Kitobni o'qish: «Вовка Ясный Сокол»
Гроза бабок
В деревне у бабушки меня считали хулиганом. Не все, конечно, но окрестные бабульки точно. Так и говорили моим родителям, мол, хулиган ваш Вовка и пакостник.
А я просто любознательный и книги читаю!
Началось всё с одного случая зимой, когда я приехал к бабушке на Новый год.
Я тогда учился в первом классе, и физрук, Павел Григорьевич, сказал нам, чтобы в каникулы мы тренировались ходить на лыжах. Папа отнёсся к пожеланию учителя со всей ответственностью, особенно когда увидел, как я езжу (он сказал, что как пингвин), и в деревню со мной отправились деревянные просмоленные лыжи и новенькие красные палки.
Палки мне очень нравились. Ими можно было делать что угодно: стрелять, как из автомата, пугать кошек и ворон или во что-нибудь втыкать.
Да-а, втыкались они просто замечательно! Я проверил.
Дело было так. Снегу намело – ух сколько! От заборов одни вершинки торчали. И мороз ударил. Но дома мне не сиделось, и я пошёл кататься.
Красота! Щёки щиплет, пар изо рта – клубами, а ресницы слипаются. На улице – ни души. Один я, как первопроходец на Северном полюсе!
Прокатился я по огороду, через торчащие верхушки забора перешёл на огород бабы Тони и прокатился ещё и по нему. Вдруг смотрю – бельё на верёвках сушится. Простыни там разные, пододеяльники. Я думаю, как же оно зимой-то высохнет? Подъехал поближе, потрогал одну простыню палкой, а простыня вся целиком, как огромная белоснежная пластина, качнулась. Замёрзла! И висят такие пластины, твёрдые, обледенелые, на всех верёвках. Не шелохнутся.
Я ткнул посильнее, чтоб простынь раскачать, а палка-то возьми да и проткни ту насквозь. Смотрю я на дырку – чудеса! Простынь же твёрдая, как деревяшка, а так легко прокололась.
Ткнул я ещё раз. Снова дырка. Кругленькая такая, аккуратная.
И так интересно: если медленно ткнёшь, то простыня только качается, а если резко, то не шевелится, а хрупнет – и прокол.
Проехался я вдоль всего белья, проверяя его на прочность, а потом отошёл и окинул взглядом. Всё в одинаковых дырках. Прям ажурное!
Вот что вода и мороз делают! Физика!
Разглядывал я дело рук своих и вдруг подумал, это что ж я наделал-то? Всё бельё бабы Тони испротыкал! Вряд ли она проникнется моим духом экспериментов и поймёт, что вреда я причинить не хотел.
Страшно мне стало, что накажут за испорченное бельё, и тихонько, пока никто не видел, я вернулся домой.
Тогда я ещё не читал книг про индейцев и следопытов и не сообразил, что такую лыжню натоптал, по которой даже слепой преступника отыщет. Вот и баба Тоня меня нашла.
Ох и влетело мне. Наругали, извиняться заставили, а баба Тоня всё говорила, что надо меня заставить каждую дырку зашить. Чтоб впредь неповадно было.
Или вот ещё раз было, летом.
Вычитал я, что в старину с помощью лягушек молоко хранили. И как по заказу пришла баба Нюра, пожаловалась бабушке, что холодильник сломался, что мастер только через день подъедет и что продукты она в погреб снесла, но всё равно боится, кабы молоко не скисло.
Ну у меня тут в голове и щёлкнуло. Оно всегда как-то щёлкает. Так вот, щёлкнуло в голове, вспомнил я про лягушек и решил бабынюрино молоко спасти. Поймал в заводи у реки двух прекрасных пузатых лягуш и пробрался в соседкин погреб. Выкопан он был за домом и запирался только на задвижку – самое то для спасательной операции. Бабе Нюре о лягушах я, конечно, говорить не стал. Мало ли, вдруг она книг не читает и не знает, что лягуши молоко сохраняют. Я правда, и сам не понимал, как они это делают, так что решил заодно и проверить.
В общем полез я в погреб, а лягуши, за пазухой спрятанные, возятся, телами своими холодными и сырыми живот мне щекочут. От такой щекотки я чуть со ступенек не свалился. Но ничего, устоял.
В погребе было прохладно и темно. После жаркого полудня очень даже приятно посидеть здесь, подумать о жизни. Жаль времени нет. Молоко спасать надо, да и самому выбираться. Спустил я лягуш в банку с молоком, полюбовался, как они там ловко лапками гребут, и пошёл восвояси. Перед этим только крышку снятую положил на горлышко банки, оставив небольшую щель. Это чтоб лягушки не задохнулись и не вылезли.
