Kitobni o'qish: «Галерея людских слабостей»
© Архипов А. Г. 2020
Превратности семейной жизни
(рассказ друга)
Моя жена любит посплетничать. Это явление столько веков остается обязательным для выживания, что недостатком в современном обществе уже не считается.
А где еще получишь достоверные сведения?
К недостаткам женщин я отношусь терпимо. Не заморачиваюсь по этому поводу. Все, кто женятся, упорно и наивно верят, что выбрали лучшую в мире жену. Простофили! Подумали бы: сколько невест выходят каждый день замуж по всему свету? Откуда их, хороших, взять столько и сразу?!
К семейной жизни надо относиться проще. Я, несмотря ни на что, всегда говорю: мне повезло с женой. В том смысле, что могло быть и хуже!
Любой из нас мог прожить жизнь лучше, чем он ее прожил.
А мог бы и хуже…
Терпимее надо относиться к жизни, терпимее…
…Раньше сплетничали на скамейках у дома, потому что не было телефонов, и слухи распространялись воздушно-капельным путём, потом перебрались на кухни, поближе к телефонной трубке, а сейчас условия жизни улучшились и все предпочитают обмениваться информацией в уютной гостиной за чашечкой кофе или за рюмочкой чего-нибудь такого, что улучшает работу языка, имея под рукой смартфон, улучшающий работу мозга.
…Вела моя жена в очередной раз теплый разговор с подругой Настей, сидя у нее в гостях на удобном диванчике, попивая Каберне из большого стеклянного бокала. Когда все основные новости закончились, она, чтобы молчание не длилось больше одной секунды, отчего пропадает весь смысл разговора, вдруг неожиданно для самой себя пожалела подругу:
– Тебе, Настька, уже за 30 перевалило, а ты всё одна: ни мужа, ни детей. Скучно!
И тут неожиданно поняла, что у той нет никого, кроме неё, с кем можно приятно поговорить по душам. А это самое тяжкое, что может представить себе женщина. Ей даже не по себе стало…
Вид растрепавшихся волос и разгоряченного лица подруги, возбужденного от невероятных новостей, которые ежедневно напрягают нашу жизнь, пробудил в моей жене необычайный прилив нежности к Насте. Поэтому она тут же добавила:
– Такая красавица, а пропадаешь одна. Несправедливо! Давай-ка найдем тебе мужика.
Настя нахмурила свой лобик, прикрытый черной челкой.
– А мне это надо? Ярмо на шею вешать! Сейчас мужики пошли или альфонсы, сами как дети, или перекати-поле. Поишь его, кормишь, а он раз – и переехал к другой. Столько продуктов зазря изведешь! А тебе, за все твои тяжкие семейные муки, оставит в наследство кучу детей – как хочешь, так и выкручивайся.
– Я же живу, – говорит жена, – значит, не все.
– Фью! Ты думаешь, твой Славик (т. е. я) хороший муж? Тоже такой. Завтра какая-нибудь юбка поманит за собой – он и исчез. И останешься ты со своим Вовкой (т. е. сыном) не солоно хлебавши.
– Ну, уж ты напраслину не наводи. От зависти, что ли? Славка не такой!
– Фьють! Не такой! Ты просто мужиков не знаешь. Наивная ты баба, Светка (т. е. моя жена).
И заспорили они громче обычного и раскраснелись сильней, чем прежде: такой я или не такой.
Настя понастырнее моей жены – передавила голосом.
– Давай проверим: какой он?!
А Светка сдуру и в запальчивости согласилась.
На проверку выделили неделю. За это время Настя должна была «разделать меня по косточкам, разложить по полочкам и разбить на тезисы».
Я, конечно, не подозревал, что начался эксперимент. Живу себе мирно. Но начинаю замечать: жена стала какой-то отстраненной и холодной. А Настя, наоборот, проявляет ко мне повышенный интерес. Глазки «строит». Она и раньше «строила» да только старалась делать это незаметно, а тут вдруг нагло, в открытую, при жене. Это меня настораживало. Не хватало мне семейных скандалов на пустом месте!
Я вновь задумался: что же такое происходит? И решил, что у некоторых баб бывают в жизни такие моменты, когда от необъяснимых душевных катаклизмов они обалдевают. Становятся решительными и наглыми и кидаются на мужиков, как кошки на собак, рискуя жизнью.
