Kitobni o'qish: «Слепой. Антимавзолей», sahifa 2

Он поругался с бригадиром, после чего тот наконец разинул бородатую пасть и начал хриплыми воплями приводить своих подчиненных в чувство. Синие и серые телогрейки зашевелились живее, застучали молотки. Геологи на пригорке завели движок бурильной установки; отполированный до тяжелого маслянистого блеска стальной бур, лязгая, опустился и пошел вгрызаться в оттаявшую землю. Виктор Иванович направился к вагончику, намереваясь немного посидеть в тепле. Он с удовольствием думал о том, что уже завтра, быть может, ему удастся заняться своим прямым делом – проектированием. Место ему нравилось, заказчик не скупился, и Телятников испытывал некоторый подъем, знакомый каждому творческому человеку, который получил возможность, не стесняясь в средствах, воплощать в камень, стекло и металл свои самые смелые фантазии.

Погруженный в приятные раздумья, он не сразу заметил, что на площадке что-то пошло не так. Когда наверху возле бурильной установки начали орать в четыре глотки, кроя в бога, в душу и в мать такие и сякие халтуры, до Виктора Ивановича дошло, что движок «шестьдесят шестого» уже некоторое время молчит и что его выключению предшествовал какой-то странный звук, похожий не то на скрежет металла о камень, не то на визг десятка котов, которым одновременно прищемили хвосты.

Телятников обернулся, не дойдя каких-нибудь пяти шагов до жарко натопленного вагончика прорабской. Бурильная установка действительно не работала. Возле нее, размахивая руками и что-то горячо (и непечатно) обсуждая, столпились геологи и парочка досужих работяг. Один из геологов держал в руках тяжелый, испачканный влажным песком наконечник бура. Даже с того места, где стоял Виктор Иванович, было видно, что наконечник варварски погнут.

В общем-то, случай был хоть и довольно редкий, но вполне обыкновенный: геологов угораздило напороться на упрятанный в толще суглинка валун. Почва была рыхлая – лесной суглинок и подзол с непременными вкраплениями старого строительного мусора, – бур шел легко и быстро, так что, когда наконечник уперся в камень, оператор просто не успел выключить установку.

Пока Виктор Иванович карабкался по изрытому бульдозером склону, толковище возле «шестьдесят шестого» уже успело рассосаться. Издалека углядев Телятникова, строители вернулись к работе, а геологи, повздыхав, полезли в кузов за запасным наконечником. Задрав опорные лапы, грузовик переполз метров на пять, снова уперся растопыренными стальными лапами в суглинок и задрал стрелу буровой установки.

– Ну, что тут у вас? – подойдя, спросил Телятников у бригадира геологов. – Камень поймали?

– Да ядреный, зараза! – выругался геолог. – Наконечник к чертям накрылся, представляешь? А он, собака, денег стоит, и немалых.

– Правда? – делано удивился Телятников, у которого и в мыслях не было платить за наконечник, который господа геологи угробили из-за собственного разгильдяйства.

Тон у него был весьма красноречивый. Геолог поморщился и на всякий случай оставил разговор о деньгах.

– Давай, – хмуро сказал он оператору, – запускай свою шарманку. Да аккуратнее, на тебя наконечников не напасешься…

Бур, вращаясь, вошел в землю. Геолог угостил Виктора Ивановича сигаретой, и они, попыхивая дымком, стали наблюдать за процессом. Длилось это недолго: погрузившись метра на полтора, бур опять заскрежетал по камню. Стрела буровой установки мелко затряслась, и оператор выключил мотор раньше, чем его начальник успел открыть рот.

– Здесь что – сплошная скала?

– Это в Подмосковье-то? – удивился Телятников.

– Главное, чтобы не газопровод, – сказал старший геолог. – А то, помню, в девяносто втором году… – Он не договорил и повернулся к Телятникову, который при упоминании о газопроводе почувствовал себя очень неуютно из-за тлеющей в зубах сигареты. – Слушай, Иваныч, может, хватит? Какая тебе на хрен еще нужна экспертиза? Факт, что под этим бугром не песок и не болото, так чего тебе еще? Можешь тут хоть небоскреб строить, ни черта ему не сделается.

