Kitobni o'qish: «Я дрался на Курской дуге», sahifa 2
Городинский Арон Семенович
В мае 1943 года мы оказались в лесах под Жиздрой, нас придали 8-му гвардейскому стрелковому корпусу. В этом корпусе было три дивизии: две гвардейские, а третья обычная стрелковая дивизия, которую все называли «киргизской», поскольку она была национальной, сформированной в Средней Азии. Так две гвардейские дивизии вместе с нами готовились к наступлению в ближнем тылу, где была создана полная имитация немецкой оборонительной линии, а национальная дивизия занимала 20 километров передовой линии.
Затем нас подвели к передовой, ночью мы получали боеприпасы и готовили позиции, а днем было запрещено хоть как-то обозначить свое присутствие на передовой.
Немцы, я думаю, знали, что мы готовимся к наступлению, так как из состава национальной дивизии к ним постоянно перебегали нацмены и сдавались в плен. Один раз прямо на моих глазах, светлым днем, к ним перебежали два узбека из окопа боевого охранения.
Но немцам эти узбеки не подошли, по-русски ничего не знают и сообщить толком ничего не могут. И они прогнали этих узбеков назад, мол, ведите своих офицеров, тогда вас примем.
И что вы думаете? Эти два нацмена схватили одного взводного и потащили к немцам, но на нейтралке их смогли перехватить. Собрали заседание трибунала, от каждого подразделения привели на суд представителей. Этих двух перебежчиков допрашивали через переводчика, а потом трибунал объявил приговор:
– Смертная казнь через повешение.
Обычно таких предателей расстреливали перед строем, а тут на самом деле вздернули на развилке лесных дорог, больше недели они висели на веревках с табличками на груди – «Изменник Родины», и все части шли по дороге мимо висящих трупов.
Дивизион получил перед наступлением три крупные цели, по одной на батарею, командиры расписались «за каждую цель», и заранее был заведен «паспорт» на цель.
12 июля началась трехчасовая артподготовка, а затем гвардейские дивизии перешли в наступление. За первый день наступления корпус продвинулся вперед на 20 километров.
Мимо наших позиций провели колонну пленных власовцев, больше 100 пленных.
Эти бои под Орлом были последними в моей боевой биографии.
Интервью и лит. обработка: Г. Койфман
Толстиков Владимир Владимирович
После окончания Казанского танкового училища, летом 1943 г. мы с Жоржем были направлены на Центральный фронт, во Вторую гвардейскую танковую армию, в элитную, очень известную своими боевыми подвигами 11-ю отдельную гвардейскую танковую бригаду, которой командовал всем известный своим мужеством Герой Советского Союза полковник Бубнов.
2-я ТА и 11-я гвардейская танковая бригада находились в районе Курска и готовились к величайшей в этой войне танковой битве с фашистской танковой армадой, получившей впоследствии всемирно известное название Курская битва.
К сожалению, мы с Жоржем были вместе только около месяца. Отец отозвал Жоржа в Свердловск для подготовки к поступлению в Бронетанковую академию. Итак, я остался до конца войны один, без верного настоящего друга Жоржа Прейсмана.
Но вернемся к моей боевой службе на фронте, в 11-й гвардейской танковой бригаде. Надо сказать откровенно, что я впервые на этой войне стал настоящим командиром. До этого я находился всегда в роли подчиненного, будучи стрелком-радистом на бомбардировщике. Теперь я командир танка, в моем подчинении всего три человека, но в условиях войны быть командиром танка дело не простое, сложнее, даже опаснее, чем командир самолета, ибо в танке просвечивается вся твоя натура, твоя воля, твое поведение, и если, не дай Бог, ты поведешь себя неправильно, будешь несправедлив, а попросту хамить, грубить подчиненным или напротив заискивать перед ними – в обоих случаях тебе хана. В первом случае тебя просто убьют, сказав – погиб от шальной пули, снаряда в бою. В самолете этого сделать невозможно, а у танкистов таких случаев было немало. И вот, к своему сожалению, я попал в неблагополучный экипаж. Это были три коренастых, нахальных, далеко за 50 лет уголовника, все руки и грудь в наколках. Об их прошлом мне рассказал наш командир роты капитан Мельник.
Экипаж танка встретил меня, 22-летнего командира с внешним видом далеко не мужественного покроя, с исхудалым тощим лицом, довольно неприветливо.
– Ну что, пацан, собираешься нами командовать? – с усмешкой заговорил механик-водитель.
