Kitobni o'qish: «Легенда о шпионе»

Для одной страны ты – разведчик, для другой – шпион. Осталось понять, где твоё сердце и истинная Родина.

Моя повесть написана на основе биографии Ван Ин Зуна, прадеда моего мужа, который приехал в Российскую Империю трудовым мигрантом, но стал капитаном Госбезопасности СССР. Семья бережно хранит вещи, связанные с Ван Ин Зуном. Я соединила вместе исторические факты, семейные рассказы, добавила каплю воображение и написала эту историю.

Глава I. Ван Пэй Сян

Июль 1968 года. Советско-китайская граница у реки Туманная.

Славка возвращался с задания. Он нашёл на кукурузном поле возле Хуньчуня тело офицера-разведчика, пропавшего неделю назад. Информация о гибели офицера нужна не только командиру, но и семье погибшего.

Высокий, хорошо сложенный двадцатилетний метис Слава не в первый раз переходил границу. Его восточная внешность, знание языка и китайская одежда позволяли в случае обнаружения сделать вид, что он заблудился.

Были у Славы и свои интересы на китайской стороне. Иногда он ночевал в фанзе китаянки, у которой был маленький ребенок. Малыш последнее время болел, снадобья восточной медицины ему не помогали. В эту вылазку Слава принес в фанзу советское аптечное лекарство. Но скоро Славкина служба закончится. Кто будет помогать этой женщине? Замполит предлагает служить и дальше, и даже ближе к родному Хабаровску. Славе есть над чем подумать, пока он идет к нейтральной полосе.

На подходе к границе лазутчик замер и прислушался: где-то рядом был китайский патруль. Славка с кошачьей ловкостью залез на старую липу. В июле липа стояла пёстрая, как будто в камуфляже: ярко-зелёный лист перемежался с жёлтыми семенами. С этого дерева хорошо было видно и вспаханную пограничную полосу, и приближающихся китайских пограничников.

С обратной стороны липы было большое дупло, а в нем много черной шерсти, пропитанной тяжелым запахом. Видимо, здесь зимовал гималайский медведь. Слава скомкал шерсть и выкинул в сторону кустов, а сам как можно плотнее вжался в древесную полость.

Служебная собака почуяла запах медведя и облаяла кусты. Инструктор отдернул пса, и патрульные продолжили путь. Лазутчик выдохнул, улыбнулся и проводил расчет глазами. Парень спокойно слез с дерева и пошёл к контрольной полосе. Но эти кусты со спелой малиной! А Слава был голоден, и ему хотелось пить. Две горсти ягод спасли бы его положение. Славка соблазнился. Какая же сладкая ягода!

Неожиданно он услышал треск и чавканье. Раздвинув стебли малины, Слава увидел бурого медведя, который наслаждался ягодой с не меньшим удовольствием, чем человек. «Значит, собака почуяла не только запах шерсти», – подумал парень.

Не оглядываясь, Слава сделал три аккуратных шага назад, резкая боль пронзила его левую ногу, он вскрикнул и упал. Медведь, встревоженный криком, ломанулся через кусты. Парень повернул голову и увидел старого китайца в маскировочной одежде.

– Чжэньбао дао нельзя! Привет бабке Нинг от брата, – сказал китаец с акцентом, развернулся и ушёл через малинник.

У Славы было повреждено сухожилие, он подобрал сук и поковылял через вспаханную полосу. На родной стороне его уже ждали товарищи и два месяца госпиталя.

Нина всегда была образцовой хозяйкой. Вот и сегодня она затеяла баодзи – китайские пирожки на пару. Их очень любит внук. Сейчас он за тысячу километров служит в армии, но именно сегодня Нина с утра встала с твердым решением приготовить баодзи. Рецепт она помнила ещё с далёкого китайского детства, вот только пекинской капусты в советском магазине «Овощи и фрукты» не продавали. Нина заменяла её белокочанной.

