Kitobni o'qish: «Год 1492-й: конец света или начало истории?», sahifa 6
2. Печатный первоисточник рукописей
А вот что писал о Радзивилловском списке ПВЛ и о начале «древнерусского летописания» Н. А. Морозов:: «Легенда списка такова: он был подарен князю Яношу Радзивиллу, в 1671 году поступил в Кенигсбергскую библиотеку от князя Богуслава Радзивилла. В 1716 году Петр Первый приказал снять с этой рукописи копию, а в 1760 году во время семилетней войны рукопись попала в Россию в качестве военной добычи. В 1767 году текст летописи был напечатан в Петербурге – вот настоящее начало Русских летописей… Само собой понятно, что распространившись в сотнях экземпляров по тогдашним еще малочисленным оазисам грамотности, возникшим, главным образом, в монастырях, Радзивилловский список сильно возбудил воображение своих читателей, никогда не видавших еще ничего подобного, и вызвал естественное желание пополнить эти сведения и продолжить их за 1206 год, которым он оканчивается, вернее, обрывается… Поэтому и начались ее переписки с продолжениями. Важнейшими из этих продолженных копий являются: А) Лаврентьевский список… «Книга Рождественского монастыря Владимирского»… Переписав с мелкими поправками весь Радзивилловский список, автор доводит рассказ до 1305 года. Б) «Рукопись Московской Духовной Академии… «Сергиева монастыря»… До 1206 года и она копирует Радзивилловскую летопись почти дословно лишь с ничтожными поправками… Она доводит свой рассказ до 1419 года, не повторяя оригинальной части Лаврентьевской летописи. Мы видим, что кроме малых стилистических поправок, основной текст (до 1206 года) тот же самый. А между тем, все три списка «открыты» в отдаленных друг от друга местах: в Кенигсберге, в Суздале и в Московской губернии. Если б все они были, хотя бы даже в начальной части копиями какого-то более древнего оригинала, принадлежащего до-печатному времени, то приходится заключить, что он был распространен от Кенигсберга до Владимирской губернии, и потому нельзя понять, каким образом в такие отдаленные и не связанные друг с другом его остатки не вошло несравненно более значительных изменений текста» (Николай Морозов Новый взгляд на историю русского государства М. Крафт+ЛЕАН, 2000, с. 888). То есть если бы текст, содержащийся в Радзивилловской летописи, распространялся от монастыря к монастырю за счет последовательного переписывания, то, несомненно, искажений и разночтений (в том числе и за счет местных языковых отличий) должно было быть гораздо больше. Кроме того, автор из Сергиева монастыря явно не был знаком с текстом Лаврентьевской летописи, хотя Сергиев Посад не так далеко от Суздаля. Но отчего-то и суздальскому, и Сергиево-Посадскому авторам с буквальной точностью была известна Радзивилловская летопись, хотя расстояние от Суздаля до Киева куда как больше. Отметим, что рукопись – самый простой способ для изготовления фальшивой истории, ведь печатное издание требует гораздо больших затрат. (Еще об очередности появления печатных книг и их рукописей см 3.1.2).