Сделал я такой неоспоримый вывод и дальше живу себе спокойно. Она «строит» мне глазки, а я – нет. Скромно отворачиваюсь, чтобы не было семейного скандала. Да и глаза у нее – черные, влажные, как маслины – смотреть не хочется при жене.
А Настя поняла это по-своему. Робеет – значит, клюнул. Странная у женщин логика: глаза закрывает – значит, робеет; если робеет – значит, любит. А если он глаза закрывает потому, что спать хочет?!
Как бы там ни было, проходит контрольная неделя. Я по-прежнему в недоумении. Чувствую: что-то назревает. А «что» – понять не могу! Сижу дома. Жена пошла к подруге. Ушла гордо, будто уже заявила мне о разводе.
А через полчаса звонит по городскому телефону Настя. Она от нас на расстоянии 20 минут ходьбы живет, на соседней улице.
– Привет, Славик! – говорит. Голос томный. С элементом загадочности.
– Привет! – отвечаю я. – А Светки дома нет.
– Это хорошо, – говорит она. – Чем занимаешься? Скучаешь?
– Да не очень. Книгу читаю.
– Книга – это неинтересно. Приходи ко мне – вместе поскучаем.
– Зачем я тебе без Светки? – глупо спрашиваю я.
– А зачем она нам? – продолжает Настя. И всё с каким-то манящим намеком. Я даже растерялся, честно говоря. Видимо, мужчины тоже боятся насилия, как и женщины.
– Книга интересная, – говорю жалобно.
– Я одна, – настаивает Настя, – и мне скучно. А вместе мы повеселимся.
Тут я оторвался окончательно от литературного сюжета. «Вот, – думаю, – дает!» И выйдя из художественного мира, и войдя в мир реальный, наконец-то широко открыл глаза и трезво подумал головой. Обстановка начала проясняться. И показалось мне, что рядом с Настей еще кто-то вьется. Тихонько, закрывая рот ладошкой, ехидно хихикает. Прислушался: точно! То хихикает, то шепчет что-то гадким голоском.
Я не люблю, когда хихикают у меня за спиной. И гадкий голосок мне тоже неприятен. Я разнервничался и выпалил в трубку:
– Ты номером не ошиблась?! Особо обеспокоенным особам надо звонить тому, кто развлекает скучающих одиноких женщин, которым приспичило поразвлекаться. Есть такие услуги. Есть еще вариант. Поярче накрась губы, одень красную юбку покороче – и на улицу. У нас есть места, где тебя сразу заметят. Дать еще советы?
Хотел еще кое-что посоветовать, но в ухо ударили гудки. Она бросила трубку. Покраснела ярче губ, которые я советовал накрасить, и ярче юбки, которую я посоветовал надеть. У нее чуть не остановилось дыхание. У нее парализовало глаза с двумя зрачками у переносицы.
– Он не бабник, – выкрикнула она истерично. – Хуже! Он негодяй! Он просто чурбан неотесанный! Я же из благородных побуждений… Я хотела помочь. Как ты можешь с таким уродом жить?! Я тебе говорила: все мужики – дрянь! Грубо отесанные чурбаны…
Она так неподдельно негодовала, переживала и плакала, что не поверить ей было нельзя. Кто же сможет не поверить подруге, когда она так убедительна!?
Я тоже окончательно всё понял. Покачал головой, поулыбался и обрадовался, что поступил правильно. Ожидая жену, я приготовил несколько шуток, чтобы беззлобно посмеяться над ними. Я поджидал жену, упиваясь своей находчивостью.
Размечтавшись, я не успел после звонка открыть дверь. Жена ворвалась в квартиру, как будто у нас и не было никакой двери.
Вот сейчас мне кинутся на шею, расцелуют, будут причитать, какой я верный и преданный муж. Измажут слезами и задушат в объятиях…
А я буду скромно, застенчиво отворачивая голову в сторону, бубнить:
– Да ладно тебе…
Я внутренне собрался и приготовился к предстоящему событию.