Квартира у Нины была обычной хрущёвкой, полученной ею по праву жены репрессированного. Но получить жилые метры удалось не сразу. Квартиру дали только после письма Климу Ворошилову, которое скинула в почтовый ящик в самой Москве проводница поезда. Проводницу Нина, конечно же, заранее отблагодарила деньгами. Письма, которые отправляла сама Нина из Хабаровска, до Ворошилова не доходили.

Когда Нина услышала из коридора слова популярной песни «Над Амуром тучи ходят хмуро, край суровый тишиной объят», она уже не сомневалась. Это приехал её внук. Сердце бабушки не ошиблось.

Парень, стараясь не хромать, зашёл на кухню.

– Привет, баб!

– Славик, привет, вот это да! В отпуск или командировку?

Парень обнял Нину. Взгляд женщины уловил хромату внука.

– После госпиталя отпуск дали, не удачно упал. Мне предлагали дальше служить на острове поближе к Хабаровску, но уже не получится. О, баодзи!

Слава придвинул к себе тарелку с готовыми паровыми пирожками, смачно надкусил верхний пирожок.

– Руки помой!

– Вкусно. Соскучился по твоей еде, – солдатик еще раз откусил от пирожка, – Баб, а тебе китайский брат привет передавал.

Нина поменялась в лице и уронила готовый баодзи обратно в пароварку.

– Какой брат?! Он давно умер.

– Да живой он, я его летом видел… Ну, или не его. А почему раньше о нем не рассказывала? Меня по службе проверяли, никаких вопросов не задавали. А я в детстве заветный чемоданчик с иероглифами на замке у тебя видел.

– Раньше нельзя было рассказывать, – уверенно сказала пришедшая в себя Нина.

– А сейчас?

– И сейчас нельзя… Ладно.

Нина поставила миску с баодзи Славке, села напротив внука и начала свой рассказ:

– Мы с Ли из богатой семьи, отец на приисках Желтуги¹ хорошо заработал, многие там спились, проигрались, но он сумел сохранить заработанное. А потом немцы стали Циндао строить, отец там двухэтажный дом купил. Помню, мне лет шесть было, нашли с братом шляпу, английский цилиндр. Ли наполнил его помоями и скинул со второго этажа на прохожих. В даосского монаха и послушника-подростка попал, так я впервые Вана и увидела. Досталось же тогда Ли от отца, – Нина покачала головой.

Циндао в наши дни – это огромный мегаполис на берегу Жёлтого моря провинции Шаньдун. В Циндао расположены филиалы крупнейших банков и представительства фирм «Hisense», «Haier», кинематографический центр страны – китайский Голливуд. В сорока километрах от него расположена гора Ляошань, на её южном склоне находится древний даосский монастырь Тайцин, в котором хранится указ Чингисхана (Тэмучжина) о защите даосизма. В конце девятнадцатого века немцы оккупировали эту территорию и заложили военный порт. Так из портовой деревеньки Циндао превратился в город.

Здесь, в Циндао, и прошло детство наших героев, истории которых рассказала Нина внуку.

1897 год. Деревня Си-Фан, 6 км от Циндао.

Ранним утром по дороге к деревушке шел монах и юноша в одежде послушника.

– Ван Пэй Сян, запомни, главное не на каком языке ты разговариваешь, а то, на каком ты думаешь. Люди не только говорят на разных языках, они и думают по–разному. Мы пишем иероглифы, и думаем также, готовыми образами. Наш язык наполнен тонами, как звуками льющегося ручья. Ручей всегда придет к морю, даже если нужно обогнуть гору. Это его Дао.

Монах ненадолго замолчал. Он нашел глазами строящиеся железнодорожные пути к порту Циндао и указал на них подростку:

– Европейцы всегда следуют логике и пишут буквами. Их языки точны, слова и буквы стоят всегда на своих местах, как вагоны в поездах.

– Учитель, а если мы сейчас пойдем не по дороге, а напрямую, через поле, мы будем как вода или как поезд? Как китайцы или немцы?