– Извини, Слава, – вежливо, но твердо возразил Телятников, – это твое личное мнение. А я отвечаю за результат, и мне нужна твердая уверенность, основанная на данных почвенно-гидрологической экспертизы.

– Фу-ты, ну-ты, – сказал геолог Слава. – Экспертизу ему подавай… Ясно же, что там, внизу, сплошной камень!

– Слава, ты здоров? – заботливо спросил Телятников. – Откуда там взяться сплошному камню, сам подумай! Там может быть что угодно, в том числе и упомянутый тобой газопровод.

– В лесу? И в бумагах о нем ни слова?

– Мы в России живем, Слава.

– И то правда… Ну, чего стал? – обратился он к оператору бурильной установки. – Чего ты таращишься на меня, как таракан на тапку? Перетаскивай свой драндулет на новое место, Петрович. Будем, блин, добывать хлеб свой в поте своей небритой физиономии…

Они пробурили еще три скважины, и все с одинаковым результатом – не пройдя и двух метров, бур упирался в непреодолимую преграду.

– Знать бы заранее, – сказал геолог Слава, задумчиво ероша пятерней густую «геологическую» бороду, – взяли бы победитовый наконечник.

– Хрен ты ее проковыряешь своим победитовым наконечником, – угрюмо возразил Петрович, разглядывая затупившийся бур. – Звук слыхал? Это, брат, не камень. На железо похоже. Или, край, на железобетон.

– Подвал? – предположил геолог, бросив быстрый взгляд на Телятникова. – Здесь же вроде что-то такое стояло…

– Странный подвал, – кисло заметил Виктор Иванович, который очень не любил, когда в самом начале работы возникали помехи, да еще такие непонятные. – У нормальных людей подвалы, как правило, расположены прямо под домом, а не зарыты на два метра в землю.

Он позвал бригадира строителей, и через пять минут двое, скинув телогрейки, уже ковыряли вершину пригорка лопатами. Геологи зачем-то – из принципа, наверное, – пробурили еще одну скважину в метре от забора. Здесь бур пошел как по маслу, и через полчаса разведчики недр укатили восвояси, отобрав все необходимые для экспертизы пробы.

Строители за час отрыли глубоченную квадратную яму, похожую на братскую могилу. Виктор Иванович все это время стоял рядом и не пропустил тот момент, когда лопаты со скрежетом заскребли по чему-то твердому. Работяги очистили дно, и глазам Телятникова предстала светло-серая, слегка припорошенная песочком, гладкая бетонная поверхность. Один из строителей зачем-то постучал по бетону лопатой, и та издала протяжный похоронный звон.

– Бункер, – изрек он и звучно высморкался в два пальца. – Нулевой цикл, можно сказать, готов. Экономия, понял?

– М-да, – сказал Телятников и, задумчиво потирая озябшие ладони, пошел за бульдозером.

Глава 2

– Вах! – воскликнул Георгий Луарсабович, остановившись на краю обширного, залитого крепким, без единой трещинки, бетоном пространства. – Готовая вертолетная площадка!

На ногах у него красовались испачканные глиной резиновые сапоги, свежий весенний ветерок трепал полы тонкого шерстяного пальто.

– Не понимаю, уважаемый, что тебя беспокоит, – обратился он к Телятникову. – Бетон крепкий, что хочешь выдержит. Строй прямо сверху, в чем проблема?

– Извините, – Телятников нервным жестом поправил на переносице очки. – Даже если бы я строил сарай, все равно поостерегся бы ставить его поверх… – он замялся, явно не зная, как назвать свою находку, – поверх этого. Неизвестно, что это такое, какой оно толщины и на какую нагрузку рассчитано. Воля ваша, Георгий Луарсабович, но я категорически против производства каких бы то ни было работ, пока мы точно не узнаем, что это такое. Если вас такая постановка вопроса не устраивает, обратитесь к другому подрядчику. Сейчас с этим проблем нет, были бы деньги.