Поведение экипажа меня расстроило, но я решил все же проявить характер:
– Во-первых, прошу вас впредь со своим командиром танка так хамски не разговаривать. Я не пацан, а ваш командир. От меня и только от меня зависят успех боя и ваша жизнь.
– Ну все это мы завтра увидим, – заметил наводчик.
Итак, наше знакомство началось с подготовки к завтрашнему бою. 5 июля фашисты должны перейти в наступление.
Наступает горячая пора. Я приказал, во-первых, на танке красными большими буквами написать «Беспощадный», далее все укрытия, где был замаскирован наш танк, – хату с края деревни – уничтожить, ибо они мешали вести прицельный огонь. Эти мои указания оказались разумными, и мы на следующий день успешно вели огневой бой с фашистскими «Фердинандами» и «Тиграми». Поначалу, при первых выстрелах противника мой экипаж сразу же бросался на днище танка, спасаясь от снарядов врага. Но мой прицельный огонь поражал немецких танкистов, и мы без потерь успешно вели огневой бой. Прошло несколько дней, и ни я, и ни один из членов экипажа не только не были убиты, но даже и ранены. А на фронте танкисты обычно живут не более 3–5 дней. Экипаж изменил ко мне отношение на 180° к лучшему, и мы стати настоящими боевыми друзьями.
Командование тоже обратило на меня внимание, на мое мужество и умение вести бой, и через неделю меня назначают командиром взвода (три танка). Мои члены экипажа ревели воем, не хотели меня отпускать, ходили даже к командиру бригады, чтобы меня оставили, – так не хотели со мной расставаться, и, надо сказать, у них было какое-то предчувствие. На следующий день, уже без меня, все трое были убиты прямым попаданием бомбы в их танк.
Бои на Курской дуге были очень ожесточенные, наша 11-я танковая бригада вела бои на Орловском направлении в районе станции Поныри. Моему взводу, как всем нашим танкистам, приходилось отбивать атаки немецких танков последней их конструкции Т-VI «Тигр» и Т-V «Пантера». Это было для нас далеко не просто, ибо наш лучший советский танк Т-34 по своим боевым качествам уступал фашистским танкам. Так, их калибр пушки 88 мм, а наш – 76 мм, начальная скорость снаряда у них в 2 раза выше нашей, следовательно, выше пробиваемая способность, их прямой выстрел 2 км, а наш – 800 м, то есть они могут за 1 км раньше нас вести огонь на поражение. За все эти недостатки наших танков мы расплачивались большой кровью. Только в моем взводе я за первую неделю боев потерял два танка из трех.
Бои под Понырями в июле 1943 года навсегда врезались в мою память. Я даже сочинил небольшой стих по этому поводу:
Я снова в памяти найдуПолоску розовой зариИ эту станцию в садуС названьем странным Поныри.
Особенно тяжелые бои развернулись 12 июля в районе Прохоровки, куда наша 11-я танковая бригада была брошена на помощь 5-й танковой армии.
Там развернулось гигантское встречное сражение, где с обеих сторон участвовали свыше 1200 танков. Это был настоящий кошмарный ад. Мы сближались с фашистскими танками до такой степени, что уже вести огонь из пушек было невозможно, выскакивали из машины и сражались с врагом в рукопашной схватке, сражались чем попало – кувалдой, ножом, пистолетом. Бог меня пожалел и в этой тяжелой схватке. Поле боя после сражения напоминало Бородинское, везде лежали убитые, раненые, стояли разбитые танки. Местные жители оказывали нам всяческую помощь, называя нас танковыми рыцарями в соловьиных краях.
К концу июля фашистские войска в конец выдохлись, и мы перешли в решительное контрнаступление.
Осенью 1943 года наша 2-я танковая армия начала осуществлять крупные наступательные операции на Украине. 6 ноября был освобожден Киев, а затем другие города Украины.
Рыжков Иван Ермолаевич
На Курской дуге мы все знали, что немцы будут наступать, готовились к этому. За день до наступления мы знали, что завтра или послезавтра начнется, потому что немецкая тяжелая артиллерия начала разрушать блиндажи и дзоты на участке дивизии, которую мы прикрывали. Кроме того, ночью, может быть, с 12 часов или с часа, над нашим передним краем стали летать немецкие самолеты. Мы вначале подумали, что это наши девочки бомбят немцев, потом оказалось, что нет.
