Kitobni o'qish: «Ледяная оттепель»

Глава 1

В пустой комнате, за крытым зеленым сукном столом, сидел человек. Один. Перед ним на столе на подносе стоял графин с водкой и простой граненый стакан. Человек взял стакан, поднес его к глазам. Четырнадцать граней – четырнадцать союзных республик и верхнее, соединяющее их кольцо – Россия. Таким стакан придумала известная всему миру по скульптуре Рабочий и Колхозница скульптор Мухина. Пятнадцать республик – пятнадцать граней. Страна… Человек сильно, до побеления пальцев, сжал стакан в кулаке… Вот так и надо, именно так, не ослабляя давления. Потому что такая страна… Николашка не смог, не удержал, ослабил хватку и умер, как собака, в Ипатьевском подвале вместе со своим выводком. И поделом. Вернее, по делам… Если ты слаб, не лезь во Власть! Слишком легко ему достался трон, по наследству, как скобяная лавка. Оттого и не удержал. Что получаешь за просто так, не ценишь. А когда лезешь годами, рискуя в любой момент сорваться, ноготки рвешь, гопака пляшешь, как скоморох …

В дверь негромко стукнули. Подушечками пальцев.

– Кто? Чего надо?

Сунулась голова.

– Может, вам чая, Никита Сергеевич? Время уже.

– Нет. Ступай. И кухарку отпусти. Я сегодня ужинать не буду.

Голова занырнула в щель, дверь бесшумно затворилась.

Выдрессированы, как помещичья челядь. Только он не барин. Всех этих бар и графьев в Черном море перетопили, как крыс. Нет нынче бар.

Никита Сергеевич плеснул из графина и залпом, в три глотка закинул в рот водку. Крякнул, поморщился. Хороша. Сколько лет он цедил кахетинское с коньяками, которые Хозяин на стол выставлял. А любил водку, простую, прозрачную, как слеза. Ну или горилку.

Плеснул еще.

– Ну что, Никита Сергеевич, за твое… за свое здоровье?

Хотя себя он Никитой Сергеевичем не воспринимал. Как был, так и остался Микиткой, как его папаня с маманей прозвали. Микитка – подь сюды… Как бегал по двору, голыми пятками сверкая, так и теперь бы побежал. Мог ли он, хлопец без роду и племени, которого, вразумляя, лупил чем ни попадя папаша, который жил в бараке, пропахшем потом, рвотой и мочой, где нужно было ходить с оглядкой, потому как с верхних нар кто-то запросто мог справить тебе на голову малую нужду, мог ли он представить, что станет тем, кем стал. Как Николашка Кровавый. Да ведь так и есть – сверху него никого боле нет, а под ним все, вся страна.

Царь… всея… Руси. Никита Сергеевич недобро усмехнулся. Может, от водки, может, от осознания, в какие заоблачные выси закинула его судьба, Микитку развезло. Вряд ли его кто-то видел таким – злобным и самодовольным. Всю жизнь он носил маску простачка, шута горохового при Хозяине, а нынче его время пришло. Выбился, вознесся шут в короли! Завтра, на трезвую голову ему такое в ум не придет, а сегодня, самим перед собой почему не покуражится? Никита-первый Хрущев-самодержец!

Да ведь и Иосиф царьком был. На Руси иначе нельзя, без короны нельзя, а на чьей голове она будет – Государя-Императора или Первого Секретаря не суть важно. Народу вождь нужен, который вожжи в руках держит. Как в семье -отец. Не бывает много отцов и много царей. Не поймет этого народец.

Один был Коба, и хоть не единожды шатался под ним трон, да того народ не видел, а видел портреты и памятники под небеса. Отчего почитал его и боялся. И Политбюро при нем, что бояре, только вместо шапок и кафтанов бобровых – партбилеты в кармане. Никто ничего нового не придумал, как с издревле повелось, так и тянется. Единственно, народу продых дали от помещичьих плетей, отчего тот за партией пошел. Поверил в доброго Царя. Только Коба добрым не был – хребты ломал не задумываясь, через колено. А как иначе? Страну триста лет на конюшнях пороли и через строй прогоняли – привыкли. Над добрыми помещиками посмеивались в бороды, а строгих, которые без самодурства, но спуску не давали, воровство и разгильдяйство пресекая – уважали. Таким Сталин и был. Хозяином.