– Вах, – повторил Гургенидзе, – какой ты горячий, батоно Виктор! Если бы мне нужен был другой подрядчик, я бы сразу к нему пошел, не стал бы тебя беспокоить. Я тебя уважаю, ты хороший специалист, другого такого днем с фонарем не найдешь…

– Днем с огнем, – негромко поправил Клыков.

– А?

– Надо говорить: днем с огнем.

– А я что говорю? Так и говорю, слушай! Ты грамотный человек, – продолжал Георгий Луарсабович, снова повернувшись к Телятникову, – ты мне объясни, чем вот это, – он топнул в бетон резиновым сапогом, – хуже песка или, к примеру, глины? Ведь твердо же!

Телятников болезненно поморщился, как человек, которого каприза ради заставляют раскладывать по полочкам очевидные вещи.

– Будь здесь песок или глина, – сказал он, – я бы точно знал, как мне проектировать фундамент, как рассчитать нагрузку. А это… Что это? Просто бетонная площадка или под ней пустота? А если это сооружение не выдержит веса будущего дома? И что, если там, – он ткнул пальцем себе под ноги, – не просто пустота, а, к примеру, склад горючего или боеприпасов?

– С ума сошел, слушай! – испугался Гургенидзе. – Какие боеприпасы?

– А что? – вместо архитектора ответил Клыков. – Очень даже запросто. Я бы сказал, легко.

– Под правительственной дачей?

– А где написано, что здесь была именно правительственная дача? Кто это сказал? Чиновник в управе? Так он сказал «кажется»… А раз «кажется», значит, точно этого никто не знает. Может, тут вообще радиоактивные отходы захоронены, а домишко сверху построили просто для отвода глаз… Хорош ты будешь, батоно Гогия, когда в темноте светиться начнешь! Зато на электричестве сэкономишь…

– Слушай, Коля, что я купил, а? – после продолжительной паузы жалобно спросил Гургенидзе.

– Оборонный объект, – ответил жестокий Клыков. Он прошел немного вперед, остановился и, наклонившись, некоторое время разглядывал свежие белые бороздки, оставленные на поверхности площадки каким-то инструментом. – Отбойный молоток? – спросил он у Телятникова.

Виктор Иванович кивнул.

– И не берет, – констатировал Клыков. – Только поверху царапает, а вглубь не лезет, отскакивает… Отличный железобетон! Умеем строить, когда очень захотим! И всегда умели. Как подумаешь, сколько этой штуке лет… Ее же еще при Сталине строили!

– Да, – неохотно согласился Гургенидзе, – тогда секреты были на каждом шагу…

– И тогда, и еще много лет после «тогда», – подхватил начальник службы безопасности. – Ты себе представляешь, что это был за секрет, если о нем даже чиновники в управе не знают? Уверен, упоминаний об этом объекте нет ни в одном архиве, иначе ты бы его так запросто не купил. Проект по каким-то причинам закрылся, люди погибли или просто сели на исторически значимые сроки, и про это место забыли… – Казалось, он размышляет вслух. – Не нравится мне эта штука, батоно Гогия. Совсем не нравится. Слушай, чем плохо в Москве? Дался тебе этот загородный дом… Что скажете, Виктор Иванович? Можно эту ерунду как-то расковырять и посмотреть, что у нее внутри?

– Без специального оборудования – вряд ли, – ответил Телятников.

– Э, что вы несете – «расковырять, специальное оборудование»? – возмутился Гургенидзе. – Головой думайте, уважаемые! Если это не просто лепешка бетона, а помещение, вход должен быть! Дверь, лестница, лифт…

– Если это не саркофаг вроде того, что на четвертом блоке, – негромко заметил Клыков.

– Тьфу на тебя, – сказал Гургенидзе. – Нельзя так шутить, Николай. Про такие вещи забывать не принято. Если окажется, что мне продали радиоактивный могильник, я от этой управы камня на камне не оставлю, и они прекрасно это знают. Хватит болтать, уважаемые. Здесь должен быть вход, и нам его надо найти.

Клыков удивленно покосился на него.

– Ты, что ли, искать собрался, батоно? А может, все-таки обратно, в Москву?

– Москва не убежит, – заявил Георгий Луарсабович. – Тебе что, совсем неинтересно? Смотри, все получается как в кино: лес, река, таинственное подземелье… А может, там сокровища?