Потом мы провели контрподготовку. Тишина была полнейшая, кузнечики слышны. Я вылез на бруствер, я тогда уже командиром дивизиона был, смотрю, а на той стороне, в 2–3 километрах от переднего края, колонны стоят с танками, бронемашинами. Я сразу командую: «Приготовиться». Докладываю командиру полка. Он: «Давай, открывай огонь».
После нашей контрподготовки немцы открыли огонь, не очень организовано, у нас на наблюдательных пунктах никто не погиб, только в один блиндаж снаряд попал, и то мне кажется, что это «катюша» была. У нас вообще в первый день на огневых позициях было только четверо раненых.
А потом немцы ворвались на позиции нашей пехоты, и нам приказали отходить, иначе они могли расстрелять все наши батареи. Мы отходим, видим – новые немецкие танки вышли, «Тигры», «Фердинанды». А у нас полк тогда на подводах был, и я приказал миномет и солдат на подводах укрыть брезентом и отходить, чтобы между каждой подводой не меньше 100 метров было. И вот наша подвода скачет, разве будет «Фердинанд» стрелять?! Причем дальность полтора километра. Конечно, по такой подводе не будет. Если бы знал, что там миномет, могли бы стрельнуть. И вот так все три батареи ушли. Ни одной потери.
Потом еще такой случай был. Наш дивизион стоял левее железной дороги, в районе станции Поныри. Немцы 7-го или 8-го числа раз пять или шесть атаковали, но все их атаки были отбиты. Потом они ворвались в село, но наши контратаковали стрелковым полком, и немцев отбросили. Тогда они после обеда передислоцировали части восточнее, там были высоты и в наших ротах осталось по 8–15 человек, и прорвали оборону. Нам приказали там занять позиции. Мы выскочили на высотку, а там немцы. И вот нам пришлось сходиться врукопашную, с гранатами. Мы немцев отбросили и заняли высоты. Правда, одно наше орудие начало по нам стрелять, у меня к тому времени рацию разбило, и пока мы по телефону дозвонились, оно по нам прямой наводкой било. В этом бою отличился Черненко, он обязанности командира батареи вместо раненого комбата исполнял. Он пошел в атаку вместе с пехотой, и пуля прошила легкое. Его перевязали, а огонь сильнейший, трудно эвакуировать. Да и оставить вместо него некого… Потом уже направили его в медпункт полка. Там его хотели в госпиталь направить, а он отказался. Три недели пробыл в медпункте и вернулся в батарею, продолжил командовать. Отличился при прорыве обороны противника под Севском, потом при форсировании Днепра, но на плацдарме погиб. Хороший был командир, смелый, храбрый.
Когда мы пошли в наступление, то в первый день продвинулись километра на 2–3. И так получилось, что мы видели, как один наш танк загорелся и взорвался. Потом там еще несколько танков погибло. На второй день мы подошли к этому месту, наши танки подбитые, пехота вперед пошла, а я предложил: «Давайте, заберемся на танк. На полтора метров выше будет, видимость лучше будет. «Давай». Мы в танк забрались, солдаты, телефонисты, радисты, рядом окопчики стали рыть. Бой продолжается. И вдруг одна 45-ка разворачивается рядом с нашим танком и пах-пах-пах, постреляла. А немцы подумали, что танк стреляет, и начали нас обстреливать. Часов до двух, наверное, стреляли, но благодаря тому, что они стреляли с закрытых позиций, прямого попадания не было. Рядом попадало.
После Курской операции мы пошли вперед. Под Лоевом форсировали Днепр. Пехотинцы Днепр форсировали, захватили плацдарм, потом и мы туда переправились.
Интервью: А. Драбкин Лит. обработка: Н. Аничкин
Попов Александр Ильич
Перебросили нас в район Курской дуги. Сначала мы поступили в резерв командования, а потом, уже летом, перевели в Степной фронт, с июля 1943 г. находившийся под командованием Ивана Степановича Конева. Когда мы стояли в резерве, то готовили третью линию оборону от врага, и нас пополняли. Как только прибыли новобранцы, сразу подвинули дивизию к линии фронта в район города Малоархангельска. Мы входили в состав 18-го гвардейского стрелкового корпуса, из состава Степного фронта нас перевели в Центральный фронт под командованием Константина Константиновича Рокоссовского, где мы вошли в 13-ю армию генерал-лейтенанта Николая Павловича Пухова.