Наставник на секунду задумался.

– Мы будем как русские. Они любят сесть на развилке дороги и думать, куда же им пойти, а потом не обходят горы, а лезут наверх. Русские говорят одинаковые слова, но смысл получается разным, а один и тоже смысл доносят разными словами. Для них главное не путь, не правила, а результат.

Художник В. Борегар «Старая фанза», Циндао, Китай, середина ХХ века Холст, масло. Размещено с разрешения коллекционеров Сергея и Ирина Беляевых.

В разговорах они подошли к бедной крестьянской лачуге с тростниковой крышей, и монах решил дать последнее наставление:

– Иногда самый простой путь получается длиннее самого сложного. Это Дао. Но идти надо до конца. И никогда не кури опиум! – учитель пригрозил пальцем отроку.

В это время отец Вана собирался на ежедневную работу в поле. Его крестьянская лачуга, на наш взгляд, напоминала скорее сарай, чем дом. Низкая соломенная крыша, тонкие деревянные стены, приземистый столик, лежанка. В дверь постучали. На пороге стоял знакомый даосский монах и худенький подросток.

– Приветствую тебя, Учитель, – поздоровался крестьянин.

– Благоденствие дому твоему! Вот, привёл твоего сына, чтобы он мог учиться в Немецкой железнодорожной школе в Циндао. Ван Пэй Сян очень способный! – нахваливал мальчика монах.

– Но, учитель! Я отдал сына в монастырь на Ляошань, когда мать его умерла, мне нечем его кормить! В этом году снова неурожай.

– У каждого – свой путь… Все в детстве учат «Троесловие», разве ты сам забыл: «Вырастить без обучения – Это вина отца. Учить без строгости – Это леность учителя».  Ван уже выучил три языка и два китайских наречия. Тайцин берет все расходы по обучению Ван Пэй Сяна.

Отец посмотрел на сына, похлопал его по плечу, и решил, что мальчик подрос и скорее помощник, чем обуза, да и на старости будет, кому позаботиться. Хозяин лачуги и мальчик поклонились монаху, и тот пошёл обратно на гору Ляошань, во Дворец Великой Чистоты.

Итак, Ван стал студентом железнодорожной школы, которая готовила младший обслуживающий персонал: билетных кассиров, телеграфистов, стрелочников, помощников начальников станций. Обучение было платным, примерно один рубль в месяц, при этом чернорабочий на железной дороге получал 15-20 копеек в день.

В обычной китайской школе с классическим конфуцианским образованием были многоуровневые экзамены. Обеспеченные родители отдавали своих не слишком одаренных отпрысков в модную германскую школу, полагая, что там любимому чаду будет легче получить нужную профессию в немецкой колонии.

Когда Ван в первый раз зашел в учебный класс, его узнали:

– Ты? Монахи железную дорогу в Тайцин собрались делать? – удивился Ли Минжи Ланг, брат Нины. Он еще помнил тумаки отца за свою проделку с цилиндром.

Любимой шуткой заводилы Ли было привязать кончик косы одноклассника к лавке или связывать косы соседей между собой. Но Ван, как послушник монастыря, был выбрит наголо. Один раз Ван встал для ответа учителю, а Ли незаметно подложил на сиденье Вана три ореха рогульника, водяного чёртика. Ученик сел на колючий чилим, но не подал виду. Его натренированные мышцы ягодиц и умение втягивать яички в промежность выдержали это испытание до конца урока. Покерфейс Вана сильно раздосадовал Ли.

Когда же преподаватель разрешил идти на перерыв, Ван спокойно встал, собрал орехи в ладонь и вышел во двор школы. Там он расколол камнем орехи и предложил их шутнику: «Угощайся!». Все стоящие рядом юноши засмеялись. Этот случай заставил одноклассников относиться к Вану с уважением.

Ван стал лучшим учеником в классе, но самообразование дало мальчику не меньше учителей германской школы. После уроков Ван часто приходил в порт. Город разрастался, немцы строили большой пивоваренный завод, прокладывали железную дорогу, порт был сердцем города.