– Мальчишка, – проворчал Клыков. – Сокровищ ему не хватает… Маленький Гогия всю жизнь мечтал найти на улице кошелек, да так сильно, что, когда вырос, нашел в лесу подземное хранилище кошельков…

Он закурил и прошелся по площадке, глядя по сторонам. Затем остановился на дальнем от Гургенидзе краю бетонного прямоугольника, долго смотрел куда-то вниз, подозвал одного из охранников и стал ему что-то объяснять, для наглядности тыча перед собой зажатой в кулаке рацией. Охранник слушал, кивая, с профессионально безразличным выражением лица, а потом шагнул с бетонной площадки и стал спускаться по пологому откосу. Оставшиеся наверху с интересом проследили за тем, как охранник мобилизовал двоих из околачивавшихся около вагончика строителей и, вооружив лопатами, куда-то их погнал. Работяги шли без особой охоты, но молча – вид охранника не располагал к пререканиям.

– Куда это они? – поинтересовался Гургенидзе у вернувшегося Клыкова.

Начальник службы безопасности подвел его к тому месту, где только что стоял сам, и, как и охраннику, указал куда-то вниз зажатой в кулаке рацией.

– Видишь ямку? Ну, вроде короткого овражка… Вон там, где кусты, – видишь? Не факт, конечно, но мне кажется, если искать вход, начинать надо оттуда. Пошли, батоно, посидим в вагончике, что ли. Меньше чем за час эти доходяги все равно не управятся.

Он немного ошибся: строителям понадобился не час, а почти два. За это время Георгий Луарсабович, Клыков и архитектор Телятников успели усидеть две бутылки хорошего грузинского вина, которое Гургенидзе регулярно получал с родины. На самого олигарха и его телохранителя вино не оказало видимого воздействия, зато Телятников заметно опьянел и с жаром описывал, какой дворец он здесь отгрохает – вернее, сможет отгрохать, если удастся своевременно устранить возникшую досадную помеху. Гургенидзе слушал его невнимательно, все время поглядывая в сторону окна, за которым опять стучали молотки и слышался хриплый мат. Чувствовалось, что его снедает любопытство, которое казалось хладнокровному Клыкову не только странным, но и немного неприличным, неподобающим возрасту и общественному положению хозяина. Однако решение было принято, и Клыкову, как человеку военному оставалось лишь предусмотреть и свести к минимуму возможные неприятные последствия хозяйского каприза.

Вынужденный поддерживать разговор, он наливал Телятникову вина, кивал в нужных местах, поддакивал и даже спорил, одновременно думая о том, что архитектор все-таки молодец. Другой на его месте вызвал бы милицию, саперов, а то, чего доброго, полез бы в подземелье сам, на свой страх и риск. И то и другое было бы одинаково плохо: независимо от того, что скрывал обнаруженный строителями бункер, Клыков хотел сначала посмотреть на это – сам, своими глазами, – а уж потом решить, предавать информацию огласке или нет. Такие люди, как Гургенидзе, все время находятся в центре всеобщего внимания, и лишние скандалы здесь ни к чему – в дополнительной рекламе он не нуждался, поскольку был серьезным деловым человеком, а не поп-звездой. Обеспечивать отсутствие скандалов было одной из обязанностей Клыкова, и он, как никто, умел справляться с этим непростым делом.

Когда вторая бутылка вина опустела и Клыков уже подумывал о том, чтобы откупорить третью, в прорабскую, наклонив голову в низком дверном проеме, вошел охранник. Пальто на нем не было, на правом рукаве пиджака виднелось кое-как затертое пятно глины, на ботинки было страшно смотреть. Однако физиономия была разгоряченная и оживленная – похоже, он, как и хозяин, получал огромное удовольствие от игры в кладоискателей.

– Ты что, сам землю копал? – недовольно осведомился у него Клыков.

– Ну да, а чего они, как мертвые? – ответил охранник. – Смотрел-смотрел, а потом дал одному по шее и лопату отобрал…

– А он и рад, – предположил Клыков.

– Не рад, – буркнул охранник. – Я же говорю – по шее дал…

Гургенидзе фыркнул и потушил сигарету.