Никита Сергеевич повернулся к стене, где когда-то висел портрет Сталина, а теперь было светлое пятно. Поднял стакан, ухмыльнулся недобро.

– За тебя, Коба, что поднял страну и вовремя ушел!

Завтра надо будет распорядиться закрасить это пустое пятно. Чтобы стереть… Сталин хоть в мавзолее, хоть портретом на стене, хоть даже пустым квадратом напоминает о себе. И народу напоминает, который никак не может принять нового самодержца, сравнивая его с прежним. О чем докладывают с мест по линии КГБ. Не заслоняет живой Хрущев мертвого Кобу и даже портреты в хатах Сталина висят, на манер образов. Сталина – не его. И с этим надо что-то делать. Не может мертвец над живым верх брать!

Хрущев перевернул стакан с республиками вверх дном. И страну так же надо – вверх дном! Иначе никак! Иосиф старое с мясом выдирал, из голов вычищая и его надо так же, чтобы в тени его не пропасть. И посмотрим, кто кого. Раньше он пред ним гопака плясал, а теперь пусть Сам под ним в гробу покрутится.

Только так, и не иначе! Новая метла должна по-новому мести, сор из избы выметая. А если нет сора – то пусть будет. У страны должен быть один Хозяин, новый. Он!

И Хрущев, словно что-то решив, вдруг, с размаху, изо всех сил швырнул пустой стакан в стену, где тот разлетелся по граням республик в мелкие осколки. Вот так, без оглядки и сомнений!

Хрущев попытался встать, но его качнуло, он рухнул обратно в кресло и, уронив голову на стол, уснул…

Глава 2

Петр Семенович просматривал газету, обычную, где кроме передовиц и фельетонов на злобу дня, публиковались объявления. Он просматривал каждую субботнюю газету, потому что это был единственный и односторонний, его с «начальством», канал связи. Он не состоял на службе, его нельзя было вызвать через секретаршу, по телефону или телеграммой, вызвать курьером – таково было условие Хозяина. Его можно было призвать к себе, дав объявление в газете. Что устраивало обе стороны.

Команда под началом Петра Семеновича не вмещалась в привычные форматы – они были, но их не было, потому что, согласно официальным данным, они умерли в лагерях, были сактированы и зарыты в общих могилах. Они не могли приходить к девяти на службу, не могли получать зарплат и премий, отдыхать во время очередных отпусков – потому что покойники не могут ходить и отдыхать в санаториях. Они жили на «птичьих правах», понимая, что в любой момент их могут убрать за ненадобностью или чтобы концы спрятать. Как сор… Такая жизнь, которая после смерти, которая посередке.

Они были нужны прежнему Хозяину, который создал их, как противовес существующим силовым ведомствам, для решения конфиденциальных задач и своей, на случай заговора соратников, защиты. Выдернул из лагерей, проведя по документам как покойников, собрал вместе, чтобы они отъелись и хоть чему-то друг у друга научились. Потому что зеки все были не простые, с фронтовыми биографиями – кто-то в батальонной разведке через нейтралку ходил и языков брал, кто-то десантами командовал или партизанил, воюя в одиночку и выживая на подножном корму, а кого-то в Абвере на диверсанта натаскивали, шпионским премудростям обучая. И даже тот, кто фронта избежал, как Крюк, в тылу не в продскладе подъедался, а в банды «внедренным» ходил, на кулачках и ножичках авторитет свой зарабатывая, рискуя что урки раскусят его и на куски порежут. Разные биографии, по-разному их судьба крутила, но каждый под самое горлышко хлебнул, научившись выживать и убивать, отчего жив остался, где другие полегли. Такая школа, такой естественный отбор. Да и зоны, где они сроки тянули, тоже те еще университеты, если не хочешь под шконку залечь или на блатное перо угодить. Тертые-перетертые мужики были и понимая, для чего их с нар выдернули, учились на совесть – не было им хода назад, даже в лагеря, где они были списаны подчистую – только в землю, в безвестные могилы без памятника и холмика, возможно частями, без головы и пальчиков, чтобы никто и никогда их опознать не мог.

