Kitobni o'qish: «Исток», sahifa 2

Тут же вспомнилось из той жизни, что читал, будто в пещерах первобытных людей были найдены кости калек и стариков. То есть могли прокормить взрослых иждивенцев племена. Да, через тысячи лет, когда будут известны каменный топор, копье с каменным наконечником, когда будет возможность развести огонь, тогда такие возможности у человеческого общества появятся, а сейчас, тут, в этом времени их не было!

И тут очень ценили человеческую жизнь. Точнее – жизнь соплеменников. Ибо потеря рук одного добытчика автоматически убивала голодом как минимум одного ребенка. Я бы весь испариной покрылся, если бы не дождь, от ужаса осознания, что на мои плечи легло два десятка детских жизней. И это показалось мне даже более страшным грузом, чем гипотетическое спасение будущего Земли. Будущее где-то там далеко, а дети – вот они, на поляне.

Мальчишка, что вот-вот очнется. Он не стал еще мужчиной, и в этом был мой шанс. Я взрослый, я полноценный добытчик. И если нет старших из его племени, он должен слушаться меня. Это закон выживания, не ставший мужчиной, а значит племя решило, что он еще не способен выжить самостоятельно, а значит, если он потеряется и заблудится, то не выживет один. А племя не может потерять почти взрослые руки, и следовательно, если он встретит на своем пути взрослого из «почти людей», то должен ему подчиниться, пока его не приведут к своим. Логика выживания, только она действует в этом суровом мире. А еще бывало, что племена объединялись. Когда одно племя теряло своих добытчиков или ослабевало до критической отметки, то его члены могли влиться в другое, более крупное сообщество. Как подсказывала память Одыра, меньше восьми взрослых не могли быть племенем, так как не могли обеспечить воспроизводство и прокорм детей, а следовательно, были обречены на вымирание. Нет, конечно, Одыр никогда не думал в таких терминах, это уже моё сознание на основе его информации делало такие выводы. И когда Лащ открыл глаза, я знал, что говорить!

– Лащ слушать Одыра! – не терпящим возражений тоном командую я, всем телом нависнув над лицом плохо понимающего, что происходит вокруг, паренька. – Везде смерть! – испуг в его глазах, видимо, сотрясение не столь тяжелое и он помнит, что происходило после заката. – Лащ жить! Одыр приносить жить Лащу. – Ну нет слова «дарить»! Пришлось подстраиваться. – Одыр, Тот, Кто Ведет! – бью себя кулаком в грудь. «Тот, Кто Ведет» – так называют тех лидеров, что берут ответственность. – Лащ слушать Одыра? – непроизвольно оголяю клыки, показывая угрозу в случае отказа.

Сейчас многое станет понятно. Прав ли я в своих размышлениях. Или мне придется его убивать?! Мальчишка сперва не понимает, что я от него хочу. И тут до меня доходит: нет слова «подчиняться», нет!!! А «слушать» это только «слушать», а не «слушаться» в понимании Лаща! О! Как все сложно!

– Одыр, Тот, Кто Ведет! – еще удар в грудь. – Лащ согласится? – а он меня вообще понимает, или я несу несусветную ересь?!

Уф-ф-ф. С моих губ едва не сорвался вздох облегчения, мальчишка согласно кивнул. Надо додавить, не оставить недосказанности.

– Лащ сказать, – тыкаю в него ладонью. – Одыр. – Ладонь на меня. – Тот, Кто ведет! – и хлопки ресниц в знак непонимания мне в ответ. – Сказать?

– Э-э-э?! – только доносится в ответ!

А-а-а! Как все сложно!!! И опять стоило мне проявить эмоции, как тело отреагировало само. Бац! Легкую затрещину. Бац! Подзатыльник. Но я не даю ярости взять верх и третьего, уже сильного, удара не следует.

– Одыр старший! Лащ идти за ним?!

– Да-а-а-а. – о, а я уже думал, он немой.

– Лащ повторять за Одыром? – заношу руку для еще одного аргумента.

– Да!