Вернемся, однако, к Василию Татищеву и его работе с Радзивилловской летописью. Выше мы привели в изложении Н. А. Морозова чудесную историю Радзивилловской рукописи. Она попала в Россию в 1760-м или 1761 году в качестве военной добычи, а через семь лет «Летопись Несторова с продолжателями по Кенигсбергскому списку до 1206 года» была напечатана в книге «Библиотека российская историческая, Содержащая древния летописи и всякия записки, способствующия к объяснению истории и географии российской древних и средних времен», изданной «В Санкт-Петербурге при императорской академии наук 1767 года». Однако вот чудо – издание было сделано вовсе не по оригиналу рукописи, а по ее копии, Причем, после того, как она попала в Россию в 1716 году, «по этой копии начал занятия русским летописанием В. Н. Татищев» (Радзивилловская летопись. ПСРЛ, том 38, Л.: Наука, 1989). Между «копией» и «оригиналом» существуют разночтения, которые и свидетельствуют, что издание 1767 года сделано именно по татищевской «копии». Все это говорит, что в 1767 году «оригинала» с его 617 цветными миниатюрами еще просто не существовало. (Это подтверждается и тем, что «оригинал» так никогда и не был закончен: часть миниатюр оказалась не полностью раскрашенными, также оказались не закрашенными киноварью заглавные буквы, начиная с 117-го и до последнего 251-го листа). «Копия» же была изготовлена Татищевым, как и все остальные его «летописи». Таким образом, именно Василий Татищев является автором ПВЛ, которая была написана им на основании «конспектов» Герберштейна и Киевского Синопсиса.
3. Кто потерял Услада?
На то, что источником ПВЛ была «Московия» Герберштейна, а не наоборот, указывает непосредственное сравнение этих двух текстов.
Если бы некий «редактор» писал ПВЛ, используя текст Герберштейна, как бы он поступил? Он бы, естественно, опустил все сведения Герберштейна, относящиеся к периоду после 13 века, а все сведения, относящиеся к более раннему периоду – то есть к Киевской Руси на Днепре – полностью бы сохранил, дополнив другими материалами, исходя из своих политических задач. Именно это мы и видим, сравнивая два текста. Все сведения Герберштейна о Киевской Руси содержатся в ПВЛ.
А вот если бы Герберштейн использовал ПВЛ? Заметим, что Герберштейн с удовольствием включает в свой текст разнообразные московские диковинности, этнографические подробности, предназначенные, чтобы позабавить читателя нравами московитов. (Он, кстати, дает объяснение самому распространенному русскому ругательству, которое в усеченном виде многих приводит в недоумение: «Обычное их ругательство, как и у венгров, такое: «Пусть собака спит с твоей матерью»). Отчего же тогда, рассказывая о путешествии Андрея Первозванного, не упомянул он о его встрече с русскими любителями бани, которая описана в ПВЛ? Или отчего не пересказал историю о Кие, Щеке и Хориве? Почему не упомянул проходящий через Киев путь «из варяг в греки»? Почему нет истории о хазарской дани? Все это говорит о том, что никакие ни Московские, ни Киевские изводы ПВЛ ему известны не были. А, значит, они просто еще не существовали.
Приведем также доводы в пользу того, что ничего не знали о ПВЛ и в Киеве, где в 1674 году был издан Киевский Синопсис.
Киевский Синопсис, в отличии от Герберштейна и Стрыйковского, называет имя автора ПВЛ – это «Летописец Российский Преподобный Нестор Печерский», живший и писавший в том же самом Киево-Печерском монастыре, где был впервые издан Синопсис. Однако автор Синопсиса с ПВЛ явно не знаком. Во всяком случае, он нигде ее не использует.
Так Синопсис рассказывает о путешествии святого Андрея на Киевские горы практически в тех же выражениях, что и Герберштейн. ПВЛ также следует этому рассказу, однако то, что в «Московии» и Синопсисе является авторским комментарием к событию, в ПВЛ преобразовано в прямую речь апостола Андрея. Чтобы апостолу Андрею было к кому обратиться с речью, ПВЛ добавляет его учеников, которых нет ни у Герберштейна, ни в Синопсисе. Также ни Герберштейн, ни Синопсис не приводят яркий анекдот из ПВЛ о святом Андрее и бане.
ПВЛ так говорит о воздвижении идолов: «И нача княжити Володимиръ въ Киеве одинъ и постави кумиры на холъму вне двора теремнаго: Перуна деревяна, а голова его серебряна, а усъ золот, и Хоръса, и Дажьбога, и Стрибога и Семарьгла, и Мокошь».
