Kitobni o'qish: «Любовные истории в Стране восходящего солнца»

Shrift:

* * *

Предисловие

Что и говорить, загадочная страна эта Япония! С тех пор как в далеком ХVI веке португальские корабли добрались до Страны восходящего солнца, в удивительных историях о нравах японцев недостатка не было. Как говорится, «много воды с той поры утекло, моря превратились в мираж», но не будет таким уж преувеличением сказать, что некоторые истории с весьма почтенным возрастом дошли до нашей эпохи, пережив незначительные косметические изменения. Скажем, миф о невероятном богатстве японских островов, где золото только что под ногами не валяется, проверку временем не выдержал, а вот вера в особую японскую мудрость, особую сексуальность и в особые, невероятные любовные чувства оказалась гораздо живучее. Правда, в наше время образ этот немного поблек, но, как известно, дыма без огня не бывает.

Сразу хотелось бы объясниться: мы не собираемся заниматься какими-то разоблачениями, ведь речь у нас пойдет о делах романтических. Нет ничего более пошлого и низкого, чем человек, который вздумал втаптывать в грязь рассуждения о прекрасном. Пусть даже это прекрасное и не совсем такое, каким нам кажется. Всякий, кто хотя бы чуточку интересуется современной Японией, знает, что дела любовные обстоят там не самым лучшим образом, и нам предстоит точности ради сказать об этом пару слов. Но означает ли это, что мы покушаемся на священное? Вовсе нет!

Честно говоря, рассказывая об уникальных японских любовных историях, следует помнить, что в определенном смысле все мы сделаны, так сказать, в одном цеху. Есть основания считать, что привязанность к своему спутнику, забота о нем, практически наверняка словесное выражение еще довольно несложных, но в то же время ценных эмоций и прочие поступки, которые мы могли бы аттестовать как поступки человека любящего, сформировались у наших предшественников (но не предков) неандертальцев. Во всяком случае исследования зубного налета у двух особей, нашедших последний приют в пещере Эль-Сидрон, позволяют предположить, что они обменивались слюной. Целовались? Очень может быть… Так что основы основ были заложены еще до того, как сапиенсы бодрым маршем около 50–45 тысяч лет назад вышли из Африки и распространились по планете. Для них наука страсти нежной должна была быть вполне обычным делом. Не то чтобы выражение любви у кроманьонцев было совершенно похоже на наше, но некий любовный базис остается единым для всего нашего племени. Формирование же современных рас вообще и японского этноса в частности – это разговор о сиюминутном.

И все-таки было бы лукавством утверждать, что «японская любовь» совершенно типична и банальна (как вообще любовь, может быть банальной!). Мало кто достиг таких успехов на ниве самопиара, как обитатели японских островов. В этом романтическом тумане расплываются контуры реальных явлений, а уж такая деликатная и нежная тема, как любовь, и вовсе захватывает воображение. От эпохи к эпохе смысл, который вкладывался в это слово, мог меняться. Известно любопытное порицание, высказанное некой патриотической японкой, которая осудила заморские выдумки: «Слово “любовь”, в его иноземном смысле, было до сих пор незнакомо нашим девушкам. Долг, подчинение, доброта – вот какие качества ожидались от спутницы избранным для нее мужем, и в результате мы имели много счастливых, гармоничных браков». Вот вам удивительная японская загадка: любви в нашем понимании там не было? Конечно же, приведенное обличение свидетельствует не об отсутствии у японцев нежной привязанности к своей второй половинке, а всего лишь о крепости бамбуковой палки, которой отбили голову обличительнице (фигурально выражаясь, конечно).

