Kitobni o'qish: «Пробуждение троянского мустанга. Хроники параллельной реальности. Белая версия», sahifa 5
Глава 4
Рому привезли в детский сиротский дом для детей с врожденной сердечной недостаточностью во время тихого часа. Сюда со всего Советского Союза свозили таких мальчиков и девочек. Не просто больных, а круглых сирот. В Железноводске стояла слякотная зима, и несчастные доходяги, большинству из которых не было и семи лет, чувствовали себя при такой погоде очень плохо. Поэтому тихий час мог продлиться до самого вечера, когда их ненадолго поднимали с постели и выводили на ужин – выпить горячего прозрачного чая. С куском белого хлеба с маслом, посыпанным сахарным песком.
В общей палате стояло четыре десятка детских кроваток в четыре ряда. За стеклом о железные отливы окон стучал дождь. Почти все спали.
Андрюшу Разина, которому недавно исполнилось семь лет, направили сюда из другого детдома, поставив неутешительный диагноз. Понятно, он этого не понимал – был мал и глуп. Но ему повезло хотя бы в том, что воспитатели и медсестры относились к нему да и ко всем остальным детям очень ласково, жалели и любили, как своих. Сами дети оставались при этом совершенно разными.
Все время их выводили куда-то гулять, поиграть в песочнице. Ему казалось, что у него есть мама и папа. Он просыпался с детьми, засыпал с детьми, приходила какая-то тетя, заводила его в ванную, мыла. В ванну их ставили разом по пять человек, мыли, затем одевали и кормили. Часто заставляли брать друг за друга за ручку и куда-то водили. Казалось, жизнь и должна быть такой, другой нет и быть не должно.
В тот день Андрюша не спал. В сентябре, когда ему исполнилось семь лет, врач сказал при очередном осмотре, что дела его идут на поправку. Через годик, перед тем как он пойдет в школу, его переведут в другой детдом, для обычных детей. Он и в самом деле чувствовал себя намного лучше других и терпеливо ждал.
Он лежал с открытыми глазами и смотрел в потолок. Детские мысли простые. Когда рядом никого не было, он думал о маме. Но времени после ее гибели вместе с папой в автомобильной аварии прошло уже так много, что плакать он перестал. Просто вспоминал, как лежал у нее на руках, и мама гладила его по голове, когда он упал и до крови расшиб себе бровь над левым глазом. Вспоминал ее теплую гладкую ладонь, которую она прикладывала к его щеке и тихо убаюкивала. Обычно с такими воспоминаниями он засыпал. Но только не сегодня. Дверь в спальню заскрипела несмазанными петлями и открылась. Вошел дворник дядя Саша. Локтем одной руки он зажимал раскладушку, второй рукой держал большой белый узел, связанный углами простыни. За ним тихонько зашла воспитательница Мария Николаевна. Она кого-то несла, прижимая к груди. Голова мальчика – а это был точно мальчик – лежала на плече воспитательницы, ноги раскачивались в такт ее шагам.
Дядя Саша подошел к кроватке Андрея. Только между ней и стеной оставалось свободное место. Он приложил палец к губам, увидев открытые глаза Андрюши, и положил узел ему в ноги. Раскладушка встала впритык с кроватью, но маленький проход все же оставался. Дядя Саша развязал узел, достал тонкий матрасик, развернул его на раскладушке, постелил простыню и бросил в голову подушку. Сверху легла простынка и темно-синее одеяло с белыми полосками. Дядя Саша откинул одеяло и отошел к двери.
Мальчик, как только Мария Николаевна положила его на раскладушку, отвернулся к стене и накрылся одеялом с головой. Даже не было слышно, как он дышит. Лишь иногда шмыгал носом. Андрей посмотрел на него сверху и прикинул, что тот намного младше его – слишком маленький. Через минуту интерес к новичку утих, он хотел было отвернуться, но тот вдруг резко поджал ноги и тихо заскулил, даже завыл. Он выл тихо, с перерывами, чтобы втянуть воздух и шмыгнуть носом. Андрей откинул свое одеяло, опустил ноги на пол и притронулся к плечу новичка.