И обретенной полусвободы ради и понимания, что жив, ты пока нужен, готовы они были за Хозяина любому глотки рвать, как хорошо натасканные на кровь псы. Да и Хозяин был у них «в авторитете», потому как войну выиграл, какой Россия, да и мир, не знали – с его именем они на пулеметы грудью перли. А то, что их после под статью подвели, так это не Он, а шваль гэбэшная расстаралась – шавки краснопогонные. Да и чего не бывает, когда лес рубят – там такие стволы валили, что не им, щепкам, чета. Только хоть и с перегибами, а страну Он поднял и после войны отстроил чуть ли не с нуля. Такому не в лом послужить. Только не довелось… Не воспользовался их услугами Хозяин, не смог, не успел, потому как их Лаврентий под себя подмял, Самого – переиграв. А потом товарищ Сталин умер, сам ли или ему помогли – не суть важно. И Лаврентий не зажился, под Хруща угодив. Остались они без Хозяина и значит, без защиты, и чтобы выжить, пришлось на поклон к новому царьку идти, хоть и не шибко они его любили. Ну да делать нечего…

Поздравления, некрологи, предложения – ничего. Или Хрущ передумал и в их услугах не нуждается? Но тогда их давно должны были за кадык ухватить. Странно это.

Петр Семенович отложил газету.

– Что пишут? – шутейно поинтересовался Абвер. Хотя глазки его не смеялись, напряженными глаза были.

– Ничего особенного – надои, плавки, трактора. Опять гидра империализма голову поднимает, опять негров линчуют.

– Понятно.

Все им понятно, не первый год замужем…

– Ладно, подождем, когда надои подрастут.

– Подождем…

Глава 3

Никита Сергеевич пребывал в растерянности. Потому что звоночек… Из партийного Архива, где какой-то типчик в очках запросил документы по украинским делам… А там, на списках, его росписи. Не одна. И списков немало. Перегнул он тогда палку, троцкистов изводя и возмущаясь, что Украина семнадцать-восемнадцать тысяч к высшей мере ежемесячно приговаривает, а Москва не больше двух-трех тысяч утверждает, на что Коба на его письме собственноручно начеркал – «Уймись, дурак!». И теперь эти списки, кто-то поднять может. Кто? Вернее, тут вопрос нужно ставить иначе – кто его в архив послал, кто из сподвижников под него роет?

И что делать? Архивы он, допустим, подчистит, но кого-то из их руководства придется сместить, на их место своих людей поставив. Хотя там работы край непочатый!.. Да и самих Архивов, если вместе с Украинскими считать – десятки. Задачка. Тут надо целую команду сформировать, только под каким соусом все это подать – не скажешь же – «Я там кучу народа пострелял и в лагеря отправил, так вы те Дела и страницы уничтожьте». Не выйдет так, в лоб, слушок пойдет – на каждый роток платок не накинешь. Придется какую-то легенду сочинять и выборку больше делать – например, по всем делам, ради… например, пересмотра и реабилитации невинно пострадавших. А уже потом все их в кучу собрав, проредить с помощью верных людей. Может и самому покопаться придется, в таких делах доверять всем на сто процентов нельзя. Ну и, для пущей надежности прикрыть доступы грифом «Совершенно секретно». Да, пожалуй, так. Запечатать под сургуч, положить на дальние полки, а потом потихоньку вымарывать.

Ну это ладно, это бумажки, которые молча в папочках лежат. А что с людишками делать, которые при нем были и много чего рассказать могут? Им языки сургучной печатью не прижечь.

Никита Сергеевич встал и беспокойно зашагал по кабинету.

