Kitobni o'qish: «Серебряная Роза. Сборник рассказов»

Shrift:

Карма

Анна Валерьевна умерла достаточно спокойно. Инсульт произошел во сне, и потому проснулась она уже не у себя в кровати, а в просторной комнате с множеством других людей, как и она, ожидавших увидеть нечто иное. Потолкавшись среди народу и выяснив, что к чему и где, Анна Валерьевна протиснулась к большому справочному бюро, которое сначала направило ее обратно в очередь, потом на выход и только с третьего подхода (к вящему удовлетворению Анны Валерьевны, ибо и не таких бюрократов штурмом брали) операционист удосужился пробить ее по базе данных и сообщил:

– Вот распечатка кармы, третий кабинет направо за левым углом – получите комплектацию. Потом подойдете. Следующий.

Анна Валерьевна послушно взяла распечатку, ничего в ней не поняла и проследовала в указанном направлении.

– Карму давайте! – Анна Валерьевна подпрыгнула от неожиданности.

– К-карму?

– А вы можете дать что-то еще? – цинично поинтересовались за стойкой и буквально вырвали из рук Анны Валерьевны распечатку. – Так, карма у вас, скажем прямо, не ахти. Много с такой не навоюешь.

– Я не хочу воевать – испуганно пролепетала Анна.

– Все вы так говорите, – отмахнулись от нее и продолжили, – на ваше количество набранных баллов вы можете купить 138 земных лет человеческой жизни, 200 лет птичьей или лет 300 в виде дерева или камня. Советую камнем. Деревья, бывает, рубят.

– Сто тридцать восемь… – начала было Анна Валерьевна, но ее опять перебили.

– Именно сто тридцать восемь лет стандартной и ничем не примечательной жизни, заурядной внешности и без каких-либо необычностей.

– А если с необычностями?… Это я так, на всякий случай… уточняю…

– Ну, выбирайте сами. Необычностей много. Талант – 40 лет жизни, богатство – в зависимости от размера, брак, честно вам скажу, полжизни гробит. Дети лет по 15 отнимают… Вот вы детей хотите?

– Нет,… то есть да,… двоих,… нет, троих…

– Вы уж определитесь.

– Брак, троих детей, талант, богатство и чтобы по миру путешествовать! – на едином дыхании выпалила Анна Валерьевна, лихорадочно вспоминая, чего ей еще не хватало в той жизни, – и красоту!

– Губа не дура! – хмыкнули из-за прилавка, – а теперь, уважаемая Анна Валерьевна, давайте посчитаем. Брак – это 64 года, остается 64. Трое детей – еще минус 45. Остается 19. Талант, допустим, не мирового масштаба, так, регионального, ну лет 20. А богатство лет 20 минимум. Лучше надо было предыдущую жизнь жить, недонабрали лет.

– А вот… – прикусила губу Анна Валерьевна, – если ничего…

– А если ничего, то 138 лет проживете одна в тесной квартирке, достаточной для одного человека и при здоровом образе жизни в следующий раз хватит на побольше лет – отбрили Анну Валерьевну.

– И ничего нельзя сделать?

– Ну почему же? – смягчились за прилавком, – можем организовать вам трудное детство – тогда высвободится лет 10. Можно брак сделать поздним – тогда он не полжизни отхватит. Если развод – еще кредит появится, а если муж сатрап, то авось и талант мирового масштаба сможем укомплектовать.

– Да это же грабеж…

– Свекровь-самодурка карму неплохо очищает, – проигнорировали ее возмущение и продолжили, – можно вам добавить пьяного акушера и инвалидность с детства. А если пожелаете…

– Не пожелаю! – Анна Валерьевна попыталась взять в свои руки контроль над ситуацией, – Мне, пожалуйста, двоих детей, брак лет этак на 40 по текущему курсу, талант пусть региональный будет, ну и богатство чтобы путешествовать, не больше.

– Все? Красоты вам не отсыпать? У вас еще 50 лет осталось,… нет? Тогда комплектую – девушка за прилавком достала кружку и стала высыпать в нее порошки разных цветов, приговаривая себе под нос – брак сорокалетний – есть, дети, две штуки – есть, талант… талант… вот, пожалуй, так, деньги… сюда, а остальное от мужа еще… Все!»

