Полевая почта – Южный Урал. Фронтовые письма о любви. Часть 1

Люся, твоё теплое, дружеское письмо я получил и горячо-горячо благодарю за все Новогодние пожелания в нем. Собирался ответить сегодня после занятий, но внезапно В. Ярчук собрался уезжать к Лиде в Челябинск и я договорился, что он возьмет передать тебе от меня записку. Он пообещал зайти перед отъездом в класс, где у нас шли занятия. Но Ярчук не зашел почему-то и уехал. Негодуя на него, я опустил это письмецо в почтовый ящик и ты его, наверно, получишь одновременно с этим письмом. Поэтому пусть оно не будет непонятным для тебя.

Друг мой, Людмила! Не могу я в письмах сказать то, что хочется сказать непосредственно тебе, находясь с тобою вместе. Если к 14.1.44 мои финансовые трудности разрешатся, то я непременно приеду к тебе, чтобы вместе отпраздновать наш день рождения – твой, мой и твоего папы. Тогда поговорим обо всем. А сегодня мой удел – одиночество. Хотя твой чистый и светлый образ со мной, хотя тягостную тоску я стараюсь забыть, погрузившись с головой в книги, в учебу, но это все не то. Жизнь, которую я забыл за 2 года ужаснейших испытаний на фронте в условиях блокады Ленинграда, снова начинает воскресать во мне и требовательно вступать в свои права со всей силой. Я говорю о личной жизни. Мне хочется найти верного друга, подругу на все остальное будущее, хочется полюбить её всею силой мужской любви, чтобы в пламени её отогреть зачерствевшую в боях душу и сердце, растопить лед, сковывающий так долго мои чувства. Ведь моя жизнь так сложилась, что я не успел еще ни разу никого как следует полюбить, не говоря уже о семейном супружеском счастье, о законных чувствах стать отцом детей. Так как этот вопрос решается больше случайно, то не будем его касаться подробнее прежде, чем мы не узнаем друг друга как следует. Мне только хочется одно – чтобы в дальнейшем мы с тобою больше никогда не потеряли один одного. Насколько я узнал тебя, Люся, то со своей стороны в этот торжественный новогодний час даю слово, что за мною ты никогда ничего плохого не заметишь в наших взаимоотношениях. От тебя будет зависеть решение, насколько я близок или далеко твоему идеалу. Решай и скажи мне об этом без фальши, открыто и честно.

Теперь у меня много радости стало в жизни. Получил от одной сестры, которая партизанила 2,5 года в тылу у врага и теперь в Красной Армии, первую открытку, из которой понял, что мои родные – отец, мама и сестры, недавно освобожденные, кажется живы. Подробности ожидаю письмом. Тут столько отрадного, что ты не можешь понять и испытать всю глубину моей радости, а только лишь представить!..

Милая Люся! Будь здорова и счастлива в Новом, 1944 году! Сделаем все, чтобы закончить полный разгром немцев в этом году. И тогда…! Тогда мы поймём лучше, как мы жили и что сделали сегодня. Такого праздника не будет знать история. Ну, пока, Людмила! Обнимаю горячо-горячо! Стива

Письмо от 15 января 1944 года

15.01.44

Милая Люся, здравствуй!

Доехал благополучно. Но на душе как-то тяжело и нехорошо. Ничего я не сказал тебе и ничего не сделал из тех намерений, с которыми ехал к тебе. Почему? Трудно сказать, но чувствую, что так получилось потому, что в таком щекотливом вопросе, как отношения с девушкой, объяснения и т. д. – я совершенно неопытный, в чем ты могла убедиться сама, и потому, что с твоей стороны было слишком много какой-то отчужденности и холода. Может быть это и не так на самом деле, может быть ты всегда такая, но я принял это за чистую монету и не «притягивал события за волоса». Говорят в таких случаях, что «парень растерялся» и «несмело действовал». Этот взгляд по своей природе обывательский и грубый, его я не разделяю и потому что-либо нахального предпринимать мне противно. Я себя чувствовал сконфужено даже тогда, когда по твоему приглашению приехал к вам и вынужден был стучать в дверь семьи, которая мне так малознакома…

