Kitobni o'qish: «Сухарь»

Shrift:

Кулёма

Для того, чтобы сочувствовать чужим горестям и боли, достаточно быть просто человеком, но для того, чтобы сочувствовать чужому счастью, нужно быть святым. Впрочем, так оно и есть. Лёлька – маленькая святая. Если в каждой женщине дремлет самоотверженная сестра милосердия, то в ней она круглосуточно бодрствует. Я ещё не встречала человека, способного сострадать и сочувствовать так, как она. Будь у неё семья и дети, Лёлька души бы в них не чаяла, любила до самозабвения и была бы лучшей мамашей на свете. Но венчальный колокол если и звонит, то не по ней.

– Просто мне никто не нравится, – говорит она.

И потому все свои лучшие нерастраченные чувства моя подруга обрушивает на братьев наших меньших. Лёлька из тех людей, которые обожают животных, и, знакомясь, всегда спрашивает, как их зовут. Считает своим долгом кого‐нибудь спасать, лечить, кормить, пристраивать в добрые руки. Хотела бы я, чтобы кто‐то питал ко мне хоть тысячную долю того сострадания, какое она питает к зверушкам. Ни доставленные неудобства, ни материальный ущерб, ни душевные муки в случае их гибели не могут заставить её спрятаться в скорлупу безучастия, надеть маску равнодушия. Правда, однажды она попыталась это сделать, но у неё ничего не вышло, и об этом я расскажу ниже.

Не исключаю, что с её умением сопереживать и сочувствовать моя подруга могла бы стать первоклассным ветеринаром, а благодаря таланту видеть хорошее в людях даже тогда, когда человек сам в себе этого не видит, – востребованным психологом, но она флорист. Цветочная фея. Работает в небольшом магазинчике, обожает цветы и знает о них всё. Живёт в уютном домике, утопающем в душистых зарослях плетистых роз, сажает брокколи, кабачки и фасоль, поливает их дождевой водой. В октябре варит айвовое повидло и одаривает им знакомых старушек. Худощавое создание, довольно милое, но не настолько, чтобы называться безукоризненным совершенством. Хотя некрасивой её никто бы не назвал. Большие печальные глаза, кроткий вид, волосы цвета палой листвы. Любит запах лимона, орхидею Фаленопсис, сливочный пломбир и кота по кличке Бертон. Убеждена, что всё надо делать «как подобает». Порой беззащитная, немного неловкая, но очень добрая, за что я и зову её кулёмой.

Она моя одноклассница и та самая подруга, которая становится сестрой. Мы всегда можем сказать друг другу то, в чём не признались бы никому больше. И хоть сейчас между нами сотни километров, это не повод не общаться.

Как‐то раз Лёлька позвонила мне поздно вечером и с тревогой в голосе сообщила о пропаже Бертона. Три дня назад кот вышел из открытого окна во двор и словно растворился в воздухе.

– Подай объявление в газету, – посоветовала я.

– Уже. Я и сама ищу его. По ночам. Просто хожу по улице, когда стихают все звуки, и громко зову. Если он заблудился, то может услышать мой голос и отозваться. Правда, я уже немного охрипла, но это ерунда. Лара, как ты думаешь, Бертон найдётся?

– Пока нет причины в этом сомневаться.

Четыре дня спустя

– Лара, сегодня мне приснился старик.

– Что за старик?

– Он был весь в белом и с седой бородой. В широкополой соломенной шляпе. Ужасно сердитый.

– Он что‐то тебе сказал?

– Да. Он сказал: «Хватит орать».

– Что?!

– «Хватит орать, твой кот у меня» – вот что он сказал. Лара, мой Бертон у какого‐то старика! Видимо, он его приютил. Что теперь делать? Искать мужчину в белом?

– Кулёма, ты что, ничего не поняла?

– Что не поняла?

– К тебе же Бог приходил. Он хоть и Бог, но тоже человек. Ему по ночам отдыхать нужно, а тут ты: «Бертон! Бертон!» И так каждую ночь. Он хоть и высоко, но облака – не стены, всё там прекрасно слышно. А когда от самого сердца – это вообще сразу в уши, минуя секретарш. Сама же сказала: сердитый был. Я его понимаю.