Анна Валерьевна недоверчиво покосилась на полулитровую кружку, заполненную цветным песком, которую ей протянули из-за прилавка.

– А если, скажем, я талант не использую, я дольше проживу?

– Как вы проживете – это ваши проблемы. Заказ я вам упаковала, разбавите с водой и выпьете. Товары упакованы, возврату и обмену не подлежат! Если вы пальто купите и носить не будете – это уже ваши проблемы.

– А…

– Счет-фактура вам, уверяю, не пригодится.

– А…

– Да что вы все «А» да «А»! судьбу вы себе выбрали, предпосылки мы вам намешали, все остальное в ваших руках. Кулер за углом. Следующий!

Последнее, что успела подумать Анна Валерьевна перед собственными родами, было: «Вот вроде все с моего ведома и разрешения, а такое ощущение, что меня все-таки обдурили». Хотя нет, мимолетной искрой у нее в мозгу успела пронестись мысль о том, что ей интересно, как ее назовут.

***

Славься, море, я вернулся!


Очередное ничем не примечательное дождливое утро. Они приняли свои таблетки, позавтракали и вышли на веранду смотреть телевизор и предаваться воспоминаниям. Покой и уют царил на этой веранде, помнившей еще их собственных дедов. Вдруг миссис Стэнли сдавленно охнула. За ней ахнули миссис Барбикью и мисс Уатт. Постепенно все старички оглянулись и удивленно уставились на Харри. Их старого доброго Харри, между тем, было не узнать. Он стоял гордым голубем посреди стаи воробьев, одетый в высокие сапоги, брюки и дождевик. На спине у него висел рюкзак, да и сам он стал словно на пару дюймов выше.

– Харри, дорогой, куда это ты собрался под дождем? – спросила Миссис Нивель.

– На рыбалку!

– Но, там же дождь…

– Именно так! – улыбнулся Харри, явив присутствующим пожелтевшие от старости зубы, – именно на рыбалку и именно сейчас, вот так-то, старички!

– Харри, ты простынешь, а потом будешь нас же мучить нытьем про свой радикулит, – укоризненно проскрипел Спарки, старик одиночка, которого раз в два месяца навещала внучка.

– Леди и Джентльмены! Я рад объявить, что у меня больше никогда не будет радикулита! Сейчас я все объясню, – залихватским движением Харри снял рюкзак и приземлил его рядом с инвалидным креслом мистера Гротта, старейшего из них.

– Я много думал о жизни. О том, как мы ее провели и о том, почему мы с вами оказались в этой дыре! – под недовольный ропот стариков он обвел рукой всю комнату, – да-да, именно дыре, погребе, куда фермер складывает старую некрасивую картошку на корм своим свиньям. И я понял, что все дело в кумирах. Еще в далеком детстве мы выбираем себе кумиров, на которых подсознательно стремимся быть похожими. Эти кумиры и определяют нашу жизнь. Но выбираем мы их неправильно. К их идеалу мы стремимся, забывая, что кумирам навеки 20, 30, в крайнем случае, 40 лет! Время для них остановилось, замерло, они упиваются этим временем, верша подвиги и радуя читателей!

– Что-то я тебя не пойму… – нахмурился Спарки.

– Вот ты, когда тебе было 12 лет, на кого хотел быть похожим?

– Спросил, так спросил – я уж и не припомню,… кажется, мне нравился доктор Ливси из «Острова Сокровищ».

– Великолепно! – восхитился Харри, – бравый доктор, победитель пиратов! А теперь подумай, Спарки, будь у бравого доктора жена, дети, сорвался бы он в ту авантюру? Нет и нет! Ни за что! Его бы жена не пустила! Доктор Ливси, излучавший вечный оптимизм, умевший найти подход к морякам и головорезам, был одинок! Вот и ты, Спарки, со своей сияющей улыбкой, не поступив на медицинский, стал хотя бы ветеринаром. Ты вел буйную жизнь и все думали, что у тебя все отлично. А мог ли ты представить себе доктора Ливси в старости? Дряхлого, сгорбленного и ворчащего на жену: «Принеси то, принеси это, посоли гречку, заштопай мне носок!» Рядом с Ливси просто не могло быть семьи! А ты, Роза, кто был твоим кумиром?

