Полевая почта – Южный Урал. Фронтовые письма о любви. Часть 1

Люся, что хотела ты сказать мне этими словами, как не то, что ты не хочешь больше знать меня! Хотя потом, когда я начал одевать шинель, чтобы уйти, ты высказала недоумение и пыталась убедить меня в том, что я тебя не так понял, что я не должен уходить от вас и так далее, но что-то подсознательное мне подсказывает: «Стива, ты не в те сани сел. Уходи. Люся интересуется другим».

И если ко всему этому учесть то, что ты в течение всех наших встреч вела себя со мной так холодно, замкнуто и отчужденно, а особенно в цирке и вчера дома, что от тебя я не услышал ни одного откровенного дружеского слова, не увидел ни улыбки, ни жеста, ни взгляда, из чего бы видно было, что и как ты относишься к возможной нашей дружбе, то ты не удивишься всему тому, что я здесь сказал. Я не верю, что ты такая от природы, Люся, милая, как горько мне все это писать тебе! Но иначе, чем через письмо, не могу я этого сказать, чтобы ни себя не мучить, ни причинять тебе ненужную тягостность своим присутствием. Если хоть в какой-либо мере это письмо огорчит тебя или обидит, то ты прости меня, заблудшего человека. Лучше все выяснить и принять решение, чем заниматься самообманом и фальшивить. Пусть это и не мужественно выглядит, но я не отличаюсь храбростью в вопросах дружбы с девушками по той простой причине, что я от природы страдаю стыдливостью какой-то и робостью перед женщинами. Возможно, это и позорно, но я предпочитаю быть таким, чем нахальным по отношению к девушке. Застенчивость меньший порок, чем цинизм в отношении с порядочной девушкой.

Люся, постарайся не задерживаться с ответом. Жду искренной правды. Да или нет – я готов ко всему. Не смущайся правдой – ее только я и хочу услышать от тебя. Встретимся мы уже или нет – все зависит теперь только от тебя одной. Если «нет», то, во всяком случае, не будем вспоминать друг друга лихом. Пусть это наше знакомство научит нас обоих уму-разуму. Кланяйся маме и папе за меня. С глубоким и искренным уважением к тебе, онегинская Таня. Стива

Письмо от 6 февраля 1944 года

6.02.44

«Думы девичьи заветные,

Где вас все мне разгадать!

Лучше камни самоцветные

На дне моря сосчитать…»

(Н. А. Некрасов)

Здравствуй, Люся!

Хотя я и обещал тебе приехать сегодня, как мы условились об этом при последней встрече, но я должен просить извинения и вместо себя послать тебе это письмо. Состояние души такое, что благоразумное сказать тебе в письме все, чем полон я теперь, вместо демонстрации этого своим присутствием у тебя. Кстати, вчера пришло от тебя письмо на 3 листах блокнотных, написанное карандашом, которое еще больше перевернуло все в моих чувствах и мыслях. Все равно я не смог бы в таком состоянии объяснить тебе всего, лично встретясь. Лучше написать обдуманно и без многословия об этом.

Люся! Каждый раз, выезжая к тебе, я был полон самых светлых и чистых чувств и мыслей. Мне хотелось увидеть тебя, поделиться и рассказать все, о чем я думаю, что чувствую, что волнует и интересует меня, выслушать тебя, поговорить, пошутить, повеселиться, посмеяться, отвести душу, забыться хоть на несколько часов от серой и тусклой повседневной жизни, отдохнуть от нелегких будней. Мне всегда хотелось узнать тебя ближе, увидеть тебя задорной, веселой, смеющейся, жизнерадостной и бодрой девушкой.

