова, где высился городок – столица здешнего края. Когда-то поблизости стояла словенская весь под названием Холм, а на самом холме были пашни, но лет сто назад на этом месте обосновались варяги. Они стремились навстречу потоку серебряных шелягов из далеких сарацинских стран, и здесь было удобно, не отклоняясь от торговых путей, обменивать железо и бронзу из Свеаланда на шкурки куниц и бобров. Этот товар потом везли на Волгу, в Хазарское царство и еще дальше – на Гурганское море, а взамен доставляли серебро для украшений, узорные шелковые ткани, расписную посуду, яркие бусы из разноцветного стекла или камня. Всякое лето на корабельной стоянке у Волхова дымили костры, порой возле них сидели кучками понурые пленники – тоже товар немалого спроса в сарацинских странах. Местные жители, завидев эти дымы, съезжались предложить свой товар в обмен на привезенный.

Тородд, дед нынешнего конунга Олава, перебрался сюда из Ладоги Тородд конунг и возвел укрепления на месте старинного славянского селения. Назывался он Хольмгард – «город на острове», ибо помещался между Волховом и его рукавом и по весне иногда оказывался отрезан от суши разлившимися водами. Стены из засыпанных землей срубов не опоясывали вершину холма или мыса, а полумесяцем огибали возвышенную часть берега. Со временем Хольмгард разросся и уже не помещался в старых укреплениях; его кузнецы и прочие умельцы снабжали своими изделиями всю округу. Ныне он был самым сильным и влиятельным из трех варяжских городцов в Поозёрье. Свой род его хозяева возводили к легендарному Харальду Боезубу и потому имели право на королевский титул.

Во времена сына Тородда, Хакона, через эти места прошел с дружиной на юг Хельги сын Асмунда. На среднем Днепре он создал свою державу, где прославился под именем Олега Вещего. При нем открылся путь из Поднепровья в богатое Греческое царство. Тогда же оба владыки, с верхнего и нижнего конца Пути Серебра, заключили между собой договор о дружбе и свободном проходе торговых обозов. Каждый из двух властителей, южный и северный, отдавал своего наследника в дом другого: молодые люди служили заложниками мира, а заодно привыкали видеть в соперниках своих друзей. И родичей, поскольку жену им, по обычаю, подбирали здесь же.

Сейчас в Хольмгарде правил Олав, внук Тородда. В юности он несколько лет прожил у Олега Вещего в Киеве и там получил свою первую жену, Гейрхильд. От второй жены Сванхейд, внучки конунга свеев, у него родилось одиннадцать детей, однако пятеро умерли совсем маленькими, и растила королева только шестерых.

Уже шесть лет в Хольмгарде жил Олег Предславич, внук Олега Вещего. В обмен на него Олаву пришлось отправить в Киев своего наследника. Старшему из живых сыновей, Ингвару, к тому времени исполнилось всего четыре года. Он и уехал на юг, сопровождаемый воспитателем, Свенельдом, и Свенельдовым сыном Мистиной, своим товарищем.

Приняв в доме четырнадцатилетнего Олега, Олав предназначил ему в жены свою дочь Альвхильд, на год старше него. Замысел не удался: Альвхильд умерла в ту же зиму. Следующей по возрасту дочери, Мальфрид, тогда было всего одиннадцать, и лишь пару лет назад королева Сванхейд наконец дала согласие на свадьбу.

Жена и принесла Олегу-младшему первую весть о перемене в их общей судьбе.

Ранним зимним утром, пока Олег еще спал, Мальфрид встала и среди глухой синей тьмы ушла в коровник присмотреть за служанками. Однако она вернулась почти сразу и положила холодную ладонь на голову мужа:

– Хельги! Проснись! – Она говорила на северном языке, как было принято в Хольмгарде, хотя знала и словенский. – Случилось кое-что! Это важно!

Мальфрид принесла горящую лучину и зажгла масляный светильник. По избе разлился тусклый желтоватый свет. Молодая женщина поставила светильник на ларь: стала видна медвежья шкура на бревенчатой стене, резные, по северному обычаю, столбы лежанки. Для подушек Мальфрид сама собирала минувшей осенью пух с бурых початков рогоза, а льняное полотно для наволочек и настилальников спряла и соткала еще до замужества.