В один из таких дней Ван сидел недалеко от британского судна и слушал речь матросов, повторяя за ними английские фразы, пока матросы не ушли с пирса.

На причале лежали бревна, рельсы, уголь, бочки, шныряли чайки. Поблизости от английского судна корейские рыбаки играли в длинные карты. Ван прислушался к ним. Мимо корейцев в сторону Вана семенила тощая собака, один из игроков бросился за ней. Собака ловко обежала кучу с углем и спряталась в штабеле из бочек. Бегущий кореец попытался схватить собаку и завалился в уголь, эмоционально выругался.

Ван проговорил ругательство, рассмеялся, он знал корейский. Ван попытался найти взглядом собаку, но вместо собаки уткнулся глазами в интересное для подростка действие: между рядов с бочками матрос-европеец забавлялся с портовой проституткой. Сверху чайка-ханжа громко возмущалась действием этой парочки.

– Кули! – чопорно одетый англичанин позвал носильщика, спускаясь по трапу вместе с женой.

Носильщик-кули Ван Пэй Сян взлетел по трапу и взял чемодан. Он шёл за иностранцами, жадно впитывая каждое слово. Англичанин думал, что платит парнишке небрежно брошенной монетой. Носильщик Ван больше денег ценил знания.

В 1898 году в провинции Шаньдун начались первые восстания китайцев против оккупации. Уже на следующий год в Китае началось массовое выступление бедняков против иностранцев. Поводом к нему послужила сильная засуха. «Дождь не идёт потому, что христианские церкви заслонили небо. Если иностранцы не будут уничтожены – дождь не пойдёт. Железные дороги, грохочущие огненные телеги (паровозы) беспокоят дракона земли», – с такими лозунгами и песнями выходили на улицы сотни тысяч повстанцев, на флаге которых был нарисован кулак. Это было Ихэтуаньское или Боксёрское восстание.

Ван отрешённо брёл по улице. Сегодня он видел множество мёртвых людей, и самое страшное то, что одним из убитых был его отец, к которому юноша успел привязаться. Юноша шёл туда, где не стреляют, где наставник-монах даст мудрый совет, в Тайцин.

Вдруг его окликнули. Повернув голову, Ван увидел одноклассника Ли Минжи Ланг, красивого и высокого, на полторы головы выше Вана, с длинной блестящей косой.

– Ван, привет. Давно не видел тебя. Чем занимаешься?

– Ли? Здравствуй. Иду в Тайцин. Там спокойно. Я потерял отца, он примкнул к восстанию, разбирал рельсы, его застрелили охранники. Никого из родных не осталось, надеюсь, меня примет Учитель.

– А у меня отца и мать убили, но ихэтуани. Отец задолжал наркоторговцу за опиум, сестра у него заложницей. Я должен её выкупить или продадут в публичный дом. Думаю, где бы достать деньги.

– Нинг? Ей лет восемь сейчас, – Ван вспомнил девочку.

– В Китае сейчас не заработаешь. Нужно ехать на Аляску или в Россию, или в Австралию. Мыть золото, как мой отец.

– Тогда нам нужно идти в порт.

– Нам?! Ван, ты что, со мной? Ты в школе скучным зубрилой был, – Ли искренне удивился, – Приключений захотелось?

– Дао – это не побег, это преодоление препятствий. Я дойду до Тайцина немного позже.

Ли с восхищением посмотрел на Вана, и они стали спускаться в сторону порта по зигзагообразной деревянной лестнице.

– Эй! Ли Минжи Ланг! Верни нашу лодку или заплати за неё! – четверо крепких парней стояли на верху лестницы.

– Бежим! – крикнул Ли и быстро засеменил ногами по ступеням.

– Это у них сейчас Нинг? – на ходу спросил Ван.

– Стой Ли, дохлая собака! – кричали сверху.