До самого вечера я ходил довольный и гордый от своей сообразительности. А вечером прибежала баба Нюра и с порога как завопит:
– Убили! Убили!
Бабушка за таблетки схватилась.
– Кого убили?!
– Меня чуть не убили, – кричит баба Нюра. Увидала меня, пальцем тычет: – Вовка твой, хулиган, молоко мне отравил!
Ну потом, конечно, разобрались, что ничего я не травил, а вовсе даже спасал. Однако баба Нюра обиду на меня затаила. Тут ещё и баба Тоня вспомнила мои зимние эксперименты, и на пару они всем о моем «хулиганстве» разнесли.
С того времени уж год прошёл, и я опять на всё лето к бабушке приехал. А соседки до чего злопамятные оказались, никак ни простить, ни забыть не могут. Собрались сегодня в лес за земляникой и попросили мою бабушку за их внучками присмотреть.
Бабушка говорит:
– Некогда мне, Вовка приглядит.
А они ни в какую. Внук, говорят, твой плохому наших лапочек научит.
Мне, конечно, с девчонками-пятилетками сидеть не охота, но и обида разбирает – что ж они, совсем-то негодяя из меня делают?
Бабушка повздыхала и согласилась. Но вскоре на огород засобиралась, ну девчонок мне и сбагрила. Тебе, говорит, уже восемь, первый класс за плечами – справишься.
Я честно справлялся целых полчаса. Честно мучился с Ленкиными косичками и Веркиными чаепитиями с куклами, но на купании пупса сдулся. К тому же я полночи читал «Фантазёры» Носова и теперь со страшной силой хотел спать.
И тут у меня щёлкнуло.
Я сказал девчонкам:
– Будем играть в детектив. Вы – юные сыщицы.
Ленка с Веркой глаза распахнули, кукол побросали и запищали от восторга. А я дальше командую:
– Здесь произошло убийство. Я – потерпевший, а вы будете ходить вокруг, искать улики и убийцу. Ждите на крыльце, я пока всё подготовлю.
Радостные девчонки убежали, а я взял с кухни самый большой нож, горсть клубники и бабушкину вставную челюсть. Бабушка надевала её только в торжественных случаях, а так челюсть лежала в банке.
Ещё я взял папин сапог и сунул его в печь. Повозюкал там, чтобы в саже хорошенько замарать, и пошёл к себе в комнату.
Там я распахнул окно и оставил на подоконнике жирный отпечаток сапога. Сам сапог выкинул в кусты, чтоб избавиться от улики.
Что делать с бабушкиной челюстью я не знал, просто она мне казалась очень зловещей. Чуть подумав, я привязал её на длинную нить, которую протянул от люстры до кровати. Теперь если потянуть за нить, то челюсть поднималась, а если нить приспустить, то повисала на уровне моих глаз. Свободный конец нити я привязал к руке.
Так, теперь убийство.
Намазал я себе грудь клубникой, а под мышку нож засунул.
Ну а потом я сделал то, ради чего всё и задумывалось – улёгся на кровать. Хорошо-то как…
Я ещё немножко полежал, потом крикнул девчонкам заходить и закрыл глаза.
Ленка с Веркой забежали. Сначала притихли. Потом подкрались ко мне, осмотрели и захихикали. Одна даже потыкала в клубнику и вроде как облизала палец.
Я лежал не шевелясь и не поднимая век. Девчонки ползали по комнате, заглядывали под кровать, а потом нашли след от сапога и убежали в сад.
Я задремал. Или вовсе крепко уснул, потому что не услышал, как пришли баба Нюра с бабой Тоней.
Проснулся я от воплей. Страшные такие вопли, я когда в сказках про баньши читал, то их крики именно так и представлял. Громко, протяжно и жутко.
Подскочил я на кровати, глаза открыл. А баба Тоня как увидала это, так и в обморок рухнула.
Баба Нюра оказалась покрепче. Она просто вопила, таращась на меня, как на привидение. Я хотел успокоить её и убрал нож. Но при этом поднял руку…
Вставная челюсть спустилась с люстры, как огромный инопланетный паук. Этого зрелища не выдержали и тренированные нервы бабы Нюры. И она тоже упала в обморок.
На крики прибежала бабушка, следом Ленка с Веркой и папиным сапогом…
Потом бабушка опять пила таблетки, давала их бабе Нюре и бабе Тоне. Так и сидели они до вечера – чаи гоняли, меня пакостником называли. Бабушка, правда, защищала, но куда ей против двоих.