Но это всё пустяки. Люся, ты, конечно, не поймёшь меня превратно, а, узнав меня ближе, сможешь теперь уже при моем следующем приезде либо будешь совершенно и окончательно холодной и безразличной, либо это безразличие постараешься навсегда упразднить прочь и будешь искренной, задушевной и активной. Если же ты, возможно, передумала или приняла окончательное решение, то сообщи в записке через Володю. Видишь ли, мне показалось очень странным, что ты не пригласила меня снова приехать – Лида пригласила, а ты молчала так, что я чуть не провалился сквозь землю, так неловко мне было тогда…

Черт его знает, может быть все это у меня от излишней мнительности и привычки тонко наблюдать душевные явления у людей, но так или иначе, а я свои чувства и думы сказал и жду ответ от тебя. Только ты не обижайся, ты еще не знаешь меня, насколько я хочу доброго и хорошего тебе. И как часто за свою доброту и искреннюю откровенность меня наказывает жизнь!

Милая Люся, боги посмеются над своим созданием и ошибочность всего сказанного мною здесь будет проверена самим ходом наших взаимоотношений с тобой. Желаю тебе бодрости, здоровья и отличных успехов в учебе, к которой ты относишься с таким похвальным рвением. Напиши, пожалуйста, всю правду о том, как встретили твои родные мой столь неожиданный визит к вам и о твоей позиции к взглядам родных на этот вопрос. Ты понимаешь, что мне это важно знать до крайности для правильной ориентировки.

Обнимаю тебя, голубка моя, горячо и сердечно – Стива

Письмо от 21 января 1944 года

21 января 1944 г.

Здравствуй, милая Люся!

Пишу из дома отдыха. Может быть там, в полку, уже и есть от тебя письмо – не знаю. Но едва ли: ведь ты так ленишься писать мне, что гаснут всякие надежды дождаться хоть несколько строчек от тебя. И это в юности! Утешаю себя только тем, что среди нас нет неисправимых и рано или поздно, а ты всё-таки отзовешься.

Если бы я хоть приблизительно представлял, как отнеслись твои родные к тебе после столь неожиданного для них моего приезда 13 января, то я бы снова прилетел на крыльях к тебе отсюда хоть на 10 дней! Здесь условия неплохие для отдыха, но скучно без тебя, Люся, так скучно! В полку некогда было скучать: занятия, учеба от подъёма до отбоя. А здесь от безделья не знаешь, чем заняться. Да и не лежат руки ни к чему. Тем с большей силой ты, твой загадочный еще во многом образ врывается то и дело в сознание, в сердце, и кровь вскипает хмелем непонятно опьяняющей силы. И я хочу оцененный и чуждый всем и всему. Зачем я увидел, узнал тебя и не могу видеть, ощущать, быть с тобой вместе! Война, война! Где её конец, так дорого уже оплаченный безмерным всенародным страшным бедствием! Я знаю, что ни твои родные, ни ты сама не согласишься на то, чтобы мы породнились, прежде чем не добьём врага. А время уходит, стремительно утекают самые красивые, самые лучшие годы! Когда ты писала мне об этом в новогоднем письме, то выразила то же, о чем и я сожалею больше всего. Но неукротимы законы общественного бытия, и каждый из нас на своём почту отстаивает будущее своё и своей отчизны. Во имя этой высшей благородной цели приходится принять тяжелый крест разлуки, душевных и иных лишений нам, простым смертным.

Люся, когда ехал Ярчук в последний выходной день в Челябинск, к Лиде (?), то я его просил зайти взять письмо к тебе, но он поступил по-хамски и «забыл» зайти. Это уже второй раз после Нового Года он откалывает такой номер. И потому второй раз заготовленное письмо для передачи тебе через Ярчука я вынужден был послать через почту. Конечно, не в моём характере делать истории, иначе я бы устроил ему шурум-бурум. Но да простит всевышний ему – рабу собственной само через пересверх растерянности.