Но жена не бросилась мне на шею. Она метнула шляпку куда-то вперед по коридору (я еле успел пригнуться) и, чернея, как ночь перед ураганом, заклокотала чугунным голосом:
– Какой же ты… неотесанный! Чурбан! Неучтивый… Эгоист… Ты только о себе думаешь… Ты только умеешь, что говорить гадости. И хихикать втихаря. Видеть тебя не могу…
И так далее, и тому подобное. Невозможно воспроизвести всё, что она сказала: получится целый роман. И не нужно. Таких книг много. Но… Ох, если бы вы слышали, что она говорила. Хорошо, что Вовка не видел этого завершающего акта комедии.
– Мне – что? Надо было соглашаться? – растерянно бубнил я, робко отворачивая голову в сторону.
Она не разговаривала со мной весь вечер. Звенели тарелки в ее нервных руках на кухне и некоторые, слышно было, разбивались. В гостиной она оборвала штору, уронила напольную вазу с криком «заклеишь, если дорога тебе семейная жизнь», залепила подзатыльник сыну (молодой еще, не умеет вовремя спрятаться), разбросала все вещи в спальной комнате, уронила полку в ванной…
И весь вечер тихо плакала. Так жалобно, что мне стало жалко не только её, но и Настю.
И так и не удостоила меня ответом. До сих пор не знаю: как поступать в следующий раз?
…Всё-таки семейного скандала я не избежал. Но понял: прожить жизнь без семейных скандалов невозможно. Семейная жизнь, скажу я вам – сплошная безвыходная ситуация, озаряемая время от времени экспериментами.
Пример воспитания
По субботам в армии был парково-хозяйственный день. Нас выстраивали после зарядки и завтрака в помещении роты в две шеренги, и старшина зачитывал разнарядку зычным голосом. Глотка у него луженая, размером с крупнокалиберную гаубицу. С нескончаемым боекомплектом. Гаркнет так, что аккуратно заправленные кровати приходится поправлять. Мертвого поднимет. И отправит в атаку.
Этим и непобедима наша армия.
«Сидоров, Петров идут на работы туда-то!.. А такие-то и такие – сюда-то!..»
Всех свободных от прямых воинских обязанностей распределит, никого не обидит и не забудет.
Нам, солдатам-срочникам, нравились хозяйственные работы. Даже тяжелые. Уставая от армейского однообразия, развлечься, например, рытьем траншеи – целый праздник. Копнул лопатой – подышал свежим воздухом. Кинул земличку – рассказал пару анекдотов. Посмеялся. Всё развлечение.
Есть солдатская присказка по этому поводу, четкая, как математическая формула: два солдата из стройбата заменяют экскаватор!
Хотя… конечно, не два. У нас были такие отличники боевой и политической подготовки, любой из которых в одиночку мог заменить экскаватор!
Рыть траншеи выпадало не часто. Бывало, вместо рытья отправляли на интеллигентные работы: убирать в бане, библиотеке, солдатском кафе или клубе. Тогда поистине был праздник! В бане можешь поплескаться сколько душе угодно, в библиотеке – книгу почитать, вспомнить забытые слова, в кафе – набить утробу до отвала, не спеша, как на гражданке, в клубе – просто поспать. Работать в помещении одно удовольствие: сверху не капает, снизу не холодит. Расслабляешься, как у себя дома, где можно сколько угодно плескаться в ванной, читать книги, есть до отвала и спать, не вздрагивая от крика «подъем».
…В тот день нас, семерых солдат, отправили на работу в клуб. Меня назначили старшим.
Всё бы хорошо, да не попал в мою команду Серёга Колобков, мой земляк и друг с первого дня службы. Мы всегда неразлучны, спим и едим рядом. На двоих делим все радости и тяготы службы.
Колобок был интересным парнем. Он на турнике летал, как воздушный шарик, привязанный веревочкой к перекладине. И сам был похож на колобок – круглый, как шар, с короткими руками и ногами. Удивительный человек. Тяжелый, если его взвешивать на весах, и вместе с тем легкий, как воздух. И глаза у него, как у Колобка, который и от бабушки ушел, и от дедушки, озорные и восторженные. Даже сейчас, когда он, завидуя, грустно смотрел на меня, глаза светились весельем и отвагой.