Мне хотелось подружить с тобой искренно и навсегда. Но странное дело! Всякий раз, встретясь с тобой, я чувствовал себя озадаченным и, признаюсь, растерянным. Ты всегда была со мной так холодна, так замкнута и апатична ко всему на свете, что лучше и легче было получить ушат холодной воды на голову. Проходили часы и мы, ничего не сказав друг другу, расставались по-прежнему чужими и равнодушными. И такое огорчение я испытывал всегда после наших встреч, что и высказать трудно. Невольно встает вопрос: почему так получается? Может быть, ты испытывала то же самое в моем присутствии, но из вежливости дарила мне несколько слов и, дождавшись, когда стрелка часов покажет «3», неумолимо рвалась на занятия. Ни свежих мыслей, ни горячих чувств и волнующего кровь веселья и смеха у нас не получалось. Вместо пламени – дым. Вместо кипения – лёд. Вместо жизни – ?… Люся, так дальше продолжать невозможно. Зачем тяготиться друг другом! Дружить и любить фальшиво, не на полную грудь, а в рамках холодного расчета, оглядываясь по сторонам – это по плечу только каким-либо девственным старухам. Ничем ты не пыталась пойти навстречу моим лучшим чувствам и намерениям и своей подозрительной сдержанностью убивала всякую надежду во мне.

Люся, ты не обижайся за эту горькую правду. Я не намерен читать тебе мораль. И если ты вела себя естественно, так, как тебе подсказывает твои чувства, то ты делала совершенно правильно. Я – враг всякой фальши и лицемерия. По крайне мере я верю, что ты не нашла во мне того, кого могла бы избрать себе другом и потому не вселяла особой радости тебе мои приезды. А меня после таких твоих встреч и приемов пробирал мороз по коже. Вывод: значит, мы не сошлись характерами и, видимо, не рождены друг для друга. Я полагаю, что здесь 4 причины являются первоосновой столь драматического финала: 1) наши характеры; 2) наше общественное положение; 3) наша внешность и 4) наш возраст. Ну что ж, насилие и принуждение допустимы везде, за исключением дружбы и любви. Видимо, нам надо сразу откровенно объясниться и принять правильное решение по этому вопросу, а не обманываться в догадках.

Жду, что скажешь ты по этому, сводящему меня с праведного пути, вопросу. В конце февраля я бы мог увидеться с тобой, если бы ты убедила меня в том, что я во всем здесь сказанном ошибся и заблуждаюсь. Мне вспоминается где-то сказанное: – «В одну телегу впрячь не можно, Коня и трепетную лань…». Но как хочется услышать от тебя то, от чего:

«И сердце бьется в упоении,

И для него вернулись вновь.

И божество, и вдохновенье,

И жизнь, и слезы и любовь.»

Обнимаю тебя сердечно и ласково. Стива.

Письмо от 14 февраля 1944 года

14 февраля 1944 г.

Здравствуй, Люся!

Только что получил твоё второе письмо за время после нашей последней встречи. Так как ты подтверждаешь снова, будто бы я заблудился в дремучем лесу романтики и явно занемог фальшивым пониманием твоих отношений ко мне, то для вполне назревшей необходимости раз и навсегда разрешить все сомнения и вопросы, я собираюсь быть у тебя 29 февраля или 1 марта. Постарайся не отлучаться в эти дни из дома далеко.

Хотя письма после всего, что мы сказали при помощи них друг другу, только ещё более запутали меня и, видимо, не нужны в дальнейшем как средство поговорить с тобой, поделиться тем, что волнует меня, о чем ты так ясно сказала в своем последнем письме, но поскольку я начал писать это письмо, то выслушай, Люся, еще раз меня, прежде чем мы встретимся для окончательного объяснения.