Ван и Ли бежали вниз по лестнице, при этом Ван ловко, как паркурщик, перепрыгивал через перила, катился по ним, а Ли, несколько раз споткнувшись, сильно отставал.

– Нет, Нинг не у них, но я им должен, – сбивая дыхание, бормотал Ли.

Ван оглянулся, Ли оказался ближе к дерзким незнакомцам, чем к однокласснику. Ван рванул обратно. В этот момент Ли в очередной раз споткнулся и упал, прокатившись с десяток ступенек вперёд до следующего пролёта. Первый из догоняющих уже готов был схватить Ли за ногу, но Ван в последний момент выхватил Ли за руку и протащил под перилами.

– Заплати за нашу лодку!!!

Ван и Ли побежали дальше, впереди уже был виден причал. Внизу на крики вышли полицейские в немецкой форме.

– Эти люди – ихэтуани, они украли немецкую яхту!!! – кричал Ли, указывая полицейским на бегущих сверху парней.

Резкий свисток оглушил Вана, полицейский бежал как раз мимо него. Четвёрка догонявших мгновенно развернулась и стала четвёркой убегающих. А наши герои спокойно вышли на причал.

В порту стояло несколько судов. Там были и парусные суда, и паровые. Ли и Ван подошли к торговому судну под английским флагом «Nataliya» с трубой и парусами. В его трюм грузили поддоны с мешками муки. На палубе с важным видом, со сложенными на груди руками стоял солидный пятидесятилетий европеец.

Ван начал по-английски:

– Добрый день. Вам нужны матросы на судно?

Мужчина молча смотрел на парней оценивающим взглядом. Ван перешёл на немецкий:

– Мы ищем работу, не дорого, за еду.

– Поднимайтесь, – хозяйским тоном ответил солидный мужчина. Это был Юлиус Бринер², успешный торговец и промышленник.

«Nataliya» шла в открытом море, был крепкий ветер и небольшая качка. Ван и Ли драили палубу, а Бринер прогуливался по корме. Владелец судна внимательно наблюдал за китайскими матросами.

С мостика звучала русская речь капитана и боцмана об ухудшении погоды, падало давление. Ван, ловко работая шваброй, прислушивался к новому для него языку и шёпотом повторял русские слова.

Ли никогда в жизни не работал, в какой-то момент его верёвочная швабра застряла в кнехте. Выдергивая швабру, Ли перевернул ведро, споткнулся о свёрнутый канат, поскользнулся на мокрой палубе. И в этот самый момент судно наклонилось в сторону борта, где безуспешно искал равновесие Ли. Так Ли Минжи Ланг оказался в море.

Первым на человека за бортом отреагировал Бринер. Он кинул Ли канат и громко смеялся. Подбежавший Ван помог вытянуть Ли обратно.

Пока Ли выжимал одежду, Бринер решил поговорить с Ваном, выбрав для этого японский:

– Как тебя зовут?

– Ван Пей Сян.

– Народность ицзу³?

– Да.

– Меня зовут Жюль Бринер. Я – швейцарец. В шестнадцать лет я покинул родной дом и без гроша в кармане отправился путешествовать, устроившись коком на судно. Так оказался в Шанхае. Наш капитан не брезговал промышлять пиратством, я ушёл от него в Иокогаме. Устроился мальчиком на побегушках в лавку, помогая сбывать шёлк приезжим европейцам. Ты мне нравишься, у меня торговая компания во Владивостоке, мне нужен свой мальчик на побегушках, чтобы торговать с иностранцами. Ты ведь все понял, что я сказал?

– Да. Но я не один, мы с Ли вместе.

– Нет, его я не возьму даже дворником.

Ван отрицательно покачал головой.

– Когда пути различны, не составляют вместе планов, – Бринер процитировал Конфуция и затянулся сигарой.

Через три дня «Nataliya» пришла во Владивосток и пути Вана и Бринера временно разошлись.