– Что там такое? – Олег повернулся и заморгал, щурясь на свет и прикрывая глаза рукой. – Твоя любимая корова заболела?

– Нет, нет.

Мальфрид села на край лежанки возле мужа. Для хлопот по хозяйству она надевала простой овчинный кожух; от него пахло зимним холодом и хлевом. Румяное от стужи лицо Мальфрид было непривычно сурово.

– Это намного важнее. Там пришел один человек, рыбак… Он сказал: вчера к нему заходил его зять и рассказал… с юга идет обоз из Кенугарда, и там люди, они едут к тебе. Они говорили… Это сказал тот рыбак, а ему – его зять… Якобы на том берегу уже все знают…

– Ну, так в чем дело? – Олег сел, удивленный таким длинным запевом. – Я ничего не понимаю.

– Они говорят, что в Кенугарде умер твой дед Хельги! – решилась наконец Мальфрид и замолчала, давая мужу время осмыслить новость.

Теперь Олег понял, почему жена зашла так издалека.

Он потер лицо ладонями, пригладил темно-русые волосы. Весть была слишком важна, чтобы вот так сразу ее принять. То, о чем болтают рыбаки и жители прибрежных весей, еще не обязательно правда, это может быть пустой слух. Но все же… Чему дивиться: деду пошел седьмой десяток. А других прямых наследников у него нет, потому именно он, Олег-младший, и был увезен на другой край света еще подростком.

Единственный внук не видел его очень давно: шесть лет, почти треть всей своей жизни. Вещий не качал мальчика на коленях: ему хватало других забот. Поэтому сильнее скорби в душе Олега-младшего было смятение; взвился целый вихрь мыслей о переменах, которые эта смерть принесет ему, наследнику прославленного вождя и мудреца.

Он поднял глаза на молодую жену. Мальфрид смотрела на него: ждала, чтобы он сказал, как ей относиться к этой новости.

Мальфрид выросла у Олега на глазах, он с отрочества привык к мысли о браке с нею. Высокая, крепкая, ему под стать, дочь Олава обладала округлым скуластым лицом и настолько светлыми бровями и ресницами, что их почти не было видно на белой коже. Только весной, как выглянет солнце, кожа ее принимала ярко-розовый оттенок спеющей брусники, и тогда беловато-золотистые брови и тонкая полоска таких же волос, видная из-под покрывала надо лбом, сияли, будто солнечные блики. А глаза, обычно серо-голубые, становились ярко-синими, как цветущий лен.

Про нее не скажешь, что красавица, но Олег был не из тех, кто льстится на красоту. Он и сам был не красавцем; лицо у него было из тех, что называют костистым: выступающие скулы, надбровные дуги, жесткий подбородок, немного впалые виски, однако приветливый взгляд смягчал жесткие черты лица. Был он очень рослым, но соразмерного сложения; прямой сильный стан, крупные, красивые кисти рук с длинными пальцами, не слишком большие ступни придавали всему его облику благородный вид, как и должно быть при его высоком происхождении, и Мальфрид считала, что ей очень повезло с мужем. Почти с детства, едва узнав, что этот рослый неразговорчивый отрок – ее будущий супруг, она твердо решила во всем разделять его судьбу, будет она добра или зла. В первые годы они мало общались, хоть и виделись каждый день, но Олег всегда ощущал ее молчаливое сочувствие и был за это благодарен. Сам же он готов был в ответ во всем поддержать ее. Ни словом не попрекнул жену за то, что вот уже почти два года миновало после свадьбы, а о детях и намека нет. Мать ее отличалась плодовитостью, супруги были молоды, и Олег верил, что многочисленное потомство у них впереди.

– Что за люди, тот рыбак не сказал?

– Он же их не знает. Но он сделал такое лицо… – Мальфрид попыталась изобразить важность: выпучила глаза и подняла брови. – Надо думать, это знатные люди. Хёвдинги.

– Это у полян называется старейшины, – отрешенно поправил Олег, будто пытался вернуться мысленным взором на свою далекую теплую родину. – А еще – нарочитые мужи.

– Я знаю, – по-словенски ответила Мальфрид.

Словно хотела дать понять, что готова жить среди людей, говорящих только на словенском языке.