– Ты не плачь, разбудишь всех! – сказал он первое, что пришло ему на ум, и легонько потряс того за плечо. Мальчик под одеялом никак не среагировал, продолжал подвывать. – Не плачь, – продолжал Андрюша и погладил его рукой по одеялу. Вой прекратился, но новичок продолжал часто шмыгать носом и резко дернул локтем, чтобы стряхнуть руку Андрея.
– Ладно-ладно, – отреагировал Андрей, лег на свою кровать и накрылся одеялом. Прошло какое-то время, со стороны новенького послышались слова:
– Я писать хочу.
Андрей не стал звать воспитательницу, поднялся с кровати, подошел к двери спальни и взял горшок с крышкой, что стоял там всегда на такой случай. Он принес горшок к раскладушке, снял крышку и обратился к новенькому:
– Иди писай.
Пружины раскладушки тихонько заскрипели, мальчик сбросил одеяло, встал между кроватью Андрея и раскладушкой. Лицо его было заплаканным, на худых плечах висела серая маечка, явно не по размеру. Из-под нее торчали тонкие ноги – мелкие и тощие. Нос задирался заостренным сучком меж заплаканных глаз. Он вышел из прохода между кроватями, подошел к горшку, опустил синие сатиновые трусики и начал писать.
– Меня зовут Рома, – сказал он Андрюше, взглянул на него снизу вверх, затем оглядел спальню. Несколько детей, из тех, кто не мог заснуть, тоже разглядывали его со своих кроватей.
– Я Саша, я Лена, я Коля, – раздалось в ответ несколько голосов, но Рома уже отвернулся, пошел к раскладушке и лег. Он не стал прятать голову под одеяло. Андрей, как только отнес горшок обратно к двери, вернулся и сел на кровать, вновь обратился к новенькому.
– Я Андрей. Твои папа и мама тоже умерли? – спросил он, хотя давно знал, что в этом здании собирают только таких, как он сам.
– Нет, – неожиданно зло ответил ему Рома, отвернулся и вновь залез под одеяло с головой. Андрей не стал его тормошить, повернулся на правый бок и скоро заснул.
Детский дом имени Надежды Крупской появился в этих местах в 1924 году, сразу после смерти Ленина. Вдова вождя мирового пролетариата была организатором приюта для малолетних доходяг в Кисловодске. В то время это небольшое здание вмещало две сотни беспризорников. Но детдом и при Крупской был специфическим. В место, которое всегда называли Кавказские Минеральные Воды, собирали больных сирот со всей Южной России и кавказских губерний. Чаще всего это были малолетние жертвы Гражданской войны со слабым сердцем. Ничего не изменилось с контингентом за прошедшие сорок с лишним лет. Правда, к «Крупской» направляли уже не жертв Гражданской. Сначала детей репрессированных, затем – послевоенных сирот, а за ними – потерявших родителей во время развитого социализма. Именно поэтому здесь оказался Андрюша Разин, а через год – и четырехлетний Рома Абрамович.
Он родился на севере Сибири, по матери считался русским. Отца не помнил совсем, а может, и не знал, что это такое. Когда он спрашивал маму, где его папа, она отвечала, что строит дома где-то далеко, а потом рассказала, что он умер, убился на стройке. А скоро и сама мама заблудилась ночью на окраине поселка, в свирепую пургу оказалась в лесу, до дома не дошла. Там, неподалеку от дома, ее и нашли. Замерзла до смерти. Так в четыре года он остался сиротой. Естественно, его забрали в детский дом, положили в больницу на проверку и обнаружили у него порок сердца. И вот же – светлая память советской власти! – детей-сирот с пороком сердца в Советском Союзе отправляли на Северный Кавказ, в санаторный дошкольный детский дом имени Надежды Крупской. Тогда ему впервые крупно повезло – он остался жив.
Тихий час закончился на этот раз до того, как за окнами стемнело. Появление новичка заметили все, и, после того как Андрюша погремел горшком по полу, начали друг с другом перешептываться. А скоро и совсем громко заговорили, начали хихикать и смеяться. Андрюша проснулся, когда дверь в спальный зал со скрипом открылась, к ним вошла воспитательница Мария Николаевна.