– Одыр, – а он молчит и опять глазами хлопает. А ладно, рано пока менять принципы воспитания. И я не сильно, но чувствительно хлопаю юнца по уху. – Повторять! Одыр!

– Одыр, – он не понимает, что я от него хочу, но угроза еще одного «аргумента» заставляет его все же повторить, хоть он и не понимает зачем.

– Одыр, Тот, Кто ведет! – с нажимом глядя в глаза мальчишке, произношу я.

– Одыр, Тот, Кто ведет! – послушно, хоть и едва слышно повторяет Лащ.

Уф-ф! Ну вот. Он признал моё старшинство. А значит подчинился. Тут еще нет понятия кровной мести, вся месть в понимании местных – это убить тут сразу, на месте, а мстить со временем, эта концепция еще неизвестна в мире.

Дальше с Лащем было полегче. Осмотрел его рану, сорвал лист какого-то папоротника, как память подсказала лечебного, и приложил к его ссадине на виске. А затем отправил парня к женщинам. Мне же предстояло очень неприятное действо.

Даже во времена развитого холодного оружия, даже во времена огнестрелов, на поле боя на одного убитого приходилось несколько раненых. Эта мысль посетила меня, как только Лащ открыл глаза. А если учесть, что сражение племен проводилось оружием не сложнее деревянной дубинки или грубо обтесанного копья без наконечника, то… Нет, те, кому досталось от Одыра, точно мертвы, а вот остальные… Не удивлюсь, если раненых и просто лежащих в отключке от удара дубинкой по голове на поляне и её окрестностях найдется немало.

Первого раненого нашел очень быстро, это был мой погодка из «почти людей», что ходят по холмам, по имени Чаха. На его теле было множество ссадин, но никаких глубоких ран я не обнаружил. Попробовал привести его в чувство, похлопывая ладонью по щекам. Но вот на что я не рассчитывал, так это на ту реакцию, которая последует, как только Чах откроет глаза. И был совершенно не готов к тому, что стоило ему открыть глаза и узнать меня, он тут же ударил. Кулаком прямо в нос! От боли у меня аж в глазах заискрило! И я потерял контроль. А когда смог взять себя в руки, то обнаружил, что от Чаха осталось тело без головы и оторванная голова без тела. Радикально. Но в то же время мне тут же стало понятно, что меня могли убить и все бы кончилось здесь и сейчас. Повезло, что Чах не сломал мне нос, а просто разбил его в кровь.

Следующего раненого мне пришлось удавить, пока он был без сознания. Это был Годад, Тот, Кто Ведет «почти людей» с холмов, тот, кто и придумал всю эту бойню. Он был ранен, но если бы я оставил его в покое, то несомненно выжил. Поэтому Одыр во мне его просто придавил. С чем, надо сказать, я полностью согласился. Этот «лидер» готов был угробить три племени, и во мне не возник внутренний протест против его убийства. Выхаживать местного Гитлера, это было за пределами как Одырской морали, так и моей. Так же удавил ровесника Лаща, у него была сломана нога в бедре, и он уже бредил. Я не мог ему ничем помочь, а память Одыра считала, что оставлять обреченного на смерть в мучениях совершенно неправильно. Всего в грандиозной для этого времени битве участвовало четыре десятка мужчин и около тридцати женщин, которые воевали наравне с сильным полом!!! Те, кто выжил, это «мамки», их вначале бойни старался никто не трогать. Не то чтобы детская жизнь тут была священной, совсем нет, но преднамеренное убийство ребенка было чем-то омерзительным в той протоморали, что утвердилась в четырех племенах. Хотя в запале битвы и были убиты все дети старше двух лет. А еще мои мысли о том, что выживших должно быть много, оказались неверны. В случившейся бойне убивали жестоко, все же война на истребление накладывала свой отпечаток. А потом по выжившим катком прошелся Одыр. Как оказалось, его личность не умерла и не истаяла с моим приходом, а была просто отодвинута моим разумом на задворки сознания. И стоило мне потерять контроль, как он брал управление телом на себя. А надо сказать, что этой ночью он конкретно двинулся умом, превратившись в натурального маньяка-убийцу. Видимо психологический шок от гибели своего племени его разум не вынес. Живых из «людей» мне найти не удалось. В результате, к середине ночи выжили только «мамки», детишки, Лащ и еще трое мальчишек которых мне удалось откачать, не имеющих переломов или иных серьезных ран, и привести их к своеобразной присяге мне.