Заглянем во времена мифологические, когда боги и богини выступили на сцену. Само творение японских островов есть плод любовной связи между божествами Идзанаги-но ками и Идзанами-но ками. «Тут бог Идзанаги-но микото произнес: “Если так, я и ты, обойдя вокруг этого небесного столба, супружески соединимся”, – так произнес. Так условившись, тут же: “Ты справа навстречу обходи, я слева навстречу обойду”, – произнес, и когда, условившись, стали обходить, богиня Идзанами-но микото, первой: “Поистине, прекрасный юноша!” – сказала, а после нее бог Идзанаги-но микото: “Поистине, прекрасная девушка!” – сказал». Нежность, влечение, страсть, секс, рождение островов, а заодно и идей для манга «Ну не может быть моя сестренка такой милой», поскольку Идзанаги и Идзанами – брат и сестра. Следом за светом любви приходит смертная тьма, ведь Идзанами умирает и в загробном мире становится довольно жутким и неприятным существом, от которого брат-супруг бежит без оглядки. Но сам смертный ужас не отменяет любви, а только ярче подчеркивает былые чувства. Да и японские острова остались с нами, ведь боги и люди любят и умирают не зря.

Но бог с ними, с богами… Японская литература, мифология и фольклор так насыщены удивительными историями о любви, что несложно уверовать, что уж где-где, а на далеких островах всегда знали толк в неземных чувствах. Пожалуй, полноценная подборка этих романтических историй заняла бы столько места, что скудные рамки предисловия не вместили бы их. Ну хотя бы…

Идзанаги-но ками и Идзанами-но ками. Старинная японская гравюра

Молодой полководец Юривака обманут и брошен на необитаемом острове, а предатели домогаются благосклонности его молодой жены – Касуга-химэ. Напрасный труд! Любящее сердце чувствует, что супруг жив и еще вернется. На помощь влюбленным приходит верный сокол, который переносит письма, и два сердца бьются в унисон. В итоге неузнанный, заросший Юривака добирается домой, где предатели тщетно испытывают свою силу и натягивают его лук. Юривака берется за оружие и истребляет негодяев, а Касуга-химэ бросается ему на шею. Как тут не вспомнить хитроумного Одиссея, Пенелопу и женихов…

Невидимая красная нить прочно связывает тех, кому суждено быть вместе, и напрасны попытки избежать предопределения. Некий мужчина по имени Ико узнает, что его красная нить тянется к малоприятной замарашке на руках у мерзкой старухи. Попытка расправиться с суженой приводит лишь к тому, что годы спустя Ико женится на красавице, чей лобик украшает шрам – это та самая замарашка. Красная нить судьбы связала их любовью, и девушку не смущает, что ее муж оказался способен поднять меч на ребенка. Кстати, похожая история случилась с нашим родным Святогором-богатырем: «“А твоя невеста в царстве Поморском, В престольном во городе, Тридцать лет лежит во гноище”. Стоит богатырь пораздумался: “Дай-ка я поеду в тые царство Поморское И убью тую невесту”». Ни Святогор, ни Ико не преуспели в убийствах, потому что ничто не может одолеть любовь и предопределение.

Охотник не обращает внимания на свою жену, но та прижимает к груди чан с ледяной водой и та мгновенно вскипает, ведь женская любовь способна растопить снега на вершинах гор. Вот назидательная история!

Даймё не обращает внимание на жену, а подлая наложница отбирает у несчастной все, чем она дорожила. Женщина слагает стихи:

Я биву свою отдала.
Я отдала и сямисен.
Любимого я отдала.
Так стану ли я жалеть
Вас, белые хризантемы?

Наложница приходит в ужас от своей низости и бежит прочь, а супруги воссоединяются. Вот возвышенная история!

Или вот деревенщина не обращает внимания на жену, а бегает к бойкой соседке. Несчастная собирается покидать дом, наряжается, чернит зубы, белит лицо, и мужик понимает, что его супругу без конкурса возьмут в самый лучший дом в квартале удовольствий Ёсивара. Вспомнив, что он любит женушку, горе-любовник с бранью загоняет ее обратно в дом и перестает ходить к соседке – своя-то, чай, лучше. Вот комическая история!