Но щеки от обиды отвисли ниже скул…
Жаль друга. Что же получается: я буду пузо греть в клубе, а он плац от снега чистить? Несправедливо. Друзья должны делить поровну радости и горести.
У меня были хорошие отношения со старшиной. Мама иногда присылала мне посылки и не скупилась на дефицит, покупаемый в магазине «Березка» на чеки. Каждую посылку полагалось досматривать.
Поначалу старшина принципиально отказывался от презентов. Я настаивал:
– Угощайтесь, товарищ старшина! Всё равно через полчаса ничего не останется.
Он хмурился и качал отрицательно головой. А однажды, перед Новым годом в посылке оказалась бутылка джина с пестрой, красочной этикеткой. В те годы импортное спиртное можно было купить только в спецмагазинах.
– Это что такое?! – сказал грозно старшина, открыл пробку и понюхал. – Фу! Какая гадость! – поморщился он. – Как только люди такое пьют! Этого я пропустить не могу! Не положено! Пойдем в туалет, выльем!
– Товарищ старшина! – взмолился я. – Разве для того эту жидкость изготавливали за тысячи верст, тысячи километров везли сюда, чтобы бесславно слить в солдатский унитаз?
Старшина задумался. Слова были вескими. Вздохнув, он замер в нерешительности.
– Мама положила ее лично для вас! – убедительно продолжал я. – Она так в письме и написала: лично старшине. На Новый год.
Наверное, старшина подумал, что нельзя такой дрянью марать унитазы. А может, любопытство взяло верх, решил узнать, как такое люди пьют? Он покряхтел, неуверенно кашлянул и оставил бутылку себе.
Отныне я незаметно оставлял при досмотре какие-нибудь презентики, от которых поблескивал взгляд проверяющего, службу нес исправно, и мы подружились.
Поэтому после построения, когда все стали расходиться, я осторожно приоткрыл дверь в каптерку.
– Товарищ старшина! Разрешите обратиться? – выпалил я на пороге, вытягиваясь по стойке «смирно», всем видом изображая послушание.
– Давай!
– Нельзя ли переиграть: Колобкова в мою команду, а из моей команды кого-нибудь вместо него?
Старшина посмотрел на меня рассерженно. Пересматривать приказы в армии не принято. Распоряжение командира святое и не обсуждается. Я подумал: сейчас пошлёт куда-нибудь подальше…
Но он вдруг молча встал, молча вышел из каптерки и крикнул своим калибром:
– Колобков! В его команду. А ты, – ткнул пальцем в первого попавшего солдата, – вместо него. – И, не глядя на меня, зашел обратно в каптерку.
Глаза Колобка не просто засветились счастьем, они у него и так постоянно светились, а изрыгнули сноп веселых искр.
– Ты настоящий друг, зёма! – затараторил он благодарно.
– Брось ты эти благодарности! – отмахнулся я. – Дружба дело святое!
…Предвкушая сладостно текущий день, мы прибыли по месту дислокации веселые и довольные выпавшей удачей.
Завклубом, жена офицера из соседней роты, смерив нас всех оценивающим взглядом, быстро обрисовала объем работ, сердечно пожелала успехов и ушла домой.
А мы с наслаждением начали драить полы…
Клуб был небольшой. Небольшой объем работ вдохновлял нас, и к обеду работа была закончена.
По армейским законам я, как старший команды, должен сразу же отправиться к командиру и доложить о выполненном задании. И попросить дополнительное. Командир (они у нас люди отзывчивые) обязательно найдет новое. Но в жизни всё было несколько иначе. Мы подчинялись заветам народной мудрости, которая гласит: не лезь начальству на глаза, у него и без тебя забот хватает. Какой же солдат будет путаться у командира под ногами? Дайте, мол, мне непосильную работенку, а то я еще не смертельно устал. Явных идиотов в армию не берут. Чем дальше командир, тем спокойнее солдату. И я вам открою еще одну тайну: не только солдату, но и командиру. Когда мы на далеком расстоянии друг от друга, мы расслабляемся.
И моя команда тотчас начала расслабляться, расползаясь по углам, ища пригодные места для сна.