Двое, Пат и Ват, были братьями лет двенадцати от роду из племени, что ходит у заката. А последний из выживших, Зак, из тех, кто живет у воды, ему от силы было одиннадцать. Больше живых эта ночь не оставила. Ночь и Одыр.

А если быть точным, то ночь и я. Нечего отстранятся от того, что совершил. Да, по морали века двадцать первого я поступил греховно, убивая беззащитных пусть они и были врагами. Но я теперь живу в веке первом, годе десятом. И век этот не нашей эры, да и год десятый не от рождества Христова, а от Боли. И пусть этим летоисчислением пока пользуюсь я один, зато оно дает мне точку отсчета, некий временной якорь. Десятый год первого века от Тобы…

Глава 3

Тоба.

Я вот, если честно, никогда не верил в этот катаклизм. Да, читал, видел фильмы, ученые в один голос утверждали, что это было! Но я не верил. Слишком масштабно, слишком грандиозно, чтобы быть правдой, думалось мне в веке двадцать первом. Теперь верю. Ибо ничем иным Боль быть не может.

Тоба.

Вулкан, принесший смерть. Извержение, равных которому не знало человечество за все время своего существования как вида. Даже Йеллоустон – сверхвулкан, дитя в маленьких штанишках по сравнению с Тобой. Взрыв каверны Тобы, чуть не уничтожил людей как вид, поставив буквально на самую грань вымирания.

Тоба.

Природный врыв мощностью в гигатонну тротилового эквивалента. Взрыв, в результате которого даже в Центральной Индии выпал вулканический пепел толщиной в шесть метров! А Малайзию накрыло девятиметровым слоем. Это притом, что Тоба – это вулкан в Индонезии! Непредставимая мощь! Самые мощные ядерные заряды, созданные разумом и руками человека, безобидные хлопушки, если сравнить масштаб.

Тоба.

Великий истребитель рода людского. Величайший, если смотреть на пропорцию от общего числа живых и мертвых по результатам катастрофы. Выжил один из тысячи.

Тоба.

Убийца цивилизаций. Ведь именно в результате этой катастрофы, человечеству пришлось заново проходить тот путь, на который оно уже потратило почти тридцать тысяч лет. Под слоем пепла археологи находили примитивные составные орудия и цветные, обработанные рукой человека, ракушки и ожерелья. Чтобы вновь выйти на такой уровень прогресса, человечеству пришлось начинать все с нуля. Но даже не в инструментах и украшениях дело. Все намного хуже и сложнее.

Тоба.

Крушитель надежд. Африка, колыбель человечества. В колыбели хорошо, в ней уютно, тепло и есть доступная еда. Все хотят жить в колыбели. Но есть и неудачники, те, кто не смог выдержать межплеменной конкуренции. Неудачники, которых другие племена вытеснили из-под крон джунглей. А в саванне человеку не выжить. Не выжить и не найти пропитания, саванна – это смерть. Да, так и было, потому как для людей без оружия, без огня, без лука, саванна и её хищники – это гибель. А огромные массы живого мяса, что бродят по африканской степи, они недоступны. И неудачники уходили дальше, к побережью. Где, как оказалось, жизнь ничем не хуже, чем в джунглях, а еда валяется прямо под ногами. Этой едой были моллюски, что выбрасывал на берег прилив. Моллюски, крабы, трупы рыб, еда, способная прокормить кочующее вдоль побережья племя, ничуть не хуже, чем джунгли. Так появились прибрежные племена. Ракушки, костяки рыб, суровые ветра, открытое небо над головой подстегнуло людей побережья развиваться чуть быстрее, чем развивались люди леса. Но даже столь богатая на еду местность как побережье океана не может прокормить бесконечное число людей. И среди людей побережья появились свои неудачники, что уходили дальше искать новые места кочевий. Уходили, так как привыкли жить вдоль кромки прибоя. Так, за сто тысяч лет до рождества Христова, люди вида Хомо Сапиенс Сапиенс вышли за пределы своей колыбели – Африки. Вышли, не ведая, что повторяют путь своих предков – хомо эректусов, что ушли почти миллион лет назад, тем же путем, ушли, не выдержав конкуренции с нашими более старшими кузенами, с теми, кого потом назвали неандертальцами и денисовцами. А потом ушли и кузены, почти триста тысяч лет назад, оставив Африку молодому, только что появившемуся виду Хомо Сапиенс Сапиенс, то есть нам, тем, кого мы привыкли называть людьми.