Но что мы все о людях! Всем известно, как богата Япония таинственными ёкай и зловещими юрей – чудовищами, оборотнями и призраками. В других странах появление подобных тварей – повод взяться за меч или вызвать заклинателя, но только не в Стране восходящего солнца.

Мужчина влюбился в девушку, она ответила на его чувства, и на свет явился очаровательный малыш. Правда, тогда же выяснилось, что мама – морское чудовище.

Мужчина влюбился в девушку, она ответила на его чувства, и на свет родилось прекраснейшее дитя. Правда, тогда же выяснилось, что мама – огромная змея, но это дело житейское.

Урасима-Таро ловит черепаху. Художник Мацуки Хэйкити

Рыбак Урасимо-Таро отпустил попавшуюся в сеть черепаху, а позже выяснилось, что это была Ото-химэ – дочь повелителя морей. Вот уж не знаешь, где найдешь свою любимую! Правда, после визита в подводный дворец Урасимо обнаружил, что прежний мир для него потерян – ведь время относительно. Тут мгновения, там века.

Воистину, надо остановиться, иначе мы никогда не перейдем к нашим настоящим героям. Можно закончить на поучительной истории, когда некий юноша влюбился в прекрасную девушку, но, заподозрив неладное, спросил свою избранницу:

– Любовь моя, не сердись, а скажи прямо – ты случайно не крокодил?

– Глупенький, конечно нет!

– Может, ты огромная змея?

– Дурачок, что ты такое говоришь?

– Ну, может, ты юрей? Был у нас недавно в Киото случай. Один самурай целый месяц спал с призраком любимой, а потом помер. Не рассчитал сил, бедняга…

– Милый, я сейчас рассержусь!

– Ну, кроме шуток, любимая, у нас же не будет тайн?

– Я – девятихвостая кицунэ. Тебя это не смущает?

– Так ты пушистая! У тебя ушки и девять хвостов? А в постели ты будешь повизгивать и потявкивать! Пойдем скорее в храм, оформим отношения!

Юрей, оборотни, духи деревьев и даже зловещая ледяная дева Юкки-Онна (существо по своей природе мало предназначенное для страсти) не могут избежать сетей любви, которая соединяет несоединимое. А что уж говорить о людях…

В самом японском языке для определения возвышенного чувства существует несколько слов, каждое из которых несет свой оттенок. Это и кои 恋, которое подойдет для определения любви первой, всепоглощающей и страстной. Аи 愛 может обозначать зрелое, длительное чувство. С*ки 好き(с ударением на последнюю гласную) обозначает симпатию, увлечение и прочее в этом роде. Подойдет и для признания коллеге, и для коллекционирования тарелочек, и для аниме-сериала. Есть и калька с английского love – рабу, которое можно использовать в зависимости от предпочтений. Правда, следует помнить, что все эти определения не являются высочайше одобренными и единственными. Сами молодые японцы не сильно заморачиваются этой казуистикой, и бывает, что все эти высокомудрые слова используются там, где вроде бы им совершенно не место.

Человек язвительного нрава, знающий реалии современной Японии, не замедлил бы отметить, что с делами любовными сейчас все не очень хорошо. За последние четверть века 25 % женщин и около 30 % мужчин в возрасте до тридцати лет не имели пары. Не очень-то приятная статистика, но данные эти касались 2010–2015 годов. Но опубликованный Секретариатом кабинета министров доклад «О гендерном равенстве» от 14.06.2022 рисует картину и вовсе безрадостную. Около 40 % неженатых мужчин в возрасте 20–25 лет никогда не были на свидании и не завязывали роман с женщиной. Подавляющее большинство из этой армии добровольных холостяков даже не озадачивались заказом наемных жриц любви, оставаясь девственниками и не сильно переживая по этому поводу.