Синопсис же приводит свой список: Перун, Волос, Похвист, Ладо, Купало. То есть отличается и число идолов, и их имена. Список этот был позаимствован у польских хронистов: «Лель, Полель и Позвизд у Маховского, Похвист у Кромера» (Мифы народов мира, Энциклопедия М., Российская энциклопедия, 1994, т. 2, с. 454).
Еще одно подтверждение неизвестности ПВЛ автору Синопсиса – разные имена убийцы князя Игоря. В ПВЛ он зовется Мал (у Герберштейна – Мальдитт), а в Синопсисе – Низкиня. Имя это Синопсис позаимствовал у Стрыйковкого. (Stryjkowski М. Kronika polska, litewska, zmodska i wszystkiej Rusi. Warszawa, 1846, т. 1. с. 117, 118). Причем Стрыйковский приводит оба имени – «Низкиня или Мальдит», однако Синопсис ни в какую не хочет использовать информацию своего земляка Нестора.
Если автор Киевского Синопсиса не использовал ПВЛ, то, значит, в его время, то есть во второй половине 17 века, ПВЛ еще просто не существовало. Что полностью согласуется с фактом появления «древнерусских летописей» в 18 веке.
Пользуется сведениями Герберштейна, а не ПВЛ, и автор поучения «О идолах Владимировых» (Гальковский Н. М. Борьба христианства с остатками язычества в древней Руси. Харьков, 1916, т. II, с. 295–301), рукопись которого Гальковский датирует концом 17 века. Выше мы приводили перечень идолех Владимировых из ПВЛ. У Герберштейна содержится точно тот же в том же порядке составленный перечень кумиров, за одним исключением – после Перуна и перед Хорсом у него стоит бог Услад, которого нет в ПВЛ: «Volodimerus multa idola Kioviae institut: primus idolum Perun dictum capite argento, caetere lignea errant; alia, Uslad, Corsa, Dasva, Striba, Simaergla, Macosch vocabitur». Чтобы спасти первенство ПВЛ, выдвигают объяснение, что ошибся не автор ПВЛ, потерявший Услада, а Герберштейн, приняв за Услада выражение «оусъ золот», поскольку, дескать, никакого языческого бога Услада не существовало, это своего рода поручик Киже.
Но неужели никто не заметил этой описки? Речь ведь как-никак шла боге. Напротив, автор поучения «О идолах Владимировых» мало того, что с точностью повторяет весь ряд идолов, приводимых Герберштейном, в том числе и Услада (не сомневаясь, видимо, в его существовании), так еще и приводит параллельно с русскими названиями транскрипцию латинских названий Герберштейна: "Еще и шыя идолы мнози бяху по iмени, оутъляд (Усладъ или Осладъ) или осляд. Корша или хорсъ, дашуба или дажбъ. Стриба или стрибог симаргля или семурглъ (семаергля или самарглъ). И макош iли мокошъ, им же бесом помраченниi людие аки бгу жертвы i хваления воздаваху". Отсюда следует, что несмотря на стандартное уверение автора Поучения об источниках его труда – «выписано из книги летописца, о идолех Владимировых» – содержащая «оусъ золот» ПВЛ известна ему не была. Известен был ему Киевский Синопсис, с главой «О идолех» которого совпадает первая часть Поучения. А добавочный перечень идолов он явно позаимствовал у Герберштейна.
Заметим, утверждение, что Услад – это описка, на котором основывается защита первенства ПВЛ, входит в противоречие с тем же Киевским Синопсисом, который в главе «О идолех» пишет о боге «веселия и всякого благополучия» Ладо. Трудно отрицать, что это лишь другая транскрипция имени Услад.
(См. также 1.4.5 о сюжете с кораблями на колесах).
Все это свидетельствует, что хронологический порядок появления трудов о Киевской Руси на Днепре был следующим: «Московия» Сигизмунда Герберштейна – «Хроника…» Мацея Стрыйковского – Киевский Синопсис – ПВЛ.