Тоба.

Она первый геноцид. Люди побережья, за каких-то двадцать тысяч лет они заселили всю кромку океана, от экваториальной Африки до Китая. Эректусам, нашим далеким предкам, потребовалось в десятки раз больше времени, чтобы пройти тот же путь. Кузены тоже шли медленнее. И вот тогда, восемьдесят тысяч лет назад, человечество могло начать свое развитие. Могло и начало. За каких-то пять тысяч лет создав протоцивилизации. Создав первые орудия труда, что сложнее простой палки или отколотого камня. Создав первые украшения – бусы, и даже произведения искусства – статуэтки. И вот тогда, когда человечество было готово перейти на другой уровень, тот, что ученые называют переходом из палеолита в неолит, на этой грани, на начале этого шага, на взлете, грянула она.

Тоба.

Она – сама смерть. От землетрясения, вызванного столь гигантским извержением, умерли сотни тысяч. А потом, когда люди еще не успели понять, пришла волна. Волна, младших сестер которой, потом, в далеком будущем, назовут цунами. А люди, они ведь жили в массе своей на тонкой прибрежной грани. И пришла волна волн, и не стало зарождающейся цивилизации людей побережья. Волна смела всех, от Индокитая, до африканского рога.

Тоба.

И живые позавидовали мертвым. Те, кто выжил, из людей побережья, а их было не так и мало, почти все населения западного берега индийского субконтинента, они пережили волну. Пережили, чтобы умереть под тоннами вулканического пепла, что низвергнулся с небес. Пепел, что забивает глаза, пепел, что разъедает легкие, волна – это легкая смерть, в сравнении с тем, как умерли они.

Тоба.

Это зима. Были те, кто выжил и после этого. Их было всего около сотни тысяч, жалкая горстка, по сравнению с двумя миллионами погибших. Но их ждала участь еще хуже. Огромные массы пепла, что выбросил в воздух вулкан, не весь он осел на землю. Мелкие песчинки образовали толстые темные облака, что заволокли все небо. И настала вулканическая зима. Зима настолько долгая, что дала начало новому ледниковому периоду. Холод, он убивал, убивал страшно, убивал голодом. Менялся климат, менялся стремительно, а у людей не было индустриальной и производственной базы, чтобы пережить его. Голод убивает вернее пули. Так не стало людей побережья. Так погибла первая волна тех из вида современных людей, кто рискнул покинуть гостеприимную колыбель человечества – Африку. Люди живучи, и кто-то выжил даже после всего этого, но выжить – это мало, надо остаться людьми, у выживших не получилось, они забыли все и стали зверями. Будь ты проклята.

Тоба.

Ты цепной замок человечества. Замок, который продержался почти десять тысяч лет! Именно столько времени потребовалось роду людскому, что в небольшом количестве остался в африканских джунглях, размножиться и выплеснуться своими изгоями в новый поход. В новый исход. Нам повезло, нам – это людям. Второй исход, начавшийся за шесть десятков тысячелетий до рождества Христова, тот исход не был уничтожен и дал восходы той цивилизации, что мы знаем, которая породила нас. Но теперь я знаю, что мы не успели, не успели развиться настолько, чтобы обезопасить себя. Обезопасить себя как вид от вымирания. Тоба, ты спусковой крючок, который, сработав, в результате убил нас – человечество. Тоба, ты причина гибели Бога. Тоба – ты Боль, что осталась в памяти Божества навсегда.

