Kitobni o'qish: «Только не обижай»

Shrift:

Об авторе и его книге

Сто лет назад в семье учительницы и крестьянина в селе Ястребки неподалёку от старинного рязанского городка с прекрасным названием Сапожок родился Анатолий Васильевич Митяев. С самого раннего детства – «утра жизни» – и навсегда полюбил он запахи цветущего луга, океанский гул ветра в верхушках соснового бора, таинственный блеск воды лесного озера. Вот как вспоминал о своём детстве писатель уже на склоне лет:

«Два леса, разделённые полями и лугами, речка – самое замечательное из того, что видел на долгом веку и чем владел. Помню яблоню-дикушку у края леса. От неё начинались пути к ягодам, грибам, орехам, к оврагу с барсучими норами. Помню первую настоящую рыбу, пойманную на удочку: то был не какой-то пескарик, а золотой линь… Небольшой, но крепкий конёк Кобчик научил меня ездить напры́гом – галопом. До него, на других лошадях, я трясся рысью – опасался, что на скаку не удержусь за гриву. А Кобчик, не желая отстать от табуна, презрел мой страх, пошёл галопом. И я узнал радость настоящей езды!»

С этого детского восхищения миром, с привязанности к родной природе и людям началась любовь писателя к своей земле, к своей малой и большой Родине. Неудивительно, что, волею судеб оказавшись в другом краю срединной России, в Подмосковье, и окончив 9-й класс, юноша подал заявление в лесной техникум города Петрозаводска. Он ведь мечтал стать лесником! Но на календаре уже был июнь 1941 года…

Война разрушила все планы: Анатолий воевал на разных фронтах и вернулся домой лишь в 1947 году. Мирную профессию он получить не успел. Надо было всё выбирать сызнова. Начав с детской журналистики и сказок, он вырос в большого писателя, основные книги которого посвящены военной истории, вековой борьбе наших предков против завоевателей. Вот уже полвека всё новые поколения ребят читают его «Книгу будущих командиров», постигая и военные хитрости полководцев, и красоту подвига рядового солдата…

Ну а как же мечта детства? Как же лес и луг, поле и река? Они, конечно, навсегда остались в душе писателя. И в его небольших рассказах, заметках и стихах, из которых составлена эта книга. Чтение её кажется путешествием по малознакомой местности, где на каждом шагу, из-за очередного поворота вдруг открываются всё новые дали и достопримечательности.

Каждый персонаж из мира флоры или фауны, представленный автором, хорошо знаком Анатолию Васильевичу не только из житейского опыта. Читателя непременно заворожит разговор о цветущей ниве – невероятно трогательное, буквально до замирания сердца, описание хлебного поля. Более того, писатель картину этого природного чуда смог полностью совместить с сельскохозяйственным календарём и знанием самых основ земледелия. При этом невозможно не заметить, что язык митяевской прозы в этом рассказе о природе, как и во многих других, максимально приближается к поэзии, буквально подходит к её границам.

Стихи Анатолий Васильевич писал с юности, но никогда прежде не издавал. На страницах этой книги поэзия и проза не просто соседствуют, но и гармонично дополняют друг друга: прозаические и стихотворные образы одних и тех же персонажей расположены по соседству. Рифмованные строчки делают объёмной обычную речь, словно обновляя звучание привычных слов.

В этот сборник вошли не только известные, но и никогда прежде не публиковавшиеся тексты Анатолия Васильевича, оставшиеся в черновиках. Написаны они в разные годы – и совсем молодым и уже опытным литератором. Но вне зависимости от времени создания все тексты показывают способность писателя не только зорко смотреть вокруг, но и видеть этот мир «по-художнически». Так чуткий, заслуживающий уважения читатель непременно сохранит в памяти мгновенную, как сделанное со вспышкой фото, картинку – двух лосей, плывущих сквозь радугу. И неважно, есть ли рядом с текстом подобная иллюстрация или нет!

Сказано было: хорошо видит землю и людей лишь тот, кто их любит. Уходя добровольцем на войну, Анатолий Митяев понимал, что идёт защищать свою любимую землю и всех живущих на ней. С юности познав истинную цену этой жизни, он сумел передать красоту и величие окружающего мира, призывая читателей беречь хрупкое равновесие между человеком и дикой природой.