– Деточки, кто проснулся, можете вставать! Васенька, Ниночка, – все-все! Вставайте, помойтесь и выходите. Пришла врач, будет вас слушать. Одевайтесь. – Она пошла к первой кроватке помочь маленькой Нине надеть чулки и платье.
Дети сразу раскричались, кто-то вскочил на кровать и принялся на ней прыгать. Воспитательница не обращала на это внимания. Хотя обычно хмурила брови и грозила «фулюгану», как иногда она называла детишек, уложить спать раньше других. Это было самым страшным наказанием.
На этот раз Мария Николаевна прошла мимо всех к кровати Андрюши. Он уже не спал. Лежал на спине, натянув одеяло до самых глаз. Она села к нему на кровать, положила руку на его лобик.
– Андрюшенька, ты здесь самый крепкий, тебя скоро выпишут, пойдешь в школу. – Она говорила, как всегда тихо и ласково, махнула головой в сторону: – Это Рома Абрамович. Ему четыре годика. Привезли сегодня утром. Андрюша, присматривай за ним, чтоб его не били в сердце, чтобы не били в грудь.
– Это куда, – спросил Андрей из-под одеяла, плохо представляя, о чем его просят, – что такое сердце?
– Это вот сюда. – Она ткнула пальцем себе под грудь.
– Хорошо, – ответил он воспитательнице и просунул ноги мимо нее в промежуток между кроватью и раскладушкой, сдернул одеяло с Ромы.
– Не бойся, Рома, давай станем братиками, я тебя в обиду не дам, – выпалил он скороговоркой и осекся. На раскладушке лежало тщедушное тельце с поджатыми ногами. Рома держал сжатые кулачки своих ручек на груди, таращил на него глаза и тяжело, как от удушья, дышал.
– Господи! – воскликнула Мария Николаевна, схватила Рому в охапку, прижала к груди и почти бегом бросилась к двери: – Где врач? – кричала она на ходу. – Вызывайте «скорую помощь»!
В спальне сразу стало тихо. Но дети быстро пришли в себя, начали молча одеваться, выходить из спальни. Кто-то застилал кровать, но это было не обязательно. Воспитатели не заставляли детей это делать – относились, как к больным.
Рому привели в столовую только вечером. Мария Николаевна подвела его за ручку к столику, где сидел Андрюша, один стул был свободен.
– Ромочка, здесь ты будешь кушать. Садись рядом с Андрюшей. И в спальне рядом, и здесь, в столовой, – сказала она громко, чтобы слышали все.
Сестра-повариха тут же принесла на стол тарелку с горячим пюре и котлеткой. Стакан с компотом уже стоял на столике. Так началось их знакомство. Рома был нелюдим и молчалив. Но инстинктивно всегда держался рядом с Андреем.
Наконец зима, когда Рома появился в детдоме имени Крупской, кончилась. Южная весна распахнулась морем зелени, ярким, даже жарким солнцем. Наступило 1 мая 1969 года. Каждый год в этот день всех шкетов сажали в кузов грузовика и везли на демонстрацию. С одной стороны грузовика, к его борту, был прибит большой фанерный лист с нарисованным силуэтом крейсера «Аврора». Поэтому детям поверх курточек надевали матросские воротнички синего цвета с тремя белыми полосками по краям. И белые бескозырки с черными ленточками. На ленточках блестели золотые якоря. Бескозырки были старыми и потертыми. Явно находились в работе долгие годы, служили сменяющим друг друга детдомовцам не один десяток лет. В подвале детского дома бескозырок было великое множество, размеров хватало на всех.
На грузовик влезли два воспитателя. Андрюша и Рома стояли как раз за фанерным листом у борта. За ними, расставив широко ноги, встал воспитатель – физкультурник Михаил Петрович. Машина наконец тронулась, тихим ходом поехала к площади у здания горкома партии, в котором находился и исполком. Машина подъехала к улице, через сотню метров выходящую на площадь. По ней шла колонна радостных людей с цветами и красными флагами. Когда машина с крейсером «Аврора» подъехала к колонне, двое милиционеров из тех, что стояли вдоль всей дороги, засвистели в свистки и жестами разорвали колонну. Одна ее часть остановилась, другая продолжила движение. Машина аккуратно въехала в колонну и через пять минут оказалась на площади.