Тоба.

Ты не пощадила даже колыбель. Люди леса, люди джунглей, даже они ощутили на себе мощь сверхвулкана. Нет, их не убивало землетрясение. Их не коснулась Волна. Но Зима, она не пощадила и их. Нет, не было в африканских джунглях тех заморозков, что ощутили на себе люди побережья. По сути, среднегодовая температура упала всего на пять-семь градусов. Так малы кажутся эти цифры. Незначительны. И столь же катастрофичны они для всего живого. За несколько сотен лет этого похолодания площадь джунглей в Африке сократится на треть. Вымрет больше десятка тысяч видов живого. Осадки сократятся на четверть, саванна расширит свои пределы, а с севера придет пустыня. И люди леса, живущие почти без прогресса, как звери, стадами, для них этот удар окажется столь же сильным, как и та Волна, что смела людей побережья. Нет, люди выживут, мы живучи. Но то, что произошло с четырьмя племенами сегодня, только начало того процесса, что охватит все джунгли! В той истории нас-людей, после всего, что натворила Тоба, осталось не больше десяти тысяч, так, во все голоса, твердили ученые двадцать первого века, проанализировав генетический материал по всему миру. И я не верю, что могу хоть как-то предотвратить начавшиеся процессы. Когда ранее мирные друг к другу племена, гонимые голодом, будут убивать, убивать, чтобы выжить, убивать себе подобных. Я не верю. И мне страшно.

Одыр.

Ты маленькая Тоба. Память, частичка воспоминаний Бога, невесть как оказавшаяся в моей голове. Одыр, в той истории, что уже не случится, сойдя с ума, он убил всех: и женщин, и детей, и подростков. Он повредился рассудком. Его разум не справился с гибелью всех, кого он знал, и все люди стали для него врагами. Все люди! И этой ночью родился убийца убийц, сильный, умный, хитрый, коварный охотник на род людской. Он прожил сорок лет, до глубокой старости. Прожил один! Один без племени, без поддержки. Он жил, гонимый ненавистью. Он жил, чтобы убивать. Чтобы убивать людей. И делал он это превосходно. Больше пятисот трупов на его руках. Он убивал целыми племенами, нападая на ночные стоянки, убивал одиночек, отлучившихся за водой. Убивал, убивал, убивал. Вероятно, никто ни до, ни после Одыра, не сможет «похвастаться» тем, что уничтожил более пяти процентов человечества, за исключением конечно же библейского Каина. Одыр был гений убийства, а невероятная физическая сила служила ему отличным подспорьем. Холод сковал от пяток до макушек: «И он живет со мной в одной голове?!» Но мне придется с ним справиться, ведь выбора-то у меня иного нет!

Глава 4

Захотелось найти камень побольше и разбить себе голову. Тот, Кто Родился не дал мне знаний человечества, я не стал сведущим в металлургии, геологии, в растениеводстве, вообще не приобрел никаких полезных с точки зрения ускорения цивилизации знаний. Зато я обрывками помню, как в этой местности гибли люди. Помню то, что еще не стало.

Сперва, после того как я узнал, скольких убил Одыр, я обрадовался. Ведь даже чего я ни делай, но спасение пяти сотен жизней, в результате того, что мой разум не дал разгуляться безумию этого монстра, мне казалось достаточным. Это и правда по цифрам очень много. Если всего осталось людей немногим более десяти тысяч, то пятьсот – это весомый процент! Но увы, по сути, я ни на что таким образом не повлиял. Эти пять сотен все равно бы погибли, кто от голода, кто от рук соседей. В конце концов, вся популяция населяющих эти джунгли людей через какие-то пару сотен лет будет полностью вырезана племенами каннибалов, что придут с севера, гонимые голодом. Ну вот и зачем мне эти знания? Чем они мне помогут? Лучше бы в мою голову поместили знания о металлосодержащих рудах!

Усилившийся дождь прервал мои размышления о самоубийстве. Впрочем, как ни безумно и как ни сложно то, что мне надо совершить, никто за меня это не сделает, так что жить я обязан. Ради тех, кто погиб, чтобы их гибель не случилась!