Роза посмотрела на сникшего Спарки и робко сказала:

– Н-не было…

– Брось, Роза, признайся, кем ты восхищалась в молодости? Сходства с кем ты пыталась достичь, нанося тени и подводя глаза перед походом на танцплощадку или в кино?

– Никем! – поджала губы Роза.

– Не верю, у тебя дрожит нижняя губа! – воскликнул Харри, – Верно, у тебя был кумир! В детстве ты мечтала о том, чтобы будоражить воображение, как дикая греческая амазонка, потом быть желанной как королева эльфов Титания, быть сильной и страстной, как Скарлет О’Хара и независимой, как Миледи! Ты знала, что тебе уготовано большее. Ты знала это когда выходила замуж за строителя на соседней фабрике, ты знала это, когда паковала обеды для своих детей. Семейная жизнь была не для тебя, и ты страдала глубоко в душе, боясь даже себе в этом признаться! А они чувствовали это, тем самым недоказанным органом чувств, что зовется интуиция. И потому держались особняком, строили свою жизнь и искали собственных кумиров, а при первой же возможности отдали тебя сюда!

– Шел бы ты… рыбачить! – утробно прорычала Мисс Уатт, протягивая подруге платочек. На глазах Розы Барбикью стояли слезы.

– Сам-то тут как тогда оказался, умник? – скрипуче спросил Мистер Гротт.

– У меня тоже был кумир. Я избрал себе Капитана Немо с оттенком доктора Генри Хиггинса. Оба посвятили себя науке.

– Постой, Харри, но ведь Хиггинс женился на Элайзе… – попытался возразить Билл Марски, бывший журналист.

– Ошибаешься Билл! Они решают быть вместе только в самом конце, после того как он ее все время терроризировал и мучил! Мы его любим, потому что Хиггинс был великолепным холостяком! Он любил себя и работу, у него было великолепное чувство юмора! Он мог позволить себе презреть любые приличия… – На мгновение Харри мечтательно зажмурился, – Зато ты, Билл, судя по всему, был без ума от Шерлока Холмса, кропая разоблачительные статьи в молодости, и даже сейчас пытаясь выискать нестыковки в моих словах!

Билл грустно улыбнулся и еле заметно кивнул.

– Ну, допустим, ты это понял, – сказал Спарки, – выложил все это перед нами, уничтожил нас, и что?

– А то, Спарки, ведь мы все получили по заслугам! Мы все предатели! Настолько, насколько это можно себе представить! Мало того, что мы их сотворили, мы их еще и предали! Мы прожили обычную жизнь, от которой мне теперь тошно. Мы больше не стремимся быть как они.

– Я, кажется, понял, – хмыкнул Билл Марски, – осознав это, ты пошел рыбачить, в надежде, что лодка все же перевернется?

– Побойся Бога, Марски! – возмутилась миссис Стэнли, – И ты, Харри, старый дурак, снимай дождевик и садись смотреть телевизор!

– Ни за что! – улыбнулся Харри, словно пробуя это слово на вкус, потом повторил погромче, на грани крика, – Ни в коем разе! Я не спал всю ночь, пока думал об этом! Предавая наших кумиров, мы предаем самих себя! Раз мы позволили им завладеть нашими телами, раз мы их возродили, должно оставаться с ними до конца. И тогда-то я спросил себя, а что сделал бы капитан Немо, окажись он в моей ситуации? Уныло сидел перед телевизором, или обрадовался бы родной стихии? Что может быть великолепнее дождя, корабля и бескрайних водных просторов? Нет, он бы непременно вышел хотя бы порыбачить! А когда я натягивал сапоги, на небе выглянуло солнце. Вы его не увидите, у вас все застилают мутные серые тучи, а у меня солнце! Солнце и солоноватый морской бриз! И я снова молод, настолько, насколько молод был великий капитан! Вы не поверите, я наконец-то счастлив. Ругайте меня, завидуйте мне, но не смейте меня останавливать, заклинаю вас, старикашки, не пытайтесь!