4. 1387 год – крещение Киева
А вот еще один довод в пользу того, что истории о Киевской Руси на Днепре, в том числе о крещении этой Руси, возникли достаточно поздно. На протяжении этой книги мы не раз убедимся, что исторические события имеют склонность к размножению и повторению. С одной стороны, реальное, но неудобное по политическим причинам событие от греха подальше отправлялось в «глубокое прошлое». С другой стороны, неприятное для общества нововведение обосновывалось его существованием «еще в незапамятные времена». Так оказывается, что за два века до Люблинской унии Польша и Литва уже объединялись в 1385 году. Тогда это называлось Кревской унией. Точно так же, как за Люблинской политической унией последовала религиозная Брестская уния 1596 года, подчинявшая литовскую церковь папе римскому, так и за Кревской унией последовало крещение Литвы в католическую веру: «Ягайло в конце 1386 года приехал в Вильно с большой свитой из католических священников, и начал уничтожать капища и языческих идолов» (Тарас А. Ф. Краткий курс истории Беларуси IX–XXI веков Минск, Харвест, 2013, Ягайло). Крещение Литвы было одним из условий, которые принял Ягайло: «обратить свой народ к Святой Католической Церкви» и «навеки присоединить» свои земли к Польскому королевству. Уния складывалась в сложном политическом торге с поляками, и язычество литовцев было одним из аргументов, приводимых поляками в свою в пользу. Однако в это время Киев уже принадлежал Литве. Отчего же Ягайлу не пришел в голову столь весомый довод: дескать в мое княжество входят земли, где христианство было установлено аккурат 400 лет тому назад, так что это мы должны учить вас истинной вере? Не пришло в голову, очевидно, потому, что ничего о славном прошлом Киева Ягайло, как и все остальные, не знал, поскольку «Московия» Герберштейна еще не вышла в свет.
Интересно сопоставить время крещения Литвы с наблюдением А. Т. Фоменко и Г. В. Носовского, что нимб на ряде иконописных изображений Христа содержит буквы, которые являются церковно-славянской записью даты: буквы ОТ, ОН (с титлой) и ИЖЕ означают число 878, что, очевидно, соответствует 6878 году от сотворения мира, то есть 1370-му году (Г. В. Носовский, А. Т. Фоменко Крещение Руси М., Аст, 2006, гл. 2, п. 6). Совпадение это, конечно, не является подтверждением реальности самой даты крещения, но говорит о том, какую дату иконописцы связывали с приходом Христа на их земли. Очевидно, что дата 988 года была им неизвестна.
5. От Руса к Острожским
Как мы уже сказали, в 1569 году на сейме в Люблине была заключена уния между Польским Королевством и Великим княжеством Литовским. Провозглашалось создание конфедеративного государства «двух народов», каждый из участников унии оставался самостоятельной политической единицей. Но под юрисдикцию польской короны из княжества Литовского перешли Киевское, Волынское и Брацлавское воеводства. После этого происходит так называемый колонизационный рывок – в пограничных («украинных») воеводствах Киевском и Брацлавском в последней четверти 16 – первой половине 17 веков осваиваются новые земли, возникает более 300 новых поселений. Значительно увеличивается население уже существовавших городов. При этом происходит острая, вплоть до военных стычек, конкуренция за земли между местными и польскими элитами, которые активно проникают в этот регион. (Н. Яковенко Нарис icmopiї середньовiчної та ранньомодерної України Київ, Критика 2005, стр. 245). Местная («русская») партия группируется вокруг знаменитых князей Острожских. Князь Василий-Константин Острожский создает в конце 16 века Острожскую академию. Здесь в 1581 году Иван Федоров печатает Острожскую Библию – один из первых славянских переводов Библии и первое завершенное издание Библии на церковнославянском языке. Собравшиеся в Острожской академии, говоря современным языком, интеллектуалы осуществляют идеологическую поддержку борьбы Острожских с польской экспансией, обосновывая паритет рода Острожских с родом польских королей.