Если кто-то в Архив сунулся, то и к ним может заявиться – зацепит, потянет ниточку, наковыряет дерьма, а после тот горшок ему на голову выльет. Бумажки что, всегда можно бюрократией прикрыться – мол пришлось, потому что должность, иначе самого бы. А как с рассказами быть, когда он лично присутствовал? Черт его дернул посмотреть, как его приятели троцкисты умирают. Это дело иное, туда его никто силком не тащил. Да и не раз такое было. И на допросах он сидел, где обвиняемым мужское достоинство каблуками давили. Приятного мало, не любитель он таких зрелищ, но надо было лично убедиться, что они лишнего не сболтнут. Тогда неприкасаемых не было – указал бы кто на него, и тут же на нары сволокли, а после на Лубянку. А там разговор короткий. Вот он и присутствовал, показания подчищая – тут ведь как напишешь – можно так, а можно иначе. Порой сам допрос вел, с мысли подследственных сбивая, случалось, что и кулаком в зубы, чтобы опасное словцо из пока еще целого рта не вылетело. Или тихим уговором и обещаниями – мол не бойся, выручу по дружбе, если за собой не потянешь. Этих он первыми в расстрельные списки вписывал, концы рубя. И на ликвидациях присутствовал, чтобы они в последний момент чего-нибудь не сболтнули, на пересмотр рассчитывая. До конца он им надежду давал, какие-то бумажки в руках теребя – может быть отсрочку или вообще помилование. Смотрели они на те бумажки неотрывно, аж глаза из орбит вылазили. А потом пуля в затылок и все. Точка! Он после такого дома до потери сознания напивался, чтобы вычеркнуть, забыть… Потому что не маньяк, а просто свою шкуру спасал, чтобы вместе с ними на край рва не встать. А все равно тяжело, когда бывшего приятеля…

Много чего было, что следователи и ликвидаторы наблюдали, все про него понимая, отчего он их коньяком потчевал и квартиры раздавал. Эти тоже могут язычки развязать. Сколько их…

А сколько?

Никита Сергеевич взял бумагу и задумался. Сотни, да нет тысячи образов крутились у него в голове – немало он должностей поменял, немало кто с ним работал. Всех даже по именам не упомнишь – может только по лицам. Кого-то Ягода с Ежовым подчистили, потом Берия – спасибо им, но многие остались. Надо вспомнить… Надо рассортировать по степени опасности, по тому, кто больше знает, кто присутствовал. Кто что-то от кого-то слышал, не в счет – мало ли кто про что болтает. Особо опасны те, что не поодиночке, которые вместе присутствовали и могут показания против него дать, и, если их сличить… И еще те, что ямы миновали, в лагеря попав, и там выжить умудрились. Сколько их? Надо по лагерям пройтись, списки уточняя. Опять-таки под видом пересмотра дел. Но вначале имена, чтобы вслепую не шарить.

Никита Сергеевич быстро начеркал десяток фамилий. Но, вдруг, остановился.

Ладно, фамилии будут, кого-то, пусть не всех, можно будет найти. А дальше что? В архивы к делам сдать? Или поговорить по душам, покаяться, работу предложить? Может быть… Кто-то согласится. Но вряд ли все. Иные лично на него зуб имеют, зная, что он их в лагеря спровадил. Эти, обиженные, могут на уговоры не поддаться. Что с ними делать?

Ткнул с досады карандашом в лист бумаги, да так, что тот сломался. Глянул на обломки.

А может и так. Хорошо бы так! Есть человек – есть проблема, нет человека… Своя рубашка ближе к телу. Да и не велик грех… Кому они нынче, с переломанными лагерями судьбами, больные и озлобленные нужны? Бесполезны они для страны и созидания. Даже для семей, которые их забыли и в новой жизни живут, которую они разрушить могут. Ни людям, ни стране их жизнь не нужна. Отработка они, шлак. А он нынче много чего хорошего сделать может, старые грехи закрывая. Кому польза от того, что его, их стараниями, скинут. Да и потом выбор у них будет – вместе с ним или против него. Сами будут свою судьбу решать, не он.

Так?

Пожалуй, что так. И хватит тут соплями исходить – не о них и не о себе думать надо – о стране! Он ей теперь стократ важнее, потому что все бразды в его руках. Сталин вон тоже одних к стенке прислонял, а других, за те же прегрешения во главу КБ ставил, оборонку крепить. Такая логика – малым ради большого жертвовать. Так было и будет. Петр Первый уж как Россию через колено ломал, сколько душ невинных извел, сколько родов боярских да крестьянских перечеркнул, кровью страну залив от края до края, а теперь в почете и всё ему простили. Книги пишут, фильмы снимают. Не может Государь политику целой страны ломать из-за судьбы конкретного человека, хоть даже сотни или тысячи. Не принадлежит он себе, не может позволить мыслить мелкими категориями. Сегодня десяток пожалеешь, завтра миллионы слезами умоются и станешь ты для них плох. Николашка мягкий, как мякина был, любых острых углов избегал. Коба с теми революционерами и предателями, что за его спиной заговоры чинили, не чикался бы – сволок в подвалы и шлепнул сотни три для острастки, и не случилось бы никакой революции. А Николашка их в ссылки отправлял, на крестьянских харчах здоровье поправлять и доигрался. А в историю тем не менее вошел как «кровавый». Парадокс. Нет у Государей людей, есть проблемы, которые они должны, обязаны решать. И точка!

Вопрос – как?..

Хрущев задумался. Раньше он только списки подмахивал, нужные фамилии туда внося, а за исполнение у него голова не болела, на то репрессивный аппарат в государстве был, который грязную работу на себя брал. Он и теперь есть, но за так просто человечка под серьезную статью не подведешь – враз друзья-сподвижники всполошатся. И перехватят и по новой начнут мотать. Вот и выйдет, что он сам на себя наведет. Хорошо бы без суда и следствия… Только такого и при Сталине не было, только если в Гражданскую, на фронте, когда некогда было следствие вести и при вынесении приговора все руководствовались исключительно классовым чутьем. Ни красные, ни белые долго не разбирались, ставили лицом к обрыву под пулеметы, и все дела – бог разберется, кто прав, а кто виноват, на страшном суде. Время было такое.

Можно, конечно исполнителем по итогам пожертвовать… Но следствие по факту смерти или исчезновения, которое МВД заведет опять ниточку даст. И потом кто того человечка ликвидирует – следующий? А следующего? Эта цепочка бесконечной выйдет. А, главное, где исполнителя взять – в ГБ обращаться – мол так и так, надо тут кое-кого жизни лишить… На что его спросят – на каком основании, есть Дело, приговор?.. Нет, никто на такое не подпишется, в крайнем случае потребуют письменного распоряжения. Нет нынче дураков, повывелись, еще тогда, в тридцать седьмом, когда аппарат Ягоды, а потом Ежова вычищали, припомнив их делишки. Сейчас ты просьбу начальства исполнишь, а завтра тебя на Лубянку сволокут, всех собак свешают и влепят по всей строгости. А начальство только ручками разведет, от всего открещиваясь. Нет, из органов никого ни о чем частным порядком не попросишь.

Охрана?.. Этим полной веры нет. Они не только его охраняют, но его же и пасут.

Вот и выходит, что хоть он и Государь Всея Руси, а руки у него коротки. Был бы он какой-нибудь урка, легко нашел нужного человечка. А с высот его должности можно только генералами командовать и то не всеми и не всегда.

Тупик.

Ну не самому же кистень в руки брать, ей богу!

Правда есть один вариант. Странный, непроверенный…

Никита Сергеевич вспомнил о странном визитере, который, пройдя через охрану, заявился к нему на дачу и предложил свои услуги. Сказал, что прежде работал на Кобу, потом на Берию, а теперь готов на него. Он, после, навел по ним справки, но ничего существенного не нашел. Кто-то что-то слышал, но прямых свидетельств не было. Впрочем… Когда Хозяин зашатался, каждый из верхушки старался себе команду бойцов набрать, готовясь к дележке пирога. И он, Никита, кое-кого пытался привлечь. Так что, не исключено… У Берии возможности были запредельные, он мог хоть полк для охраны себя любимого сформировать. А успел или нет…

Хотя… Никита Сергеевич опять вспомнил, что незваный гость прошел через его охрану, как нож сквозь масло – сложил охранителей главного тела в подсобке, рядком, кляпы в рот засунув. А они, охрана, не случайные люди, не бабушки с берданками, стерегущие склад.

Смог… Отчего пришлось его выслушать. Потому как страшно было. И согласиться на его предложение. Дал он тогда слабину… И обиду затаил. Вторая встреча реваншем была, за тот первый испуг. Не любил Никита прощать обид. Не умел. На встречу вызвал, но не для того, чтобы застольные беседы вести.

Еще у порога, гостя охрана, всемером набросившись, повязала и к Хозяину в кабинет приволокла, к креслу наручниками пристегнув и ноги ремешком перехлестнув.

– Поговорим по душам? – предложил Никита Сергеевич довольно руки потирая.

Но гость только головой мотнул, на охрану глаза скосив. Может и верно, первый разговор непростой был, скользкий.

– Выйдите все.

– Но Никита Сергеевич!..

– Все! Ожидайте за дверью! Никуда он не денется.

А куда деваться, когда он по рукам и ногам связан, к неподъемному дубовому креслу пристегнут и его дюжина мордоворотов за дверью стережет. Не считая патрулей за периметром.

– Ну что, теперь поговорим? Кто вы такие, сколько вас, где квартируете?..

– Поговорим, – согласно кивнул гость, – Несмотря на оказанный мне прием, – «гость» приподнял руки, звякнул браслетами, – Хочу еще раз повторить наше предложение. Мы готовы служить лично вам, выполняя конфиденциальные распоряжения. Как это делали для ваших предшественников. Если вы готовы обсудить детали, то я…

– Вы… ты наглец, – удивился Никита Сергеевич, – Ты же понимаешь, что расскажешь все. Не здесь, в другом месте. И даже про детство свое, как яблоки в чужом саду воровал и за девками в бане подглядывал!

– Может быть. Но в любом случае наше предложение остается в силе. Вряд ли вы найдете исполнителей, которым можно доверять стопроцентно.

– А вам можно?

– Можно, потому что нам деваться некуда. Все остальные служат за зарплаты звезды на погонах, а мы чтобы шкуру свою сохранить. Что есть лучшая гарантия.

– Не получится разговора?

– Нет.

Никита Сергеевич замолчал.

Ладно, не теперь, не сразу, пусть чуть позже – развяжет язычок, а после посмотрим, куда их пристроить. А под их дудочку плясать… нет. Нынче музыку он заказывает! Это теперь такие вот странные визитеры могут до него прорываться, пока все не устоялось. А завтра… Может Ленин без охраны, только с водителем ходил, отчего был простыми урками ограблен, да и Сталин вначале один по Москве гулял, а он подставляться не будет. Теперь – не будет…

Нажал кнопку вызова. Ухмыльнулся недобро.

– Заберите этого… и допросите. С пристрастием – кто он, откуда, с кем дружбу водит. Приказ ясен? Не слышу…

Никита Сергеевич поймал себя на том, что говорит как Берия. Отчего поморщился. Нет, у него должен быть другой образ, пока не понятно какой, но другой.

– Ступайте ребята, работайте…

Откинулся в кресле. Все-таки очень хочется понять, кто они такие и что для Лаврентия делали. Что важно. Ближний круг Берии они изъяли, кого-то уже в расход пустили. Много они лишнего знали, да и могли, на свой аппарат опираясь, что-нибудь учудить. Тех – обезвредили. А этих?.. Про них никто ничего не знал. Ходили какие-то невнятные слухи, про закрытую «Шарашку», куда никому доступа не было. Потом там резня случилась. Но они это были или другие? Свидетелей там не осталось, только трупы. Да и не до того тогда было, не до расследований – дележка власти началась. Надо будет попробовать поднять то дело, трупы поворошить…

В дверь постучали. Отчего-то Никита Сергеевич вздрогнул. Хорошее у него чутье было, без него он бы так высоко не взлетел.