Надо было выходить из джунглей на поляну. Выходить к толпе испуганных женщин и подростков. Выходить и что-то делать! А я не знал что! Совершенно не знал. И чем дольше я копался в памяти Одыра, тем безвыходнее казалась мне сложившаяся ситуация.

Пятнадцать женщин, четыре подростка и я, в диких джунглях первобытной Африки. По сути ничего страшного. В данное время женщины добывали еды ничуть не меньше мужчин, а подросток способен собирать ягоды и плоды ничуть не хуже взрослого. Вспомнился штамп из школьных времен, как называли первобытные общества в моем времени: «общество охотников-собирателей». Где женщинам выделялась роль собирателей, а мужчинам роль охотников. И если с женщинами и их ролью, ученые угадали, то с мужчинами попали впросак.

Я еще как только осознал себя в этом времени, удивился скудностью используемого людьми инструмента. А уж как охотиться деревянным копьем, с наконечником в лучшем случае из заостренного дерева, обожженного на огне… Таким убить какого-либо зверя очень проблематично. Дубинка из сучковатой палки тоже для охоты подходит слабо. О каменных инструментах, таких как скребки, протоножи и рубила, я вообще молчу, у них иное предназначение. На кого с таким убогим инвентарем можно охотится, а главное, если и можно, то насколько успешно?

Память Одыра подсказала, что можно. На всякую мелочь, не крупнее кошки, в основном на грызунов, очень похожих на морских свинок, но шустрых как городская крыса. Вот их и били дубинками. А вот для чего люди использовали копья, оказалось для меня откровением. По сути, копье оказалось не элементом охоты, а элементом войны. Причем войны не с другими людьми, хотя и использовалось для этого тоже, но основным предназначением копий было иное. Борьба с хищниками! Причем не с хищниками саванны, это было бы глупо, с таким копьем да на древнего льва, весом за триста килограмм или на еще одних гигантов, напоминающих медведей, только раза в полтора побольше своих сородичей из моих времен. Против таких зверей, даже с винтовкой-слонобоем выйти страшно, не говоря уж о любом не огнестрельном оружии!

Одыр и его сородичи боролись с хищниками джунглей, они были значительно меньше своих собратьев по ремеслу из саванны. Да и то с наиболее крупными представителями рода кошачьего, чем-то напоминающих кагуара-переростка, люди также не связывались. Зато почти всех остальных гоняли по джунглям славно. Именно гоняли, а не убивали. Люди, даже такие древние как местные племена, были намного хитрее всех остальных зверей. Мужчины племен следили за хищниками, а когда те убивали свою жертву, нападали толпой, используя копья на хищного зверя и отгоняли его от добычи, присваивая себе тяжелый труд охотника! Получается, что правильнее было бы назвать то общество, в которое я попал, не «общество охотников-собирателей», а «общество падальщиков-собирателей». Девяносто процентов мясного рациона в меню людей, составляло мясо, которое удалось отбить или у хищников, или у других падальщиков. Как результат, поступление мяса в племя больше зависело от удачи, чем от навыка охотника, и соответственно было величиной очень случайной.¹

