Kitobni o'qish: «Правильные»

Shrift:

* * *

Текст курсивом – это есть рассказы (реальные истории, приукрашенные повествования, байки… – каждому читателю дано право самому решать, что именно) представителей различных поисковых отрядов, патриотических объединений, краеведов, историков, случайных граждан – самых разных людей, чаще всего автору не представлявшихся.

Автор

I

Девяностые начались. Лихие. Разборки бандитские. Не только что завтра, через минуту не знаешь, что будет. А мы с друзьями решили поисковиками стать. В восьмидесятых, когда в школе учились, красными следопытами были. В Белоруссию ездили, на Украину – там в советские времена жилось более-менее спокойно. Могилы мы, пионеры-комсомольцы, в порядок приводили, документы изучали – потом в школах выступали, рассказывали, в ПТУ по району ходили. Хорошая жизнь была. А девяностые… Не поехал бы никуда, но друг говорит: «Вроде нашёл место, где дед погиб. Поедешь со мной? Раскопки проведём. Я предварительно с местной властью – официальной – договорился. Разрешили. Ждут.» Мы третьего взяли, Бог же, говорят, троицу любит. Ну, в смысле. Но это отдельная история. Ладно! Приехали. Смоленская область. Деревня. В деревне останавливаться не стали. Палатка своя. В сельсовете показали примерно, где бои были, где до нас уже люди копали. Мы туда. Поле – не поле, березнячком-осинничком затягивает. Июнь. Вечер светлый, но как-то прохладно. Мы палатку поставили. Рядом с грунтовкой местной. Костерок развели, котелок подвесили – консервы с собой брали, каша с мясом – пахнет приятно. Сидим – разговариваем, школу вспоминаем. На троих пол-литра было, но пьющих двое: по сто грамм разлили, и тут бандюки! «Восьмёрка» и «девятка» – две машины. Шесть человек – в смысле, бандитов. Как в кино. Пятеро в «адидасах», шестой в костюме. При волынах – с пистолетами, у одного обрез. «В общем, так! – говорят. – Земля наша. Всё, что откопаете, наше!» И смотрят так… Аж зло берёт – нечем крыть. Лопатки сапёрные с собой были, так в стороне лежат – не взять. И что делать? Думаю: ну, брошусь сейчас на одного. Ну, друзья по одному возьмут. Тут нас и завалят. А главный у них, у бандитов, – спокойно так, нагло: «Ну что?» И тут Лёха у нас встаёт – белый весь с лица: «Кости тоже вам?» Этот, в костюме: «Не по-онял!» А Лёха – ему: «Я деда больше двадцати лет искал! Он здесь должен лежать! И земляки его, наверное, родня моя дальняя – здесь! И товарищи его! Его фашисты не взяли, а ты хочешь, чтобы я, внук его, деда своего тебе отдал? Ты что, фашист?!» И вот тут меня во второй раз мороз пробрал. Смотрю – глазам не верю: за Лёхиной спиной мужик встаёт. Здоровый такой. Да ладно – здоровый. Главное – в солдатской форме. В той, с войны. С Отечественной – Великой. А рядышком – ещё солдат! И ещё! И ещё!.. И у меня мысли: всё! Верно, с катушек я слетел. Со страху. Блазнится такое. А потом доходит до мозга – тишина кругом. Ну вот мёртвая тишина. Даже костра не слышно. А потом понимаю: я не один вижу. Этих… солдат. Их только Лёха не видит, они у него за спиной стоят. А эти, шестеро – бандиты, и мы, двое – друзья, мы их, солдат, мы их все видим! И их, солдат, больше десятка! А Лёха тут ещё раз – на этого, в костюме: «Ты что, фашист?!» И он – так – козой драной – блеет, сволочь: «Не-е. Я не фашист…» И задом так, задом, к «восьмёрке» своей. И остальные пятеро за ним – в машины, по газам, и только запах бензиновый в воздухе. Ну, с ума поодиночке сходят, толпой только гриппом болеют. Мы Лёхе показываем руками: оглянись! Он оглянулся, а тут ветер, и солдат этих, как туман, – раз, и нет. Вот нет, и всё! И всё. Помолчали сколько-то мы, постояли. Потом Лёха говорит: «Надо выпить!» И Валерка – нам: «Мне тоже… налейте!» Налили, конечно, хоть и не пьёт. В общем, братская могила там оказалась. Сразу за Лёхиной спиной. С войны. С сорок первого года. А в ней останки. Шестнадцать солдат. Наших. И все безымянные. Только Лёха сказал, что один из шестнадцати – его дед. Сказал: «Нутром чую, душой: он!»