– Что же мне делать?

– А сама как думаешь? Тебе же ясно сказано: твой кот у него. В царстве Божьем.

– Выходит, Он не только над людьми властен?

– На то Он и Бог. Животные – это же Его творения.

– Я думаю, что моё сердце разорвётся, – всхлипнула Лёлька.

– Иди согрей чайник. Моя бабушка всегда говорила, что для успокоения нервов нужен сладкий чай. Правда, не могу сказать, почему он обязательно должен быть сладкий. А лучше выпей рюмку коньяка за упокой и поплачь. Нужно время, чтобы с этим справиться. Рано или поздно горе утихнет, и ты продолжишь жить дальше. Обнимаю тебя, люблю, кулёмушка моя.

День спустя

– Как ты там? Жива?

– Не знаю. В душе продолжаю надеяться на чудо. Ведь я не видела его тело.

– Может, и к лучшему, что не видела. Это смягчает истину, выдаёт по кусочкам. Дай тебе всю правду разом, так ты и умом тронешься.

– Больше никогда! Никогда! Ни собачек, ни котиков. Они умирают, Ларочка! Это такая боль! Невыносимая боль. Настоящее огромное горе. С этого дня никаких котиков, никаких собачек!

– Зарекалась свинья в лужу не лазить, а медведь мёд не есть. Поживём – увидим.

Когда падаешь с коня, нужно время, чтобы снова сесть в седло.

Три месяца спустя

– Лара, ты представляешь, какие‐то негодяи подкинули мне во двор котёнка!

– Вот это сюрприз! И что теперь?

– Я всему свету его предложила. Соседям, знакомым, родне. Котёнок никому не нужен. Ни одной живой душе.

– Значит, он нужен тебе, кулёма. В жизни ничего не бывает просто так. И что ты решила?

– Я решила – пусть будет. Но я не буду его любить. Запру своё сердце на десять замков и потеряю ключи. Никаких ласк, никаких эмоций. Как будто это не кот, а тапок, который нужно иногда кормить. И если с ним что‐нибудь случится – а это неизбежно, – я не стану горевать.

– Ты сможешь?

– Я постараюсь.

– Ну-ну.

– Не нукай! Я стану чёрствой и безжалостной!

– Но хотя бы имя ты ему дашь?

– Не знаю. Может быть, Венечка?

– Почему Венечка?

– Чтобы не полюбить его. Чувствуешь, как раздражающе звучит – Венечка? Довольно отталкивающее имя.

– Нет, не чувствую.

Всегда безмерно удивлялась, как Бог и в мелочах руководит действиями человека. Всё случается ни раньше, ни позже, но вовремя.

Две недели спустя

– Как вы там? Как ты? Как тапок Венечка?

– Венечка болеет. Что‐то вирусное. Вчера ездили к доктору, назначил уколы. Завтра опять повезу.

– Ну вот, а говорила, что станешь чёрствой, как прошлогодний батон.

– Так и есть. Моей прочности нет предела. Я тверда как скала. Равнодушно делаю то, что от меня зависит, ни больше ни меньше. Вожу в переноске. Не разговариваю с ним. Он болен, и я помогаю ему поправиться.

– Несчастное дитя, ему страшно.

– Несчастным он был, если бы я оставила его на улице. Кот сыт, в тепле и в безопасности.

– Ему любовь нужна.

– Она слишком выбивает из колеи.

Два дня спустя

– Как Венечка? Поправляется?

– Ох, Лара, что вчера было! Я до сих пор в изумлении. Только доктор приготовился поставить Венечке укол, а тот как закричит человеческим голосом: «Мама!» Медсестра чуть в обморок не упала, а доктор побелел и шприц уронил.

– А ты?

– А я как мать-тигрица кинулась спасать своего тигрёнка. Чуть доктора не укусила. Укол ему, конечно, потом сделали, но это же для жизни. Кого я пыталась обмануть, Ларочка, говоря про равнодушие, про тапок? Это невозможно. Невозможно не любить. Невозможно не услышать. Не целовать, не благодарить за его веру в меня. За то, что позвал в минуту отчаяния и страха. Вот и всё. Разлетелись в пух и прах мои обещания, вскрыты замки.