А я отмывал окно и сапог и думал, что теперь-то бабки по всем соседкам пройдутся, всех оповестят, дескать, правы они были насчет меня. Это раньше можно было на малолетство списать мои шалости, а теперь-то я взрослый – восемь лет и первый класс за плечами. Эх…
Почему бельё сохнет на морозе?
Когда сырое бельё вывешивают на мороз, то вода начинает испаряться, поскольку её температура выше, чем у окружающего воздуха. Мы даже видим, как от белья «валит пар».
Однако, вскоре температура воды опускается до нуля и она замерзает. После этого начинается процесс сублимации.
Сублимация – это испарение твёрдого вещества.
В нашем случае испаряется лёд! И заметьте, чем сильнее мороз, тем меньше влажность окружающего воздуха и тем сильнее лёд испаряется.
Проведите эксперимент: зимой – в мороз! – повесьте на улице (или на балконе) влажную ткань. Можете взять свою футболку. Она вскоре заледенеет и станет словно деревянная, но тыкать лыжной палкой в неё всё же не стоит – наш опыт в другом. Через несколько дней занесите футболку домой. Она будет казаться вам всё ещё влажной, но когда согреется, вы увидите, что она почти сухая. А ещё очень вкусно пахнет морозом.
Лягушка + молоко = ?
Раньше, когда ещё не было холодильников, хозяйки запускали травяных лягушек в молоко, чтобы оно не скисало. Выдумки, скажете вы. А вот и нет!
Группа химиков из МГУ им. Ломоносова провела эксперимент с лягушками и молоком и подтвердила – да, молоко не портится.
В чём же дело?
Химики выяснили, что кожа лягушек выделяет особые вещества — пептиды, которые обладают противомикробным и антигрибковым действием. Причём некоторые из них эффективнее многих современных лекарств с синтетическими антибиотиками.
Именно пептиды и предохраняют молоко от прокисания.
Внимание! В молоко запускали только травяных лягушек – самый распространённый у нас вид. А некоторые амфибии, к примеру, жерлянки и чесночницы, выделяют ядовитую слизь, и их не то что в молоко садить, даже в руки брать не надо.
Самая большая рыба
– Вовка, мы с мамой завтра приедем! – папин голос в телефоне звенел от радости.
Я тоже обрадовался. Всё-таки в деревне хоть и интересно, но скучновато одному. Из ребят здесь были только Ленка с Веркой, но не играть же с малышнёй. А с папой можно заняться чем угодно.
Я сразу спросил:
– Рыбачить пойдём?
– Пойдём, – согласился папа. – Обязательно даже пойдём! Ох, как я мечтаю о жареной хрустящей рыбёшке с яйцами и зелёным луком…
Я сглотнул слюну. Вроде и накормила меня бабушка вкуснющим борщом со сметаной, а всё равно сглотнул.
– И в лес с палаткой? – спросил я.
– И в лес с палаткой, – подтвердил папа. – И купаться каждый день будем. Плавать тебя научу.
Я молча засопел в трубку. Папа тоже молчал. Он знал, что воды я боюсь до ужаса. Даже по колено в воду боюсь зайти. Отчего так, мама с папой не понимали. Никогда я не тонул, не смотрел страшные фильмы про акул или ещё что, просто однажды, года в три, отказался залезать в ванну. Сейчас-то я, конечно, моюсь в ванне, но в реку всё равно не захожу.
Мы ещё упрямо помолчали в телефоны, а потом папа принялся рассказывать, какой он купил казан для наших походов, что уже проверил палатку и запасся охотничьими непромокаемыми спичками. Мы проболтали ещё полчаса, пока ему не поступил срочный вызов.
Папа у меня хирург, и сейчас он был на ночном дежурстве. Выходит, завтра он освободится не раньше восьми, и пока они с мамой соберутся, пока по магазинам… В общем, приедут не раньше обеда. Зато на целый месяц! У папы отпуск!
До полуночи я ворочался, представляя нашу с ним деревенскую жизнь, а потом подумал, что завтра будет не до рыбалки. И я решил устроить папе сюрприз: порыбачить с утра, а на обед бабушка пожарит мой улов. Я даже зажмурился от удовольствия, представив, как папа будет хрустеть тонкими рыбёшками и с гордостью поглядывать на меня – вот, мол, какой сын-добытчик.
Из-за ночных фантазий я долго спал. Проснулся от звонких голосов Ленки с Веркой, которые спрашивали бабушку, когда я выйду гулять.
Я скривился, будто на лего наступил – такая же досадная мелочь под ногами, как Ленка с Веркой. Играли бы вдвоем в свои куклы!