Шкетам в машине было заранее сказано, что когда они въедут на площадь, то сразу должны приложить правую руку к бескозырке – как делают военные. И руку чтобы не опускали, пока не проедут через площадь. Самое главное – надо смотреть строго на трибуну, где будут стоять дяди, и улыбаться.
Ровно так все и началось. Когда машина почти въехала на площадь, Андрей увидел, что вся она заполнена людьми. Роман стоял на цыпочках, тоже хорошо видел, что происходит за бортом грузовика. Над людьми на площади краснело море знамен, люди держали на длинных палках портреты двух бородатых с длинными девичьими волосами мужчин. Еще одного дядю – лысого, с маленькой бородкой, но тоже с усами – он видел в кабинете директора детдома – это был друг всех детей Владимир Ильич Ленин. Его жена построила их детский дом, как объяснял детям директор.
Андрюша и Рома стояли у борта, прижатые другими детьми и Михаилом Петровичем. Одной рукой оба держались за фанеру, другой отдавали честь дядям на балконе дома на площади. Те, в свою очередь, приветливо махали руками и цветочными букетиками людям, что шли мимо них. Когда «крейсер «Аврора» поровнялся с трибуной, Андрюша заметил, что важные дяди смотрят поверх них – на людей, что заполнили площадь позади колонны. Любопытство пересилило страх, он отвернулся от трибуны, чтобы посмотреть на праздничную толпу людей. Столько он не видел в своей жизни никогда. За ним повернулся и Рома. В следующее мгновение оба поочередно получили удар ботинком по ногам.
– Выпорю обоих! – прошипел в уши луково-чесночным перегаром Михаил Петрович. – Руки к голове и смотреть на балкон! – рявкнул он, перекричав шум демонстрации и музыку из громкоговорителей на столбах. В ушах у обоих зазвенело, они тут же повернули головы обратно. Но звон в ушах длился недолго, любопытство взяло верх. Андрей и Рома вновь и вновь поворачивались и смотрели на красочную толпу взрослых, где могли быть и их мама с папой.
Машина двигалась по площади совсем медленно. Дядя Миша продолжал пихать их ногой, заставлял смотреть только на трибуну, но Андрюше и Роме было интересно другое. Дядя Миша продолжал рычать:
– Я кому сказал, смотреть только на трибуну, смотрите только туда!
Но ничто не могло уже остановить их любопытство. Люди в толпе на площади и в колонне стояли и двигались с красивыми цветными шариками, смеялись и трясли знаменами и плакатами. Дяди на трибуне все так же, как вначале, вяло махали руками, не отличаясь друг от друга черными пиджаками с красными повязками на лацканах типа девчачьих бантиков. И тут Андрей, который был на три года старше Ромы и кое-что соображал, вдруг понял, почему их заставляют смотреть на дядек на трибуне: все боятся этих больших начальников. Даже огромный дядя Миша сильно боится больших начальников, а большую и громкую толпу – нет.
Когда колонна с грузовиком и детьми в бескозырках выехала с площади на улицу, Михаил Петрович присел перед ними на корточки, прижал к себе и проговорил:
– Андрюшка, не говорите Марии Николаевне, что я вас пихал. – Он тяжело дышал на них тем же запахом лука и чеснока, но был уже совсем не страшным, обычным дядей Мишей – добрым и надежным: – Сами понимаете, с нас спрашивают.
Он встал, потрепал их обоих за плечи и отвернулся. Ребята молчали. Они уже забыли, как воспитатель пинал их ногами. Оба были полностью поглощены увиденным. Когда грузовик привез их обратно в детдом, все шкеты продолжали галдеть, долго не могли успокоиться. Тот день был праздничным. На обед дали суп с кусочками мяса и макароны с большой котлетой. Вместо обычного теплого чая – какао с пирожным. Многие беспризорники видели его первый раз в жизни.