С этими словами Харри поднял рюкзак, уверенно толкнул дверь и вышел под дождь. Какое-то время он постоял, наслаждаясь как капли падают на его лицо. Он чувствовал себя мальчишкой в августовский день, уставшим от вечного зноя и радующимся долгожданному дождю. Стараясь не обращать внимания на крики своих товарищей и призывы остановиться, он зашагал по идеально подстриженной траве в сторону озера. Прямо как юноша 19 лет шагает по засеянному полю в соседнюю деревню, чтобы подарить купленную в городе брошь Катарине, веселой Катарине, смеявшейся, словно тысячи золотых колокольчиков. Он откинул брезент и сел в лодку, только теперь, сидя к ним лицом, он позволил себе посмотреть на стариков.

Они выбежали за ним, почти все, забыв про зонтики. Они старались успеть за его резко помолодевшим шагом, пытались понять, что с ним произошло и что его так изменило. Он улыбнулся и помахал им рукой, Артур, вытащивший меч из камня, или, Эдмон Дантес, уплывающий в плавание, зная, что на берегу остается любящая невеста, Немо, ступивший на борт своего любимого деревянного Наутилуса.

А потом капитан Немо взялся за весла. Первый робкий гребок, потом второй, посмелее. Руки сами вспомнили, как надо двигаться, мышцы снова окрепли. Взмах за взмахом, весла выныривали из воды и снова пронзали кристальную гладь. Взмах за взмахом, несмотря на тиски, сжавшие грудь. Нельзя, пусть видят, что капитан готов к плаванию. Лица стали уже неразличимыми, но, пересиливая боль, капитан Немо улыбнулся и помахал им рукой, моля небо об усилении стихии. И небо услышало капитана. Стена дождя закрыла от него берега озера, причал и дом престарелых. Капитан был в море. Он уже не чувствовал весла, он держал штурвал, и железная махина любовно отвечала на каждое его движение.

Глубоко внутри судорожно схватился за грудь Харри, но тут же расслабился и улыбнулся, замолкая навеки. Отныне были только стихия и молодой капитан. Славься, море, я вернулся! Отныне только мы с тобой. Я никогда больше не пристану к берегу.


***

Диалоги о животных

Все-таки, правы были китайцы, – задумчиво протянул Владик.

– И в чем же? – заинтересовался новичок Костюня.

– В том, что каждому человеку соответствует его животное… Только вот животных мало подобрали…

– Почему же мало? Зато разноплановые… – попытался показать что он «в теме» Костюня.

– Фигня! – безапелляционно отмахнулся Владик, – вот, на Елизавету посмотри! Ну, чистой воды гусыня! Глаза вылупленные, волосы сальные, водоотталкивающие, а гогочет когда…

Костюня посмотрел на Елизавету и признал, что да, чистой воды гусыня.

– А вот, – не унимался Владик, – Ахмед! Ворон! И не из-за «клюва»! Ты только посмотри, как он смотрит… Его взгляд, умудренный вековыми знаниями горских прадедов, сканирует всех и каждого на предмет чего-то, чем можно поживиться! И что попадет в его когти, то уже никто больше никогда не увидит.

Костюня не удержался и посмотрел на Ахмеда. Высокий жилистый горец и правда буравил что-то своими цепкими глазами из-под тени широких «брежневских» бровей, что придавало его взгляду еще большее коварство. Проследив за его взглядом, Костюня наткнулся на декольте Дашеньки. Знатное декольте. Не меньше третьего размера над хрупкой талией, стянутой тонким декоративным пояском.

Видимо, Владик сделал то же самое, ибо смачно причмокнув, выдал:

– Да-а-а-ашенька… Но остерегайся, мой друг, она – богомолиха! Поддайся ее чарам, и пути назад не будет. Загипнотизированный ее формами и поведением, ты не очнешься даже тогда, когда в пылу страсти она оторвет тебе голову и начнет пожирать заживо.

Дашенька, почувствовав взгляд Костюни, лучезарно ему улыбнулась, явив миру и конкретно Костюне ряд ровных, белоснежных и острых (а в их остроте Костюня отныне не сомневался) зубов.