– Любовь?

– Всем сердцем. Я тут плед итальянский недавно купила, из овечьей шерсти, сделаю из него гнёздышко, чтобы Венечке тепло было. И мисочки новые куплю. Фарфоровые. А ещё игрушки…

Кулёма – она и есть кулёма. По-другому не скажешь.

Спустя год

– Как вы там? Как ты? Как Венечка?

– Всё хорошо. Прихожу домой с работы, Вениамин в прихожей встречает. Беру его на ручки. Он меня обнимает лапками за шею, что‐то мурчит, и я счастлива. Как он это делает? Глаза у него зелёные, щёки толстые, а сам весь черный, блестящий. Ларочка, ты приезжай к нам. Я буду кормить тебя блинчиками и уткой с маслинами. Испеку твой любимый миндальный торт. По ночам мы будем варить кофе и разговаривать. Приедешь?

– Конечно, приеду.

– Я рада.

Лёлька смеётся, и этот смех окутывает меня счастьем.

Я сохраню этот случай в шкатулке своей памяти для тех дней, когда жизнь будет казаться слишком блёклой. Стану доставать его и любоваться.

Натюрморт

Однажды побывав в этой очаровательной деревушке, я влюбилась в неё всем сердцем и решила остаться здесь навсегда. Небольшие зелёные дворики с подстриженными лужайками; завёрнутые в заросли плетистых роз хорошенькие, словно пряничные домики, уютные коттеджи; витающая в воздухе нежная сладость жасмина и наличие тенистых местечек на улочках, куда путь солнцу преграждала пышная листва раскидистых дубов. Всего час пути из города на личном стареньком авто, и ты дома. Вдали от выхлопных газов, шума, давки, стрессов. И хотя мой дом – всего лишь крошечная съёмная комнатка, это совершенно не влияет на мою влюблённость. Каждое утро просыпаюсь и чувствую, что я счастлива. Даже несмотря на то, что моя квартирная хозяйка Луиза помешана на чистоте и экологии.

Своей причёской, зрелым возрастом, тонким английским юмором и потрясающей выдержкой Луиза напоминает миссис Хадсон с Бейкер-стрит. Она любит возиться на кухне, по любому поводу заваривать чай, повсюду вытирать невидимую пыль, читать рассказы о несуразном, но обаятельном католическом священнике Брауне.

Луиза – тот человек, который никогда не вручает поздравительные открытки лично, даже если адресат – сосед, живущий через дорогу. Она всегда посылает их по почте, считая, что обнаружить красивую открытку в почтовом ящике человеку намного приятнее и радостнее, чем принять её из чьих‐то рук. Я – не исключение, хотя и живём мы в одном доме.

Ещё она чрезвычайно гордится картиной одного известного художника, которую унаследовала после смерти отца, водившего дружбу с автором. Натюрморт с овощами в золочёной раме висит на самом видном месте в гостиной и, со слов Луизы, стоит приличных денег.

Плюс ко всему вышесказанному она до предела лаконична в общении. Луиза настолько немногословна, что однажды, более года назад, поссорившись со своей соседкой Оливией, умудрилась не проронить за всё это время в её адрес ни словечка. Ни хорошего, ни плохого. Хотя раньше, как я слышала, они очень дружили. Что послужило причиной ссоры? Всего лишь разница во взглядах на составные какого‐то старинного пирога, который две женщины решили испечь вместе на Рождество. Не зря говорят: двум хозяйкам не место на одной кухне. То, что может быть пустяком и мелочью для одной, другой может казаться очень важным. Например, что добавить в тесто: сахарный песок или пудру? Грецкий орех или фундук?

Да, поругаться – простое дело. Сложно вернуть добрые отношения. У каждой ссоры – слишком горький вкус полыни. От него человек чахнет и болеет. И может так случиться, что он захочет всё вернуть, да опоздает.