Так прошла весна, потом и лето дошло до своей середины. Жизнь в детдоме шла своим чередом. Андрюша всегда был рядом с Ромой, они говорили о чем-то своем, вспоминали родителей. Врали и сочиняли кто как мог, поскольку ни тот, ни другой их почти не помнили. Но все хорошее когда-то кончается. Однажды их дружба закончилась в одно мгновение. Вернее, друг друга они больше не увидели.
Как-то утром, еще до объявления подъема, к раскладушке Ромы подошла Мария Николаевна, потормошила за плечо и прошептала на ухо:
– Ромочка, вставай!
Она приподняла его голову с подушки, подложила руку под спину и легко посадила сонного мальчика на раскладушку. Он долго тер спросонья глаза, но молча встал, забрал со стульчика у изголовья свои чулочки, носки и байковую рубашку. Воспитательница подхватила его на руки и понесла к выходу. Андрей этого не видел. Только слышал сквозь сон, что кто-то, наверное, воспитательница снова подходила к его кроватке, и что-то прошуршало на Роминой раскладушке.
Когда все дети проснулись, в спальню вошла Мария Николаевна, велела всем просыпаться и идти чистить зубы. Потом сказала громко, даже с какой-то радостью:
– У Ромы нашлась бабушка, и она забрала его в Москву!
Общей радости в ответ она не услышала. Дети вообще не отреагировали на ее слова. Вернее, в спальне наступила абсолютная тишина. Таких слов каждую секунду ждали все четыре десятка лишившихся родителей детдомовцев. Каждый такой случай вызывал в них глубочайшую тоску и зависть – почему это случилось не с ним? Почему!!!
Воспитательница лучше других знала, что лучше было бы соврать, мол, Рому перевели в другой детдом. С другой стороны, каждый такой случай вызывал в детях маленький лучик надежды на то, что и с ними произойдет такое же чудо. Мама с папой приедут за ними и заберут отсюда навсегда.
После слов воспитательницы Андрюша свернулся калачиком и спрятался с головой под одеялом. На глаза навернулись слезы. Он вновь ощутил бесконечное одиночество, как в больничной палате, куда его упрятали одного с желтухой. Последние месяцы он назначил Рому своим младшим братом и сейчас будто бы завис в пустоте. Мария Николаевна, женщина добрая и чуткая, понимала, что Андрюше Разину сейчас хуже всех. Она подошла к его кроватке, села на край, как в тот день, когда Рому-доходягу принесли вместе с раскладушкой и уложили рядом с ним.
Она привычно потормошила его за ногу:
– Не горюй, казак. Еще увидитесь. Посмотри лучше, что тебе Рома и его бабушка оставили. – Она настойчиво, но не резко стащила с него одеяло.
Он оторвал голову от подушки, посмотрел на воспитательницу и проследил за ее взглядом в сторону Роминой раскладушки. На ней россыпью лежали конфеты, вывалившиеся из серого кулька, три пачки печенья и банка сгущенного молока. Еще в одном кульке, совсем большом, лежали пряники.
– Бабушка Ромы оставила это тебе, очень просила тебя поблагодарить. Я рассказала ей, как ты Рому защищал. Как младшего братика.
Воспитательница продолжала сидеть на краешке его кроватки.
– Я буду это один кушать? – не найдя ничего лучшего, спросил он.
– Нет, сейчас все встанут, пойдете в столовую и разделим на всех. Но есть один подарок только тебе.
Мария Николаевна взяла из-за спины большой бумажный сверток, протянула его Андрею. Он разорвал бумагу и увидел красивый игрушечный троллейбус. Он спрыгнул на пол, поставил на него троллейбус и подтолкнул. Тот проехал до стены, уперся и встал. Остальные дети стояли на кроватках и смотрели на игрушку. Про Рому все как будто забыли и старались не вспоминать.
Через несколько дней, когда ему надоело возиться с игрушкой, он разобрал ее по частям. Когда батарейка перестала кислить язык, он выдрал моторчик и разбил его камнем. Внутри оказались магнитики, которыми он развлекался долгие годы. Они были постоянно с ним.