Людмила, здесь такие красивые места, что я начинаю соображать, как бы потом, после войны, не решиться обосноваться жить в здешних местах. Представь себе, кольцо высоких гор и в котловане его большое озеро, а на крутом берегу среди вековых сосен наши дачи. Зимой это еще не так. А летом – здесь должно быть подготовлено всё так изумительно, что лучшего уголка не сыщешь на всем Урале. Хорошо, что здесь с нами отдыхает наше августейшее начальство – мы имеем возможность ходить на охоту за козами, лисами и зайцами. Хоть этим кое-как отвлекаюсь от безысходной тоски по тебе…

Ну и расчувствовался же, довольно!

Люся, пиши мне, пожалуйста, хоть немножечко чаще, не ленись. Иначе приеду – мало не будет. Извини за шероховатости – здесь кругом стоит шум, гам, хохот отдыхающих, отвлекают и сбивают с мыслей.

Передай мой дружеский привет маме твоей, папе, Николаю, Аллочке, Лиде и Марии Дмитриевне. Обнимаю тебя сердечно и искренно. Стива

Письмо от 29 января 1944 года

29 января 1944 г.

Здравствуй, Людмила!

Как бы ни была ужасной жизнь, участниками которой мы являемся теперь, в эти кровавые годы войны, но одна сторона человеческой жизни навсегда для меня останется святым и светлым дворцом. Этот сверкающий и пламенеющий огнем горячих чувств дворец я создал себе по книгам и рассказам живых людей в таких идеальных и целомудренных понятиях, что как только обращаюсь к нему сознанием и сердцем, то сразу испытываю несказанный прилив высшего человеческого счастья. Имя ему – Любовь. До сих пор, признаюсь, я в этом большом и важном вопросе был таким наивным романтиком и идеалистом, что теперь приходится жестоко страдать и расплачиваться. Те 2-3 часа, которые я находился вчера с тобой наедине, когда мы пытались стать ближе и понятнее один другому, мне столько стоят, что ты этого, видимо, никогда не поймёшь. Этот двухчасовой «урок любви» взорвал и развеял в прах всю романтику, всю сказочную пелену трепетной тайны, чем были окутаны до сих пор в моих понятиях человеческие отношения, именуемые любовью. Все идеальное сразу рухнуло. Мои горячие планы и стремления к тому, чтобы найти, в конце концов, девушку, которая бы смогла меня понять таким, каким я есть, которая бы предстала живым оригиналом моего, видимо, ошибочного воображения, – все исчезло. Вместо буйного половодья солнечной весны наша вчерашняя встреча с тобой принесла серую промозглую осень. Светлое стало грязным и мерзким. Чистое и благоухающее осквернено каким-то смрадом. Счастью нанесен удар большой силы. Боль, сверлящая страшная боль в сердце! И быстро наступающее отрезвление. Белая проза жизни снова заставляет обождать. Неужели я опять ошибся. Неужели, Люся, ты не та, которую я ищу столько времени среди девушек? Сколько я ни пытаюсь осознать, что произошло вчера между нами, все напрасно и остается сплошным мраком…

Пока я не получу четкий и ясный ответ на это, я к тебе не приеду больше никогда. Не могу. Хотела ты или нет, но то, что ты мне сказала вчера, меня обидело и причинило столько неприятного! Я имею в виду не то, что относится к вопросу о моем нетактичном поступке, что я остался ночевать у вас. Я огорошен до крайности, ошеломлен и сконфужен тем, что ты мне сказала кроме этого. Тогда, вчера, прощаясь с тобой, я не мог помнить всего, а лишь испытывал большую неловкость от случившегося. Сегодня я припоминаю все отчетливо. Вот что ты мне сказала:

1. «Ты мне скажи, в честь чего ты познакомился со мной?»

2. «Ты смог бы понять моё отношение к тебе ещё по первой записке, которую я переслала тебе через Ярчука после первой нашей встречи».

3. «Я не сказала тебе о своем отношении к нашему знакомству с тобой раньше потому, что не хотела тебя обидеть».