В 1574 году Ян Красинский еще выводит родословную Острожских просто от «старых киевских княжат», не употребляя каких-либо имен. В течение нескольких последующих лет происходит разработка этой темы, генеалогия наполняется именами – от Владимира Великого до Даниила Галицкого, якобы предка Острожских в восьмом колене. Еще через десятилетие добавляется «первопредок Рус», один из трех братьев – Чеха, Леха и Руса, которые создали, соответственно, три королевства – Чехию, Лехию (Польшу) и Русию. (см. Наталя Яковенеко Вiбiр iменi versus вiбiр шляху. (Назви української meppumopiї мiж кiнцем XVI – кинцем XVII ст.) Мiжкулmiрний дiалог. Т. 1: Iдентичнiсть К., Дух i лiтера, 2009. с. 57–95). А в 1612 году краковский профессор Себастьян Слешковский в приветствии к сыну Василия-Константина Янушу Острожскому уже ведет линию от Руса к Кию, Щеку и Хориву, затем к Аскольду и Диру, а далее знакомым путем от Олега и Игоря к Даниилу Галицкому (Н. Яковенко Нарис icmopiї середньовiчної та ранньомодерної України Київ, Критика, 2005, с. 208). Линия эта выдержана и в обширной поэме Ивана Домбровского «Днепровские камены» (ок. 1620) (Украiнськi гуманiсти епохи Вiдродження Киiв, Наукова думка, Основи, 1995). Домбровский от Кия доводит описание до 1266 года – года смерти Даниила Галицкого – и затем сразу переходит к современным ему князьям Острожским. Об этом же в своей «Палинодии» (1619–1622) пишет архимандрит Киево-Печерской лавры Захария Копистенский: «Княжа острозское Василш Константинович рожай свой з благословенного яфето-роского поколения провадит: пресловутого Володимера, в святом крещенш Василiя, монархи великого, и Данiила, княжат росских, власный потомок…» (Части IV, розделу II, артикул 3).
Мы видим, как в течение полувека при наличии политического заказа последовательно создается генеалогия правящего рода, она же истории киевского государства. При этом, по мнению уже знакомого нам А. Толочко, несмотря на постоянное упоминание «старинных кроник русских» и «древних летописцев славяно-росских» это «возвращение исторической памяти не опиралось на аутентичные русские источники… За отсутствием настоящих летописей в дело были пущены польские хроники… – вот та база, благодаря которой Русь овладела своим русским прошлым» ("Русь" очима "України": в пошуку самоiдентифiкацii та континуїтету Доповiдi на II Мїжнародному конгресi україiнiстiв, X.1, Львiв, 1994 р., с. 68–75).
6. Рюрик против Палемона
Присмотримся внимательней к Стрыйковскому и его изданной в 1582 году Хронике. Написана она по-польски, но называют ее первой печатной историей… Литвы. В 1565 году поляк Стрыйковский перебирается из Польши в Литву в поисках меценатов среди знати Великого княжества Литовского. Ориентируясь на них, он и пишет свою Хронику. Почти каждый ее раздел начинается с посвящения одному из литовских вельмож. Без большого удивления видим мы в начале книги пятой перед повествованием о сыновьях киевского князя Владимира (Великого) посвящение Константину Острожскому, киевскому же воеводе. А в разделе «о двойной коронации на королевство русское Данила Романовича Киевского, Галицкого, Владимирского, Дрогичинского» прочтем ключевую фразу про «Данила, Короля русского, предка князей Острожских» (Stryjkowski М. Kronika polska, litewska, zmodska i wszystkiej Rusi. Warszawa, 1846, т. 1, кн. 7. разд. 3, стр. 291).