В том же году Андрюша выздоровел окончательно. Его перевели в новый Светлоградский детский дом, там же на Ставрополье. Там он пошел в первый класс и уже не вспоминал своего первого друга, мелкого и хмурого Рому Абрамовича.
Через много лет он сам выскочил из неизвестности, как черт из коробочки.
Глава 5
Стюардесса объявила по громкой связи, что командир корабля готовится приступить к снижению. Русский Ил-62 все еще летел на высоте десять тысяч. За окном иллюминатора где-то далеко внизу, до самого горизонта простиралось бесконечное пространство причудливых серых облаков.
Дональд Трамп, молодой американский бизнесмен, выбрал рейс «Аэрофлота» Нью-Йорк – Москва, чтобы заранее ощутить атмосферу Советского Союза. Он всегда выбирал местную авиакомпанию, когда летел в новую страну первый раз. Самолет вылетел из Штатов в полдень и двигался навстречу вращению Земли. Уже над Гренландией небо за иллюминатором стало чернеть, в салоне приглушили свет. Но большинство пассажиров и не думали спать. Только его жена Ивана в самом начале полета накрылась с головой пледом и не реагировала ни на что – даже когда стюардесса носила еду и выпивку. Они оказались единственными, кто вел себя в самолете спокойно.
Этим же рейсом возвращались домой артисты и оркестр знаменитого на весь мир советского ансамбля «Березка». Несколько дней назад Дональд с Иваной побывали на их концерте в Карнеги-холле, что на углу Седьмой авеню и 57-й улицы в Манхэттене. Он часто посещал шоу с большим количеством обнаженных тел, но на концерте «Березки» был сверх обычного потрясен целомудренными русскими девушками в платочках и кокошниках. Его сильно озадачило, что скрывается под длинными – в пол – платьями у этих одинаковых красоток. Вернее, что за механизм у них под юбками, который позволял девицам плыть по сцене, словно на эскалаторе. Его восхищение от выступления русской «Березки» лишь усилилось, когда при выходе с концерта он увидел висящее в холле на стене напоминание, что знаменитый концертный зал был открыт в прошлом веке выступлением Нью-Йоркского симфонического оркестра, которым дирижировал русский гений Петр Чайковский.
Увы, прекрасное впечатление от концерта улетучилось здесь, в русском самолете. Причиной стали те самые девушки, что выглядели на сцене Карнеги-холла сущими ангелами. При посадке в самолет он с грустью увидел, что все они напялили на себя одинаковые джинсы. Ему показалось даже, что девицы заметно раздались в бедрах, как будто надели на себя не одни, а две пары этих жестких штанов для пастухов. Все сто человек зашли в салон с огромными узлами, коробками японских двухкатушечных магнитофонов «Sony» и «Sharp», плоскими, но тоже объемными коробками видеомагнитофонов. Они долго и шумно утрамбовывали свой багаж по полкам для ручной клади, что-то засовывали под кресла. При этом громко, на весь самолет, кричали.
Стюардессы стояли в носу и хвосте салона, никак не реагируя на происходящее. И правильно. Трамп сам часто общался с большими группами людей и знал, что кажущийся поначалу хаос все равно закончится. Так и случилось. Коробки были спрятаны, узлы рассосались, словно самолет был резиновый. А Дональд отметил про себя, что русские везут то, чего у них дома скорее всего нет. В первую очередь джинсы и японскую электронику, от чего сходили с ума не только русские, но и весь мир. Заняв свои места и пристегнув ремни, все они принялись жевать резинку и выглядели абсолютно счастливыми людьми.
Когда самолет набрал высоту и включилось табло, разрешающее курить, начался сущий кошмар. Почти все русские тут же засунули в рот сигареты и принялись дымить. Трамп уловил знакомый сладковатый запах вирджинского табака, хотя сам не курил никогда. Но дым коромыслом оказался лишь частью декораций десятичасового представления.