Люсинда красивая.

Люсинда – это её настоящее имя. Егор паспорт видел. Сначала, понятно, не поверил: ну и имечко, блин! А она – спокойно так: «Что, паспорт показать?» И из сумки – через плечо висела – раз, достала. Пальчиком как раз фамилию закрыла, а под пальчиком – точно: Люсинда, Люсинда Ильинична. И дата рождения: четырнадцатое мая. Месяц назад четырнадцать исполнилось.

Вовка сказал – не вслух, на ухо, кулак ещё потом показал:

– Увижу рядом, прибью.

Вовка старше, ему шестнадцать уже, кулаки здоровые – боксёр. И, кроме того, рукопашным боем занимается. Про это ещё товарищ майор сказал. Заранее. Сказал, что у него, у товарища майора, в компании все – спортсмены.

Кстати, из всей компании майор Егору самым дальним знакомым оказался. В том смысле, что Егор его дольше всех знал. Остальных Егор на вокзале увидел. Железнодорожном. Всех впервые увидел. Майор всех представил. Сначала Егора – всем. Затем всех по очереди – Егору:

– Люсинда, Володя, Александр Александрович, Костик, Матвей.

Александр Александрович предложил:

– По имени-отчеству звать долго – зови просто: Сашей.

– Вы же старше, – немного удивился Егор.

– Мне всего двадцать два, – усмехнулся «просто Саша», – не намного тебя старше.

– Восемь лет, – пожал плечами Егор, моментально – про себя – сосчитав простой пример с возрастом.

– Копейки! – «просто Саша» задрал правый рукав белоснежной футболки, почесал солидный бугор крепкой мышцы. – И чего чешется?

– А почему Егор? – удивилась Люсинда. – Вроде была информация, что тебя Евгением зовут?

Егор поморщился, прежде чем ответить вопросом: «А откуда информация?», но не успел.

– Так! – сказал товарищ майор, которого Егор в последнее время чаще звал по имени-отчеству: Илья Антонович. – В машине наговоритесь. Время. Цигель-цигель, ай лю-лю!

И все дружно потопали на автостоянку.

Железнодорожный вокзал выбрали местом сбора не случайно. Для большинства это была наиболее удобная точка. Для приезда. Костик и Матвей – братья – приехали на электричке. Перечисляли, но Егор не запомнил, сколько остановок – семь или восемь; зато в памяти сохранилось: местность у ребят сельская, до краевого центра электричкой удобнее всего. Сам Егор добрался до вокзала на автобусе. Точнее, на двух – пересадку пришлось делать. Район у него отдалённый, но на окраине, где они с мамой жили, новостройки – всё как в центре города; жалко только, мама не провожала: работа – она работа. Вовка пешком притопал – из Балатово, это же почти рядом – спортсмен, блин! Откуда приехал Илья Антонович, он не сказал. И Люсинда насчёт своего адреса промолчала. А вот Саша, Александр Александрович, ответил, хотя и уклончиво:

– Ну, как бы из Москвы.