То, что ты пишешь и писала мне, я все приемлю, всему верю и во всем согласен с тобой. Но почему все же мы при встречах никогда не были откровенны, не находили общего языка, почему наши встречи оставляли после себя во мне лишь тяжелый осадок огорчения? Зачем снова повторять такие встречи? Допустим, что я не смог первым прорвать эту тоскливую пелену тягостного молчания, не заинтересовал тебя ничем, с чего бы началась откровенная и неподдельная искренность наших встреч. Но ты, если ты считаешь меня своим другом, ты почему всегда была со мной словно из гипса, безмолвная, холодная, замкнутая и отчужденная! Люся, ты пишешь, будто бы ты взяла на себя инициативу однажды на откровенность, но я не правильно ее понял и теперь раздуваю из этого слона сплошной романтики и ошибок. Но сколько я не припоминаю, не могу вспомнить никакой инициативы твоей на откровенность, кроме вопроса о моем ночлеге у вас. Наоборот, ты не хочешь понять, что я – живой человек, мне хочется и повеселиться, и пошутить, и посмеяться, и погрустить, и порадоваться вместе с тобой, забыться от тяжелых будней солдатской жизни, мне хочется любить и быть любимым. С этой целью я познакомился с тобой и приезжаю к тебе. Но как я могу спокойно глотать такую горькую пилюлю: вместо радости моему приезду я всегда встречал с твоей стороны какое-то меланхолическое безразличие, молчаливость и замкнутость. Люся, отчего это? Ты пишешь, что ты – земная девушка со всеми потребностями человека быть счастливой. А на деле твоё поведение заставляет меня задумываться: зачем такие встречи, не противны ли они тебе, не ошибка ли вообще наше знакомство? Кажется, об этом я писал тебе в последнем письме.

Короче говоря, мне нечего учить тебя азбуке жизни, ты сама – профессор в этих вопросах и, наоборот, видимо, я должен буду многому научиться на примере нашего знакомства. Людмила, милая Людмила… Если ты хоть чуточку сможешь оценить меня и поймёшь все сказанное правильно, то наша предстоящая встреча принесет нам много хорошего. Если же твой январский «ледок» я снова увижу в твоих глазах и чувствах, то встреча наша будет абсолютно ненужной. Так или иначе, поскольку ты не успеешь мне ответить на всё это письмом, я приеду в конце февраля. Предсказывать ничего не хочу, но и верю слабо в то, что ты встанешь на правильный путь и поймёшь меня, так как до сих пор ты лишь ссылалась на то, что ты такая уж от природы и иной стать не можешь…

«Зачем себе я сердце ранил

Холодным взглядом этих глаз! …» (приблизительный перевод с родного мне белорусского).

Будь здорова и весела. Стива

Письмо от 18 февраля 1944 года

18 февраля 1944 г.

Милая Люся, добрый день!

Вчера Владимир привез твою записку и она перевернула во мне всё вверх дном. Хочется верить каждому слову твоему, каждой букве и в то же время все так ново, свежо, светло стало на душе, что невольно чувствую себя растерянным. Люся, родная девушка, знай, что несколько слов этой твоей записки спасли все наше дальнейшее. После нашей последней встречи все мои письма дополняют это. Теперь, после мучительного томленья я впервые услышал то, чего не было с твоей стороны до сих пор, услышал голос горячей дружбы и сочувствие в моем горестном в настоящее время положении. Спасибо, Люся, за искренность и доброту, я этого не забуду никогда. Богаче радостью, кажется, теперь нет никого на свете, чем я. И эту радость подарила ты. Какая же ты бесценная для меня после этого! Если ты получишь мои последние письма, то сожги и забудь о них. Знай только, что эти письма подтверждают то, как болезненно мне достается наша дружба. Излишне оправдываться: я заблуждался и совершенно не понимал твоё сердце. Теперь вижу и чувствую, какой большой добротой оно преисполнено, как сильно оно может согреть и ободрить чудесной человеческой лаской. В этом мне хочется быть достойным тебя. И я буду таким отныне, только бы ты верила мне так же, как верю я тебе.

Люся, это правда, что 1 марта наша учеба здесь обрывается и мы поедем на фронт. Тяжело, невообразимо тяжело расставаться с тобой. Но я уповаю на счастливую звезду, под которой мы родились. И где не придется мне сражаться за честь и свободу моей отчизны, всегда в тяжелый час моё сердце будет обращено к твоему святому для меня навеки образу. Этот образ вдохновит меня и даст мне силу выйти победителем над врагами и смертью. А потом мы найдем друг друга и величайшую победу дополним заслуженным счастьем послевоенной встречи.