Выпив кружку молока, я схватил краюху хлеба, удочку и ведёрко и побежал на речку. Бабушке сказал, что вернусь к обеду, рыбы принесу.
Она только крикнула вслед:
– Смотри, осторожнее там!
Это она всегда кричит, хоть в лес я пойду, хоть на дерево полезу. Обязанность у бабушек такая – про осторожность кричать.
За воротами я наткнулся на девчонок. В глаза сразу бросилось пышное жёлтое платье, в котором Ленка была похожа на огромный подсолнух. Девчонки счастливо заголосили и кинулись ко мне. Я – от них. А они – за мной!
Я остановился и говорю:
– Вам же бабушки запретили со мной играть.
А Ленка сощурила глазёнки, голову к плечу склонила и этак хитро говорит:
– А мы им не скажем.
– Всё равно, – говорю, – я на речку пошёл, рыбачить. Нечего вам там делать. У вас и удочек-то нет!
– Мы только посмотрим, – заканючила Верка. – Ну пожалуйста, Вовочка…
Я опешил, а потом как рявкну:
– Я – Вовка! Ясно тебе? Вовка, а не Вовочка!
– Ясно, ясно, – закивала Верка.
Я развернулся и пошагал к Быстрице. Так называлась речушка, на берегу которой стояла наша деревня. Думаю, речку назвали так за стремительное течение.
Весной, когда по крутым склонам в неё сливались все талые воды, она была по-настоящему опасной: глубокой, мутной, бурливой. Летом Быстрица мельчала, вода становилась прозрачной, как стекло, но неслась по-прежнему споро, будто торопилась по важному делу. Даже кораблики по ней пускать не интересно, они слишком быстро уплывают и теряются из виду.
В прошлом году я вырезал деревянную лодочку, выстругал мачту, приладил её на термоклей, парус вырезал из старой футболки – целый день возился. А лодка возьми да уплыви. Я-то надеялся удилищем её к берегу подогнать, но куда там! Не догнал.
Всю дорогу позади слышались шёпотки и топот ног. Девчонки всё же увязались за мной.
На берегу я нашёл тропку, ведущую к воде, и аккуратно спустился на голый земляной выступ.
Речка тихонько журчала у самых ног, ветерок шелестел в густой траве, обдувал лицо, а над головой звенели комары, обещая устроить кровавый пир. Но их обещания меня не страшили – в кармане лежал полураздавленный тюбик с мазью от кровососов.
Я раздвинул удочку на всю длину, и она вспыхнула на солнце алым лучом бластера. По крайней мере, именно так я его представлял.
Вместо червя на крючок я прилепил комочек мякиша. Здешняя рыбёшка любит хлеб и охотно глотает такую наживку.
Я закинул удочку.
По воде шла беспрерывная рябь, глаза слепило, и поплавок сразу затерялся среди солнечных бликов. Впрочем, я не переживал. Подсекать, как папа, всё равно не умел, так что вытаскивал рыбу только, когда она плотно садилась на крючок и тянула его вниз. А это и руки чувствуют. Вытащу.
Прошло минут пять. Рыба не клевала. Я обновил наживку и снова закинул. Прошло ещё минут пять. Клёва не было… Сверху доносились звонкие девчачьи голоса, смех, и то и дело Ленка с Веркой спрашивали:
– Вовка, ты поймал рыбу?
– Вовка, а ты маленьких рыбок отпустишь?
– А большую рыбу ты можешь поймать? А акулу?
В конце-концов я рассердился и зашипел:
– Из-за вас не клюёт! Всю рыбу своими криками распугали! Подите отсюда!
Девчонки примолкли. Обиделись, наверное. А мне плевать – у меня тут сюрприз медным тазом накрывался.
Я стоял не шевелясь, чтобы рыба не заметила меня из прозрачной воды, и только удочку перекидывал, когда леску утягивало вниз по течению.
Начали донимать комары. Я намазался и снова замер.
Вдруг клюнуло. От неожиданности я сильно дёрнул вверх, и серебристая рыбёшка, пролетев у меня над головой, шлёпнулась на берегу. Я думал девчонки опять распищатся, но они молчали. Цепляясь за траву, я выбрался наверх. Рыбёшка билась о землю, а Ленки с Веркой не было. Ну вот, говорил же – из-за них все! А как ушли домой, так и рыба поперла.
Я опустил добычу в ведро и стал прилаживать на крючок новый комочек хлеба. Прежний весь размок и отвалился, когда я снимал рыбку. От предвкушения руки тряслись и, видимо, поэтому я не удержал хлеб. Вся краюшка с тихим бульком упала в речку, покачнулась на воде, а потом начала медленно опускаться.