Кстати, встретились все именно у московского поезда. Саша, с небольшим рюкзачком за плечами, выскочил из вагона, крепко обнял Илью Антоновича: «Здравствуй, дядя Илья!», чмокнул в маковку Люсинду: «Растёшь, красавица!», затем сгрёб в охапку сразу троих – Вовку, Костика и Матвея: «Привет, пацаны!», потом… Потом майор всех знакомил с Егором, а Егор искренне смотрел на Люсинду.

Люсинда красивая. Даже синий цвет волос – стрижка каре – ничего не портит. Всё притягательно: лоб, глаза, щёки, губы, подбородок.

– Увижу рядом, прибью, – на полном серьёзе пообещал Вовка.

Автотранспорт: «газель» – микроавтобус – задних рядов нет, вместо них как бы комната, закрытая портьерой, и окна шторками задёрнуты.

Уже собирались садиться, Егор решил свалять дурака:

– А как рядом не быть? Мы здесь, в машине, все рядом будем. Ты меня сейчас, что ли, бить начнёшь, сразу?

Вовка заиграл желваками – стоял, нависая над Егором:

– Не тупи!

– Я просто уточняю, – попытался улыбнуться Егор. Вовкин взгляд – с прищуром, глаза будто стального цвета – не обещал ничего хорошего. – Нам же всё равно разговаривать придётся. И часто.

Люсинда прошла между мальчишек, улыбнулась Вовке:

– Один – ноль! – И качнула головой – волосы коротким – синим – движением туда-сюда – в сторону Егора. – В его пользу счёт.

– Переодеваться! – скомандовал Илья Антонович.

– Что? – не понял Егор.

– В армии, чтобы никому не было обидно насчёт того, кто во что одет, у кого футболка круче, форма одинаковая, – усмехнулся майор.

– Только погоны разные! – коротко хохотнул Саша и первым заскочил в «газель» и полез за портьеру, прихватив с одного из сидений чёрный пакет с приклеенным на скотч листком бумаги, на котором синей пастой были выведены две большие – с точками – буквы: «А. А.».

Переоделся он быстро. Выбрался в салон – в камуфляже: лёгкая куртка, штаны. На ногах – простые кроссовки серого цвета. Всё своё, в котором приехал, видимо, оставил за портьерой: и рюкзак, и футболку, и джинсы, и туфли.

– Володя! – не то попросил, не то скомандовал Илья Антонович, и Вовка, сердито выдохнув через нос – ноздри страшно расширились, тоже полез переодеваться.

Потом за портьеру по очереди забрались братья.

Для Егора в машине тоже нашёлся пакет – со своей буквой и точкой после неё – «Е.» – на бумажном листке, прихваченном всё тем же скотчем. И Егор удивился тому, что размер куртки и штанов, а самое главное – кроссовок, оказался именно его: нигде ничто не жало, нигде ничто не висело, не болталось.

Не переодевались только Илья Антонович и Люсинда. Они с самого начала были одеты по форме. У товарища майора на куртке, на плечах, по большой звёздочке, указывающей на звание. У Люсинды звёзд не было. Ни у кого не было. Только ещё у Саши – он сел в «газель» на водительское место: «Разрешите, товарищ майор, старт взять?» – две маленькие звёздочки: друг над другом. Егор наморщил лоб – задумался над возможным званием: «Прапорщик получается, что ли?»

– Разрешаю! – махнул рукой в сторону Саши Илья Антонович, сам сел на место рядом с водительским. Скомандовал ребятам: – Садитесь, пристёгивайтесь. – Пояснил: – Дорога меньше трёх тысяч километров, но всё равно долгая. И ещё: придётся сделать крюк. Сначала заедем в Волгоград. Потом – на запад, как и говорил. Остановки будут короткими. Очень короткими. Уложиться нужно будет в сорок пять часов. За рулём Александр Александрович и я. Посменно. Остальные: смотрим в окна или спим. Про сотовую связь, про мобильные телефоны, – майор внимательно посмотрел на Егора, – я предупреждал: забыть. Сдать мне и забыть. Мобильные телефоны только один раз в день и – плюс – на крайний случай. Мама в курсе. Всё. Теперь всё как в армии. Я – старший. Александр Александрович – мой заместитель. Вы – бойцы поискового отряда. Ясно?