Мужчины в возрасте 20 лет:

Нет супруги или любовного интереса – 65,8 %.

Есть любовный интерес – 19,1 %.

Есть законный супруг – 1,5 %.

Есть неофициальная сожительница – 13,6 %.

Женщины в возрасте 20 лет:

Нет супруги или любовного интереса – 51,4 %.

Есть любовный интерес – 27,3 %.

Есть законный супруг – 1,4 %.

Есть неофициальный сожитель – 19,8 %.

Самое удивительное и, пожалуй, зловещее в том, что все эти одиночки не слишком беспокоятся о своем странном положении. Что-то менять в своей жизни совершенно не нужно. Всевозможные формы досуга, сервисов и развлечений в Японии построены таким образом, что одинокий человек не будет чувствовать ущербность своей жизни. Познакомиться с парнем/девушкой, закрутить роман, завести семью? Сплошные хлопоты, расходы и минусы. Остаешься один? Сплошные плюсы, да и деньги целее будут. Виртуальные отношения, эрзац любовь из дорам и аниме вполне достаточны, чтобы утолить естественную жажду чувств. Что касается настоящих отношений, то они хлопотны, грозят разочарованием и непониманием. «Ну их этих девчонок/парней», – приблизительно так рассуждает среднестатистический одиночка. Еще и о партнере заботиться надо – сплошные проблемы. О финансовой подоплеке, когда многим молодым банально не хватает денег и на себя любимого, и на предполагаемую спутницу жизни, мы даже говорить не будем. Заявляя о своем желании влюбиться, молодые люди на самом деле хотят, чтобы любили их (аиситай — хотеть любить, но здесь скорее аисаретай — хотеть быть любимым). Я должен стать солнцем для своей избранницы и никак иначе. А поскольку избранница придерживается, в общем, такого же взгляда на себя драгоценную, то и неудивительно, что ничего путного из этого не получается. А ведь в жизни столько интересного и помимо любви! Не стоит забывать, что для многих японских подростков первые неудачи на любовном фронте (например, в школе) становятся настолько неприятным переживанием, что надолго отбивают охоту к попыткам найти свою вторую половину. Одна из наших историй о вокалоиде Хацунэ Мику касается как раз такого случая. Если в дальнейшем человек захочет каких-то эрзац-отношений, то проблем не будет. Погулять за ручку со старшеклассницей? Можно. Положить голову на колени женщине постарше и излить душу, получив порцию сострадания? Можно. Весело поболтать с девушкой-барменом, рассказать ей анекдот и послушать, как она хохочет? Можно. Обычный секс по тарифу? Запросто. А совместить все это? Хм… Дорого, но тоже можно.

Недостатка в любовном и порнографическом контенте в Японии нет. Скорее заметен его переизбыток. Манга, дорамы, фильмы, пресловутый хентай, бесчисленные заведения для приятного досуга и даже горничные в чулках из мэйдо-кафе – казалось бы, сколько любви и разврата вокруг, а ситуация с демографией наводит на очень печальные мысли.

Население страны может уменьшиться на 20 миллионов к 2050 году. Вероятно, что тогда же будет пройдена точка невозврата, когда количество женщин детородного возраста станет недостаточным, чтобы обратить процесс вымирания вспять. Зловредные северные корейцы не производят игривый контент, ходят чуть ли не в гимнастерках и не знают, что такое рабу хотэру (отель для свиданий), но при этом в их стране очень неплохие показатели по рождаемости. Экие негодяи!

Современные японцы

Однако мы увлеклись. Пора поговорить о настоящей любви. Несколько историй, которые показались нам достойными внимания, предлагаются вашему вниманию. Каждая из них отражает определенную эпоху, начиная от периода Нара до наших дней. Конечно же, мы не претендуем на полноту представления, ибо при желании таких историй можно было бы подобрать раз в десять больше, начиная с тех же Идзанами и Идзанаги.