Максимум, что позволено завести мне в своей комнатке из личного, – это два горшочка с прелестными голубыми фиалками как память о бабушке. Она обожала эти неприхотливые цветы и вилась над своим любимым «садом» каждый вечер, словно голубка над птенцами. Что‐то обрезала, рыхлила, мурлыкая под нос доброе и ласковое. Фиалки отвечали взаимностью. Распускали нежные лепесточки, расправляли плюшевые листья-юбочки. Бабушка говорила, что запах фиалки успокаивает нервозность, но не всем дано его почувствовать. Видимо, сама она его чувствовала в полной мере и оттого ни за чем не гналась, никуда не спешила и радовалась каждой минуте жизни. Мне бы так.

Я не думаю, что доставляю моей домовладелице много причин для нервных переживаний, но она их находит и стойко преодолевает.

В начале нынешнего лета Луиза вдруг принялась учить меня отличать сорняки от полезной зелени, изумляя своей невозмутимостью и самообладанием при виде вырванного с корнем её любимого кориандра в моих руках. Хотя, я уверена, она испытывала при этом настоящее огорчение.

– Что ж, – обречённо говорила Луиза, – добавлю беднягу в томатный соус.

Теперь мои воскресные утра заняты пропалыванием грядок и клумб с бородатыми ирисами – любимчиками моей домоправительницы. А вечером я навещаю свою тётушку.

Тётя Эмма – высокая 57‐летняя женщина с добрыми глазами, всепонимающая и мудрая. Я души в ней не чаю. Она хозяйка одной маленькой таверны и трёх в меру упитанных чёрных котов. За удивительный ум и безмятежную неспешность котам присвоены имена известных философов: Платон, Сократ и Фома. На шее каждого висит крошечный золотой колокольчик, который чуть слышно динь-динькает при малейшем движении. В основном мелодичный перезвон можно услышать во время завтрака или ужина их флегматичных хозяев, так как в остальное время суток коты предпочитают – я в этом уверена – спать. Но Эмма считает, что между приёмами пищи её питомцы размышляют о вечных вопросах мироздания, а свои зелёные глаза прикрывают лишь для того, чтобы ничто не отвлекало их от этого важного процесса.

Зимой тётушкина по-домашнему уютная таверна славится ароматным наваристым супом с лимоном, оливками и копчёными колбасками. Впрочем, прилагающиеся к нему миниатюрные тающие во рту пирожки с разнообразной начинкой ценятся посетителями не меньше. С приходом же весны здесь отбоя нет от желающих попробовать необыкновенный мармелад из ревеня, который Эмма варит самолично, добавляя корешок имбиря, мяту или цедру апельсина. А ещё здесь готовят чай на все случаи жизни. Для любого настроения. Ежевичный, мандариновый, клубничный… Я люблю согревающий малиновый и столик у окна. Чтобы видеть, как крутится мир.

Эмма приносит тарелку с ломтиками жаренных в тростниковом сахаре абрикосов, присаживается рядом, и мы говорим обо всём на свете…

Сегодня, прощаясь, я обнимаю тётушку и сообщаю о том, что уезжаю на несколько месяцев в командировку. Прошу передать привет её мужу, большому любителю строить скворечники и наблюдать за жизнью птиц. И покидаю таверну. На крыльце три греющихся в закатных лучах солнца щекастых философа царственным кивком головы позволяют мне почесать их за ухом. Ухожу, прижимая к себе бумажный кулёк с горячими тако.

По пути к дому обгоняю престарелую семейную пару. Обоим за девяносто, представляете? Прогуливаются по улице, крепко держась за руки. Этим показывая миру: мы вместе, и нам не страшно. Мы всегда поддержим и защитим друг друга. Такие пары, наверное, не страдали от измен и горьких унижений? Мысленно желаю им удачи и ускоряю шаг: мне ещё нужно собрать чемодан…

…Возвращаюсь, когда на дворе уже хозяйничает зима. Открывая знакомую калитку и глядя на домик с красной черепичной крышей, понимаю, как сильно скучала. Переступаю порог. В воздухе витают запахи чеснока, зелени, запечённой курицы и чего‐то с корицей.

На пустой стене гостиной, где раньше висела картина, пляшут пятнышки света от солнечных лучей.

– Привет, я приехала! Луиза, ты дома? – обеспокоенно зову я. – Луиза!

– Я и в первый раз слышала! – ворчит Луиза, появляясь из гардеробной.

– Что случилось с картиной? Тебя обокрали?

– Глупости какие! Я её продала, чтобы купить пианино.