Приморская тайга очень сильно отличалась от растительности Циндао. Но двум молодым китайцам некогда было любоваться лианами винограда, висящими на сосне, цветением липы и аралии, слушать стрекот голубых сорок. Лишь иногда парни дивились сине-зеленым бабочкам Парусника Маака размером с ладонь, которые садились на камни ручья.

Только хариусы, водившиеся в ручье, радовали юношей, рыбу можно было поймать, пожарить на длинной палочке и съесть. А еще на деревьях росли грибы: жёлтый ильмак, черный муэр. Все шло к рису, привезённому с собой. Иногда удавалось поймать съедобную лягушку или амурского полоза. Один раз парни поймали кожистую черепаху трионикса, и у них был праздничный ужин.

Ван и Ли мыли в ручье золото. К трудностям физической работы добавлялись полчища кровососущих насекомых. Но как только старатели ложились спать в шалаше, глаза от усталости сами закрывались, и юноши проваливались в сон, и никакие комары уже не могли помещать до рассвета.

Но днем Ли не выдерживал тучи крошечных вампиров. Он стягивал выгоревшую синюю косынку и крутил ею над головой гонял ею насекомых. Вот и тогда Ли отгонял от себя звеняще-гудящий рой, ругаясь и смешно размахивая руками. Вдруг он замер и

– Ван, я прямо сейчас песню сочинил. В голову сама пришла. Слушай:

Тигры идут на север,

Оставляют в снегу следы.

Только солнце в них верит,

Направляя на путь судьбы.

– Здорово про тигров. Путь судьбы – это Дао. Движение к цели всегда лучше, чем сама цель.

– Вот же зануда! – Ли попытался возразить, что золото очень важно для выкупа сестры, но тут злая мошка укусила парня за веко, – А-а-а! Не мошка, а тигр! Так кусает! – Ли громко шлёпнул себя по глазу.

От своего же шлепка Ли вскрикнул еще раз. В этот момент Ван откинул очередную лопату породы и серебряное ожерелье. Пока Ли выл и стонал, Ван спрятал украшение в карман, собираясь вечером рассмотреть свою находку. Но усталость оказалась сильней любопытства.

Той ночью Ван видел очень яркий сон:

Горный ручей в уссурийской тайге. Конец мая, у ручья цветет черемуха. Поют птицы. Из ручья пьет кабарга. Вдруг раздается резкий звук хлыста и конского галопа. Кабарга прыгает в сторону.

– Пошла! Быстрей! – по ручью на белой лошади скачет всадник, он в доспехах из горизонтальных металлических полос, высоких сапогах, в шлеме с конским хвостом, его шею прикрывает кожаная бармица. Лошадь громко, ритмично дышит, от копыт разлетаются брызги.

«Вон он!», – За всадником скачут на лошадях трое лучников. Они приближаются. Стрелы немного не долетают до крупа сильного коня, но вот одна стрела вонзилась в ветку рядом мордой. Лошадь хрипит. Всадник стегает лошадь: «Пошла! Пошла!».

Вдруг Ван понимает, что всадник – молодая девушка. Она оглядывается, и тут же пригибается к белоснежной гриве. И все же стрела находит цель. Ван как в замедленной съемке видит, что острие втыкается в бармицу на шее девушки – раздвигает бычью кожу, входит в звено на ожерелье, размыкает его, наконечник стрелы наполовину входит в шею девушки. Девушка вздрагивает и чуть слышно стонет. Ожерелье падает под ноги лошади, которая задним копытом втаптывает ожерелье в грунт ручья.

Ван резко открыл глаза, реалистичность сна не отпускала его. Ван огляделся: он в шалаше, рядом, посапывая, спит Ли.

С приходом осени нашим старателям нужно собираться домой, намытого золота должно было хватить на дорогу и выкуп Нинг. Ван и Ли осторожно пробирались через дикую тайгу. Им нельзя было встречаться ни с китайцами-хунхузами⁴, ни с русскими солдатами.