Забавы ради мы избрали нашим голосом воображаемого уличного рассказчика, веселого балагура, который собирает народ на улицах старого города (не спрашивайте, какого именно). Стуча миской о землю, он начинает свой рассказ, и слушатели останавливаются, чтобы узнать об удивительных историях, которые случались в былые времена с мужчинами и женщинами, познавшими великое чудо любви.

Докё и императрица Кокэн

Эй, эй! Почтенные! Преклоните свой слух к рассказу старого ракугока, и вы не пожалеете о потраченном времени. Бросайте монеты в мою миску и устраивайтесь поудобнее! Вот к нам заходит старик, вот еще один старик, вот почтенный торговец дайконом, вот грозный самурай, а вот и девушка, чья красота подобна цветущей сливе. Заходите! Места хватит всем! Речь у нас пойдет о таких давних временах – есть невежды, которые не верят, что это когда-то было на самом деле. Вы узнаете о людях столь могущественных и славных, что сам бог Грома не постыдился бы склонить перед ними свою светящуюся голову. Итак, я слышу звон монет в своей миске, я вижу ваши глаза, а в них почтительное внимание… Слушайте удивительную и правдивую повесть о великой и грозной императрице Кокэн и монахе Докё, который был человеком великих достоинств, как духовных, так и телесных, и не менее великой дерзости. История эта темна и запутанна, ибо немногое нам известно о тех древних временах. Слушайте же и удивляйтесь!

Перехватывая нить повествования у разговорившегося ракугока, мы должны признать, что в целом он прав. История императрицы Кокэн и монаха Докё находит столь скудное отражение в источниках, что поневоле приходишь к выводу: «ничего-то на самом деле мы не знаем». Это, безусловно, правда, но в то же время правдой будет и вывод: «все-таки кое-что нам известно!» Обычно эти события эпохи Нара трактуются, как попытка буддистского духовенства взять на себя нити управления страной, создав своеобразную теократию. Трактовка вполне справедливая, но нас в первую очередь интересуют страсти, которые могли скрываться под скучной оберткой политической борьбы. Будем откровенны: лапидарные аутентичные источники ничего не говорят по поводу «любви», но если мы примем буквальное понимание сухой строки документа, то неизбежно придем к выводу, что властители и властительницы Страны восходящего солнца были сродни каменным идолам Дзидзо-сама, что украшают японские дороги.

Рассказ о похождениях неутомимого служителя Будды будет не вполне понятен читателям, если мы, хотя бы в общих чертах, не обрисуем политические декорации, на фоне которых развернулись эти занятные события.

Время, о котором пойдет речь, вошло в историю под названием «эпоха Нара». Япония стремительно приобщалась к китайской культуре, в Поднебесную регулярно отправлялись посольства, в Страну восходящего солнца активно проникал буддизм, грамотность среди чиновничества и аристократии была повсеместной, а знание китайского языка – строго обязательным. Неудивительно, что единственный в полном смысле этого слова город, который в то время носил имя Хэйдзё-кё, строился по всем правилам китайского градостроительства. Образцом послужила далекая китайская столица Чанъань. Правильное расположение гор, холмов, равнины и реки, а также благоприятные гадания подсказали нужное место, и великая Нара явилась на свет. Население этого единственного мегаполиса достигало двухсот тысяч человек, что просто невероятно, ведь население Японии в то время насчитывало около шести миллионов. Прямые, как стрелы, проспекты, ширина которых доходила до шестидесяти метров, делили город на правильные кварталы, а на севере располагался дворец тэнно. Всякому образованному горожанину было известно, что государь – воплощение Полярной звезды, так что месторасположение чертогов вполне обоснованно. Придворные всевозможных рангов, чиновники, аристократы населяли этот островок благополучия, куда со всей страны тянулись повозки с рисом, рыбой, шелком, бумагой и прочими полезными грузами. Можно сказать, что Нара одновременно выступала в роли огромного склада, но потомки запомнили ее вовсе не за это. Блестящая придворная жизнь, полная сложных церемоний, изящных развлечений и весьма ожесточенной борьбы, – вот главный символ древней столицы.