– Твоя обязанность – обеспечивать безопасность, а не в земле ковыряться, – сухо объявил Клыков. – Захочешь сменить профессию – поставь меня в известность. Я это мигом организую. И Виктор Иванович, вот, поможет… Ему такие здоровые лбы очень даже нужны – кирпичи подносить, раствор…

– Так ребята смотрели…

– Еще один такой фокус – и ты уволен, – перебил Клыков. – Учти на будущее. Ну, говори, что ты там вырыл, археолог?

– Дверь, – проворчал охранник. – Железная. Вроде как в бомбоубежище.

– А за дверью что? – заинтересованно спросил Гургенидзе.

– Так заварена она, Георгий Луарсабович.

– Сварщик есть? – быстро спросил Гургенидзе, повернувшись к Телятникову.

Виктор Иванович кивнул.

– Погоди, батоно Гогия, – сказал Клыков, – не гони лошадей. Это дело надо бы сперва обмозговать…

– Сварщик уже там, Георгий Луарсабович, – доложил охранник. – Режет и матерится – электродов ему жалко…

– Как? – вскинулся Клыков. – Кто разрешил?!

– Так мы с ребятами прикинули, что если дверь, так все равно же открывать придется, – набычился охранник. – Не так разве?

– Идиоты, – упавшим голосом констатировал Клыков. – Они прикинули… Всех уволю к чертовой матери!

– Не шуми, Коля, – сказал Гургенидзе. – Парень прав. Если есть дверь, ее надо открыть, иначе зачем мы ее искали?

– Давайте-давайте, – проворчал Клыков, – развлекайтесь. Можешь пойти и отобрать у сварщика аппарат. Чего там, валяй! А если дверь заминирована?

– У тебя мрачная фантазия, дорогой, – заметил Гургенидзе и тяжело поднялся с табурета, который при этом, казалось, облегченно вздохнул. – Пойдем посмотрим, что там. Веди, – приказал он охраннику.

Когда Георгий Луарсабович, тяжело топая взятыми напрокат у Телятникова резиновыми сапогами, подошел к месту событий, сварщик как раз закончил работу и, отдуваясь, снял маску. Короткая глинистая траншея, врезавшаяся в пологий склон бугра, упиралась в бетонную стену со следами деревянной опалубки. Здесь действительно была дверь – тяжелая, стальная, с закругленными углами и винтовым запором, как на люке подводной лодки. В воздухе висел тяжелый запах окалины, от неровных оплавленных щелей, прожженных электросваркой, еще поднимался синеватый дымок. Дверь была рыжей от ржавчины, лишь кое-где на ее поверхности виднелись чешуйки сохранившейся масляной краски и следы сделанной по трафарету надписи, о содержании которой можно было только догадываться: кажется, это было грозное требование предъявить пропуск в развернутом виде. Помимо винтового запора и стершейся надписи, в двери имелся глазок, закрытый изнутри намертво приржавевшей стальной заслонкой.

Нечего было и думать открыть заржавевший запор. Очевидно, та же мысль пришла в голову и сварщику, поскольку он потрудился не только удалить наложенные в незапамятные времена сварные швы, но и перерезать массивные стальные петли. Сварщик, коренастый чернявый мужик в грязной брезентовой робе, бормоча что-то крайне недовольное по поводу сожженных попусту электродов, протиснулся мимо зрителей. По грязи за ним змеями волочились толстые шнуры кабелей высокого напряжения, оставляя в истоптанной мокрой глине извилистые борозды.

– На склад совсем непохоже, – выдавая желаемое за действительное, пробормотал Георгий Луарсабович.

– На гробницу фараона тоже, – сказал Клыков, – так что никаких сокровищ ты там не найдешь, старый гробокопатель. Ну что, батоно, открываем? Лом давайте!

Кто-то из рабочих, которые к этому моменту все до единого столпились вокруг траншеи, метнулся к вагончику и принес лом. Запыхавшись от бега, он растолкал своих коллег и протянул лом Клыкову.

– Ты что, больной? – изумился тот. – Давай открывай, чудило. Только аккуратно. Если эта хреновина на ноги упадет, до самой смерти будешь на деревяшках прыгать.