– Хорошо еще, Эвелины нет! – продолжал Владик, – настоящая львица… смотрел у Дроздова в программе? Красавица, подтянутая, грациозная, и в стойку встает, а как только лев к ней подойдет – сразу когтями по морде! А Илья у нас медведь-шатун. Как даст лапой так ты под стол и укатишься, и хорошо, если все кости целыми останутся!

– Зачем же лапой-то?! – в ужасе пролепетал Костюня.

– А потому что разбудили раньше положенного. На работу-то нам к половине девятого, не всякий бодро вскочит… Продолжаем-с… – Владика понесло, – Марья Борисовна – филин: затаится и во тьме ночи склюет. Игорь Николаевич – коршун: бросит на камни. Инга… Инга – она у нас крокодил! Под воду утащит и разлагайся там… Ануфрий – дикобраз, причем генетически модифицированный, потому как иголками стрелять научился. Хозяйственник – кабан, Катерина – пантера, Наталья – мурена… во! Еще же морские жители есть! Виктор – осел-людоед (тоже генетически модифицированный)! Олеся – гюрза, Димка – гепард, Витька – крыса. Елена – кобыла, Инна, ее подружка, увы, корова. Маша – волчица, Вилена просто-таки… гадюка!

– Владь, а Владь, – дрожащим голосом прошептал Костюня, – а к-кто ж-же тогда я?

– Ты? – покровительственно нахмурился Владик, – ты воробей! То тут почирикал, то там поклевал, сам ничего еще не добился, никому не нужен, зато вот съесть тебя все не прочь. Видал, у нас же почти все хищники!

Костюня затравленно осмотрелся. Около окна шипела на окрысившегося Витьку Олеся, Маша плотоядно облизывала сочные кроваво-красные губки, Ахмед что-то каркал на ушко Елизавете. Елизавета, распушив перышки, заливисто гоготала. Илья, злобно и тяжело дыша, нависал, вращая красными глазами, над Ануфрием, который, в свою очередь, сопел часто и так и норовил Илью уколоть. Игорь Николаевич парил над этим всем зверинцем, хладнокровно выискивая новую жертву. И все, абсолютно все, то и дело бросали хищные взгляда на бедного Костюню, плотоядно жмуря голодные глаза, проверяя языками остроту клыков, демонстрируя великолепную (особенно у женской части офисных джунглей) остроту когтей. Только Владик сохранял видимость дружелюбия.

– В-влади-и-ик!!! – взмолился Костюня, моля Бога, чтобы хоть здесь ему повезло, – а кто же тогда ты???

– Мысль светлая… – задумался Владик, покровительственно улыбнувшись Костюне, от чего у последнего сразу потеплело на душе, – я, наверное, гордый, высоко парящий орел! Хотя нет, у меня нос красивее… Значит, я старый мудрый волк… который молодой, но мудрый как стар…

В этот момент мимо прогарцевала Елена, звонко цокая копытами и выразительно покачивая крупом.

– Вот оно! Я Жеребец! Благородный жеребец! Бывай, цыпа! – просиял Владик, иноходью засеменив за Еленой, начиная пристраиваться к ее выразительному крупу. Владик остался один, наедине с джунглями, беззащитным и одиноким. Еще неоперившимся и не умеющим летать. Можно было бы деться под крылышко Елизавете, но где гарантия, что и она его не ущипнет…

– Костюня, ты не поможешь? – мелодично прервал его размышления чей-то голосок. Костюня поднял глаза и, отшатнувшись, свалился со стула. Перед ним стояла богомолиха собственной персоной. За какие-то мгновения перед глазами Костюни пронеслись все основные эпизоды их вероятного будущего с момента «ты такой сильный, не проводишь меня до дому» до акта поедания его живьем. Издав совсем не воробьиный крик, Костюня вылетел из чужеродного офиса и смог отдышаться только в метро. Здесь много народу. Здесь в открытую никто нападать не осмелится…

– А ну шевелись, мать твою, встал тут на пути! – командно прорычал кто-то, снабдив приказ увесистым пинком для придания ему убедительности.