– Так точно! – не ответили, а просто-таки рявкнули братья, Володя и Люсинда.

Егор с ответом задержался, и на него внимательно посмотрели все, даже Саша развернулся на водительском кресле:

– Не по-онял…

Егор, сам не понимая почему, округлил глаза и ответил – как до этого ребята, но не громко, а так – более спокойно:

– Так точно.

– Поехали! – скомандовал Илья Антонович, забирая последний телефон – Вовкин.

Саша тут же повернул ключ – «газель» взревела двигателем и, послушная рукам и ногам водителя, ответила на включение скорости, на нажатие педалей, на движение руля…

Егор глубоко вздохнул, глянув в окно на непрезентабельное здание «Перми-второй», подумав, что сейчас снова увидит арт-объект под народным названием «табуретка» – сложенную из брёвен огромную букву «П», и загрустил. Он впервые уезжал куда-то далеко без родителей. Без мамы. Без отца.

Отец погиб год назад.

II

Бабушка слепая была. Ну, то есть не совсем. В смысле – не сразу. До войны замуж вышла – всё видела. Двоих сыновей родила: дядю Пашу и отца моего. А потом – война. Деда ещё в мае на сборы призвали, и в июне – в эшелон, на фронт. Тётя Катя уже без деда, в смысле без отца, родилась, в сентябре. А дед без вести пропал. В сорок первом ещё. А бумага на него, что без вести, только в сорок четвёртом пришла. А бабушка, отец говорил, ещё в сорок первом сказала, что погиб. Тётя Катя только родилась, а картошку копать надо – в огороде, пока вечер не дождливый, возились, бабушка вдруг как упадёт! Соседка к ней – помогала копать – кинулась: «Что?» А бабушка: «Убили!» Видишь, как сердце чувствует? Тётя Катя в сорок третьем на спину – маленькая была – упала плохо, кости треснули, гнить начали. Бабушке и в колхозе работать, и сыновей поднимать, и тётя Катя ещё – то в больницу, то в санаторий… Слава Богу, в санаторий отправляли, без денег всё лечили, не так, как сейчас. Ну, бабушка надорвалась. Я, когда родился, она уже почти не видела. А когда в школу пошёл, она уже совсем ослепла. Но по дому всё делала. Тётя Катя как-то удачно так замуж вышла, родила даже, но бабушка не с ней жить осталась, и не с дядей Пашей, со старшим сыном, а с нами. У нас, у отца с матерью, тоже трое было: я и сестрёнки младшие. Вот бабушка за нами и присматривала. Смешно: слепая – и присматривала. А она и готовила как-то: суп варила, второе там. Стряпать только не получалось. А отец вспоминал, какие у неё пирожки раньше выходили – морковные, с черёмухой. Рыбные ещё делала, с капустой – было. Как-то, я в классе уже в четвёртом учился, пришёл домой, бабушка и говорит: «Помру, – говорит, – скоро. Хочу, – говорит, – чтобы на могилку к Пете моему крестик мой отвезли. С меня». Петя – это мой дед, бабушкин муж, на войне погибший. «Лёшенька, – говорит, – не верит мне, что я знаю, где отец его, отказывает мне». А Лёшенька – это мой отец. Ну, я удивился, конечно, спрашиваю: «Как ты знаешь, где?» Бабушка мне: «А вот у тебя в учебнике карта, верно, есть, так ты её принеси. Я покажу». – «Как покажешь, ты же не видишь?!» – «А я пальцем ткну». Ну, ладно. У меня карта была большая – мира – Западное и Северное полушария, принёс, не учебник. «Тычь!» – говорю. Бабушка руку над картой занесла – подумала немного и – раз! В Москву: «Вот, – говорит, – город большой. А неподалёку поменьше есть, нет его тут. Там Петя…» Я вечером ей, при родителях, карту снова подсунул: «Где дедушка лежит?» А сам Африку подставляю, дурак. Бабушка мне: «Нет, внучек, ты спусти пониже – тут чужая земля, наша, она повыше». И снова – раз – в Москву пальцем: «Вот тут рядышком». Мама книгу принесла – «Малый атлас мира». Бабушка и тут, что бы ей ни подставляли, своё требовала. Подсунешь ей Австралию, а она: «Нет, далеко больно!» Ну, нашли ей страницу. Она опять – пальцем: «Вот, – говорит, – город этот. А тут дорога, вот тут рядом могила большая, братская – в ней Петя». А город – Волоколамск. Отец на работе отпуск взял – на заводе работал, бригадир у него, сам ветеран, к начальнику цеха ходил, доказывал, что надо отцу. Отпустили. Уехал отец. С крестиком. С нательным. С бабушкиным. Время пришло, и мама дома что-то была, среди дня: бабушка – раз! За сердце: «Нашёл!» – говорит. Потом повинилась: «Не дождусь я Лёшеньки. Пусть простит. В последний путь всё одно проводит». На другой день умерла. Отец вернулся из-под Волоколамска – бабушку нашу, маму свою, сам на кладбище отвёз. Ну, мы, конечно, тоже все там были: и дядя Паша, и жена его, и тётя Катя с мужем, и внуки… Я знаю: мой дед героем погиб, в бою. Всех нас защищая.