Только не обижай!

Животные боятся человека не за то, что он ходит на двух ногах, не за то, что дымит, гремит. Боятся за умение отнимать у них жизнь. Если такого нет в мыслях и действиях человека, многие животные охотно селятся рядом с ним. Только не обижай…

В этих историях из моей деревенской жизни найдётся немало случаев, когда пересекались интересы современного человека и вольной живности.

Троицкое в полутораста километрах от Москвы. Его рассекает шоссе, по которому всегда движение: легковые машины, автобусы, лесовозы. По самой деревне, и зимой и летом, катаются гусеничные тракторы. Несколько таких дымных и громогласных машин постоянно ночуют у домов трактористов.

Конечно, это далеко не рай для диких животных. Но поблизости сохранились леса, болота, потому в округе живут звери и птицы. Молодёжи в деревне мало, почти нет и детей, кроме приезжающих к бабкам и дедкам на каникулы. Стрелять в зверьё тут некому, некому разорять их жилища. Здешние люди, птицы и звери мирно сосуществуют, взаимно признавая право каждого на долю земли и воздуха.

Дикие около дома

Мой дом обычный, деревенский, рубленый. Я благодарен ему за многое. В том числе за встречи с птицами и зверьём.

Окна дома смотрят на запад. Когда красный круг солнца начинает погружаться в синие у горизонта лесá, в верхнем углу окна появляется паук-крестовик, крупный, как жёлудь. Я гляжу на него сквозь стекло. Он меня не видит и спокойно сторожит добычу: его мохнатые лапы на нитях паутины. Стоит только мошке, вечернему мотыльку коснуться сети, как легчайшее колебание отзовётся в чувствительных точках паучьих ног…

Ночью ползают по укропным, свекольным грядкам жабы. Их видишь, когда косишь траву. Знаю, где примерно сидит жаба, косой веду в этом месте осторожно. Залезла жаба на день в зелёный сумрак сочной травы и вдруг оказалась открытой солнцу. Добрые, тёмного янтаря глазки раскрыты в недоумении…

Лунной ночью разлаялась собака. Лаяла незлобно, однообразно, чувствовалось, что конца лаю не будет. Пошёл посмотреть. У забора сидел ёж. Не ёж, а ёжище. Я вернулся в дом, взял зимнюю шапку, кое-как напялил её на колючего зверя. В такой таре вознёс его над забором и опустил на землю с другой стороны…

У стены дома, к которой примыкает огород, под нижним бревном, нагретым солнцем, на нагретой же сухой земле часто лежит уж. Прохожу в метре от него. Не шелохнётся. Или не боится, или не может: в середине он раздут, кто-то переваривается там…

Из мышеедов ещё живёт в сарае – под старой поленницей – хорёк. Зимой, когда в щели сарая задувает метель и на пол ложатся снеговые островки, на белых островках видны аккуратные, остренькие отпечатки его лапок. Никому из соседей не говорю о нём, иначе потребуют от меня решительных мер…

Зимними ночами бегают в деревне зайцы. Днём по ближнему полю неспешно ходят лисы – ищут полёвок.

Была декабрьская стужа. В конце короткого дня вышел я за сарай. Метрах в тридцати от сарая старая корявая яблоня-дикушка. Под яблоней стояло исчадие ада – чёрное, в свалявшейся шерсти, с тонким хвостиком, на кончике которого торчали редкие щетинины. Огромный кабан с длинным рылом и с клыками по пальцу рылся в снегу. Искал под снегом опавшие осенью яблоки. В сумерках он производил глубокое впечатление. Прикинув, как убегать в дом, если понадобится, смотрел я на кабана минут пять. Пока зверь не пошёл по огородам на край деревни…

Круглый год видишь лосей. Всяких: лосиху с телёнком, а то и с двумя. Рогатых быков, любопытных молоденьких лосей. Как-то встретил пару на дороге. Один тут же шагнул через канаву и ушёл в лес. Другой остался стоять. Тихо двигал жёсткими шерстяными ушами, смотрел на мои «жигули». Я остановился. Нагляделся достаточно. Посигналил гудком, засветил фары, помигал лампочками. А он не уходит, ждёт, что ещё будет…