Работяга заколебался, явно не зная, с какого конца взяться за дело. Тогда из толпы зевак плечом вперед выдвинулся бородатый бригадир, отобрал у него лом и ловко вогнал его расплющенный конец в прожженную сварщиком щель. Он напрягся, всем своим весом налегая на стальной прут, на загорелом лбу вздулись от напряжения жилы.

Клыков стоял поодаль, покуривая с деланым равнодушием и наблюдая не столько за тем, что происходило у двери, сколько за Гургенидзе. Он был удивлен: при других обстоятельствах вся эта возня с ржавыми железками посреди холодной апрельской грязи не вызвала бы у Георгия Луарсабовича ничего, кроме раздражения и скуки. Но сейчас батоно Гогия терпеливо стоял на промозглом ветру, засунув руки в карманы пальто, и, не отрываясь, смотрел, как открывают дверь обнаруженного на его дачном участке бетонного склепа. Лицо у него было напряженное и до крайности заинтересованное; казалось, еще чуть-чуть, и он не устоит на месте, отберет у бригадира грязный лом и сам полезет открывать дверь.

Этого, к счастью, не понадобилось. Что-то хрустнуло, раздался протяжный ржавый скрежет, тяжелая стальная плита шевельнулась, дрогнула, наклонилась и вдруг начала падать – бесшумно, стремительно и грозно. Бригадир строителей испуганно крякнул и отскочил в сторону, выронив лом и прильнув спиной к скользкому глинистому откосу траншеи. Дверь с глухим шумом упала в грязь в сантиметре от носков его растоптанных кирзачей. Все, кто стоял поблизости, почувствовали, как дрогнула от удара земля и как тугая волна воздуха, похожая на взрывную, коснулась коленей.

Бригадир встал, вытирая испачканные глиной ладони о телогрейку, и, прежде чем Клыков успел его остановить, шагнул к двери. Он немного постоял на пороге, загораживая дверь своей массивной фигурой, потом наклонился, будто что-то разглядывая, снова выпрямился и отступил в сторону. Лицо у него было угрюмое.

– Ну, что там, борода? – спросил Клыков.

– Что-что… – бригадир не спеша достал из кармана телогрейки криво надорванную пачку «Примы», долго чиркал спичкой по разлохмаченному коробку и наконец закурил, окутавшись густым облаком синего, отдающего паленой шерстью дыма. – Покойник там, вот что.

* * *

Человек лежал на пороге, широко разбросав ноги в пятнистых камуфляжных штанах. Мокрые рубчатые подошвы его высоких армейских ботинок со шнуровкой до середины лодыжек поблескивали под лучами апрельского солнца; к левой прилипла хорошо различимая даже на таком расстоянии метелка рыжей прошлогодней травы. Отсюда были видны только эти ноги – остальное скрывал изгрызенный пулями дверной косяк, – но они не шевелились уже целую минуту. Живые так не лежат, разве что без сознания…

Глеб Сиверов воспользовался паузой, чтобы перезарядить автомат, отметив про себя, что вставленный им в гнездо рожок последний. Впрочем, увеселение, кажется, уже закончилось, если только друзья не подготовили для него какого-нибудь сюрприза. Он в этом сомневался: ребята оказались какие-то уж очень простодушные, склонные целиком и полностью полагаться на свое численное превосходство. Это-то и казалось Слепому подозрительным: среди них явно не было ни одного профессионала, в то время как он ожидал встретить самое меньшее двоих умелых бойцов, прошедших солидную подготовку в тренировочных лагерях на Северном Кавказе и имеющих богатый боевой опыт. А с другой стороны, нападения они не ожидали, чувствовали себя здесь как дома, – словом, могли немного расслабиться…

Могли? Сиверов едва заметно покачал головой. Ох, вряд ли! Не те это были люди, и не в той они находились обстановке. «Как дома» – это все-таки не у себя в горах. Да они и там, надо полагать, не так уж часто расслабляются, иначе просто не дожили бы до сегодняшнего дня…

Он почувствовал, что куртка на боку промокла насквозь, не говоря уж о брюках. Глеб лежал в тающем сугробе, каким-то чудом уцелевшем в тени одноэтажного дощатого домика, и слушал, как за забором из проволочной сетки мало-помалу возвращается к нормальной жизни испуганно замерший после грохота перестрелки подмосковный лес. Несмело подала голос какая-то пичуга, ей ответила другая, и через минуту весь лес, как прежде, наполнился щебетом, в который вплетался частый глухой перестук – дятел долбил сухое дерево, передавая кому-то зашифрованное неведомым птичьим кодом сообщение.