Перед Красавинским мостом встали. Потеряли почти два часа. Из-за аварии – три легковушки сцепились, перегородив дорогу: одна догнала вторую, вдвоём зацепили третью. Слева не объедешь – ограждения, вправо не уйдёшь – поля.

– Придурки! – ругался Саша. – Ездить не умеют! Лишь бы гонять!

Люсинда вздохнула.

Егор услышал, не понял:

– Что?

– Не боишься? – не отвечая на вопрос и не оглядываясь, спросила Люсинда.

Вовка сидел рядом с Люсиндой и – спал.

Прежде чем ответить, Егор подумал, потом сказал – почти правду:

– Немного.

– Почему? – Люсинда повернулась, глянула в просвет между кресел – глаза чёрные, почти угольки, но угольки не горячие, не злые – грустные какие-то.

«А, вообще, могут ли угольки быть грустными? Неодушевлённые предметы. По сути: остатки неодушевлённых предметов. Даже останки, если по-философски…»

Мысли, странные мысли мешали думать.

– Почему? – Люсинда повторила вопрос.

– Получить на пустом месте… – Егор недоговорил.

– Я тебе не нравлюсь?! – удивление девчонки выразилось не только интонацией – взметнулись ресницы, поднялись брови: красивые ресницы, красивые брови.

– Так ведь я тебя только увидел! – Егор искренне пожал плечами. – Часа не прошло.

– То есть внешне я тебе… – теперь недоговорила Люсинда.

– Внешне – красивая, – перебил девчонку Егор, понимая, что говорит что-то не то.

– А внутри – кишки, да? – Люсинда отвернулась, наклонилась вперёд, с силой откинулась на спинку кресла – бухнулась, верно надеясь на то, что Вовка проснётся от такого сотрясения.

Вовка не проснулся. С сиденья рядом с водительским обернулся Илья Антонович:

– Что, уже сидеть устала? Ну, встань, походи по салону – разомнись. Можешь и на дорогу. Только ходи рядом, чтобы, если что, быстренько обратно села.

– Есть размяться! – чётко ответила Люсинда, вызвав добрую улыбку майора, отстегнула ремень безопасности и поднялась. – Кто со мной?

Вовка всхрапнул.

За себя и за брата отозвался Костик – сидели на заднем сиденье:

– У нас книжка в ушах. Потом.