Опомнившись, я упал на колени и попытался схватить её, но не успел. Хлеб лёг на песчаное дно. Сразу к нему подплыли мальки, закружились, затюкали носами.
Можно было бы спуститься, здесь вода даже до пояса не доставала, но при одной лишь мысли об этом внутри у меня все застывало и колени слабли.
Я потыкал удочкой в хлеб, но тот не цеплялся. Тогда я лёг на землю грудью, свесился с выступа и протянул руку. Мальки порскнули в стороны, но до хлеба я так и не дотянулся. Я ещё постоял на берегу, решая, что делать: то ли мух ловить, то ли за хлебом домой идти, – а потом выпустил пойманную рыбёшку и полез на берег. Ну их! Потом с папой порыбачим.
Вдруг совсем рядом громко плеснуло. Я ещё успел подумать, мол, неужели здесь водится такая огромная рыба, но тут раздался визг, а потом и крик:
– Ленка! Ленка!
Девчонки! Не ушли! Я рванул на крики.
Сначала увидел жёлтое Ленкино платье. Его несло течением к повороту. Я кубарем скатился вниз, к реке. Там была одна Верка. Она прижимала руки ко рту и с ужасом смотрела на уплывающее платье. И тут до меня дошло. Там было не только платье – там была вся Ленка!
Верка перевела на меня круглые от страха глаза и прошептала:
– Вовка… Ленка упала…
Не помню, как меня вынесло обратно наверх, не помню, как бежал, но очнулся я только перед поворотом. Здесь река круто изгибалась, образуя песчаную отмель, и я забежал по колено в воду. Дальше идти не решился. Течение чуть с ног не сбивало!
Жёлтое пятно приближалось. Оно то виднелось среди бликов, то исчезало, и я никак не мог понять, там Ленка или нет. Если там, то почему не кричит?
Голова моя странно опустела, и я не мог сообразить, как Ленку поймать. Все какие-то глупости лезли: то орлом сверху подлететь, то сетью речку перегородить… Тут я вспомнил об удочке. Скинул её с плеча, резким движением выдвинул во всю длину и протянул в реку.
– Ленка, держись! – закричал я.
Речка была узкая, удочка аж до середины доставала, и Ленка должна была ухватиться.
Но она не ухватилась. Её так кружило и вертело, что удочку она не заметила. Только и мелькнули мимо жёлтый, надувшийся, как медуза, подол и торчащие вверх загорелые руки.
Вдоль реки Ленку было не догнать – кораблик ведь я не догнал, – поэтому я бросился наперерез, через берег. Река огибала пляж так круто, будто хотела сделать круг и вернуться назад, поэтому бежать было недалеко.
Выскочив на ту сторону поворота, я вгляделся в воду. Больше всего пугало, что Ленка не доплывет до меня и утонет. Но вот из-за поворота показалось её платье, и я, ни секунды не раздумывая, бросился в реку. Сначала зашёл по колено, потом по пояс…
Ледяная из-за родников вода судорогой сводила мышцы, а течение так и норовило повалить. Но я стоял. Растопырил руки, чтоб поймать Ленку наверняка, и стоял. Глаза слезились от солнца, от бликов и от напряжения, а я смаргивал слёзы и шептал:
– Сюда… Пожалуйста, сюда…
Ленка была всё ближе. И всё чаще она скрывалась под водой. Провалится – вынырнет, провалится – вынырнет…
Я приготовился. Вот последний метр… Не достану! Я ещё шагнул вглубь, обеими руками вцепился в проплывающий мимо жёлтый подол и потащил Ленку к берегу…
Мы сидели на песке, мокрые и обессилевшие. Ленка всё кашляла и кашляла.
Прибежала Верка, села рядом с нами и громко заревела.
Ленка взяла меня за руку своей холодной, посиневшей рукой и сказала:
– Во-во-вовочка… – Зубы её стучали, и она через силу выталкивала слова. – Вовочка, ты меня спас…
– Я В-в-вовка, – простучал зубами я в ответ.
Верка всё ревела, и Ленка тоже сморщилась, будто вот-вот заплачет. Тогда я растянул замёрзшие губы в улыбке и сказал:
– Ленка, ты самая большая рыбина, из всех, что я поймал.
Пока мы шли обратно, девочки успокоились и одежда высохла. Бабушке я ничего не сказал. И Ленке с Веркой запретил рассказывать, иначе меня перестали бы пускать на реку, да и баба Нюра с бабой Тоней опять бы всё перевернули с ног на голову и решили бы, что я их внучек утопить хотел.
А когда приехали родители, я подошел к папе и сказал:
– Папа, научи меня плавать.