– В чем дело? Что случилось?

– У нас ЧП. Этот… гость… который. Он сбежал.

– Куда сбежал? – напрягся Никита Сергеевич, – Что?.. Как?!

– Там его люди, до взвода, дорогу перегородили грузовиком.

– А что же вы?! Вас!..

– Там место открытое, а у них пулеметы на высотках и по обочинам. Мы ничего не могли сделать. Только погибнуть.

– Лучше бы погибли! – зло бросил Никита Сергеевич, – Идите к… Сами знаете куда…

Охранник шагнул к двери, но остановился.

– Что там еще?

– Он конверт вам просил передать.

– Что? Какой конверт?

– Вот этот.

Конверт был самым обыкновенным, почтовым. И был заклеен.

– Что там?

– Не знаю, – замялся охранник, – Он приказал его не вскрывать.

– Что?.. Приказал? Вы кому служите?

– Виноват.

Никита Сергеевич оторвал край конверта, вытащил согнутый пополам лист. Развернул. Прочитал. И… перечитал.

«Наше предложение остается в силе. Форма связи прежняя, через газетные объявления. Любые цифры – это число и время встречи. Прошу не придавать происшествию огласки, что в наших общих, на случай дальнейшего сотрудничества, интересах».

Выходит… Выходит, он предполагал. Вернее, знал! Потому что конверт заготовил заранее и текст не от руки, на машинке напечатан. Знал, что его арестуют и подготовил засаду. Всё рассчитал.

Никита Сергеевич зло скомкал письмо.

Глянул на охранника, стоящего столбиком по стойке смирно.

– Вы уже сообщили о происшествии?

– Никак нет!

– И не надо. Это была…Была проверка. Учение, которое вы провалили. Поэтому держите язык за зубами, чтобы не последовали оргвыводы. Вы же не хотите потерять работу и попасть под следствие за допущенную халатность?

– Никак нет! – побледнел охранник.

– Вот и забудьте все. И всем накажите. Это был мой человек, которого я попросил… который проверил вашу службу. Возможно, это не последняя проверка. Вам ясно?

– Так точно.

– Все. Идите…

Так все было. И теперь, вспоминая эти события, Никита Сергеевич морщился, как от зубной боли. Все это какая-то чушь – бульварный роман с благородными бандитами и сыщиками. Но с другой стороны… Первый визит… И этот побег… Они смогли разыграть все, как по нотам, оставив всех, в первую очередь его, в дураках… Смогли…

А у него, как ни крути, нет надежных исполнителей, которые будут держать язык за зубами. Так может эти… Черт их знает! Конечно, можно ошибиться, но все другие варианты еще более безнадежные. И если они не врут, если служили Кобе и Лаврентию… В конце концов он ничем не рискует – письменных приказов не дает, служивый люд не привлекает, через посредников исполнителей не вербует. Все с глазу на глаз. И, значит, всегда можно от всего откреститься. Да и не пойдут они жаловаться – некому!

Так?

Да даже если не так – один он, на вершине. Вся страна под ним, а тех, кому можно на все сто доверять, нет – все под всеми ходят и друг на друга стучат. Споткнешься – в тот же миг с потрохами сожрут. А если ничего не делать, то один черт сожрут, пусть чуть позже, но непременно из собранного дерьма Дело сшив. Такая вилка. А эти… тут хоть какой-то шанс есть. Если они без вышестоящего начальства, без приказов и архивов. Сами по себе. Знал Никита Сергеевич силу бумаг, которые иногда хуже кистеня могут череп раскроить. Подмахнул приказ или распоряжение, а его лет через пять вытащат и предъявят. Как в тридцать седьмом – что писал, что говорил… Надо чистить – под метлу сор выметать. Пусть даже человеческий.

И что?.. Выходить на связь? Ему!.. С кем?..

Никита Сергеевич поморщился – не по чину, ему… Но как иначе?.. Нет, тут надо подумать, хорошенько подумать…