Началось массовое перемещение людей из одного конца салона самолета в другой. Между ними кое-как успевали проскочить бортпроводницы. Их вызывали со всех концов самолета и просили принести стакан воды. Послышался звон стекла. Народ гремел стаканами, не замечая стюардесс и остальных пассажиров. Таких, как Трамп с женой, в самолете было несколько десятков. Возбужденные артисты и музыканты не обращали на них внимания. В проходе образовались несколько «пчелиных роев», окутанных облаками сигаретного дыма. Изящные «пчелки» и большие «мохнатые шмели» облепили ручки кресел, нависали с соседних рядов к рядам «материнским», на которых сидели боссы ансамбля «Березка». Они разливали спиртное, передавали гудящим «шмелям» и «пчелкам» нарезанную колбасу и хлеб. Кто-то достал гитару, ударил по струнам. Американец прикрыл глаза и склонил голову в сторону спящей Иваны.
* * *
Предложение съездить в Москву впервые озвучил Дональду в Нью-Йорке русский посол в ООН Юрий Дубинин. На званом обеде, который устроил сын основательницы косметической империи «Эсте Лаудер» – Леонард, он подошел к сорокалетнему американцу и представился:
– Юрий Дубинин, посол Советского Союза при ООН.
Перед Трампом стоял среднего роста человек в темно-сером костюме и протягивал руку. Интеллигентное, с правильными чертами гладкое лицо. Волосы зачесаны назад в стилистике Ричарда Никсона. Дональд энергично пожал его руку, было видно, что он польщен вниманием советского дипломата.
– Рад вас видеть, как дела? – ответил он дежурной американской фразой. Ее произносят все американцы, когда еще не о чем говорить. Обычно после этого гости вечеринки вежливо улыбались друг другу и расходились в разные стороны. Во всяком случае, так происходило в большинстве случаев на светских мероприятиях. Но Дубинин не думал отходить. Лишь слегка отвел взгляд, как будто кого-то искал. Так и оказалось – призывно махнул рукой.
К ним подошла миловидная женщина.
– Знакомьтесь, моя дочь Наталья, тоже дипломат, работает в ООН, но скоро уедет домой. Работать отцу и дочери в одной организации у нас не принято.
Не сумел Трамп с близкого расстояния подробно разглядеть эту русскую, а она уже протягивала ему руку:
– Рада с вами познакомиться, господин Трамп. О вас много говорят среди дипломатов. Вы восходящая звезда американского бизнеса. Это правда – я о слухах, – что вы собираетесь заняться политикой?
Дочь Дубинина брала его напором и лестью. Но было приятно.
– Что до слухов, пока не думал идти в политику, меня вполне устраивает бизнес. В Америке все хотят стать президентом. – Он засмеялся и уже с интересом посмотрел сверху вниз на дочь посла.
– Вы станете лучшим президентом США, – не унималась Наталья, но ее прервал отец:
– Зачем господину Трампу становиться президентом? Это тяжелая и неблагодарная работа. Гораздо лучше строить огромные здания, которые простоят сотни лет. Я про Трамп-тауэр. На мой взгляд, это лучшее и самое изящное здание в Нью-Йорке, построенное за последние пятьдесят лет!
– Вы не первые, кто об этом говорит. – Грубая лесть американцу явно нравилась.
– Не думали построить нечто подобное в Москве или Ленинграде? – неожиданно спросила дочь посла.
– Еще не думал, но это было бы грандиозно.
– В Москве есть пустырь рядом с Кремлем – Болотная площадь, – продолжала наступать Наталья. – Торопитесь, в Советском Союзе началась перестройка, открываются огромные возможности. Как говорят у нас – кто успел, тот и съел!
– Все, Наташа! Хватит искушать господина Трампа. – Посол Дубинин вновь протянул ему руку. – Даст бог, увидимся. Открою вам на прощание маленький секрет, только обещайте никому не говорить. – Дубинин прищурился и улыбнулся почти гагаринской улыбкой, известной всему миру.
– Обещаю, – выдавил из себя американец и насторожился.
– Совсем скоро я получу назначение Чрезвычайным и Полномочным послом Советского Союза в Соединенных Штатах. Буду рад нашему знакомству в новом качестве.