– Святые угодники! Ты играешь на пианино?

– Не я. Сейчас пообедаем, а потом всё тебе расскажу. У меня курица в сливочном соусе и ячменные булочки с изюмом.

Через час я узнаю историю, потрясшую меня до глубины души.

У нашей соседки Оливии обнаружили опухоль. Злокачественную. Прооперировали. Она и до болезни была худенькой, но из клиники вернулась почти прозрачной и совсем слабенькой. Луиза, забыв старые обиды, окружила подругу заботой и вниманием, но Оливия теряла желание жить. И более стойкие сдаются у последней черты, разве можно упрекнуть в этом одинокую пожилую женщину?

К счастью, нам всем позволено мечтать. И в один из дней Оливия заговорила о том, что в молодости отлично играла на пианино.

– Как бы мне хотелось напоследок коснуться клавиш, – сказала она. – Музыка всегда служила мне утешением и облегчала страдания. Как ты думаешь, у Бога есть пианино?

При этих словах лицо её озарилось таким мягким, нежным светом, что Луизу осенило: нужно хвататься за эту мечту и не стоит себя сдерживать. Музыка – вот что спасёт подругу.

Да, судьба всего мира не зависит от того, жива Оливия или нет. Но судьба моего мира зависит, подумала она. Лучше быть бедной, но счастливой, чем богатой и несчастной.

Она продала свой знаменитый натюрморт и купила пианино. И это было не просто пианино, а что‐то более драгоценное, чем то, что можно купить за деньги.

…Жизнь всегда можно начать заново. Каждый день жить ради чего‐то. Уметь бросать вызов судьбе и не думать о том, что скоро умрёшь, даже если тебе вынесли смертный приговор.

Оливия жива и живёт ради музыки. Каждый день поднимается, принимает холодный душ, готовит на завтрак омлет, читает свежую газету, проходит три километра в любую погоду для того, чтобы потом играть на пианино. Играет – чтобы жить. Живёт – чтобы играть. Искусство всегда спасало.

Седая худенькая женщина бережно и ласково касается тонкими пальчиками клавиш инструмента, извлекая волшебные звуки. Иногда она играет и плачет. От чувства радости, от благодарности, от счастья. Но вряд ли замечает это сама.

Её чудесные мелодии поднимают всё лучшее, что есть в моей душе, срывая замки. Трогают сердце. Они – откровение, мудрость и философия. Восход солнца, море, нежность, страсть, любовь. Дыхание Бога. Эликсир для души и тела.

В мире многое меняется, думаю я, слушая игру Оливии, но одно правило остаётся неизменным – не причиняй другим страданий, причиняй добро. Во все времена жизнь держалась и будет держаться лишь на добрых делах.

Медведь

На блошином рынке она, конечно, и раньше бывала, но исключительно в роли зрителя. Заходила время от времени полюбоваться антикварным фарфором. Чайнички, сахарницы, молочники, блюдца. Золотые, сверкающие в солнечном свете ободки, ручная роспись, чудные узоры. Изящество, достойное витрин Эрмитажа. От такой красоты радовалась и улыбалась душа. Хотелось бы подержать в руках эту невесомую прелесть, но боялась уронить: с годами приходит мудрость, но никак не ловкость.

Другими маленькими и, что самое главное, бесплатными удовольствиями были прогулки в парке, где росли столетние вязы и до поздней осени цвели прелестные клематисы, и еженедельное посещение библиотеки. Она обожала славные детективные истории Агаты Кристи и Гилберта Честертона. И так она жила и дышала и позволяла себе быть счастливой. Но жизнь – штука непредсказуемая…

Пропал кошелёк, а с ним и вся только что полученная небольшая пенсия. Может, украли в метро, а может, сама обронила. Вдвоём с кошкой продержались дней десять благодаря скромным продуктовым запасам. Незначительные сбережения ушли на оплату коммунальных услуг. Остались сахар, заварка и пачка печенья. Постаравшись, она, наверное, смогла бы протянуть на этом до следующей пенсии. Но вот кошка…

Просить у кого‐то взаймы? Стыдно и унизительно. Никогда не просила и сейчас не станет. Выкрутится. Например, что‐нибудь продаст. Сделает непроницаемое лицо, стиснет губы, как застёжки кошелька, и пойдёт. Ради кошки. Ради себя не пошла бы.