Получается, мужчина мог добыть много еды за раз, но также мужчина мог и несколько дней не принести вообще ничего. А женщины, собирая травы, корешки, плоды, ягоды, в итоге поставляли еду более предсказуемо. То есть теоретически, да, пожалуй, и практически, если удастся подавить панику, объединить испуганную толпу в племя, то выжить получится. Только вот есть одна деталь, которая рушит все эти замыслы на корню. В среднем, каждый человек из племен, мог беспрестанно трудясь прокормить себя и еще немного, настолько немного, что трое взрослых едва могли прокормить одного ребенка! Точнее, таких малышей, как остались в живых, можно прокормить и даже одному, надрываясь, работая на износ, но можно. Только вот для этого надо, чтобы с детьми кто-то сидел, отдельно выделенный человек. Сглотнул комок, который подкатил к горлу, перед глазами встала стайка копошащихся в круге мамочек деток, их было ровно двадцать. А я и все, кто остался жив, при всем желании, даже разорвись, даже все потратив на поиски еды, мы можем прокормить не больше двенадцати! И это с учетом того, что у меня не останется никакого времени ни на какое прогрессорство! А если я буду тратить время на достижение основной цели, то из этой дюжины, что может выжить, надо вычесть еще двух или даже трех. И от этой математики у меня волосы на загривке встали дыбом! Жертва малыша ради выживания взрослого, это норма здешней жизни. Это закон выживания. Взрослый может породить еще детей, а дите не выживет без взрослого, просто выживание. Норма тут, но я такую норму принять не могу. Для меня она еще более дика, чем безумие Одыра. Невзирая на то, что я должен совершить, что спасет в будущем миллиарды детей, я не могу поступиться теми детьми, что ради будущей цели должны умереть от голода здесь и сейчас. Понимаю, что не логично, что цивилизационную мораль надо оставить там, в веке двадцать первом. Понимаю, даже всю эту мораль готов зарыть и не вспоминать! Точнее почти всю, переступить через детей, я не смогу. Даже если на кону выживание человечества, когда-то там вдалеке времен это выживание, а дети, они здесь и сейчас, и они важнее всего. Я так решил и для этой цели я переверну здешний гребанный мир!

Легко вот так решить! Как настоящий мужчина, сказать самому себе – ты должен! Но как же обидно, когда понимаешь, что все твои решения, все это битьё самого себя в грудь, не более чем акт капитуляции. Я реально не знаю, что делать! Я безумно, до разбрызгивания своих мозгов от усилий разума, хочу что-то сделать! Но я не знаю что. И хочется сесть на упавшее дерево, обхватить голову руками и заплакать. Зарыдать навзрыд. За что мне это?! Почему мне не дали умереть вместе со всеми?! Зачем на мои плечи легла эта ноша?! Я не хочу! Верните меня назад! Но, конечно, никто меня никуда не вернул.

Еще со школы мне запало в память, что Африка и джунгли африканской сельвы в особенности – это буквально кладезь всего живого. Щедрый и обильный эльдорадо для жизни. Что еды здесь завались, что количество видов, населяющих сельву, идет счетом на миллионы. Но действительность оказалась куда суровее этих школьных знаний. Еды много, но та, что пригодна для людей, на неё огромная конкуренция. Например: вкусные и питательные плоды на деревьях. Люди на этот пир первыми не успевают, в основном уступая птицам или многочисленным приматам, что живут на верхнем ярусе, в кронах деревьев. Корешки, те, которые питательны и содержат много крахмала, их первыми обычно находят животные, похожие на свиней или бородавочников, только бегающие стаями и каждая размером с дворнягу. Питательные деревца, лианы и побеги, те в первую очередь съедаются гориллами или другими крупными обезьянами. И прогнать их сложнее, чем даже ягуара, так как они стайные и камнями тоже умеют кидаться! Червячки, жучки, личинки, тут конкуренция просто зашкаливает, столько желающих ими полакомиться. Мясо и животная пища. Так она мелкая, догнать её в условиях джунглей – задача более чем нетривиальная. А те, кто покрупнее, на тех выходить с деревяшками как-то боязно. Даже если сделать копья с кремнёвыми наконечниками, я все равно не рискну напасть на слона. Для такого нападения нужна слаженная и умелая команда. Да и то не рискну, местные слоники куда как крупнее своих потомков.