Не знаю, как там другие полки нашей дивизии, но на нашем участке оборонительный рубеж с точки зрения полевых инженерных сооружений в полосе нашего полка был подготовлен изумительно. Не могу сказать за весь участок обороны, как вы сами понимаете, я по ним не разъезжал и не инспектировал их. Но у нас огневые позиции для орудий были настолько оборудованы, что даже ящики со снарядами были заложены в специальных нишах для хранения боеприпасов. В полевых условиях снаряды лежали около орудия, а здесь, если даже вражеский снаряд и разорвется около орудия, то детонации боеприпасов не произойдет. Более того, саперы, готовившие позиции, выкопали специальные укрытия для пары коней, тут же мы косили для них сено и траву. Так что все были надежно укрыты.
5 июля 1943 г., когда началось наступление немцев, нас из-под Малоархангельска стали передвигать вдоль линии фронта на юг, к Воронежскому фронту, ведь немцы начали свое наступление на нашем участке в полосе Малоархангельск – Поныри – Ольховатка. Нас бомбили по дорогам, мы соприкасались с противником и вместе с ним передвигались на юг. И с 8-го на 9-е число вошли в Романин Лог, расположенный возле Понырей, в нем стал дислоцироваться командный пункт нашего 9-го гвардейского воздушно-десантного полка. Здесь также находился подвижный резерв. Артиллерия расположилась по оврагам, мы стояли в Зеленом Логе, буквально в двух километрах от железнодорожной станции Поныри. На нашем участке немцы наносили свой главный удар по этой станции. К тому времени Поныри были взяты, и наш полк вступил первым в бой из 4-й гвардейской воздушно-десантной дивизии. Районы вокзала, водонапорной башни и школы были основными объектами сражения. Наш 1-й батальон капитана Александра Петровича Жукова первым вошел в поселок Поныри, и там его разрезали на две части, командир погиб, и батальон понес сильнейшие потери, а вокзал был сдан. Позднее капитану Жукову было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Так что западная часть Понырей была захвачена противником, на левой же стороне, которая оставалась за нами, стояли только отдельные хатки, и она была почти не населена. Вечером 9 июля от начальника артиллерии полка на нашу позицию пришел посыльный. Принес приказ командира батареи на КП полка. И комбату надо кого-то с собой взять, потому что, скорее всего, нужно будет выбрать несколько огневых точек, куда орудия направлять. Первое орудие в боевых порядках пехоты – это наша 45-мм пушка, которая всегда ставилась только на прямую наводку. Мы не стреляли с закрытых позиций. И тогда командир огневого взвода говорит мне: «Попов, иди ты!» Пошли мы с командиром батареи. А возле станции находились северный и южный железнодорожные переезды, и в тот момент немцы ожесточенно за них дрались для того, чтобы перебросить на ту сторону железнодорожных путей, то есть на открытый простор, свою военную технику и танки. А насыпи на путях были крутыми, ни бронетранспортеры, ни танки не могли их самостоятельно преодолеть.
Так что мы с комбатом пошли, перешли южный переезд, прошли метров 50, прижимаясь к заборам и хаткам, и уже слышим немецкие автоматы. Тут комбат говорит: «Знаешь что, я пойду вперед, а ты прикрой меня!» Ну, я с автоматом лег около забора, а он пошел. Прошло, быть может, минуты полторы, а тебе кажется, что проходит целая вечность, застрочили оттуда пулеметы, причем смотрю – пули бьют буквально в нескольких метрах от меня. Тут с другой стороны улочки окликают: «Вы из какого полка?» Отвечаю, что из 9-го, сам спрашиваю, откуда мой сосед. Оказалось, что из 15-го, и начинают расспрашивать, чего я тут делаю. Пришлось объяснять, что лежу и прикрываю командира батареи, который пошел в разведку. И в это время немец услышал голоса, раздалась короткая очередь, пули пролетели буквально возле меня, я прижался к забору, а мой собеседник лег в окоп, ему проще было. У меня же ни окопа, ничего, и я с левой руки из автомата дал короткую очередь, после которой немецкий автоматчик замолк. Снова разговорились с соседом, оказалось, что это младший лейтенант, командир стрелкового взвода. Он меня похвалил за меткость, сказал, что фрица я снял, и тут начался прямо по нам минометный огонь, противник бил по переезду и по этим хаткам. Вскоре вблизи раздался взрыв, и мне осколок попал в правое плечо. Только в