– ААААААААААААААААААААААААААААААА! – зачирикал Костюня и полетел от греха подальше вниз. Жизнь воробьев слишком опасна, чтоб еще и нарываться.

Девять жизней Барсика

Эх, друг… именно друг, и никакой не хозяин! Сколько мы с тобой пережили – всего и не вспомнишь! Только с котом себя и познаешь, ни с какой собакою такого не получится. Для них ты именно хозяин, а вот для нас, котов, друг!

Помнишь, когда ты меня подобрал? Я тогда мелкий совсем был, месяцев шесть, вряд ли больше. Меня с моста сбросили, а ты как раз под мостом прятался от папы. Ты, кажется, его хрустальную пепельницу разбил, или вазу. Знатная ваза-то была, мне Васька рыжий рассказал, что этажом выше живет. Или, все-таки пепельница? Кажется, твой папа с ней часто на балкон выходил. Ты как увидел, что меня кинули, так сразу и прыгнул в воду. Повезло мне, что прежние хозяева (именно хозяева, никакие не друзья) даже платка на меня пожалели, даже коробки. Ты тогда кинулся в воду прямо в одежде, я помню. Только майку снял – в ней ты меня домой нес. Я помню, что все вокруг рекой пахло, а майка тобой. Ты самую малость не успел доплыть тогда. Так я и потерял свою первую жизнь. Зато оставшиеся восемь стали безраздельно твоими.

А помнишь когда у тебя газ убежал? Летом на даче. Я, как сейчас помню, прихожу, а ты лежишь и в ус не дуешь. К тебе тогда друзья приезжали. Друзья уехали, а ты спать лег. Я тебя и так будил, и так. Чего только не перепробовал. А сколько я тебе на ухо орал? Да после тех двух полетов через всю комнату, в которые ты меня отправил, любой другой гордо развернулся бы и ушел! Но я нет, ты ведь мне друг… А как ты ругался, когда я на тебя все книжки с полки опрокинул? Но я не обижаюсь. Я б тоже спросонья на твоем месте удивился – с чего бы это ты, друг, по полкам ползать начал: то ли тараканом себя возомнил, то ли человека-паука пересмотрел. А вот как бы ты на моем месте объяснил, что газ утекает? Хорошо еще, что когда я кашлять стал, ты решил, что меня вырвет и пнул меня на улицу. А потом все само собой решилось, ты пошел покурить, а со свежего воздуха и сам утечку унюхал. И зачем вам людям нос, если он такой слабый? Я, пока тебя будил, так надышался, что, наверное, тогда свою третью жизнь и потерял.

Зато вот Четвертую потерял гордо, в бою. У нас тогда крыса завелась. А ты ведь у меня молодой был, доверчивый, оставишь колбасу на столе, а как ее не станет – сразу у тебя Барсик виноват. Ну откуда Барсик? Барсика, может, дома вообще не было в тот момент! Я прихожу со свидания, а меня бить начинают. Кому, может, и как, а мне вот обидно! Не поверишь, я ее две недели караулил! Наконец, день икс. Лежу я как-то на батарее, слышу – идет, чую – она! Я еле слышно приподнимаю голову, и тут она на меня ка-а-ак посмотрит! Ка-а-а-ак глазищами желтыми да злыми завращает! Я тут же сделал стойку по тэйквон-до, а она мне в ответ джиу-джитсу закрутила. Я ей лапой в ухо засветил, а она мне сковородкой по голове. Тут уж я рассердился, и бить начал в полную силу. Это у меня от удара по голове сковородкой так произошло. Сразу вспомнилось, как мы с тобою Фредди Крюгера смотрели по видику. Я когти выпустил – она зубы обнажила. Это был неравный бой, но я все-таки победил. А все потому что я – кот, сиречь существо более высокого уровня, да и жизней у меня аж девять, не то что одна жалкая да крысячья…