– Если это старейшины, то их, наверное, послало вече, – заметил Олег. – Только бы раздоров не случилось из-за наследства моего. У деда из мужчин в наследниках только я.

– А что если он там успел обзавестись еще ребенком? – Мальфрид подняла брови. – Говорят, у него было десять жен, и он брал по деве из каждой покоренной области, будто каган хазарский!

– Даже если и успел, это еще совсем дитя…

– Что бы там ни было, мой отец тебе поможет! – уверенно сказала Мальфрид.

– Само собой! – Олег усмехнулся, но его сдвинутые брови выдавали тайную тревогу. – Не зря же он меня кормил шесть лет – не чтобы в овраг метнуть!

Он откинул одеяло на беличьем меху и взял с приступки вязаные чулки.

– Я достану тебе одежду получше! – Мальфрид устремилась к ларю. – Вдруг эти люди уже сегодня будут здесь!

* * *

Большой обоз, пришедший по Ловати с юга, на Ильмене разделился: разошлись по своим местам люди из Будгоща, обоих варяжских городцов, из Словенска на речке Прости. Новость о том, что с обозом едут нарочитые мужи из Киева, имеющие дело до Олега, Предславова сына, Олегова внука, разлетелась по берегам быстрее птицы. Городцы и селения взволновалась: гордость мешала нарочитым мужам словен явиться к Олаву без приглашения, но сильнее было желание узнать, с чем приехали кияне и что будет дальше.

Когда обоз добрался до Хольмгарда, здесь все было готово к приему. Даже баню затопили, едва заметив вереницу саней на льду вдалеке. Никто не набрасывается на гостей с расспросами на пороге, поэтому Олав и его жена Сванхейд лишь приветствовали приехавших, а потом челядь отвела коней в конюшни, людей – в баню и гостевые избы.

Явились гости и в избу Олега-младшего. Выйдя к воротам посмотреть на приезжих, тот сразу увидел знакомые лица: кто-то помахал ему с лошади, еще кто-то – от саней.

– Яримка! – Олег устремился к всаднику. – И ты здесь! Остряга!

Сильно забилось сердце: ближайшие киевские родичи приехали не случайно. Значит, слухи были правдивы.

– Идемте все ко мне! – позвал он. – Много ваших здесь? Мала! Малоня! – Он огляделся, выискивая жену. – Смотри, кто здесь! Это родня моя киевская! Мы их к себе возьмем!

– Ну ты и здоровый вырос… – невольно охнул Ярим, щуплый молодец с хрящеватым носом, и только потом вспомнил, что надо поздороваться: – Будь жив!

Он запомнил Олега отроком, лишь чуть выше него, а теперь перед ним стоял великан с широкими плечами и темной, чуть рыжеватой бородкой, обрамлявшей подбородок, но оставлявшей пустое место под нижней губой – точно как у его отца, Предслава Святополковича. Разумеется, за шесть лет бывший отрок должен был сильно измениться, но такого удальца кияне увидеть не ожидали. Ярим, старше Олега на год, рядом с ним теперь казался отроком.

Вскоре гости уже топали на рогоже перед дверью, а челядь обметала снег с их одежды и обуви.

Мальфрид ждала в избе, держа перед собой чашу с пивом для приветствия. К приезду гостей она оделась в светло-зеленое платье и зеленый шерстяной хенгерок, отделанный сверху и снизу полосами огненного шелка. Между позолоченными застежками висели два ряда бус – стеклянных, тоже зеленых, и серебряных, покрытых тонкими узорами. На голове ее белело шелковое покрывало с очельем, вышитым золотой нитью. Впервые ей предстояло увидеть кого-то из родичей мужа – людей, что станут ее окружением на всю дальнейшую жизнь.

Вскоре Олег, довольный, оживленный и улыбающийся, уже знакомил ее с прибывшими. Хозяйка по старшинству подавала им чашу; выпив за здоровье хозяев, те снова наливали пива и передавали Олегу и жене, чтобы те выпили за них.

– Здравствуй, князюшка! – наперебой приветствовали Олега сватья, подмигивая: они не стали говорить о главном с порога, но и не пытались сохранить тайну, которая тайной уже не была.

– А ты молодец – княгиней обзавелся, да какой красавицей! – одобрил Честонег, глядя на разрумянившуюся Мальфрид.

Молодая хозяйка едва находила слова для гостей – помогала только выучка. А сердце билось, едва не выскакивая от волнения. Ей были приятны и похвалы незнакомой родни мужа, и то, что ее уже называли княгиней. Пусть всего лишь дома, почти в шутку, но эта шутка означала, что впереди именно то будущее, которое предвидел ее отец, отдавая дочь за внука Олега киевского.

* * *

Для всех собравшихся новость была объявлена вечером, на пиру.

Городец и посад перед ним были застроены обычными для словенских земель избами, но для дружины и приема гостей еще Тородд конунг выстроил грид: помещение длиной в полсотни шагов, с тремя очагами посередине и помостами вдоль стен, к которым приставлялись столы на козлах. На широких помостах хирдманы днем сидели, а ночью спали, в ларях под ними хранили свои пожитки. Оружие каждый вешал над своим личным местом – сообразно положению в дружине. На стенах висели звериные шкуры, знаменуя успехи хозяев на охоте и заодно уберегая от сквозняков. Между ними красовались старые изрубленные щиты с помятыми умбонами, оставленные на память о победоносных битвах. Длинные копья скрещивались над головой хозяина, придавая ему сходство с самим Одином. Помогали тому и две большие собаки, лежащие у ног.

Олав конунг занимал почетное сидение у длинной стены, по бокам сидели его брат Ветурлиди с сыновьями. Напротив, на втором почетном месте, устроился Олег в окружении киевской родни. В один день все изменилось: из заложника он превратился в ровню хозяина, столь же полноправного правителя державы. К тому же куда более обширной и могущественной.

Любому гостю этого дома сразу стало бы ясно, что хозяин держит в руках торговый путь, соединяющий весьма отдаленные земли. Тех, кто всю жизнь носил только полотно, сотканное руками своих женщин, и ел из глиняной посуды, вылепленной ими же, убранство грида поражало: будто на том свете очутился. По здешней посуде так сразу и не скажешь, что она из глины: большие и малые блюда, кувшины и чаши были покрыты многокрасочной глазурью – сине-зеленой, желтой, белой, – расписаны цветными птицами, быками, рыбами, оленями, крылатыми чудовищами. На столах перед хозяином, его родичами и почетными гостями сверкали кубки из серебра – с чеканкой, с самоцветами. Да и сами люди за столами своими нарядными одеждами напоминали ярких птиц: едва ли не на каждом был кафтан из шерсти, крашенной в яркие цвета, с отделкой из греческого или хвалынского шелка. В этом доме собрались сокровища из далеких стран, о каких жители обычных весей и не слышали. Недаром гостям Олава порой казалось, будто, войдя в этот дом, они разом перенеслись за тридевять земель.

Сам Олав конунг выглядел не слишком внушительно: невысокий ростом, хотя жилистый и сильный, с русыми волосами и рыжеватой бородой, он бы потерялся рядом с младшим братом Ветурлиди – крупным, полным, с буйными темными волосами и длинной бородой, – если бы не сидел выше всех. Его неприметная внешность обманывала: это был человек умный, предусмотрительный, упорный, умеющий во всех случаях защитить свою выгоду. Иной на этом бойком, прибыльном, но и опасном месте и не усидел бы; попробуй удержи в руках нити, что опутывали десятки словенских и чудских поселений до самого Белоозера.

– Послали нас люди рода полянского, – начал киевский боярин Честонег, после того как хозяин поднял кубок за богов и за здоровье прибывших, – объявить тебе, Улеб, что умер князь наш – Олег Вещий.

Он говорил по-словенски, но Олав, родившийся на Ильмене, разумеется, знал этот язык не хуже северного языка своих предков. И привык к тому, что старинное имя свейских конунгов – Олав – в устах словен звучит как Улеб.

– Весьма печальная новость, – Олав, уже знавший о важном событии, почтительно наклонил голову. – Это был достойный человек, мудрый и могучий правитель, прославленный воин. Велика была его удача! Мы выпьем сейчас за то, чтобы в палатах Одина он получил достойное место, а еще за то, чтобы потомки унаследовали удачу этого человека!

Рабы, в основном чудины, побежали вдоль столов, чтобы вновь наполнить кубки гостей. К самым почетным подошли с кувшинами сама Сванхейд, ее дочь и племянницы.

Все посмотрели на Олега-младшего – единственного наследника Олега Вещего, и каждый будто спрашивал мысленно: не посрамишь деда? Высокого роста, могучего сложения, с тяжеловатыми, хотя и вполне правильными чертам продолговатого лица, он казался старше своих двадцати лет. Высокий прямоугольный лоб говорил об уме и твердом нраве, но от волнения у Олега был сейчас мрачноватый вид. Уж он-то осознавал, какая тяжесть ложится на его плечи и как много от него теперь ждут!

Мальфрид с большим посеребренным рогом в руках подошла и встала возле мужа: то ли готовая услужить ему, то ли показывая, что у него есть все права взрослого женатого мужчины.

– И порешили нарочитые мужи киевские и вся лучшая чадь назвать новым князем нашим Олега, Предславова сына, Олегова внука, – продолжал Честонег. – Такова была воля покойного владыки нашего.

– Рад это слышать! – вслед за всеми Олав снова устремил взгляд на зятя. – Не сомневаюсь, Полянская земля не пожалеет об этом. Но чтобы все было по закону, мы должны услышать от тебя, Эльг, рассказ о твоем роде и предках.

Наследник поднялся, держа в руках рог.

Мальфрид пододвинулась и долила ему пива, чтобы выпить за предков.

– Род моего отца идет из Великой Моравии, – начал Олег. – Пять поколений назад первым ее князем стал Моймир, повелитель моравов, чехов, лужичан, нитран, вислян и иных племен. После него правил племянник его Ростислав, а тот передал власть своему племяннику – Святоплуку. У Святоплука, моего деда по отцу, было трое сыновей, и между ними разделил он свою землю. Мой отец, Предслав, был из троих младшим, он построил город во имя свое – Преслав. Когда же пришли на землю ту бесчисленные угорские орды, в битвах с ними пали двое братьев моего отца, а сам он, еще отрок, с матерью своей, княгиней Святожизной, бежал в Русскую землю, в Киев, и принят был дедом моим, Олегом Вещим, с любовью. Там отдал Олег ему в жены дочь свою Венцеславу. От супружества сего я и родился. Сыновья деда ушли к богам раньше него самого, и другого мужского потомства у него не осталось.

– Хотя ты происходишь от Эльга по женской ветви, однако род твоего отца – княжеский, – будто услышал об этом впервые, Олав учтиво кивнул. – Думаю, никто не станет оспаривать твои права.

Кияне тоже закивали. Долгие войны с хазарами, древлянами, владычество пришельцев Аскольда и Дира почти уничтожили род потомков Кия. За многие годы поляне привыкли, что ими правит князь-воевода, не ведущий свой род от пращуров племени. Но Олег Вещий защитил полян от обид, дал им невиданную прежде силу, и от наследника его требовалось не растерять эти завоевания. А дадут боги удачи – и преумножить.

* * *

Назавтра Олав разослал гонцов по городцам и большим прибрежным селениям – оповестить Приильменье о важном событии. Новому князю следовало ехать в Киев как можно скорее, дабы город не оставался без власти, вводя в соблазн соседей. Пока за делами присматривал Предслав, отец Олега, но сам он правами на киевский стол не обладал, и кияне с нетерпением ждали нового владыку. Посланцы просили Олега собраться поскорее, чтобы захватить санный путь и не застрять посреди дороги, дожидаясь, пока на Днепре пройдет ледоход.

Еще сильнее с отъездом торопилась Мальфрид. Ничего пока не было решено, а она уже заказала кузнецам десяток новых больших ларей, пересмотрела со служанками все запасы полотна, белья, одежды, меха и посуды. Начала раздавать прощальные подарки. Над ней подшучивали – дескать, как нашей Мальфрид не терпится стать княгиней в Киеве! Она натянуто улыбалась и отводила глаза.

Олег и сам стремился скорее на родину, но обнаружилась одна сложность.

– Я весьма рад, что муж моей дочери займет достойное положение, – заметил как-то Олав. – Но, поскольку он покидает мой дом, я хотел бы знать, кто здесь займет его место. Ты – наследник своего деда, а кто будет твоим наследником, князь Олег?

Тот смешался: у него не было ответа на этот вопрос.

– По справедливости, я должен был бы попросить у тебя даже двоих, – продолжал Олав, – ведь кроме моего сына Ингвара, который и так уже в Киеве, с тобой уедет туда и моя дочь. Не сомневаюсь, что мир и родственная любовь не покинут нас, но уговор надо соблюдать.

– Я и не думал отказываться от уговора, – заговорил Олег. – Просто не знаю, как быть: ты ведь знаешь, у меня пока нет сыновей. И братьев нет, есть только сестра, но она уже замужем. Вот ее муж: Острогляд, Боживеков сын! – он указал на одного из киян.

Острогляд, еще молодой, но зрелый муж, был весьма красив – с округлым белым лицом, русой бородкой и задорными кудрями. Он неизменно улыбался, был щеголеват и речист. На вечерние пиры в Олавов грид он являлся в кафтане желтой шерсти, с отделкой зеленым шелком с золотыми узорными кругами, с полосами серебряной тесьмы на груди.

– Но теперь моя сестра принадлежит к его роду, и едва ли муж позволит… – продолжал Олег.

Острогляд ухмыльнулся и замотал головой:

– Так у нас, князюшка, не водится. Я Ростиславу свет Предславну не силой брал, не неволею, не уводом увел, не угоном угнал, не украдом украл! Бил челом – кланялся батюшке, бил челом – кланялся матушке. Износил кафтан шелку греческого, истаскал кушак шелку хвалынского, все Ростиславы свет Предславны добиваючись!

Олав улыбнулся его красноречию и не стал спорить: выкупленная по обычаю жена прежнему роду больше не принадлежала.

– Так может, твое место здесь займет кто-то из твоих родичей? – брат Олава, Ветурлиди, вопросительно посмотрел на киян.

Те озадаченно переглянулись.

– Каково родство между вами? – продолжал толстяк. – Кто из них будет считаться твоим наследником, пока боги не пошлют тебе сыновей?

Олег покачал головой: Честонега с потомками и Острогляда связывало с ним всего лишь свойство.

– Боярин Честонег – пасынок моей бабки, княгини Святожизны. Когда она бежала в Киев от угров, ее сын был еще отроком, а она сама – зрелой женщиной, но вовсе не старухой. К ней посватался боярин Избыгнев, вдовец. У него уже было четверо сыновей. Честонег из них старший, а эти молодцы – его братаничи. Общих детей у них не было.

– Выходит, эти мужи не в родстве ни с Эльгом, ни с твоим отцом? – уточнил Олав.

– Кровного родства меж нами нет.

Олав нахмурился. Договор должен соблюдаться, но и сам он не знал, как это устроить.

– Постойте! – поднял руку Ветурлиди. – А как же братья Эльга – те, которые в Плескове? Вальгард, я слышал, женат на дочери самого Судогостя плесковского женат. Пока у тебя сыновей нет, братья твоего деда их заменят.

Олег с сомнением покачал головой:

– Не в моей власти приказывать братьям деда. В Плескове свой князь, и едва ли он захочет лишиться воевод. Сами они едва ли пожелают сменить собственные дома на чужие, а место вождя дружины – на скамью для гостей-заложников.

– Это я понимаю! – засмеялся Ветурлиди. – Я очень ценю и почитаю моего брата Олава, но не хотел бы ради него ехать заложником в Плесков!

– Однако послать туда кого-то из сыновей я мог бы тебя уговорить! – Олав с усмешкой окинул взглядом поросль племянников: шестерых парней в возрасте от тринадцати до двадцати лет. – Особенно если им пообещают подобрать там высокородную жену. Надеюсь, у братьев Эльга найдется сын, который приедет сюда, к нам, раз уж наш Ингвар живет в Киеве.

– А если бы у них еще нашлась дочь, подходящая в жены, скажем, моим Фасти или Сиграду, – оживленно подхватил Ветурлиди, глянув на двоих старших сыновей, – это было бы хорошо и справедливо: ведь ты, Олав, отсылаешь туда же, в Киев, и Мальфрид!