апреле 2011 г. мне его удалили. В это время комбат вернулся из разведки, а я лежу около забора и перевязываю плечо. Тот спрашивает: «Что такое?» Отвечаю: «Да вот ранило». Снова вопрос: «Тяжело?» Говорю: «Да нет, заматываю пока». Ну, забинтовал себя, и мы пошли на КП, пробрались по дворам между строениями, дошли до переезда, там было недалеко, наверное, метров сто от нашей позиции до железной дороги. Пришли на КП полка, комбат пошел докладывать, а мне говорит: «Иди к себе во взвод». Ну, я отправился в Зеленый Лог, где стояла наша батарея, готовая двинуться на огневые позиции, куда прикажут. Неожиданно комбат окликнул меня и говорит: «Ты зайди в санроту, пусть тебя там перебинтуют, а то ты сам себя кое-как забинтовал». Ну что же, в полковую санроту, так в санроту, она стояла в том же овраге, где и КП. Встретили на санпосту, спрашивают, в чем дело. Увидели забинтованную рану, тут же потащили в палатку, здесь плечо заново перебинтовали, после чего я сказал, что пойду обратно в часть, но командир санитарной части говорит: «Куда ты пойдешь? Давай ходячих раненых, кто ранен в руку и идти сможет, бери с собой группу и веди всех в ту березовую рощу километрах в десяти от Понырей, которую мы на марше проходили. Там стоит наш медсанбат». Пошли туда, добрались только к ночи, утром врач осмотрел плечо, указывает в сторону, при этом говорит, что там находятся легкораненые. Тяжелораненых сразу же грузили на машины, нам же на месте оказывали помощь. Пробыл я там до конца дня, меня встречает водитель из нашего полка и говорит: «Ой, там такое дело в Понырях, наступали мы неудачно, ужас, потери большие!» Я спрашиваю, куда он едет, оказалось, что возвращается в полк, снаряды везет. Увязался я с ним, только потом попросил в строевую часть дивизии передать, что я не дезертир и вернулся на передовую.
На следующий день рано утром пошли мы с командиром батареи по огневым точкам, у нас в батарее имелось шесть орудий. Всю ночь стреляла наша артиллерия, особенно «Катюши» и «Андрюши» – установки тяжелых фугасных реактивных снарядов М-31, представлявшие собой деревянные рамы со снарядами-»головастиками» внутри. Они предназначались для ликвидации дотов и дзотов, тяжелых инженерных железобетонных сооружений. Я впервые увидел здесь эффект действия реактивных снарядов, посмотрел, как ставятся стационарно «Андрюши», иногда снаряды летели вместе с деревянными рамами, и когда она в полете горит, ночью это очень и очень впечатляющее зрелище. Помню, приходим к одному орудию, командиром которого был Костюнин, он говорит: «Саша, ты давай ко мне!» Но я ведь с одной рукой, что буду делать. Он же отвечает: «Я буду заряжать, а ты станешь наводить!» Он остался один из расчета, в двух других было по два-три человека, в остальных расчетах – почти полный состав, хотя где-то одного или двух не хватало. Ну и командир батареи распределял, кто идет из одного расчета в другой, понесший потери, например, на огневую точку Кирпичева, кто к Гусеву. В итоге я тоже попал в расчет одного из орудий, остался на огневой позиции. И 12 июля 1943 г. был нанесен наш контрудар, была взята станция Поныри. Я уже был не на южном переезде, а не на северном. Кстати, там 10 июля 1943 г. погиб мой хороший товарищ, командир взвода автоматчиков, лейтенант Вася Большаков. На этом месте ожесточенных боев у северного переезда сейчас стоит мемориальный памятник, где есть и его фамилия. Он закрыл пулеметную амбразуру своим телом, за что его посмертно наградили орденом Отечественной войны I-й степени. Лейтенант Николай Ильич Мисугин, командир взвода связи, мой одногодок, из Калининской области, также погиб там еще 9 июля, мы с ним были хорошо знакомы. Случилось это следующим образом. Прекратилась связь. И он лично пошел по линии, взяв в руку провод, хотел срочно найти разрыв. Я сам во время войны несколько раз так ходил. Берешь провод в руку, находишь разрыв, потом заматываешь на куст или деревцо, растущее поблизости, и начинаешь искать второй конец. Как найдешь – соединил их и пошел дальше. Связисты называли такую работу «дорожка». Так вот, Мисугин должен был срочно обеспечить связь, нашел порыв линии то ли снарядом, то ли немцы его разрезали, не знаю. Связь была восстановлена, но после боя мы нашли убитого Мисугина, он зубами сцепил провода и так умер, но связь обеспечил.