Можно было бы охотится иначе. Привнести в этот мир идею ловушек. Я даже встрепенулся от этой мысли! Вырыть яму на звериной тропе к водопою. Врыть в неё колья, сверху набросать настил из веток и ждать пока кто-то попадется. Ведь охотились так и не только в древности. То есть метод, как мне известно, точно рабочий. Идея захватила, но ненадолго, быстро рассыпавшись в прах, столкнувшись с суровыми буднями реальности. Все воздушные замки рухнули от одного вопроса: чем копать яму?! Палкой-копалкой? Так это работа на неделю, причем за эту неделю с той тропы будут согнаны все, и я останусь с носом. Может сделать лопату? Ха! Горько рассмеялся, я не знал, как и, главное, из чего её можно сделать! Металлов не было, магазинов тоже. Все, что я мог сделать из лопаты, – это черенок! А из чего делать рабочую часть? Из дерева? Ковырнул ногой почву, да тут корень на корне и корнем погоняет! Вспомнилось, из посещения одного из музеев в далекой юности, там я видел лопату, где рабочая часть была сделана из лопатки крупного зверя. Это, пожалуй, могло сработать. Но где я найду того зверя, что отдаст мне свою лопаточную кость и сколько такой кости мне придется потратить, прежде чем я смогу создать рабочий инструмент? Ох! Нет, идея перспективная, и в будущем, если оно у меня будет, к ней надо вернуться, но пока, пока эта идея только подтолкнет к неэффективным энергозатратам, без гарантированного результата. И её лучше отложить, пока я не найду скелет или труп слона или бегемота.

Но ловушки, эта идея сама по себе заманчива. Легче всего реализовать силки. Для этого надо только сплести веревку. А подходящих волокон для создания пеньки в этом лесу достаточно много. Вот странно, в этом времени люди додумались до плетения примитивных корзинок, до обработки кожи, чему свидетельствует кожаный ремешок на моем поясе. Но веревки не изобрели. Хотя это частности, я за сутки из волокон, что смогу ободрать с местных деревьев, сплести смогу. Пожалуй, идея хороша. Знания Одыра о жизни местных зверей и мои задумки, пожалуй, это должно сработать. Но силки – это все же элемент дополнительный, на него нельзя делать основную ставку, в один день может быть «густо», а иногда неделю никто не попадется. На такое шаткое авось, ставить свою будущее очень не хочется. Но и сбрасывать со счетов такой способ добычи пропитания, явно не стоит. Отложим пока его. К силкам я всегда смогу вернуться. Просто сейчас, быстро, они не способны мне помочь.

А может первое время есть тела людей? Что добру-то пропадать? Все равно похоронить мы их не сможем да меня и не поймут с этими похоронами. То есть этих мертвецов все равно съедят, не мы, так падальщики. Так почему бы не пустить их мясо на заготовки? Прислушался к памяти Одыра, четыре племени не занимались каннибализмом, но из какого-то морального барьера, на это не было. Не принято, но не запрещено, так можно было бы охарактеризовать их отношения к поеданию себе подобных. Но чем больше я думал об этой мысли, тем противнее она мне становилась. Я не мог перешагнуть через себя в этом вопросе. Точнее могу, если не будет уж совсем никакого выхода, совсем никакого! Но он должен быть! Должен. Просто я его не вижу. Я уверен, не просто так Тот, Кто Родился выбрал именно это место и это время. Значит Он посчитал, что тут наиболее идеальные условия из всех, что были на его памяти! Ну, я бы заслал именно в лучшие условия своего резидента, если бы от его успеха зависело моё существование, а считать, что Он глупее меня, – это вот то, что как раз и является глупостью!

А значит, выход есть. И просто я тупой или слепой, что его не вижу. Надо подойти к решению проблемы с иного ракурса. Задать тот вопрос, который еще не задавал, и найти на него ответ. Надо только точно сформулировать этот вопрос. В чем основная трудность выживания в тех условиях, в которых я оказался? Не индивидуального выживания, конечно, а группового. Две проблемы: еда и безопасность. Причем обе проблемы равно велики по значимости. Да, пока идет дождь и гроза, пока звери напуганы стихией и недавним сражением, нам ничего не грозит. Но потом, а смогу ли я один отгонять хищников? Ой, не уверен, одно дело пять или шесть мужчин с палками и криками, тут даже крупные кошачьи и гориллы отступают, а другое дело – я в одиночестве, даже с самой большой дубиной, тут напугать не получится, а боя я не выдержу. Как ни сильно этот тело, но даже до средней гориллы ему очень далеко! А главное, что в джунглях к нам может легко подкрасться кто угодно из хищников. Заросли закрывают обзор. Сейчас мы малочисленны и не сможем напугать толпой. Ой, как все плохо-то!!!