Матвей сидел полуприкрыв глаза. Из правого уха торчал наушник. Другой наушник был в левом ухе брата. Провода от наушников сбегались и терялись в кармане Костика. По праву старшего он и говорил:

– Хорошая книжка. Александр Бек. «Волоколамское шоссе».

– А говорили, мобильная связь и все такие приборы под запретом, – удивляясь, пожал плечами Егор.

Илья Антонович услышал. Улыбнулся:

– Аудиокниги разрешаются. Настоящие книги, бумажные, – поощряются! Книга – источник знаний.

– Идёшь? – не давая разговору продолжаться, позвала Люсинда.

И Егор, правда бросив тревожный взгляд на Вовку, тут же забыл и о нём, и о товарище майоре:

– Пойдём!

Взгляд на Вовку заметили и девчонка, и Илья Антонович.

Люсинда прыснула, сказала – не по-детски и как-то не по-современному – про Вовку:

– А он хорька давит!

– Когда Володя спит, из-под него кровать можно унести, – дополнил товарищ майор. – Есть у него такой недостаток.

– Служба исправит, – произнёс Саша, оказывается прислушивавшийся к разговору. И коротко хохотнул: – Хотя…

– Горбатого исправит могила, – опять по-взрослому выдала Люсинда и открыла дверцу машины. – Пойдём! – синие волосы качнулись.

– Пойдём, – ещё раз согласился Егор и следом за девчонкой выпрыгнул на асфальт.

Автомобилей перед ними стояло достаточно. Ещё больше – за спиной. На двух полосах – в три ряда. Заползали на обочину. Сигналили, рычали двигателями: «лады» и «камазы», «тойоты» и «фольксвагены», «рено» и «маны».

– Ты меня обидел, – сказала Люсинда.

– Ты красивая, – неожиданно Егор сказал то, что изначально произнести стеснялся.

– У-гу, – гукнула девчонка. – По тебе, так ко всем надо относиться по пословице: «По одёжке встречают, по уму провожают».

– Ну-у… – замялся Егор.

– Ты – зануда, – Люсинда, сделав несколько шагов, остановилась, потянулась, встав на цыпочки, вся такая тонкая, но не худая, нежная, но не кажущаяся изнеженной; и камуфляж не портил её фигуры, её самоё.

– Ты красивая, – повторил Егор.

– Ты зануда, – повторила Люсинда.

– Если я два раза произнёс два одинаковых слова, это ещё ничего не значит, – возразил Егор.

Люсинда опустилась на ступни – на подошвы кроссовок, таких же, как у Егора, только меньшего размера, подошла впритык, встала, глянув снизу вверх – ниже сантиметров всего на пять-семь:

– Ты можешь дослужиться до полковника. Из тебя выйдет классный зам по тылу. И лучше, если ты будешь заместителем командира дивизии, чем полка.

– Какого полка? Какой дивизии? – Егор был ошарашен.

– Ракетной дивизии, – Люсинда не улыбалась. – Или ракетного полка. Ты же в суворовское училище РВСН идёшь. РВСН – Ракетные войска стратегического назначения. После суворовского – прямая дорога в академию имени Петра Великого. Будешь ракетчиком. Будешь родину защищать. Есть такая профессия – Родину защищать. Смотрел фильм «Офицеры»?

– Смотрел, – согласился Егор.

– А ты хорошо видишь?

Вопрос показался совсем диким.

– Издеваешься?!

– Нет, – Люсинда по-прежнему стояла рядом, и от синих её волос исходил неуловимый запах чего-то притягательного-притягательного.

Хотелось дышать и дышать этим… Нет, не запахом – ароматом. А время шло – и каждая секунда казалась вечностью. И, наверное, это было уже чересчур неприличным – стоять вот так и молчать. И Егор выдавил из себя, с трудом выходя из этого состояния – дышать не надышаться:

– Ну, нормально вижу. Единица зрение. Недавно медкомиссию проходил.