Она внимательно осмотрела свою тесную квартирку. Здесь было всё, с чем она жила и старела. Но всё это имело только личную ценность как память о счастливых и светлых моментах жизни. Малиновая скатерть с кистями, настольная лампа на ажурной керамической ножке, пара венских стульев и даже герань на окне – всё это осталось ещё от матери и было слишком значимо и дорого для души. Тогда, может быть, медведь?

Медведя она купила сама много лет назад. Увидела в магазине среди других игрушек и влюбилась. Потратила на него всю премию, отложив покупку нового пальто до весны. И никогда не жалела. Медведь был чудесного шоколадного цвета из шерстяного плюша. Мягкий и тёплый, с голубым бантом на шее. Он тихо сидел на комоде, покрытом ажурной салфеткой, скрашивая своим присутствием её одинокую жизнь. Его можно было обнять, поцеловать в пластмассовый чёрный нос, заглянуть в блестящие круглые глаза, поделиться своими горестями и радостями, что она и делала, пока в её квартиру через открытую форточку не запрыгнула кошка.

Ей как‐то сказали, что у неё короткая линия жизни, и она никогда не заводила домашних животных. Кошка, видимо, понятия не имела о недостаточной длине её линий и потому счастливо и безмятежно жила с ней вот уже восемь лет, выслушивая короткие монологи о ценах на крупу и несоответствии погоды официальным прогнозам.

Решение было принято, и на следующий день она уже стояла на том самом блошином рынке, прижимая к себе медведя. Рядом топталась женщина в элегантном сером пальто с чуть пожелтевшим от времени песцовым воротником, с картиной в руках. Может, сама написала, а может, известный художник, чего только люди ни продают. Она в этом не разбиралась.

В воздухе кружились снежинки, дыхание вырывалось изо рта белым морозным паром. Мимо сновали покупатели и просто любопытные прохожие. Некоторые улыбались и, показывая на медведя, говорили:

– Ой, какой хорошенький!

А она всё крепче сжимала его в объятиях, вдруг осознав, что можно и лицо сделать равнодушным, и губы стиснуть, а вот сердце не обманешь и не заставишь молчать. И оно ноет и болит от того, что она хочет продать друга. Беззащитного, молчаливого, верного друга. Ему могут причинить боль, оторвать лапу или ухо. Как она будет жить дальше, зная, что такое может случиться? Он же всё чувствует. Слышит и видит. И он уже, наверное, совсем замёрз. Лучше бы лампу принесла.

Она посадила медведя в сумку, закутав в старый шерстяной платок, оставив снаружи шоколадного цвета голову – так ему будет теплее. Поцеловала в мягкую макушку. Стряхнула с ушей и носа холодные снежинки. Женщина в сером пальто это заметила, но не подала виду. Заговорила с покупателем, интересующимся картиной. Мужчина достал увесистое портмоне и стал отсчитывать красно-коричневые купюры…

Она отвела глаза и даже отвернулась – что ей чужие деньги? Домой пора. И вдруг услышала:

– Сколько стоит ваш медведь?

Она вздрогнула, обернулась. Это женщина, что продавала картину. Еле разомкнув замёрзшие губы, тихо ответила:

– Простите, он не продаётся.

– Ну и правильно! – Женщина счастливо засмеялась, наклонилась над сумкой, потрепала медведя по плюшевой голове и заспешила к выходу.

Снова пошёл снег. Густой, белый, чистый. На душе, несмотря на пережитые волнения, было светло и легко. Необъяснимое умиротворение и спокойствие заполнили сердце. Войдя в прихожую, сняла пальто и ботики, расстегнула на сумке молнию.

– Вот мы и дома, мой хороший. Устал? Замёрз? Сейчас согреешься, всё будет хорошо, – приговаривала она.

Аккуратно достав медведя, понесла в комнату, на ходу разматывая старый платок. Что‐то упало на пол. Когда разглядела, окружающая действительность расплылась от навернувшихся слёз. Это была денежная купюра, дающая возможность спокойно дожить до следующей пенсии. Ей и её кошке.