Шестая жизнь… Ну, я до сих пор не считаю себя виноватым. Стервой была твоя Вика, тут ты меня не переубедишь! От стерв всегда запах такой идет необычный, не естественный. Они знают, что они стервы, и прячут запах в духах. А еще одежда у них странная и кожа у них холодная. Я на ней и так, и этак пытался пристроиться, а она чуток коленку повернет и снова мне холодно да неудобно. Это она для тебя притворялась, что от меня без ума, зато, когда тебя не было – говорила всем по телефону, что ты дурак. Не хочешь – не верь, но я такое стерпеть не смог. Бей, ругай, дуйся, такой уж у меня характер. Меня еще можно обзывать, но за друга, ты, конечно, извини, «пасть порву, моргалы выколю». А как тебе доказать, что она стерва? Задача посложнее, чем с газом. Я вообще, очень интеллигентный кот, ты не представляешь, какие моральные муки мне пришлось испытать, пока я гадил на ее платье! Но я должен был это сделать. Сумочкой она, конечно, меня приложила знатно. Вот в эту сумочку (Gucci, я даже это до сих пор помню!) и вылетела моя шестая жизнь. Цинично, но оно того стоило, особенно когда ты меня взял и обнял, прижал к себе, а сам высказал ей все, что я бы тоже ей высказал, умей я говорить. Никогда до тех пор не испытывал я такой моральной сатисфакции! Зато вот Катя твоя – совсем другое дело. Особенно когда она жилки из мяса вырезает!

За седьмую я не обижаюсь. Оно и понятно, что котята – существа неразумные, и твой котенок Сережа не был исключением. Оно даже правильно, что он со мной игрался. Людские котята просто обязаны учиться у настоящих кошек доброте и мудрости. Ну, потягал он меня тогда за хвост, а потом еще и помыть попытался, зато сейчас как со мною носится. Мне аж лежать стыдно в такие моменты. Старость – не радость. Вторая, пятая и восьмая тоже были героическими. С котами дрался. В первый раз во имя любви, зато, когда пятую и восьмую жизни терял – за территорию. Эти коты хотели твой двор своим назвать. Тяжко, конечно, было, но я справился, да и ты помогал мне. Сколько раз на мой крик выскакивал во двор и этих бандитов блохастых распугивал.

В общем, все восемь моих жизней прошли недаром и оставили за собой воспоминания, которыми можно если не гордиться, то хотя бы наслаждаться. И только девятая, последняя, вызывает у меня легкое недоумение. Дело в том, что мы, кошки, девятую смерть чувствуем загодя. Первые восемь – нет, а девятую почему-то чувствуем. Даже странно, что при такой выдающейся жизни, как у меня, девятая будет всего-навсего от старости. Смешно. Я так часто жалел тебя с твоей одной единственной жизнью, что и мысли не мог допустить, что моя окажется короче. А ведь кошки, наверное, не попадают в рай. Я слышал, как твоя мама это Сережке говорила. Еще она говорила, что у животных души нет. Может и так, только почему же тогда мне так тяжело тебя оставлять? Знаешь, умей я писать, я бы все это тебе написал в письме, а так остается только еле слышно мурлыкнуть тебе на ушко.

Я ухожу. Ухожу, потому что последнюю, девятую смерть, нужно встретить достойно, что бы там ни было, и как бы она не произошла. Помню, ты как-то читал про викингов, у которых считалось, что в рай попадают только те, что погиб в бою. Достойная вера, она мне больше нравится, чем та, что у твоей мамы. Но у котов есть свое поверье.

Каждый, даже самый захудалый кот верит, что если в момент смерти никого рядом нет, а жизнь была прожита достойно (как у меня), то мы, коты, в награду за такую жизнь получаем броню и крылья. Одев эти броню и крылья, даже самый старый кот превращается в молодого и красивого дракона. Возможно, ты читал о них в сказках. Именно от гордых драконов мы ведем свой род, и в них мы превращаемся, прожив на земле девять кошачьих жизней. Поэтому, когда я уйду, не плачь, друг, мне и самому тяжело. Но драконы, как известно, умеют летать и гоняют тучи по небу, чтобы шли дожди. А в свое свободное время я буду прилетать к тебе, и именно над тобой буду разгонять тучи. Ты увидишь солнышко и улыбнешься. Поэтому, хоть я и ухожу, не плачь! И найди своему котенку такого же друга, каким был я для тебя.

Прощай. Твой Барсик. Мур.

***