Он легко и естественно кивнул головой, приподнял локоть правой руки. Дочь Наталья подхватила его руку, автоматически, чисто по-женски, поправила прическу, и они отошли от юного Трампа, затерявшись среди гостей. Тот щелкнул пальцем, подозвав к себе официанта, и взял с подноса высокий стакан кока-колы, которую обожал употреблять в любых количествах и в любое время. Он уже мысленно представлял Красную площадь и огромное, до небес здание. Башня была не черная, как в Нью-Йорке. Она переливалась рубиновыми и белыми цветами, разделенными прожилками стальных конструкций. Трамп представил свои апартаменты на последнем этаже в сердце русской столицы и едва не побежал искать Дубинина с его дочерью. Захотелось немедленно получить рекомендательные письма московскому мэру, а может, и самому Горбачеву. Но отца с дочерью и след простыл.
Они в это время уже сели в автомобиль советской миссии при ООН.
– Ты, Натусик, молодец! – Юрий Владимирович Дубинин повернулся к дочери. – Настоящая русская красавица!
– И умница! – добавила дочь, и они разом рассмеялись. – Папа, чего тебе этот Трамп? Здесь таких много.
– Сам не знаю. Неделю назад доложил в Москву, что буду на званом обеде у Лео Лаудера. Приложил список гостей. Через два дня пришло письмо от Виктора Михайловича Чебрикова. Настоятельно просил познакомиться накоротке с этим Трампом.
– Ого, заинтересовался сам председатель КГБ! – Она задумчиво покачала головой.
– Сама понимаешь, такие просьбы не обсуждаются. А ты молодец! – Он похлопал ее ладонью по руке.
– Хорош отец – использовал родную дочь втемную, – с улыбкой ответила она.
– Нас тут всех используют втемную, – пробурчал посол и отвернулся к окну.
Трамп позвонил послу Дубинину через полгода. Еще через месяц он летел с женой в Москву. Последние часы полета оказались особенно загадочными. Размягшие от алкоголя танцовщицы менялись губными помадами, которые лежали в их сумках десятками. Они начинали громко и заливисто смеяться, когда кто-то из них доставал помаду в форме мужского достоинства. Такие продавали по шесть долларов за дюжину на улицах Нью-Йорка.
Артисты, похоже, допили все и принялись утрясать финансовые вопросы. Дональд понял это, когда один из молодых людей пришел с другого конца самолета и сел на ручку его кресла. Его мощный зад терся об американского бизнесмена без всякого стеснения. Он агрессивно жестикулировал, зажав в руке пяти- и десятидолларовые бумажки.
Трамп не понимал по-русски, но, судя по громкому спору, речь шла о занятых в командировке деньгах. Его невольный сосед явно был должен человеку, сидящему от Трампа через проход. Было страшно неудобно и тесно, но американец не хотел вляпаться в пьяный скандал. Даже бортпроводницы не смогли бы ему помочь, и он терпеливо ждал развязки.
Человек же, присевший на ручку его кресла, вовсе не думал, что доставляет кому-то беспокойство. Он все тяжелее наваливался задом на левое плечо американца, пока сила тяжести не уронила его на колени Дональда. Ручку кресла между собой и Иваной он убрал давно, русский танцовщик со всей дури упал спиной на свернувшуюся клубочком жену. Она вскрикнула и забилась под его спиной. Трамп подцепил парня за плечи и поставил в проход. Положил руку на ручку кресла и откинул голову.
Других происшествий не было. Совсем скоро самолет приземлился в новом московском аэропорту Шереметьево.
Черная «Чайка» из гаража Моссовета подхватила чету Трампов из зала приема иностранных делегаций Шереметьево. Бронированный автомобиль из гаража особого назначения – ГОНа, – на котором возили только членов Политбюро, послал за ними лично председатель исполкома Моссовета Валерий Сайкин. Формально именно он прислал приглашение американцу. Впрочем, в то время в Москву зазывали многих богатых иностранцев, и Трампы никак не выделялись бы из общего потока.