Сиверов огляделся. На территории пионерского лагеря не было заметно никакого движения, если не считать двух синиц, перепархивавших с крыши на крышу. На пригреве вокруг побитой ржавчиной железной мачты флагштока уже зеленела первая трава, а в тени возле фундаментов облезлых дощатых корпусов еще лежал грязный снег.

«Консервативная все-таки вещь человеческое сознание, – подумал Сиверов, снова переводя взгляд на торчавшие из дверного проема ноги в камуфляжных штанах. – Пионерский лагерь… Я уже и не упомню, сколько лет назад видел в Москве последнего пионера, а лагерь все равно «пионерский»… Впрочем, чему тут удивляться? Всю жизнь привыкали, попробуй теперь отвыкни. И потом, полноценной замены этому названию так никто и не придумал. «Детский оздоровительный лагерь» – так, что ли, это теперь называется? Напоминает не то санаторий строгого режима, не то закрытую лечебницу для умственно отсталых…»

Он перевел взгляд направо и увидел человека в кожаной куртке и пятнистом армейском кепи. Человек до пояса свешивался из разбитого пулями окна, и было непонятно, каким образом кепи до сих пор удерживается у него на голове. Куртка на спине торчала кровавыми лохмотьями там, где пули прошли навылет; под окном, на жухлой прошлогодней траве, валялся короткоствольный автомат. Человек в окне почти касался приклада безвольно повисшими, вытянутыми во всю длину руками.

Потом где-то зазвонил мобильный телефон. В прозрачном весеннем воздухе звук разносился так далеко и слышался так отчетливо, что Сиверов машинально схватился за карман. Впрочем, мелодия звучала не та, да и телефон он отключил еще два часа назад, чтобы не отвлекал.

Телефон продолжал звонить. Глеб слушал бесконечно повторяющийся музыкальный фрагмент, понимая, что на звонок никто не ответит и что лежит он здесь скорее всего зря: судя по всему, можно было встать и пойти посмотреть, чего он тут натворил.

Он поднялся, отряхнул с одежды налипший на нее мокрый снег и, держа автомат наготове, вышел из-за угла летнего домика. Вокруг по-прежнему было тихо, яркое весеннее солнце светило с пронзительно-синего, какое бывает только в апреле, неба. Ветерок тревожил верхушки сосен и позвякивал железной проволокой на флагштоке. Из-за того что дело происходило днем, при ярком солнце, все вокруг казалось каким-то нереальным. «Ну, тут уж ничего не попишешь, – подумал Глеб, поправляя на переносице темные очки. – Так уж вышло, так получилось…»

Он представил себе, какую мину состроит генерал Потапчук, если сказать ему что-то подобное, и невольно поморщился, как от зубной боли. Сегодня имел место явный прокол, который лучше всего можно было описать именно этой дурацкой фразой: «Так уж вышло». Выйти должно было совсем по-другому, но как именно, Глеб пока не знал. Знал только, что, выслушав его доклад о перестрелке, Федор Филиппович вряд ли будет доволен.