С начала VIII века в придворной жизни доминировал род Фудзивара, получивший доступ «к телу государя». Последнее не является двусмысленной шуточкой. Влияние и позиции того или иного рода определялись близостью к императору и правом поставлять своих женщин для благосклонного внимания повелителя. В конце VII века подобной привилегией пользовался род Сога, но в те дни, о которых идет речь, Фудзивара надежно оттеснили конкурентов от трона, и дядя по материнской линии мог рассчитывать на то, что его влияние на юного внука-императора, будет непоколебимо. Интересно, что при довольно ожесточенной подковерной борьбе ни одному самому дерзкому придворному не приходило в голову замахнуться на смену династии. Род божественных потомков богини Аматерасу оставался неприкосновенным. Тем более невероятными покажутся задумки нашего героя, о которых речь впереди.

Незадолго до появления монаха Докё на придворном горизонте столицу потряс очередной мятеж, когда некий Татибана-но Нарамаро замыслил нехорошее против своего дальнего родственника Фудзивара-но Накамаро. Как говорилось выше, Фудзивара распоряжались в императорском дворце, как у себя дома, поставляли жен и наложниц государю, покровительствовали искусствам, присваивали придворные ранги достойным и изгоняли в провинцию недостойных, то есть довольно недурно проводили время. Надо сказать, что отправка в провинцию – вообще не очень приятное дело, но в Японии эпохи Нара изгнание из столицы в глухомань было наказанием, всю тяжесть которого мы просто не можем вообразить. Впрочем, обо всем по порядку. Заговор не удался, и злополучный Татибана был схвачен. Государыня Кокэн, чье сердце обратилось к человеколюбивому учению Будды, настояла на помиловании заговорщиков, апеллируя к родству Татибана и Фудзивара по крови. Недопустимо причинять страдания и бессловесным тварям, так как же можно предать смерти своего родича (пусть и дальнего). Любопытно, что одной из целей заговора было отстранение от власти самой Кокэн, но женщина оказалась выше мелочного сведения счетов. Злонравный Фудзивара-но Накамаро поступил по словам императрицы, но несколько позже снова арестовал своих недоброжелателей и быстро предал их смерти.

Возможно, именно тогда сердце набожной императрицы отвратилось от мира, и она решила вступить на путь благочестия. В 758 году императрица Кокэн покидает престол. Императором становится Дзюннин, человек не столь ревностный в постижении пути Будды, как его предшественница. Фудзивара-но Накамаро приобретает такое влияние, что получает право чеканить монету. Чеканка монеты была тоже позаимствована из Китая, на который без оглядки ориентировалась Япония того времени. Грустная истина состояла в том, что следование принципам управления Поднебесной значительно опережало развитие страны. Натуральное хозяйство, преобладавшее на островах, не слишком нуждалось в звонкой монете, так что ничего удивительного, что через некоторое время чеканка прекратилась. Впрочем, для Фудзивара это право было приятным дополнением к обретенному (как им самим казалось) всемогуществу. Удрученная жестокостью своих подданных, императрица-монахиня занемогла. Придворные лекари и благочестивые монахи не преуспели в помощи государыне, и вот тут-то к постели страждущей явился монах Докё, до того момента ничем не прославленный инок из заштатного, провинциального рода Югэ. С того момента, когда к сорокатрехлетней Кокэн приблизился врачеватель духовных и телесных ран, в стране началась совсем другая жизнь!