Как всегда, из-за нашего разгильдяйства далеко никто не уполз. Один на подоконнике пристроился, другой на старых, полуразва-лившихся стульях в гардеробе, остальные – на банкетках в холле. Все залегли на виду у главного входа. Заснули сразу. Еще когда ползли.
– Гвардейцы! – пытался я расшевелить товарищей. – Вы что, страх потеряли? Развалились на виду. Спрячьтесь куда-нибудь. Тут полно закоулков. Из офицеров кто-нибудь зайдет – заработаете наряды вне очереди.
Мне не вняли. Зазвучал классический концерт – хоровой храп с различными переливами. «Солисты» были в экстазе. Все предательски забыли, что спать в армии разрешается лишь по команде командира и, если ты уснул невзначай и не вовремя, необходима маскировка.
Сон – самое священное в солдатской жизни. Солдат может спать как угодно, где угодно и сколько угодно, в любое время суток. Ему ничего не стоит заснуть лежа, сидя, маршируя в строю и даже на бегу. Если его подвесить за ноги, как летучую мышь, он и в таком положении наперекор природе будет спать с наслаждением. Сильнее сна бывает только патриотизм, дурость и обед. Самая большая мечта солдата-срочника: уснуть после присяги и проснуться в строю, когда тебе объявляют о дембеле. И чтобы никто за это время не будил. Солдат спит, а служба-то идет! Вот в чем мудрость. К тому же, солдат не просто спит – во сне он живет дома. То мама ему приснится, то родной дом, то любимая девушка, которую он обнимает, как соседа по кровати, то пацаны. Во сне он превращается в экстрасенса: и поговорит с ними в промежутках между храпом и они ему что-нибудь расскажут. Заснуть в армии то же, что верующему попасть в рай.
Словом, не захотел я предавать товарищей, разрушать святое. Я тоже был молодым организмом, стремящимся поспать. Но поступил благоразумно. Отыскал кладовку среди подсобных помещений клуба в самом дальнем углу, где меня днем с огнем никто не сыщет.
«Тут лежать, – подумал я, засыпая на каких-то мягких мешках, – настоящее блаженство, а эти, бестолковые, такие неудобные места выбрали!»
Поспать удалось недолго. Не успел я увидеть во сне маму и родной дом, – гром по всему клубу, будто крыша обвалилась, – зычный голос старшины. Стекла в окнах задребезжали: ба-бах – рванула гаубица:
– A-а! Спите!.. Подъем!
Меня словно воздушная волна от выстрела этой гаубицы подкинула с лежанки. Я припал к двери. В лоб больно врезалась какая-то железная штуковина.
В холле, вытянувшись по стойке «смирно», стояли в одной шеренге шесть человек. Старшина, а был он под два метра ростом, как ястреб на цыплят, глядел на них сверху вниз. Съежившись от страха, они казались ему по пояс.
– Спите?! – страшно вращая глаза, зарычал он.
Молчание.
– Не слышу ответа!
– Так точно!
– Разгильдяи! Ночью спят! Днем спят! По одному наряду вне очереди! Каждому!
Молчание.
– Не слышу!
– Есть по одному наряду вне очереди!
– А теперь: на-п-ра-во! В казарму шагом марш!
Командиры в армии, как боги: только они могут мгновенно возвращать простых смертных из рая на землю.
Демонстрируя строевую выправку, забывшие про сон солдаты, четко повернулись направо. И уже сделали один шаг…
– Стой! – крикнул, спохватившись, старшина, останавливая их. – А где этот… седьмой? Вас же семеро было… – вспомнил он.
Молчание.
– Я спрашиваю: где седьмой?
Молчание.
– Вам что, еще по одному наряду добавить?
Молчание.
– Вопрос неясен? Я спрашиваю: где седьмой?
Молчание.
– Онемели! Если не скажете, где седьмой, добавлю еще по два наряда.
Молчание.
– Вы что?! Оглохли? Да я вас всех в нарядах сгною!
Молчание. Переминаются с ноги на ногу, потупив взоры. Вот она – солдатская взаимовыручка! Ничего нет позорней, чем предать товарища!
Сорокалетний прапорщик был опытным командиром. На редкость мудрым. Он посмотрел в остекленевшие от страха и мутные спросонья глаза ребят и понял: не выдадут.