Сиверов еще раз обошел лагерь по периметру, считая тела. Он не ошибся: их было пять. Лагерь был совсем небольшой, с одним-единственным отапливаемым кирпичным корпусом, который в зимнее время года служил чем-то средним между турбазой и увеселительным центром. Не особо надеясь на спонсоров, здешнее начальство завлекало народ баней, зимней рыбалкой и возможностью провести выходные на природе. Похоже, дела тут шли не слишком хорошо. Глеб склонялся к мысли, что бизнес этот давно приказал долго жить и в последние несколько лет служил просто прикрытием. Под видом отдыхающих сюда приезжали вполне определенные люди, преследовавшие более чем определенные цели. К этой горстке облезлых дощатых хибарок под сенью голого железного флагштока тянулись следы многих дел, и предполагалось, что агент по кличке Слепой прибудет сюда в нужный момент и покончит с этим притоном одним точным, молниеносным ударом. Вышло, однако, не совсем так, как планировалось. Начать с того, что его здесь с нетерпением поджидали, так что удар получился вовсе не таким внезапным и молниеносным, как того хотелось бы генералу Потапчуку. И еще одно обстоятельство тревожило Глеба. С учетом того, как бездарно была организована засада, он подозревал, что люди, которых он тут перебил, это простые исполнители, причем далеко не высшего класса. Обычные отморозки, которым кто-то наспех показал, где у автомата приклад, а где дуло…

Носком ботинка он перевернул одно из тел. Молодой парень лет двадцати пяти – тридцати, с типично славянской внешностью и, судя по чертам лица, невеликого ума. Одет в новенький, еще не обмявшийся по фигуре камуфляж, который сидит на нем как на корове седло. Вокруг тела в жухлой прошлогодней траве поблескивает густая россыпь стреляных гильз, в стороне валяется отброшенный торопливой рукой пустой магазин. «Ага, – вспомнил Глеб, – это тот самый, который палил как сумасшедший в белый свет, как в копеечку. Одной очередью выпустил весь рожок, все тридцать штук, и что-то дико орал, меняя обойму, пока я его не срезал…»

На запястье синела корявая кустарная татуировка, еще одна, в виде перстня, виднелась на пальце. Сиверов поморщился: тоже мне, террорист-смертник…

Он двинулся дальше, останавливаясь над каждым убитым. Знакомых лиц не было, и из всех пятерых только один оказался кавказцем – тот, который болтался в окне, как вывешенное на просушку полотенце. Только он, единственный из всех, доставил Глебу небольшие проблемы: укрывшись в одном из корпусов, выныривал, как черт из табакерки, то из одного окна, то из другого и стрелял короткими экономными очередями, не давая поднять головы. Глебу это в конце концов надоело, он ударил длинной очередью прямо сквозь хлипкую дощатую стенку.

Документов ни у кого из убитых не оказалось, но Сиверов и без того уже видел, что операция провалилась: люди были явно не те.

Поразмыслив, Глеб решил не торопиться с выводами. Во всяком случае генерал Потапчук здесь наверняка был ни при чем. Федор Филиппович лично назвал ему время и место проведения операции. Лично! Не мог же он, в самом деле, всерьез рассчитывать, что эти пятеро увальней сумеют справиться с его лучшим агентом, ликвидатором экстра-класса по кличке Слепой? Генерал еще не выжил из ума. «А я-то в своем уме? – сердито подумал Сиверов, останавливаясь на пороге главного корпуса. – Какие у меня, собственно, основания подозревать Потапчука в чем бы то ни было? Основание одно: он знает, кто я, он со мной работает и только ему было известно время и место проведения операции. Но причин желать мне смерти у него, насколько я знаю, нет, а если бы были, я бы сейчас не рассуждал, а валялся где-нибудь с простреленной башкой, потому что Потапчук – профессионал и организация подобных акций – его хлеб насущный, то дело, за которое он всю жизнь получает зарплату».

Перешагнув через лежавший в дверном проеме труп, Сиверов вошел в коридор главного корпуса. Воздух здесь был сырой и промозглый, как в склепе; коридор освещался единственным окном, которое располагалось в дальней торцевой стене, и Глеб поднял темные очки на лоб. Он медленно двинулся вперед, внимательно глядя себе под ноги, и не напрасно: в десятке метров от входа его чувствительные зрачки уловили тусклый блеск натянутой поперек коридора проволоки. Укоризненно покачав головой, Слепой присел и аккуратно снял растяжку. Прикрепленная к проволоке граната была новенькая, даже маслянистая от небрежно удаленной смазки. Глеб вынул из нее запал и положил гранату в карман куртки. Теперь увесистое металлическое яйцо оттягивало карман и при каждом шаге неприятно толкалось в бедро, напоминая о себе.