Взявшись рассказывать об удивительных проделках Докё, было бы неправильно обойти стороной вопрос о месте буддистского монашества в жизни японского общества той эпохи. Но раз уж мы коснулись болезни государыни и появления Докё в опочивальне, то позволим себе коснуться и главного вопроса нашего занимательного рассказа, а о роли буддистских бонз на японских островах поговорим чуть позже. Докё исцелил страждущую. Как это произошло? Вопрос не лишен интереса и не имеет однозначного ответа. Не является секретом, что вполне распространенным способом лечения было усмирение духа болезни потоком заклинаний и молитв. Предполагалось, что умелый и благочестивый монах легко подавит зловредного духа силой своего благочестивого слова. Впрочем, вместо монаха мог работать и заклинатель-гэндзя. Позволим себе на секундочку дать слово госпоже Сэй Сенагон. «Записки у изголовья» были написаны приблизительно двумя столетиями позже, но некоторые стороны быта не менялись веками. Итак: «Какие страшные испытания стерегут его на этом трудном пути! Но лишь только пройдет молва, что молитвы его имеют силу, как все начнут зазывать к себе. Чем больше растет его слава, тем меньше ему покоя. Порой заклинателю стоит больших трудов изгнать злых духов, виновников болезни, он измучен, его клонит в сон… И вдруг слышит упрек: “Только и знает, что спать, ленивец!” Каково тогда у него на душе, подумайте!»

Занятно, но там же госпожа Сэй Сенагон скорбит по поводу монашеской судьбы вообще.

«Отдать своего любимого сына в монахи, как это горестно для сердца! Люди будут смотреть на него словно на бесчувственную деревяшку.

Монах ест невкусную постную пищу, он терпит голод, недосыпает. Молодость стремится ко всему, чем богата жизнь, но стоит монаху словно бы ненароком бросить взгляд на женщину, как даже за такую малость его строго порицают. Но все это дело глубокой старины. Ныне монахам живется куда вольготней».

Докё. Старинная японская гравюра

Монах, полный сил и желаний, человек решительный и умный, не склонный оглядываться на шепот ханжей и недоброжелателей, мог вольготно устроиться и в далекую эпоху Нара. Имя Докё встречается в списках придворных монахов лет за десять до описываемых событий, но ничем особо славным наш герой (чье имя означает, кстати, «Зеркальный путь») себя не проявил. Мы должны помнить, что в то время монахи – это не просто беглецы от мира, избравшие путь Будды. Это переводчики и целители, это проповедники и зодчие, это ваятели и художники. В жестко структурированном японском обществе путь последователя Будды оказывался единственной возможностью достигнуть высот для человека выдающегося. Буддистское духовенство не стало закрытой кастой, что открывало немало возможностей для людей подобных Докё. Даже если инок казался безнадежным болваном, за ним все равно признавались немалые достоинства. Конечно, японская народная сказка создала вполне определенный образ монаха-священника. Это хитрец, обжора, плут и любитель женщин. В каждой сказке такой искатель нирваны получает по заслугам и оказывается посрамлен. Как говорится, это вам не «Нихон рё: ики»! Не будем забывать, что отношение к духовенству в народной сказке приблизительно одинаково, не важно, идет речь о буддистском бонзе, мулле или попе. Но то глас народа, которому еще предстояло прорваться к образованному слушателю, а сборник благочестивых историй не знает сомнений в этом вопросе: монах непогрешим и точка. Одна из буддистских притч, входящая в сборник «Нихон рё: ики» («Слово о том, как переписывание “Сутры Лотоса” и заупокойная служба помогли узнать о том, какова была причина перерождения матери коровой»), доходчиво поясняет, что даже бестолковый и пьяный монах способен проникнуть в тайну перерождений и спасти от гнета кармы заблудшую душу. Притча довольно длинная, так что мы воздержимся от ее точного цитирования. Название, которое приведено в скобках, вполне отражает суть произошедшего.

Докё не был ни пьяницей, ни болваном. Кроме заклинаний, практиковалось и траволечение, нельзя исключать и гипнотические практики. Как бы то ни было, результат оказался налицо.