– Ладно, – сказал он, смягчив тон. – Кто скажет, где седьмой, наряда вне очереди не получит. Ясно? Кто смелый честно сказать?
Так устроена армейская жизнь: вышестоящий командир всегда должен знать правду о нижестоящем.
Нависла тревожная тишина. Шестеро молча бурили взглядами пол.
– Ну!
Все вздрогнули и вытянулись еще сильней. Вдруг крайний в шеренге, нервно дернувшись всем телом, тихо промямлил, словно кашлянул:
– Там он! – И коротко кивнул в мою сторону, словно голова сама дернулась против его желания. Так незаметно кивнул и так невнятно произнес, будто надеялся, что никто не заметит. У испуганных людей всегда смешные и гадкие мысли.
И у меня пробежал по спине холодок страха.
– Хоть один честный нашелся! Как звать?
– Рядовой Колобков!
– Молодец! Объявляю благодарность! – пробасил старшина.
– Служу Советскому Союзу! – пробубнил Колобок, растерянно озираясь на товарищей.
– А остальные, что ж? Мелкие душонки… Разгильдяя выгораживать? Недотепы! Не проснулись, что ли? Только и умеете…
По глупости или по злому умыслу мы часто поощряем гадкое в человеке. Развиваем мелкие душонки до состояния полного ничтожества. Собственными руками лепим предателей. Его бы на гауптвахту отправить за такое на пятнадцать суток, а ему – благодарность.
У Сереги лицо стало иссиня-красным. Он боязливо уставился в пол, делая вид, что признался под пытками.
Я понял, что пора выбираться из кладовки.
– А-а! – встретил меня старшина. – Вот он, самый хитрый! Спал?
– Никак нет!
– Глаза протри, засоня! А если бы ты военный объект охранял? Всё бы проспал, предатель! Устав не для тебя писан?!
Можно подумать, что в Уставе что-то сказано обо мне!
– Так точно! Для меня!
– Так чего ты спишь, когда нужно службу нести?
– Никак нет! Я не спал!
– Три наряда вне очереди!
– Так точно! Спал. Есть три наряда вне очереди!
– На-п-ра-во! В казарму шагом марш!
Равномерно стуча каблуками, мы поплелись в расположение роты.
– Он бы тебя всё равно нашел! – виновато бубнил мне в затылок Колобок, пока мы шли в казарму. – От него нигде не спрячешься!
Что я мог сказать ему в ответ? Спасибо, что не дал смалодушничать другим? Повиниться, что сам виноват, взяв его наперекор судьбе с собой? Успокоить, что в армии совесть заменяет Устав?
Было обидно: поступил я мудрее всех, а нарядов получил в три раза больше. Горько от того, что меня не выдал кто-нибудь другой. Я не ощущал ног и не чувствовал строя. Мне казалось: шагаю один и впереди жуткая бездна.
…Всю ночь мы драили полы в казарме. Колобок просыпался иногда ночью, поднимал голову, смотрел на нас озорными, веселыми глазами, вздыхал и тяжело засыпал вновь. Он, видимо, переживал за нас.
А я, сжимая из последних сил швабру в руках, думал, вспоминая его жалобные причитания: с кем я завтра смогу поговорить по душам?
Не повезло мне опять. В жизни везет тем, кто правильно кивает головой. Нужно обладать особенным чутьем, чтобы угадывать, когда и в какую сторону кивнуть.
Предать или не предать – природа программирует наши души с рождения. Жаль, что опознавательных знаков на внешности не оставляет. Мы сразу появляемся на свет человеком, который может предать, или человеком, который не может предать. Или, самое гнусное, человеком, который может предать, а может и не предать.
Животные устроены проще: они никогда не предают того, кого любят. Люди – фигуры сложнее. Они могут предать любя, по дружбе или ненавидя. Один не устоит перед конфеткой, другой – перед миллионом, третий предает от испуга, четвертый – от отчаяния или зависти, пятый – за дом на берегу моря. У каждого человека свой предел души для предательства. У каждого своя планка и своя мера. Бывают и такие, которые ценят свою честь выше конфетки, страха и дома на берегу моря. Человечища!
Разные рождаются люди…
…А я так и не стал таким мудрым, как наш старшина, и таким умным, как Серега Колобков.