Птиц множество. Деревенские, полевые, болотные, лесные… Под шифером крыши, влетая в его изгибы, как в ангары, живут воробьи. На церкви гнездятся галки и голуби. И сыч там есть. Голуби – не чета городским грязнулям. Их истинно сизое перо омыто воздухом. Они летают стремительно, уверенно, не хуже своего дикого сородича вя́хиря, который любит сидеть на старой берёзе у опушки леса. Или горлинок, жирующих на ячменном поле. Городские голуби, разжиревшие на объедках, здесь сразу были бы истреблены соколами…

Начало апреля. Проталин мало. Солнечные дни сменяются непогодой, дует ветер, идёт снег. А скворцы прилетели. Зачем так рано?.. По утрам и вечерам скворцы распевают: свистят, щёлкают, скрипят, оттопырив бородки под клювом. Но вот над крышей домика пролетел другой скворец. И певун затоптался на скворечнике, взъерошился, засвистел громче и энергичнее, даже с нотками истерики. В коротких перерывах пения птица выбрасывает старое гнездо. И снег внизу усеян пухом. Присмотрись к прилетевшим – они все чёрные. Это скворцы-отцы. Скворцов с пестринкой – самочек – нет. Они сейчас ещё в тёплых местах. Прилетят неделей-другой позже, когда и здесь будет весенняя благодать – с теплом, с обильным кормом. Занять дом, никого не пустить в занятый, почистить жилище – отцовское дело. Вот и прилетают мужья ещё в холод. А жёны уж потом.

Из леса прилетают во́роны. Чёрная, сильная пара. Верно, очень дружная. Как-то в зимнюю непогоду, вечером, один ворон задержался в деревне у скотного двора, второй, долетев до леса, ждал на вековой сосне… Весной в карканье воронов, отрывистом и хриплом обычно, звучат сочные музыкальные ноты – смесь баса и контральто.

На чистом снегу алее розы снегири. Белее снега, чернее угля сорочье перо…

Ранней весной, собирая сморчки, обязательно наткнёшься на тетёрку, сидящую на гнезде. Она не сидит, а лежит, согревая яйца. Распластанная, словно неживая. Только насторожённый коричневый глазок с кружочком зрачка живёт. Столько в глазке страха перед твоим сапогом, перед резиновой рифлёной подошвой. И мужество тоже. И решимость не двинуться с места до самого крайнего момента…

Летом эту тетёрку встретишь на границе сырой луговины и ячменного поля. Она услышит тебя, ещё далёкого, и будет в высоких стеблях уводить пешком своих уже больших цыплят. В какой-то момент не выдержит, взлетит, понесётся низом в непроходимые заросли ивняка. За ней с великим хлопаньем устремится весь выводок…

В деревенском пруду, в широких зарослях камыша гнездятся утки и чайки…

Чибисы всю весну жалобно вопят над полями. Летними ночами скрипят в траве дергачи. И удивительно, как по такому беспрерывному резкому звуку не обнаружат их голодные деревенские коты…

В сумерках прилетает на пруд цапля. Летит, вытянув в линию непомерные ноги, положив длинный клюв на изогнутую у зоба шею. Опустится. Стоит на одной ноге. Вторую не пускает в дело. Будто бережёт…

Километрах в десяти есть дремучее болото. Его ещё не коснулись мелиораторы. Весной к болоту летят журавли. Довольно высоко летят. А осенью, когда молодняк учится летать, видишь их довольно низко. Две птицы, пять, шесть кружатся над полями. Вскоре соединяются они в стаи, медленно парят под белыми округлыми облаками. И в какой-то прекрасный день – важно не проглядеть его – проплывёт над деревней клин. Семьдесят три птицы насчитал я в нём!..

Вообще-то пропустить такое трудно. В этот день воздух бывает так свеж и чист, что курлыканье доносится до земли сильно и звучно – пока в голубых небесах не превратятся птицы в едва заметную ниточку. Обычно в эту пору роют картошку. Все жители деревни в огородах, в полях. Заслышав курлыканье, отнимают руки от распаханной борозды, от груды жёлтых и розовых картофелин, выпрямляют занемевшие в работе спины и глядят молча вверх. Будто проводили в неведомую сторону своих родственников…

Bepul matn qismi tugad.