В документах это никак не отражено, но тот факт, что к заболевшей Кокэн призвали именно Докё, наводит на мысли, что наш герой был известен как врачеватель. Возможно, таинственные дворцовые пути уже сводили скромного инока и императрицу. Кто знает…

Государыня воспряла к жизни, а Докё воспрял к мирской славе. Вообще, современные графологи аттестуют Докё как человека сильного и не склонного к компромиссам.

Говоря о тайне, связавшей наших героев, обычно цитируют все те же «Нихон рё: ики».

«В начале второго года Змеи, монах Докё: из рода Югэ спал на одной подушке с государыней, слышал о делах государственных и повелевал Поднебесной». Не так уж и много для окончательных выводов, но не так уж мало. Провинциальный и захудалый род Югэ вознесся благодаря ловкости Докё. Но была ли связь на самом деле? Как скудна одинокая строка для столь всеобъемлющих выводов! То, что Докё взял на себя управление страной и замахнулся на небывалое, не является какой-то особой тайной, это банальный факт, но вот что касается дел сердечных…

В той же главе, откуда взято лаконичное свидетельство об интимной близости монаха и императрицы, можно насладиться текстами песен, которые распевали в те годы:

Не презирай монахов за их женоподобные одежды.
Ведь под одеждами у них – пояс и молот.
Когда поднимается молот,
Становится страшно.
Ляг в темную ложбину
Моих бедер —
Стань мужчиной.
Посмотри прямо на корни дерева —
Там стоит высокодобродетельный монах,
Который сыт и толст.

Эти фривольные песни приводятся в «Нихон рё: ики» не просто, как пример простонародных забав, а именно в связке с появлением Докё на придворном горизонте. Возьмем на себя смелость сказать: высокодобродетельный монах сумел показать себя с лучшей стороны и действительно оказался на одной подушке с госпожой Кокэн. Те высоты, которых он достиг и на которых удерживался вплоть до кончины Кокэн, позволяют сказать, что все это время действительно «спал на одной подушке с государыней». Неизбежен вопрос: речь идет о зове плоти немолодой женщины и настойчивом монахе с молотом под одеждой или все же грубая страсть облагорожена высокими и нежными чувствами? Честный ответ: нам это неизвестно. Опираясь на строки, которые мы только что привели, а также на более поздние источники откровенно скабрезного характера (о них речь впереди), можно уверенно говорить о страсти. «А что же возвышенная любовь?» – спросите вы. Осмелимся предположить, что была и она. Сборник буддистских притч – не очень хороший подсказчик в этом вопросе, но великий сборник стихов и песен «Манъёсю» («Собрание десяти тысяч листьев», «Собрание десяти тысяч поколений», как вариант), записанный в это время, будет нам верным советчиком. Будем откровенны, в «Манъёсю» нет специального раздела, озаглавленного «Любовные стишки, которые написал Докё для императрицы Кокэн», но совершенство любовной лирики позволяет говорить, что японскому обществу той эпохи была ведома вся палитра любовных переживаний.

Пятьсот авторов оставили нам стихи и песни на всевозможные темы. Любовь, природа, надежды, воспоминания – все это нашло свое отражение в древнем сборнике. Тексты, вошедшие в «Манъёсю», были написаны на китайском, но читались по-японски, что сделало антологию уникальным памятником языка. Создавался сборник под патронажем рода Оттомо, выступавшем, как бы мы сказали, с патриотических позиций. На другой стороне находились уже знакомые нам Фудзивара, приверженцы конфуцианства. К слову сказать, в последующие полтора века ничего японоязычного создано не было. Да и современники не предавали «Манъёсю» какого-то небывалого значения. Гораздо большее восхищение вызывал сборник «Кайфусо», написанный по-китайски. По-настоящему «Собрание десяти тысяч листьев (поколений)» оценили в благословенные времена Токугава.

Bepul matn qismi tugad.