Таким образом, Стрыйковский явно принял участие в общем среди интеллектуалов Великого княжества Литовского процессе – создании киевской истории как генеалогии предков рода Острожских. Но ориентировался он не только на Острожских. Есть в Хронике и посвящения князьям Николаю и Альбрыхту (Ольбрыхту) Радзивиллам, сыновьям знаменитого Радзивилла Черного. Радзивилл Черный, канцлер Великого княжества Литовского, двоюродный брат королевы, жены Сигизмунда Второго, Барбары Радзивилл, активно участвовал как в политической, так и религиозной борьбе, происходившей в Речи Посполитой, был активным сторонником самостоятельности Литвы в рамках союза с Польшей. В посвященном Николаю Радзивиллу разделе Стрыйковский выводит родословную литовской знати от патриция Палемона, некогда прибывшего из императорского Рима в Литву, (там же, т. 1, кн. 3, разд. 1). Радзивиллы также претендовали на происхождение от Палемона через его потомка Нариманта.
Что касается Острожских, то их предка варяга Рюрика Стрыйковский также готов произвести от римлян, но только от рода провинциальных римских князей – из провинции Варагия или Верагия (там же, т. 1, кн. 4, разд. 3, с. 114)
Для подтверждения своих «римских» генеалогий. Стрыйковский использует тот же прием, что и Герберштейн – ссылку на неких безымянных «литовскихлетописцев», про одного из которых сообщает, что его летопись «находилась у князей Заславских». Относительно мифичности этих летописцев особых сомнений ни у кого нет. В целом Хроника Стрыйковского четко ориентирована на литовских вельмож и служит для генеалогического обоснования их притязаний в соперничестве с польской знатью. Для этой цели и была использована Стрыйковским почерпнутая у Герберштейна информация о киевских князьях,
7. История как фальсификация прошлого
Все нации, прежде чем они начали вести точный учёт времени, были склонны возвеличивать свою древность. Эта склонность увеличивалась ещё больше в результате состязания между нациями
Исаак Ньютон Исправленная хронология древних царств
16 век не случайно стал временем появления «древних» княжеских и королевских генеалогий. В Европе складывались предпосылки абсолютизма. Менялся принцип получения высшей власти – от избрания на престол к переходу власти по наследству. При этом делались вполне, как мы видим, успешные попытки изобразить приватизацию верховной власти возрождением или продолжением очень давней или даже вечной традиции. Для обслуживания это политической идеи и создавались так называемые «летописи» и «анналы».
– А, собственно, зачем пишется история, ответь мне любезный читатель?
– То есть? – удивленно скажет читатель. – Чтобы поведать правду о прошлом.
Причем так может ответить и читатель, проживший в России немалую часть 20 столетия, когда «правду» по политическим соображениям по нескольку раз переписывали, что называется, с точностью до наоборот. И это в веке, когда существовали регулярно выходящие газеты, фото и киносъемка, а информация свободней, чем когда бы то ни было, распространялась по миру. Но даже в двадцатом веке писать эту правду – что о современности, что о прошлом – было во многих странах делом крайне опаснам. Во многом – что касается правды о современности – это и доныне так. Что же говорить о шестнадцатом веке, когда книгопечатанье жалось к княжеским дворам и так называемые историки находились в полной зависимости от правящей персоны. В чем же была заинтересована в первую очередь эта правящая персона? В «приватизации» власти и в передаче ее по наследству. А как лучше всего внедрить в общество политическую идею? Объявить ее идущей из глубокой древности. Можно при желании порассуждать об этом в терминах «архетипа Отца», но в любом случае ссылка на то, что «так было всегда» неплохо примиряет людей с действительностью. Собственно, писать историю для того, чтобы рассказать о том, что все и так знают, нет особого смысла. А вот внедрить под видом «летописи» нужную политическую идею – в этом власть видела большой смысл. Отсюда следует, что и сама «история» становится необходимой – а, значит, и появляется – когда возникает необходимость в фальсификации прошлого.