– У-гу! – уже знакомо гукнула Люсинда. А потом сделала шаг назад и, крутанувшись на носочках, обвела всё окружавшее её и Егора руками: – Что видишь?

– Ну-у… – Егор пожал плечами и начал перечислять: – Поле, дорога, машины, небо, столбы, самолёт садится – там Большое Савино, аэропорт.

Люсинда цыкнула сквозь зубы, останавливая речь Егора:

– Ничего-то ты не видишь!

– А что я ещё должен видеть?

– Вот и они не видят, – не отвечая на вопрос, вздохнула Люсинда – махнула рукой на людей, что, подобно им, стояли на дороге рядом с автомобилями. – Счастливчики, блин!

– Не понимаю, – Егор помотал головой.

– У Вовки отца убили, когда ему, Вовке, всего два месяца было. Отец у него – собровец. В Чечне был, в командировке. Если бы не Вовкин отец, возможно, те бандиты, которых он остановил тогда, сейчас вот здесь, где мы стоим, заложили бы мины и рванули их. Представляешь, сколько людей погибло бы?

Егор глянул на дорогу, выдохнул:

– Много.

Люсинда словно не услышала того, что произнёс Егор:

– У Костика с Матвеем отец был пограничником. Мама их к бабушке увезла, сюда, подальше от армии, как она говорит, а они для себя решили, что после школы всё равно на границе служить будут… А Саша!

– Что – Саша?

И опять Егора не удостоили ответом.

– Он недавно из Сирии вернулся. Смотри, какой он молодой! – Люсинда глянула на прапорщика, прилёгшего на руль «газели». – А у него уже несколько боевых наград есть. Медали «За отвагу», «За разминирование».

– У Ильи Антоновича тоже награды есть! – Егор наконец-то встрял в речь девчонки. – Даже орден Мужества. Я на планках видел.

– Он за этот орден инвалидом стал. Но служит. Продолжает. В военкомате.

– Ну… – непонятно для самого себя отозвался Егор, то ли вопросом, то ли утверждением.

– Вот в эти минуты, в эти самые секунды на границе – на севере и на юге, на западе и на востоке – наши пограничники охраняют границы нашей страны. Чтобы ни один враг, ни один бандит, террорист не прошёл к нам – не принёс нам беды. Прямо сейчас, вот сейчас высоко в небе летят наши самолёты и наши лётчики смотрят на приборы, оглядывают небо, чтобы ни один чужой самолёт, ни один дрон к нам не залетел – беды не принёс. Сейчас, когда мы здесь, далеко в морях и океанах плывут наши корабли и подводные лодки и наши моряки, рискуя своими жизнями, защищают вот это всё!

– И? – Егор растерянно развёл руками.

Люсинда снова шагнула к нему, глянула – снова снизу вверх, за минуты разговора ни на сантиметр не подросла; угольки жгли, жгли сильно:

– Зачем ты идёшь в суворовское училище, для чего?

– Да меня ещё не приняли! – Егор пожал плечами. – Это же долгая история! Сам министр обороны приказ должен подписать! Может ведь и не подписать. У меня же отец не военным был!

– Да подпишет! – Люсинда хмыкнула. – За тебя столько людей впряглось!

Девчонка хотела сказать что-то ещё, но в следующий момент в дверном проёме «газели» показался Вовка. Сонный и сердитый.

– Не понял! – сказал он и тяжело спрыгнул на землю.

Люсинда резко отшатнулась от Егора, развернулась, шагнула к парню:

– Не додавил ты хорька! – И быстренько заскочила в автомобиль.

– Не понял! – повторил Вовка, глядя на Егора – глядя хоть и заспанно, но зло.

– Успокойся! – сказал ему Егор. – Я зануда! – И, обогнув Вовку, полез в «газель», выдохнув: – Я ей не нравлюсь.

Какое-то время – недолго – Вовка стоял в некотором раздумье. Потом улыбнулся – широко, довольно:

– Вот это правильно!

А потом они поехали дальше.