В конце октября парни наткнулись на браконьерскую яму-ловушку с живой тигрицей, которая при виде людей стала метаться по дну.

– Кто-то заработает на шкуре и внутренностях больше, чем мы на золоте, – Ли оценил стоимость зверя.

– Они заработают на убийстве, это против правил Дао.

– О чем ты?! Тигры – людоеды. Или они нас, или мы их!

– Северные тигры, в отличие от южных, охотятся на людей только, если их ранят или отбирают тигрят. Местные народы считают их за людей в полосатой шкуре, – возражал Ван.

– Знаешь, что, монастырский зануда, мне нужно освободить сестру, и я хочу выкупить мой дом! Я сам продам этого тигра! Помоги мне, пока хозяева ловушки не пришли.

Но Ван опусти конец сухого ствола в яму, тигрица выбралась и большими прыжками с рыком скрылась между деревьев. Ли грязно выругался, в гневе не заметил лиану лимонника, запутался в ней, неудачно упал в яму и схватился за лодыжку.

– Нога!

Это был перелом. К вечеру пошёл дождь. Ван с трудом дотащил высокого Ли к фанзе старика панцуйщика – сборщика женьшеня.

– Помоги ему, пожалуйста.

– У меня есть золото, я заплачу, – простонал Ли.

Панцуйщик потрогал ногу Ли, старик был маньчжуром, и на языке Вана и Ли говорил плохо:

– До зима ходить ни как.

Ли опять застонал, и не столько от боли, сколько от беспомощности:

– Ван, иди один, не жди меня, нужно успеть выкупить Нинг.

Панцуйщик покачал головой:

– Один ходить тихо–тихо! Опасно! – к своему совету он добавил в сумку Вана корешок женьшеня, – Панцуй!

Ли отсыпал Вану своего золотого песка. Ван переночевал в фанзе, а утром пошёл дальше.

На темно–сером небе низко летели последние птичьи стаи. Снег падал хлопьями, у берегов реки появилось стекло ледяной корочки. Ван весь день шёл вдоль реки, но долина сужалась, а Вану нужно было перейти на другой берег. На перекате были большие камни на расстоянии, достаточном для прыжка. Ван, понадеявшись на свою ловкость, решил переходить в месте с самым быстрым течением. Камни обледенели и стали скользкими, и на середине переправы Ван всё-таки свалился в реку. Его понесла стремнина. «И это тоже путь», – подумал юноша и позволил течению вынести его на берег. Окоченелыми руками парень карабкался по склону, пока не оказался на вершине скалы. Здесь он нашёл развалины древней чжурчжэньской⁵ крепости.

Стемнело. Валил густой снег, порывистый ветер не давал надежды согреться в движении. Обессиленный Ван в сырой одежде ходил по развалинам крепости, по земляному валу, остаткам каменной кладки. Наконец, он нашёл полуразрушенное помещение из трёх стен без крыши, здесь, по крайней мере, не было ветра. Развести костёр не удалось, все дрова были мокрыми и не горели. Ван лёг в угол на кучу опавших листьев и уснул.

Сон замерзающего Вана был невероятно ярким: на фоне ступенчатого водопада стояла красивая девушка в старинной богатой одежде, в расшитом халате, с высокой причёской. Девушка обратилась к Вану:

– Я принцесса Хун-лэ-нюй. Ты нашёл моё ожерелье. Его сделали на пожертвования от ста дворов, и оно передавалось в нашем роду от матери к дочери много раз. Но я потеряла его, когда бежала от Куань-Юна, коварного дяди моего мужа. Не говори об ожерелье никому и не продавай, а подари той, с кем хочешь прожить всю жизнь.

Наверное, Ван тихо бы замёрз во сне, если бы не… тигрица. Развалины крепости несколько лет было её логовом, и этой ночью после удачной охоты она вернулась домой. На шерсти тигрицы таял снег, дыхание превращалось в пар, усы были в инее. Подойдя к Вану, тигрица обнюхала его, легла рядом, вытянулась вдоль Вана, и низко и глухо заурчала, как огромная домашняя кошка.

