Девчачьи нежности

Я. Мальчики

Иногда мама пытается поговорить со мной на всякие такие темы, ну, вы понимаете, какие. Но делает это очень и очень коряво. Вот, например:

– Котька, иди сюда, смотри, что по телевизору показывают!!! – кричит она мне из соседней комнаты.

Я раз так купилась. И что же там показывали? Программу «Беременна в шестнадцать». Это точно не про меня. Во-первых, мне пока не шестнадцать, во-вторых, я не беременна, в-третьих… Да какие там «в-третьих»! Меня даже в кино еще никто никогда ни разу не приглашал!!!

Думаю, потому что, я толстая. И челка у меня всегда торчком. И смеюсь я невпопад. Ну, и еще думаю, три года занятий айкидо сделали свое дело. Кто полезет ко мне со всякими глупостями – портфелем по голове или толкнуть в лужу, если я тому – сразу раз! – котэгаеси, кокью-наге или того хлеще, тэнчи-наге.

Но мама говорит, что и волосы-то у меня шикарные, и ноги красивые, и ростом-то я буду выше ее. Но остальное-то? Прямо скажем, не фонтан.

Но мама продолжает:

– Вот целоваться уже можно, а все остальное нельзя!!! Особенно все, что касается снимания штанов. Ну, то есть, штаны нельзя не снимать ни при каких обстоятельствах! По крайней мере, пока…

Господи, о чем она вообще? С кем целоваться? В нашем классе нет ни одного мальчика, которого бы мне захотелось поцеловать. Ну, а то, что от секса дети бывают, это я и так знаю. Откуда? Наша Котька не с неба ведь свалилась.

Надо сказать, что с появлением Котьки моя жизнь очень часто стала походить на программу «Беременна в шестнадцать», особенно в той части, когда у девочки уже есть ребенок, и она не знает, что с ним делать. Сейчас, конечно, когда Котьке уже почти четыре года, я знаю, что с ней делать – нужно просто включить мультики, и с Котькой ничего уже делать не надо. Но раньше…

Котька родилась, когда мне было десять лет. Первые два месяца я ее почти не видела, потому что жила летом у бабушки на даче. А когда вернулась, Котьку в ползунках мне сразу же дали подержать на руках, сфотографировали нас вместе для истории… И на этом моя спокойная жизнь закончилась. «Посиди с Котькой, пока я в душ». «Подожди с математикой, Котя плачет». «Подогрей себе сама, я не могу, видишь, Котю на прогулку собираю». Потом мне поручили выносить котькин горшок, потом – гладить маленькие котькины вещи, «ты только не все, конечно, какие сможешь». А еще Котька не спала по ночам почти три года. Однажды Котька выпала из кровати, и именно в тот момент, когда смотреть за ней было поручено мне. Вот крику-то было… И маминого, и котькиного.

Так что, про младенцев и их устройство я знаю почти все: какие у них какашечные памперсы, слюнявые противные слюни, какие у них заляпанные едой футболки. Как у них портится характер, когда лезут зубы. Какие они приставучки и оруны. Правда, с годами Котька почти избавилась от этих своих вредных младенческих привычек. Но она по-прежнему вытирает руки после еды о стенку в кухне, роняет куски на пол. И они по-прежнему говорят мне: «Уступи Коте, она же маленькая, а ты старше». Котька ходит за мной хвостиком, лезет в мой телефон. Берет мои вещи. Тетрадь на столе нельзя оставить, чтобы ее Котька не изрисовала. Брр, как надоело это все! Хорошо, что я еще могу иногда сбежать от Котьки в школу или на тренировку. А если Котька была бы полностью моя собственная, мне бы пришлось вставать к ней по ночам, кормить ее по десять раз в день, мыть, стирать, выгуливать. Я как-то слишком молода для всего этого.

В общем, я немного завидую тем своим подружкам, которые не знают, что это за ад – жить в одной квартире с младенцем. Хотя, с другой стороны, Котька – мой родной любимый клопик, такая мимимишечка.

Но все эти мучения совместной жизни с Котькой! Поэтому ближайшие лет десять других детей, помимо Котьки, в моей жизни не будет.

Но однажды мама зашла к теме подростковых взаимоотношений с другого бока.

– Может быть, ты влюбилась? – брякнула вдруг она, решив, что я как-то чересчур грустно поедаю рассольник за обедом.

Я показала взглядом, что нет. Я вообще немногословный человек, особенно в разговорах с мамой, так-то я болтаю за милую душу. С Котькой, например. Мама говорит, что наши разговоры, как шумовая завеса – сквозь нее не продерешься: я, видите ли, Котьку шпыняю, а она орет, визжит и возмущается. Ну а что, мы должны вести великосветские или философские разговоры, что ли? «Многоуважаемая Клотильда», и все такое…

– Правда? – спросила мама.

– Угу, – ответила я.

– Но если вдруг ты влюбишься, а в тебя – нет, то ты не расстраивайся, – проявила мама чудеса эмпатии (да, я знаю такое слово). – Ведь не важно, сколько у тебя было поклонников, главное, какой тебе достанется муж.

Хорошо тебе говорить, тебе-то муж ничего такой достался. А мне-то когда еще? И достанется ли вообще? Судя по тому, как на меня обращают внимание представители противоположного пола, может не достаться вообще никакого.

И тут мне стало так обидно, что я сморщила все лицо, надеясь таким образом ответить маме: «Мол, не очень-то и хотелось».

– Раз уж я этот разговор начала, то уж доскажу, – продолжила мама.

Ага, действительно. А нельзя ли просто молча пообедать?

– Знаешь, все твои самые большие переживания еще впереди.

Пугает? Ой-ой.

– Может быть, так страдать будешь, что, кажется, сердце лопнет от горя.

Чо это сразу лопнет?

– И так может быть целых десять раз подряд.

Ничоси!!!! Целых десять раз подряд я буду влюбляться безответно и страдать!!! Какая-то печальная перспектива.

– А, может быть, с первого раза сразу возникнет большое взаимное чувство, которое сохранится на всю жизнь.

Нуданудануда.

– Однажды на первом курсе я влюбилась в старшекурсника…

Таак.

– Меня, знаешь, как молнией ударило, когда я его увидела. Прямо как в книжках пишут. Он был весь такой в желтых брюках, розовой рубашке, зеленом галстуке, и волосы до плеч.

Эээ, хипстер?

– А он в меня не влюбился. И я тогда думала, что я больше не смогу никого полюбить так сильно.

Это не папа был, что ли? Продолжайте, очень интересно.

– Но потом влюблялась и развлюблялась еще раз десять. А однажды устроилась на работу, прихожу в офис, а там сидит тот старшекурсник. И я подумала: вот тогда за такую возможность сидеть с ним в соседних кабинетах и видеть его каждый день я бы отдала одну ногу и один глаз.

Чума. Я представила свою мамку с костылем, на деревянной пиратской ноге, с черной повязкой с «веселым роджером», и подумала: «Вот дурешенька, кто же тебя такую-то потом бы полюбил?»

– …но это бы тогда, на первом курсе! – продолжила мама. – А в тот раз ничего в моем сердце не шевельнулось. Просто тишина. Ну, то есть прошло все, как ветрянка. Может, только рубчик какой на сердце и остался.

– Знаешь, что я думаю, – сказала вдруг мама тихо и серьезно. – Несчастные любови, они тоже зря не бывает. Кто-нибудь там, в небесной канцелярии, сидит и смотрит на нас, девчонок, и думает: вот этой и так в жизни не везет, я ей сразу взаимную любовь выпишу. А вот у этой пять любовей было несчастных, хватит ей уже, пора бы и ей взаимную встретить. То есть рано или поздно все несчастные влюбленности как бы обмениваются на одну счастливую любовь.

Надеюсь, это она про папу. А то как-то странно слышать, что твоя мама десять раз влюблялась в каких-то старшекурсников, пока не встретила папу. И я стала перебирать в уме пацанов из нашего класса, в которых можно было бы быстренько десять раз повлюбляться. Все равно будет безответно. Они у нас такие бегемоты, что и не поймут даже, что кто-то в них влюбился. Так, глядишь, и время до выпускного быстрее пролетит. А потом приду я такая на первый курс в университет, а мне – сразу раз! – взаимная любовь навстречу. В желтых штанах, в синей худи и с рюкзаком. Хотя нет, разве можно влюбляться просто так? Неправильно как-то.

Но я уже почти размечталась о том, какой будет моя взаимная любовь.

– Слушай, – всполошилась вдруг мама. – А может быть, ты грустная такая потому, что двоек нахватала?

Ну, мама! Не начинай!

Она. Книги

В нашем доме были три с половиной книги – две папины, про ремонт и устройство холодильников, а третья – книга писателя Гущина, изданная Алтайским книжным издательством. Остальное – наши с сестрой детские книжки, на сто раз читанные и потому уже неинтересные.

Вот у Инки дома были интересные книжки. Она выходила во двор и рассказывала:

– Было у короля три дочери, а потом он с ума сошел…

Или:

– Он видит – она лежит, вроде мертвая, но не мертвая, и сам себя – того…

Или:

– Она разделась догола, намазалась кремом и стала ведьмой, а мужик один любопытный – свиньей…

Позже я поняла, что Инка пересказывала нам «Короля Лира», «Ромео и Джульетту» и «Мастера и Маргариту».

У Наташки были интересные книжки, я у нее брала их почитать и всего Беляева прочитала.

У другой Наташки тоже были интересные книжки, одну она мне даже подарила. Он был защитник негров и мулатов, хотя и знатного происхождения. А она – мулатка, он ее полюбил и женился на ней. И возглавил движение за права негров, а за это за ними охотился ку-клус-клан.

У Инки был старший брат, который книги Шекспира и Булгакова брал в библиотеке. У первой Наташи были родители с высшим образованием и собирали домашнюю библиотеку. У второй Наташи мама работала в торговле. А мои родители работали на заводе и библиотеку не собирали. И старшей сестрой была как раз я.

Но книги я любила читать. Наверное, как только научилась читать, так сразу и полюбила. А пока не научилась, запоминала их наизусть. По крайней мере, есть в семье такое предание обо мне. Называется «Лена и Муха-цокотуха».

Когда мои двоюродные братья Олег и Игорь пошли в первый класс, мне исполнилось четыре года. Вот они тогда передо мной важничали – и форма у них новая, и портфели, и ручки. И читать они уже умеют, не то, что некоторые…

Однажды пришли к нам в гости Олег и Игорь и давай рассказывать о своих успехах в учебе – по математике «звездочки», по чтению – «звездочки», а по физкультуре – вообще одни сплошные «звездочки». Тут моя мама не выдержала такого хвастовства и решила над ними подшутить:

– А у нас Лена, – говорит она, – тоже уже читать умеет, хоть и маленькая.

Братцы не поверили. Докажите, тетя Галя, говорят.

Мама усадила меня на диван, дала в руки книжку и говорит:

– Наша Лена умеет читать «Муху-цокотуху». Читай, Леночка!

И я пошла шпарить цокотуху наизусть, как по писаному. У братцев даже рты от удивления приоткрылись – они уже полгода в школе учатся, а читать еще только по слогам умеют! А я вещаю им – и про паука, и про комара, и про «букашки по три чашки»…

Но когда у братцев первый шок прошел, Игорек первым заметил:

– Теть Галь, а чего это она у вас книжку вверх ногами держит?

Читать, конечно, в четыре года я не могла. Да и не было тогда такой моды – детей с раннего возраста обучать чтению. Когда пришла пора и мне идти в первый класс, выяснилось, что читать и писать я не умею. Вязать крючком умею, омлет себе пожарить могу, а вот читать – нет.

Книжки мне иногда читала вслух моя подружка Ленка с четвертого этажа. Как так, удивлялась я, слушая Ленку – у нее, значит, сказка выходит, а я только каких-то черненьких жучков и паучков в книге вижу.

Когда до первого сентября оставалось две недели, меня силком усадили за стол и дали в руки букварь:

– Сиди, учи. Это буква такая, а это такая… Как же ты в школу собралась идти, если читать не умеешь? Что значит «не читается»? Ты буквы друг с другом складывай, они и прочитаются! Из-за стола не выйдешь, пока не научишься!

Я пыхтела, дулась, горбилась, плакала, но противные жучки-паучки не складывались и не читались, оставаясь тайной и загадкой.

А потом как-то дело пошло. Раз! – и в один прекрасный день, паучки превратились в «а» и «б» и другие буквы.

К пятому классу на меня надели очки, так как от книг меня было уже не оторвать. Я брала книги у одноклассниц и была записана в три библиотеки – школьную, краевую детскую и у мамы на работе. Библиотекарь с маминого завода тетя Ира передавала мне приветы и книги по списку внеклассного чтения.

– А это тебе тетя Ира передала, – и мама выкладывала передо мной книжку, какую я не заказывала. Очень интересную книжку, как правило. И мне было интересно посмотреть, что там за тетя Ира такая, которая вот так, на расстоянии может угадать, что мне понравится, а что нет.

Книги вообще лучше людей, думала я тогда. Намного лучше. Книга не треснет тебя портфелем по голове, так что птички запоют и звездочки замелькают. Книге все равно, носишь ли ты скобки на зубах, есть ли у тебя близорукость и что на тебе надето. Книга делает тебе царский подарок – дает возможность пожить другой жизнью: искателя сокровищ, маркизы ангелов, сиротки Козетты и цыганки Эсмеральды. Больше таких подарков не делает никто в жизни, точно говорю. Разве что театр – актерам.

С тетей Ирой я познакомилась в заводском пионерском лагере. В ту смену все мне было скучно, кроме библиотеки, танцев, ну, и еще, пожалуй, купания. Я отпрашивалась на тихий час, укладывалась с книгой на пустую полку стеллажа и читала все подряд – подшивку журнала «Огонек», сказки народов мира, «Приключения желтого чемоданчика», учебник по болгарскому языку…

Тетя Ира доверяла заполнять мне читательские формуляры, принимать и выдавать книги. Наверняка тогда я считала это вполне стоящей работой, которой можно заниматься всю жизнь и испытывать что-то вроде счастья. Ведь, когда нет посетителей, можно читать, сколько хочешь, не прерываясь на уроки, школу, домашние обязанности. «А у меня работа такая – книжки читать!», – говорила бы с гордостью я. Конечно, именно такая! А какая же еще? Вот придет посетитель, попросит посоветовать ему интересную книжку. Хорош же будет тот библиотекарь, который сам книг не читает и другим посоветовать не может!

Но смена закончилась, и тетя Ира вернулась со своими книгами на завод. Я потом еще много кем хотела быть – водителем трамвая, карусельщиком, учителем английского языка, инспектором по делам несовершеннолетних, швеей-мотористкой, экскурсоводом с громкоговорителем в автобусе. Я хотела эмигрировать в другую страну, жить в одиноком таежном доме, увидеть море. Я мечтала вырасти и покрасиветь, чтобы избавиться от косых взглядов. Я мечтала стать журналистом и брать интервью у звезд кино и музыки. Вы думаете, я забросила книжки и зубрила английский, готовилась к одинокой жизни в тайге или копила деньги на эмиграцию? Ничего подобного. То есть английский я зубрила, Стогоф фэмили и все такое, и даже складывала десятикопеечные монеты в пустую бутылку из-под бренди «Слынчев бряг».

Но книги я любила по-прежнему, потому что больше никого, кроме мамы, папы и младшей сестры я любить не могла. Никому не нравилось, если некрасивая девочка вдруг начинала говорить о своей любви. Вот красавицам, тем можно всё. Чушь, конечно. «И крестьянки любить умеют», это Карамзин сказал.

Открыто и честно некрасивые девочки в то время могли любить только книги, и поэтому во всех девочковых анкетах на вопрос «Что вы любите больше всего?» я писала «Читать». А на вопрос «Кого вы любите больше всего?» отвечала «Маму», хотя хотела написать «Андрея М.»

Верхом моей смелости была попытка подарить Андрею М. книгу на 23-е февраля в шестом классе. Я долго выбирала и остановилась на книге о Таманской Краснознаменной дивизии. Подписывая книжку, сделала ошибку. От волнения, конечно. Плохой знак, подумала я, исправляя букву «т» на «д» в слове «будь». Подписала еще и открытку. Завернула в целлофан – не в тот, из которого с помощью утюга делали обложки для учебников, а в тот, праздничный, особенный, в какой цветочницы заворачивали гвоздики. На перемене дождалась, когда он выйдет из класса, и положила сверток ему на парту. Целых два урока мечтала, как он подойдет ко мне дня через два (книжка же интересная, про войну, быстро прочитает) и скажет: «Спасибо, Ленка, такая зыконская (или «четкая» скажет) книжка – про войну, просто отпад!» Даже дружбу пусть не предлагает. Пусть просто прочитает и скажет. Но он молча подошел ко мне через два урока и ткнул сверток в руки. Даже не развернул, ему и так сказали, кто подложил. И все это видели, такой позор. Что же я за человек такой, если даже подарок от меня принять нельзя?

Книги, я же говорю, лучше людей. Они не отталкивают. Не выставляют на посмешище.

Я стала читать еще больше: гулять-то не с кем, говорить не о чем. О мальчиках? Мне нечего сказать о мальчиках. Я поехала в библиотеку имени Крупской и взяла хозяйственную сумку, которая, если расстегнуть «молнию», становилась в два раза вместительней. Я набрала книг, диафильмов и грампластинок. Да, «Робин Гуда», я давно хотела послушать спектакль про Робина Гуда. Буду слушать Робин Гуда, пока не окосею. Вот начнутся каникулы, и я не выйду из дома ни за что! Но я нарушила слово, я вышла на улицу в последний день весенних каникул. Меня выставила из дома взашей мама, когда узнала, что я за всю неделю не была на прогулке ни разу.

Окончив девятый класс, я забрала аттестат о неполном среднем образовании. В городе открывалась первая гимназия, и в газете напечатали объявление о наборе учеников. Чтобы попасть в нее, нужно было сдать экзамены и пройти по конкурсу. Из двух предметов я сдавала только историю. От экзамена по литературе меня избавило второе место в краевой олимпиаде.

В гимназии все поначалу было страшно. А история религий – это что? Второй иностранный язык – ух ты! Латынь еще – ой, мамочки. Преподаватели по русскому из университета – елки-палки, куда мы попали! И другие нравы, другие отношения. Все, абсолютно все в моем классе были новенькими. Как потом признавались одноклассники, каждый считал себя самым глупым, самым скучным, неталантливым. Те, кто сомневались в себе больше всех, вернулись в свои прежние школы. Те, кто остались, зажили веселой гимназической жизнью. И я тоже начала постепенно чувствовать себя человеком. Здесь ведь никто и не догадывался о том, что в прежней школе я была чучелом, а я сама показалась им вполне нормальным человеком.

Летом 1992 года нам предстояло сдавать выпускные экзамены. Ясно, что это такое – июнь, душа уже просится на волю, а тебе из одних экзаменов надо быстро перепрыгнуть в другие. Из выпускных – во вступительные. Я зубрила историю, перемежая ее английским. В дверь позвонили. Мне, конечно, хотелось, чтобы в гости забрел кто-нибудь из одноклассников, но все были заняты примерно тем же, что и я. Я пошла открывать.

– Ленка! А-а-а! Зубришь? – орала на моей лестничной площадке почти половина класса. – Да она заучка, у нее в доме книгами пахнет! Не будет завтра экзамена! И вообще не будет экзаменов!!!

В то лето на нас свалился весьма щедрый подарок. Аттестаты мы действительно получили, не сдав ни одного экзамена. Нашим славным учителям несколько месяцев подряд не выплачивали зарплату, и они решили выразить своей протест забастовкой перед районо и отменой экзаменов. Оценки в аттестаты нам выставили по текущим нашим достижениям. А мы бастовали вместе с ними.

Чтобы сообщить радостную новость об отмене экзаменов, ребята приехали ко мне с разных концов города. Телефона тогда в нашей квартире не было. И я поняла, что у меня есть друзья. Некоторые из них остались ими на всю жизнь.

В новой школе было принято отмечать День гимназии. Знаете, что было самым замечательным? На специальной ярмарке мы покупали индульгенции – почтовые открытки с подписью учителя-предметника, который обещал отпустить предъявителю этого документа один грех – простить долг в виде пропущенного урока или ненаписанной контрольной. Это раз. В День гимназии в школу приезжала книжная лавка, это два. С праздника я возвращалась с огромным пакетом. Так в нашем доме завелись мои, собственные, пускай немного опрометчиво выбранные книги. Они встали на полку рядом с писателем Гущиным и ремонтом холодильных установок.

Мне кажется, наступают такие времена, когда книга снова становится лучшим подарком. Не знаю, как у вас, детей, а у нас, взрослых, это так. Три года подряд моя лучшая подруга по моей просьбе в день моего рождения дарит мне книги про Японию, а я ей – альбомы импрессионистов и романы финалистов «Русского Букера».

Андрей М., кстати, оказался неплохим парнем. «Прости меня», – написал он мне в «Одноклассниках».