Перед рассветом снег закончился. Первой проснулась тигрица. Зевая, потянулась, отряхнулась от снега и вышла из ночного укрытия. Через пару минут проснулся Ван, озябший без живой грелки. С удивлением и страхом он рассматривал тигриные следы на свежем снеге, затем он встал и побрёл на восход солнца, к морю.

Путь по глубокому снегу по ноябрьской тайге был не прост. Пройдя перевал Ван снова спустился в долину реки. Несколько кедровых шишек и ягоды боярышника помогли заглушить голод, а чай из лимонника придавал сил.

Через пару дней юноша вышел на костёр одинокого путника, который, как и Ван Пэй Сян старался не попадаться на глаза. Это был китаец, ровесник Вана, но рослый и крепкий. Увидев Вана, он схватил нож, Ван сложил ладони вместе и поздоровался поклоном головы, незнакомец указал на место у костра:

– Ты кто?

Ван сразу узнал родное наречие:

– Я Ван Пэй Сян. Из Циндао. Ты тоже из Шаньдун? Говоришь на наречие цзи-лу.

– Я Чжан. Из Шаньдун, но иду в Харбин. К маме.

Ван достал из сумки кедровые шишки и закинул в костер, смола в огне весело разгорелась и защелкала. Пять минут прошло в молчании. Парни приглядывались друг к другу.

– Здесь одному опасно, – продолжил крепкий юноша, – В Хуньчуне русские казаки. Слышал иностранцы Пекин взяли?

– Нет, – Ван выкатил обгоревшие шишки и раздавил их толстой веткой. От шишек валил пар, жирные орешки остывали в снегу.

– Чужаки в столице… Я из лапника вдоль костра шалаш сделаю, – Чжан встал, взял топорик и срубил нижнюю ветку сосны, – Дров на ночь не хватит. Ван, сходи в распадок, там валежника много.

Когда Ван скрылся за деревьями, Чжан обыскал его сумку. Но не нашел ничего, кроме еще одной кедровой шишки, сухого корня женьшеня и медной кружки.

Чжан возвращался к матери в Харбин, где жил несколько лет после того, как она разошлась с отцом-алкоголиком. В Харбине парень успел «поработать» карманником и вышибалой. Он надоумил Вана зашить золотой песок в стёганную тёплую куртку, оставив немного золота в мешочке на шее, так сказать, для неотложных нужд. Ван незаметно вшил серебряное ожерелье в шапку.

Юноши решили вместе продолжить путь в Маньчжурию.

В 1900 году произошли многочисленные нападения на русских по всей протяжённости Маньчжурской железной дороги, более известной как КВДЖ. В июле китайский правитель Шоу Шань попытался выбить русские войска из Харбина. В августе китайские отряды попытались взять Благовещенск, осаду отбивали немногочисленные войска и казаки, в защите Благовещенска принимал участие Владимир Клавдиевич Арсеньев⁶. Четырнадцатого августа союзные войска Российской Империи, США, Японии, Германии и Великобритании взяли Пекин под предлогом защиты своих посольств от ихэтуаней.

Через тройку дней Ван и Чжан дошли до станции Гродеково. В ранних зимних сумерках на дальнем пути темнел состав: паровоз, тендер с углем и водой, десяток деревянных вагонов. Чжана привлекла черная кожаная куртка, она висела на краю вагонетки с углем и отражала закатные лучи. Чжан ловко запрыгнул на ступеньку тендера.

В этот момент с обратной стороны состава послышался хруст гравия под ногами обходчика. Чжан взмахом руки поманил Вана за собой, тот подпрыгнул, ухватился за руку сильного товарища и оказался на вагонетке. Два юных китайца зарылись в уголь, при этом Чжан успел прихватить черную куртку кочегара.

Почти сразу поезд тронулся и под стук колес друзья поехали на родину. Чжан радовался: